Текст книги "Элвис жив"

Надо полагать, подобные путешествия у смотрителя происходят не в первый раз. Не с черепахой, так с какой-нибудь иной хренью. И походы эти смертью не заканчиваются.

Ладно, бог с ним, с Куртом! Но есть у нас еще одно важное дело.

Максим осторожно поднялся по тропке и по лестнице назад, к маяку, вернулся в «психоделическую лабораторию», снова осмотрелся и обнаружил, что на дальней стене гордо висит черно-красная доска. Его любимая самопальная Сюзи.

Леонардо ди Каприо на многочисленных мониторах укоризненно следил за тем, как Сюзи снимают со стены. Но Максиму было плевать. Он – не вор. А все эти итало-американские типы – не свидетели…

Обрушившееся на душу нетерпение было столь острым, что, взгромоздив доску на плечо, он вылетел из помещения и сломя голову понесся вниз по лестнице.

Ничто его больше не интересовало.

Он едва не сшиб Курта, как раз ступившего на первую ступеньку, буркнул: «Извини!» – и понесся дальше по тропинке, на берег.

Плевать, что штиль. Да, привычно прокатиться по волне было бы гораздо круче. Но главное сейчас – просто оказаться вместе с Сюзи в воде. Вернуться в лоно матери, так сказать. Избавиться от всей этой психоделики, царящей в логове придурка Курта.

Чертов наркоша! Вот и меня бы ждала такая же судьба! Так что не фиг сожалеть о давнем отъезде из родного города. Все произошло так, как и должно было произойти. Судьба оказалась добрее, пошла навстречу тогдашним желаниям Француза, что бы ни случалось с ним потом. Мы сами кузнецы своего счастья, какие бы палки ни вставляли нам в колеса…

Когда Максим выскочил на пляж, обнаружилось, что судьба пошла навстречу и его нынешним желаниям. Он еще не успел снять часы и куртку, а неведомо откуда прилетевший первый порыв ветра уже ударил ему в лицо.

Когда положил в карман куртки цифровуху и скинул джинсы, ветер набрал силу, рождая столь необходимые любому серферу волны.

То ли задержавшийся где-то шторм все-таки добрался наконец до побережья, то ли море таким образом приветствовало своего надолго заблудившегося почитателя.

Сейчас происходящее Максима совершенно не волновало. Главнее была радость встречи.

Еще несколько привычных движений, и вот он уже лежит на доске, ловя прущие чередой волны, как делал в прежние времена.

Нетерпение сменилось безудержным восторгом.

Плевать на Курта с высокой колокольни! Плюнуть и растереть! Этот придурок – просто неудачник, так и не сумевший найти себя в новой жизни.

И теперь, когда Сюзи вернулась к своему хозяину, ничто и никогда не заставит его притащиться сюда впредь.

Поднявшись на ноги, Максим несся по набиравшей силу волне, смеясь от бесконечного счастья, и кричал:

– Никогда! Никогда, дурак! Не вздумай! Сюда! Возвращаться! Никогда!

Ветер швырял ему в лицо брызги, а он в ответ захлебывался неудержимым смехом и орал:

– Никогда! Никогда! Не дождутся!

Он понятия не имел, что Курт уже снова оказался в здесь и в сейчас.

В этот самый момент он пробирался между компьютерами, на экранах которых все многочисленные Леонардо Ди Каприо то выныривали, то снова погружались в ледяную воду. Утирая по-прежнему льющиеся из глаз слезы, смотритель маяка взялся за рычаги управления прожектором и повел ослепительным лучом по воде, всматриваясь в ночное море. На секунду луч маяка выхватил фигуру Максима, уверенно оседлавшую очередную волну. А потом умчался дальше, к горизонту. Наверное, искал осененную нарисованным крестом черепашку…

И как Максим не знал, что произошло сейчас с Куртом, так и последний в эту минуту представления не имел, что приблизившийся к побережью и давно обещанный метеорологами шторм окажется очень кратковременным.

4. День первый

Сюзи не подкачала. Да и Максим – тоже. Мышцы его помнили абсолютно все – как слегка сгибать колени, чтобы не сверзиться с доски, когда она желает вырваться из-под ног; как, устояв, взлетать на гребень следующей волны, как погасить слишком большую скорость, способную сделаться угрозой не только для здоровья, но и для самой жизни…

Радость была столь велика, что он напрочь погрузился в это чувство и перестал следить за направлением, откуда приходили волны. И потому не заметил, что они становятся все выше и выше. Сумел глянуть в сторону моря лишь тогда, когда обнаружил, что с голубой бесконечности льется свет ошалелого летнего солнца, а ветер задувает прямо в физиономию. И только тут сообразил, что ситуация совсем не такая, как кажется. Попросту ветер полностью стих, а его рев и свист создается собственной скоростью. Ведь любое движение, как утверждал старик Эйнштейн, – вещь сугубо относительная…

Очередная волна оказалась выше многоэтажного дома, она вознесла серфера на невообразимую высоту, на самый гребень, откуда был хорошо виден обширный береговой пейзаж с многочисленными деревьями и дорогой, петляющей между ними и огибающей кромку узкого залива, уходящего глубоко в побережье. И стало понятно, что, войдя в залив, волна станет еще выше и быстрее, потому что воде станет некуда деваться в сужении и потому что он несется не на простой волне, а на смертельно опасном для любого приморского местечка порождении природы, которое люди зовут «цунами».

Спасения не было. Никакие тренированные мышцы уже не могли помочь. Ему предстояло либо захлебнуться, либо разбиться о береговую скалу, в которую его воткнет невообразимая мощь, пленником которой его сделали.

И только тут он услышал оглушительный грохот и понял, что это последняя музыка, которую он слышит в своей жизни, – музыка смерти.

Но тут сквозь грохот прорезался какой-то звук, невозможный тут, в водяном царстве, но совершенно реальный и до жути знакомый…

И, уже видя перед глазами гибельную скалу, Максим понял: он слышит «Кашмир» в исполнении «зепеллинов». Еще бы не узнать, если это рингтон его собственного смартфона, едва ли не каждое утро вытаскивающий из сновидений! И тогда он облегченно вздохнул и проснулся.

И в самом деле звонил смартфон.

Правая рука, почти обездвиженная недавним смертным страхом, с трудом нащупала гаджет на прикроватной тумбочке.

– Слу… шаю… Ко… робов! – Горло и язык тоже с трудом справились с привычной задачей.

– Привет, Максимильяно. – Голос Платона Талесникова окончательно вернул в реальность. – Разбудил?.. Извини! Ты в Южноморске?

Максим откашлялся, избавляясь от хрипоты.

– Конечно, Платон Иосифович. Где же мне еще быть? Еще вчера добрался. Без происшествий. В полном порядке. Трезв и готов к труду и обороне на благо родной группы!

– Ну и отлично. Мы уже в аэропорту Предгорицы. Скоро объявят посадку. Так что встречай по расписанию. Пока-пока! – Продюсер отключился.

Максим вернул смартфон на тумбочку и содрогнулся, до конца еще не избавившись от кошмара. Полежал пару минут, успокаиваясь, потом встал и подошел к окну. Отдернул штору.

Утро и вправду оказалось вчерашним – безветренным и солнечным. Перед окнами были горы. А на море сейчас наверняка только легкая рябь. При такой на Сюзи не покатаешься.

Впрочем, после приснившегося кошмара не очень-то и хотелось…

Убравшись накануне от Курта – даже не попрощался, – Максим запихал Сюзи в багажник машины и поехал в гостиницу «Приморская», где гастролерам давно уже были забронированы номера.

В принципе, конечно, можно было бы переночевать и в родном доме. Но желания такого не возникло.

Это типа как лежать в гробу – именно такое сравнение пришло в голову, когда он, завершив катание по волнам, садился в машину. К тому же даже одна ночевка там непременно потребует наведения порядка утром, иначе тетя Зина непременно попеняет ему за то, что сразу не позвонил. А времени по утрам всегда не хватает. К тому же до аэропорта от гостиницы добраться быстрее, чем от родительской квартиры.

Свободное место на парковке у «Приморской» нашлось без проблем – не курортный сезон на дворе. Пролившийся на город дождь к этому времени уже закончился.

Дежурная на ресепшене даже не удивилась, когда столичный гость появился перед стойкой в одиночестве.

Видимо, Платон не забыл отзвониться не только южноморским организаторам гастролей, но и в гостиницу, объяснив сложившуюся ситуацию.

Как бы то ни было, ключ выдали без проблем.

Номер, естественно, оказался на двоих – Максим на гастролях всегда жил с Герычем, – но, к счастью, двуспальной кровати в нем не обнаружилось. А то бывали в суетливой «бэдламовской» жизни и такие варианты. Двуспальная кровать и одно огромное одеяло на двоих. И неизбежные разборки с обслугой, пока выявленные недостатки не исправлялись. Два мужика под одним одеялом – это как-то не по-русски…

В общем, выспался он сегодня на славу. Никто из «бэдламовцев» не звал опрокинуть стопарик за приезд, да и фанатки Вовца не надоедали под окнами. А то иной раз без вмешательства ментов дело не обходилось.

Слегка удивило, что непогода оказалась слишком кратковременной. Видимо, и в самом деле кто-то из метеорологов капитально перестраховался. Но думать об этом теперь не было никакого смысла. Прилетает группа – и слава богу! Значит, предстоит обычный рабочий день безо всех этих встреч с прошлым. Ностальгического добра хватило и вчера. Один Курт чего стоил. Удивительно все-таки, как он вообще еще коньки не отбросил! И спасибо ему огромное за то, что сумел сохранить Сюзи.

В общем, не зря говорят, что утро вечера мудренее. Сегодня жизнь казалась безмятежной. К тому же трезвое утро у музыкантов случается нечасто, и в таких моментах тоже есть определенная прелесть. Это вам любой алкаш скажет, если не пропил последние извилины.

А потом Максим обнаружил, что у него гавкнулись котлы. Стрелки и циферки на календаре показывали десять шестнадцать вчерашнего вечера. То есть примерно тот час, когда он катался на Сюзи.

Что за хрень? Ведь не китайская же подделка! Как будто механизм обиделся на то, что Максим хотел выбросить его по дороге. Или это отголоски все той же вчерашней атаки горного воздуха?

Да нет, действительно не ходят.

Ладно, дело поправимое, придется заехать днем в часовой магазин, купить что-нибудь простенькое на время гастролей. А «атлантик» пусть полежит до возвращения в Белокаменную, там и сдадим в ремонт, благо гарантия еще не закончилась.

Он понимал, что обладатели смартфонов спокойно обходятся без наручных котлов, но могут же быть у человека свои маленькие слабости! Ладно бы доходы не позволяли…

Справившись с утренними санитарными манипуляциями, он быстренько смотался в гостиничный ресторан. Завтрак был в формате шведского стола – самая лучшая придумка мировой общепитовской обслуги. Можно взять большое количество блюд по крошечной порции и безо всякого переедания получить максимум вкусового удовольствия. Что он и проделал. В ход пошли и «овсянка, сэр!», и вареные охотничьи колбаски и творожная запеканка со сметаной, и кое-какое количество другого кулинарного добра. Главное, что организм все принимал с удовольствием. В общем, братцы, да здравствует отсутствие похмелья и необходимости непременно поправлять здоровье! Почаще бы такие утра в нашей гастрольной жизни!..

Машина, оставленная на парковке, пребывала в полном порядке. Видимо, прошли те времена, когда на такую красоту непременно находился мальчик с гвоздиком. Зато отдельные перекуривающие после завтрака постояльцы, когда Максим усаживался в салон, зыркали на него с некоторой завистью.

Пробок практически не наблюдалось, и в аэропорту Южноморска он оказался за полчаса до посадки самолета с «бэдламовцами». Скоротал время за чашкой «американо» без сахара. Не любил он сладкий кофе. Когда его спрашивали, почему он пьет «горькую коричневую бурду», он отвечал: «А зачем портить два хороших продукта ненужным смешиванием?»

Пока сидел в кафешке, у выхода из зала прилета появилась бригада местных телевизионщиков, и он обрадовался, что заныкался: вполне могли и узнать. А тогда отдувайся за еще не прибывших знаменитостей.

С некоторых пор эта суета стала его раздражать. Особенно с телевизионщиками. Наснимают минимум на полчаса трансляции, а покажут от силы две минуты. Да еще и переврут все возможное и невозможное… Четвертая власть, бляха-муха! Вторая древнейшая профессия! Нет уж, с ними пусть Платоша развлекается на пару с Вовцом, а мы люди тихие и скромные, нам реклама не нужна. Мы лучше еще чашечку кофе оприходуем…

Наконец по трансляции объявили, что произвел посадку рейс «Предгорица – Южноморск», и Максим перебрался к выходу из зала прибытия. Притаился за спинами прессы, надвинув на глаза бейсболку.

Первым на пороге появился Зяма. Наверное, он очень торопился покинуть опасные для жизни места. Потом потянулись и остальные. Началась привычная процедура торжественной встречи. Специально для присутствующих местных телевизионщиков – сплошные объятия и похлопывания по спине. Со стороны можно было решить, что в город прибыли матерые апологеты нетрадиционной сексуальной ориентации. Тут некоторые представители второй древнейшей с удивлением и обнаружили, что в аэропорту давно присутствует Француз и можно было заранее раскрутить его на интервью, да общаться с ним стало уже не с руки: можно пропустить более важные новости.

Наконец Платон вырвался из кольца журналистов и, оставив им на растерзание Вовца, с озабоченным видом направился к Максиму. Пожали друг другу руки.

– Привет, Максимильяно. Добрались, слава богу. Слушай, не видел, где местные организаторы, мутные такие?

Максим даже плечами пожать не успел, как из-за плеча просюсера донесся громкий женский голос:

– Мы здесь, господин Талесников! Здравствуйте!

Платон обернулся, сделал вид, что не задавал последнего вопроса, и начались очередные лобзания – с гендерной точки зрения, теперь уже абсолютно нормальные.

Откуда-то набежали любители автографов, патлатые хлыщи в поношенной джинсе и накрашенные телки в откровенных мини-юбках.

К счастью, этих встречающих Максим совершенно не интересовал. Ну и хвала судьбе!

Телевизионщики продолжали яро слепить присутствующих своими фонарями и тыкать им в физиономии микрофоны.

Вся эта привычная глазу гастрольная суета будет теперь продолжаться не меньше получаса.

Максим аккуратненько убрался в сторонку от этого праздника рекламной медиажизни и принялся ждать, когда можно будет взяться за перевозку аппарата. Работа превыше всего.

К нему тут же подошел Зяма, выглядевший довольно спокойным, видимо, уже забывший о треволнениях перелета.

Однако первая же фраза показала, что ему опять есть о чем беспокоиться.

– Интересно, куда делся обещанный еще вчера шторм? Говорят, здесь только небольшой дождик прошел.

– Дождик был, подтверждаю. Вчера вечером.

– Вот-вот! А просидели мы в Предгорице целый день. К вечеру бы сто раз прилетели и концерт бы провели. Только зря время потеряли.

Максим лишь плечами пожал.

Исчезнувший шторм ему был сейчас совершенно до лампочки, как и запланированная предконцертная беготня.

Он вдруг снова вспомнил, что сегодня у Лены день рождения. Надо все-таки решать с ней. Заехать в гости? Если, конечно, она живет там же, где и в юные годы. Попробовать позвонить еще раз?

– Ну как твои наполеоновские планы, Максимище? Встретился, с кем собирался?

Видать, Платоша растрепался «бэдламовцам», куда рванул режиссер по свету. Ну да и бог с ним! Ребята поймут, не дети.

– Кое с кем встретился… Некоторые меня даже помнят.

Говорить на эту тему с кем бы то ни было совершенно не хотелось. Разве что с Леной…

– Если бы я не был москвичом, – Зяма не собирался угомоняться, – мне было бы в полный кайф побывать в родном городе.

К счастью, тут разгрузили багаж, и их позвали насчет аппарата.

Микроавтобус уже был на изготовке. Аппарат уехал на нем, а Зяму Максим пригласил в «альфу ромео». Не бросишь же машину тут, ее место – на парковке возле гостиницы.

Увидев огненный автомобиль, Зяма присвистнул.

– Ничего себе, в рот мне ноги! Не подарок ли от восхищенных земляков случаем? Как в Москву перегонять будешь?

Максим усмехнулся:

– Кишка у меня тонка – такие подарки получать! Их и Вовцу не дарят… Арендовал у одного приятеля.

Микроавтобус тронулся, и «альфа» пристроилась к нему в кильватер.

Навстречу им попался лимузин – правда, тут он был белого цвета – и, значит, остальные «бэдламовцы» тоже скоро отвалят в гостиницу.

* * *

Переброска аппарата из аэропорта в местный концертный зал, носивший громкое название «Южная жемчужина», много времени не заняла.

Площадка оказалась из новых. Двадцать лет назад на ее месте располагался колхозный рынок с рядами прилавков, где можно было вдоволь наугощаться грушами, персиками и прочей вкусностью.

Платон заранее со всеми местными договорился. На входе в концертный зал «бэдламовских» технарей встретил администратор, показал помещение, куда следовало разгрузить технику, передал ключи от него, провел по партеру и за кулисы. Разгрузили и отпустили микроавтобус. Проверили местное освещение и акустику. Состояние их оказалось вполне удовлетворительным – пипл схавает. Подключать свое железо решили после обеда, все равно до концерта времени еще вагон будет.

– Ну что, все в ажуре, – сказал Зяма, когда закруглились. – Поедем и мы заселяться. Или ты еще вчера?

– Я еще вчера. Но тебя в гостиницу отвезу, чтобы плутать не пришлось.

– А ты?

– Я попозже подъеду, у меня тут еще одно дельце нарисовалось. Не волнуйся, на обед не опоздаю.

– Да я и не волнуюсь, – вечно меланхоличный Зяма неожиданно заржал. – За все годы нашего с тобой знакомства не припомню такого, чтобы Максим Коробов опоздал на обед.

– Как полопаешь, так и потопаешь. Правило известное еще нашим предкам.

Смех Зямы показался ему чем-то выбивающимся из привычного круга вещей.

Впрочем, тот уже перестал ржать и погрузился в привычное унылое созерцание окрестностей.

Его молчание было на руку – Максим вновь принялся раздумывать, как ему поступить с Леной. Но за те недолгие минуты, пока «альфа» катила до гостиницы, так ни на чем окончательно и не остановился. Поговорка «И хочется, и колется» полностью описывала его душевное состояние.

Возле входа в «Приморскую» Зяма очнулся от созерцания:

– Ну, я пошел.

– Двигай по холодку.

Звукорежиссер, взмахнув рукой, скрылся в дверях.

А Максим решил, что сейчас, пожалуй, самое время отправиться за новыми котлами.

Некоторые, наверное, посмеялись бы над его причудой, но с неработающими часами он и в самом деле чувствовал себя едва ли не голым.

Короче, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало…

В былые годы на ближней улочке, параллельной набережной, располагался часовой магазин, небольшой, который обслуживался всего одним продавцом. Помнится, там работал известный всей округе Семен Розенберг, которого звали тогда просто Сема. Вот только пережил ли магазинчик времена перемен?

Путь от «Приморской» до нужного места тоже оказался недолгим.

Выяснилось, что магазинчик никуда не делся. Даже вывеска осталась прежней – с циферблатом знаменитых «командирских». Более того, и Сема никуда не делся, хоть и постарел на четверть века. А еще, скорее всего, он теперь и владеет этим магазинчиком. Ведь каждый, кто хотел, получил свою долю общенародной собственности. А Сема наверняка хотел.

Когда Максим вошел внутрь и звякнул сигнальный колокольчик, старик тут же выдвинулся откуда-то из магазинных недр. Гостя он не узнал – все-таки рок-музыка не входила в сферу интересов старого еврея.

– У меня часы сломались, – сказал Максим. – Остановились вчера. Хоть и фирменные. И года не отходили.

Сема печально покачал головой:

– Плохая примета, молодой человек. Но если вам нужен ремонт, то я этим теперь не занимаюсь. Глаза не те стали, увы. Если же новые купить решили, выбирайте. – Он сделал приглашающий жест к витрине.

Выбор предлагаемого Семой товара оказался довольно богат. Правда, ценников при часах не имелось.

Максим некоторое время изучал коллекцию. Старый еврей терпеливо ждал.

– Вот эти, пожалуй… – Клиент постучал пальцем по стеклу. – Какая у них гарантия?

– Тридцать лет, – сказал Сема, улыбаясь. – Но она вам не понадобится.

– Почему? – машинально удивился Максим.

Похоже, старик даже не заметил, насколько двусмысленно прозвучал его ответ.

– Это Швейцария, – в голосе Сёмы прозвучало явное почтение, – они вас переживут.

– Нет, – сказал Максим. – Мне лучше те, которые я переживу.

– Тогда возьмите вот эти, корейские. Марки «Романсон». Пару-тройку лет отходят. И совсем дешево.

Названная стариком сумма и в самом деле оказалась невелика.

Через пару минут Максим покидал магазин с новыми котлами на запястье. Взявшись за ручку двери, он оглянулся.

Старый еврей смотрел на него с улыбкой, но в этой улыбке не было никакой радости от удачной продажи залежалого товара.

* * *

Когда Максим вернулся в «Приморскую», Герыч валялся в номере, на своей кровати, и курил.

В пепельнице набралось уже с десяток хабариков.

– Нервяк, что ли, колотит? – Максим кивнул на пепельницу. – Ладно бы Зяма, но ты-то!

Герыч спустил голые ноги на прикроватный коврик:

– Сам не врубаюсь, Максимильяно… Мандраж какой-то хреноватый напал. Как будто что-то непременно должно случиться…

– Что у нас может случиться? – Максим усмехнулся. – Микрофоны давно уже током не шибают, прошли те благословенные времена. В оркестровую яму в запале не свалишься – ее там попросту нет. А если и лажанет кто, так девяносто процентов зала этого даже не заметят. А если и заметят, то, кровь из носа, примут за новый хил в прежней аранжировке. Лепота!

Герыч не оценил юмора и растерянно покачал седой башней:

– Да не… Я не про концерт.

Фирменная шапочка его лежала на тумбочке.

Обычно ее место было на вешалке. Точно мужик слегка не в себе…

– Абстинентный синдром?

Герыч фыркнул:

– Ты его у меня когда-нибудь наблюдал?

– Тогда, может, с перелетом связано?

– Не. На борту самолета ничего такого не было. Появилось тут, когда уже в гостиницу вселились.

– Ну, разве что землетрясение предчувствуешь. – Максим улыбнулся. – Некоторые звери иногда предчувствуют. Уносят ноги вовремя.

Герыч поднял руку и беспомощно пошевелил пальцами.

– Сам не врубаюсь. Просто холодок какой-то между лопатками… – Он достал из пачки и прикурил еще одну сигарету.

– Между прочим, одна из стадий алкоголизма – когда неожиданный депрессняк наваливается. Или непонятно откуда взявшееся беспокойство.

Герыч снова фыркнул:

– Ляпнешь тоже! Мог бы спиться – давно бы спился… О, никак ты новыми котлами прибарахлился?

– Да, старые вчера остановились.

Герыч промолчал, хотя по его физиономии было видно: ему есть что сказать.

И Максим был уверен, что, раскрой басист рот, он бы выдал уже знакомое: «Плохая примета»…

– Слушай, Герыч, – сказал он неожиданно для самого себя, – тебе не показалось, что в последние сутки вокруг происходит что-то странное? Хрень какая-то…

Герыч округлил глаза:

– Ну, если и случилось странное, так это обещанный, но несостоявшийся шторм. Да и в гробу я его видал! Бывают у погоды и не такие выкрутасы. Тут, по крайней мере, никто не погиб. А некий Максимильяно даже получил возможность потыркаться по родным местам. Я бы поблагодарил Господа за такую возможность… Кстати, зазнобу-то детскую повидал?

– Какую еще зазнобу? – удивился Максим.

Вроде бы он никогда не рассказывал другу Герычу о Лене.

– Не прикидывайся шлангом, мужик! У всех у нас в детстве зазнобы имелись. Я свою как-то встретил, лет через пятнадцать после выпускного. Задница будто Тимохина бочка, а сиськи как арбузы. С трудом узнал. Страхолюдинус крокодилиус, у которой на тот момент родилось уже трое детей. Как представил себя рядом с ней, чуть дуба не дал. Лучше бы вообще не видел, твою дивизию!

– Моральная травма? – Максим не удержался от ехидной усмешки.

– Еще какая! – Герыч аккуратно раздавил в пепельнице очередной хабарик. Посмотрел на нее, покривился, встал и отправился с посудиной в ванную.

Послышались шум воды и шуршание бумаги.

В номер пепельница вернулась опустошенной и вымытой.

– Слушай, Максимильяно, пойдем-ка глотнем. – Герыч с чувством выполненного долга поставил пепельницу на тумбочку. – Внизу, на первом этаже, я кафешку заприметил. Порадуем душу, а?

– Платон по щам врежет!

– А мы без излишнего фанатизма. По бокальчику пивка перед обедом… Оно бы, конечно, лучше, кабы забегаловка прямо на нашем этаже имелась. Но нету, я уже проверил. А Платоша к себе потопал. Вместе с местными организаторами. Уж они-то там, к бабке не ходи, тяпнут.

В общем-то, если без фанатизма, можно и согласиться. Продюсер на это закрывал глаза – даже в концертный день. Сам ведь из бывших лабухов. Герыч же держал удар – мама не горюй! Про него рассказывали, что, даже набравшись по самые брови, он был способен молотить на своем басу без единой лажовой ноты. Даже и не подумаешь, что под мухой. И только когда снимал с плеча гитару, обнаруживалось, что он лыка не вяжет…

Впрочем, по его же словам, все это происходило во времена буйной юности, теперь он уже себе такого завода не позволял. Так что можно и вдарить по пивку…

Они покинули номер и рука об руку спустились на лифте в холл первого этажа.

Физиономия у Герыча сделалась почти благостной – и не подумаешь, что десять минут назад его колотил непонятный нервяк.

Протопали мимо ресепшена и ткнулись в двери с табличкой «Кафе».

Бар как бар – таких по стране сотни тысяч, если не миллионы. Единственное отличие от большинства подобных заведений – зеркальный потолок, визуально делающий помещение вдвое выше. Стойка – совершенно стандартная, за ней не менее стандартная барменша, средних лет жгучая брюнетка кавказского типа, довольно объемистых форм, как у многих общепитовских дамочек. На белой блузке визитка с именем. Диляра.

Помнится, вроде бы означает «красавица».

Герыч вряд ли знал это значение, но так и обратился:

– Добрый день, красавица! А что из пива нам посоветуете?

Диляра посоветовала «Южноморское», из местной пивоварни, темное, и парочка новых клиентов беспрекословно послушалась ее совета.

– Темное, так темное, – согласно покивал Герыч. – По бокальчику на брата. И пакет чипсов, наших любимых, со сметаной и укропом.

Старых клиентов в баре вообще не наблюдалось – то ли они уже съехали из гостиницы, то ли болтались на побережье, если отдыхающие, то ли вели переговоры, коли командировочные.

Короче, любой столик к вашим услугам, господа, если не желаете у стойки.

Господа выбрали возле окна, откуда открывался вид на пригостиничную парковку и море.

«Альфа ромео» выделялась на парковке ярким пятном.

– Где машиной-то обзавелся? – спросил Герыч, доставая из кармана пачку сигарет.

– Да у одного местного лабуха в аренду взял.

– Ишь ты! – Герыч уважительно покачал головой. – Видать, местные лабухи далеко не все пропивают.

– Разные встречаются. Как ты сам сказал: мог бы спиться – давно бы спился…

Подошла Диляра с двумя наполненными бокалами и пакетом чипсов на тарелке. Увидела сигареты:

– Только тут, пожалуйста, не курите. Днем не положено!

Герыч уверил красавицу, что московские музыканты – люди тоже законопослушные.

Пиво и в самом деле оказалось клевым, с приятной горчинкой. Однако насладиться его вкусом судьба помешала, потому что едва разворошили пакетик чипсов, как вдруг кто-то за спиной Максима громко спросил:

– Макс Коробов, это ты?

Голос показался знакомым.

Пришлось обернуться.

И лицо, в рот ему компот, знакомое. Вот только никак не вспомнить – чье.

– Ты меня не узнал, – спрашивающий удовлетворенно улыбнулся, – позабыл старых приятелей, Француз, да? Это ж я, Леха Севастьянов!

Максим хлопнул себя по лбу:

– Севас, ты?!

Это и в самом деле был одноклассник, чуть расплывшийся и слегка полысевший, но все тот же Севастьянов, с которым были знакомы еще до всех музыкантских дел и даже в третьем и четвертом классе сидели за одной партой. А в восьмом – дрались, потому что Севас тоже глаз положил на Ленку.

Максим вскочил из-за стола, и начались рукопожатия и объятия. Делить им давно уже было нечего, потому что Леха Севас почти сразу после дембеля женился на Аньке Сапрыкиной.

То ли юношеская любовь у него угасла, то ли просто отдал должное девчонке, которая ждала его два года.

– Как жизнь? Как наши? – спросил Максим, потому что именно такие вопросы задают друг другу встретившиеся бывшие одноклассники.

Севас оглянулся на Герыча.

Тот все понял и поднялся:

– Я, пожалуй, вас оставлю, если не возражаете, господа. – И переместился за свободный столик в углу, прихватив с собой бокал с пивом и половину чипсов.

Господа, разумеется, не возражали.

– А я тебя в окно увидел, – объяснил Севас. – Ну и не мог не подойти. После концерта-то, наверное, хрен доберешься до ваших персон. Фанатки голову оторвут! А то и что-нибудь посерьезнее.

– Ну и правильно, что подошел. Пиво пьешь? Или?..

– Не «или»! Пиво, так пиво!

Максим сбегал к Диляре, принес еще бокал темного и пакет чипсов. И приготовился выслушивать истории о местном житье-бытье и старых знакомых, жалобы на власть и неблагодарных детей.

Однако Севас больше налегал на расспросы. И пришлось без умолку трындеть самому. Кратко рассказать о том, как докатился до жизни такой. Перечислить знаменитых людей, с которыми довелось познакомиться. Упомянуть о бесчисленных гастролях. Объяснить причины холостяцкого существования…

С журналистом бы о многом умолчал – как не раз бывало. Им палец в рот не клади. Да еще и переврут.

Но с одноклассником язык молотил сам по себе.

Потом Максим все-таки спохватился.

– Ну а у вас тут как?

Настала очередь Лехи.

Впрочем, ничего сногсшибательного у него не нашлось.

Мелкий торговый бизнесмен. С семьей все в порядке. У Аньки, правда, сахар высоковат, в районе десятки, пришлось на диету сесть, пока, слава богу, без инсулина обходится, таблеток хватает. Дети учатся в Предгорице, в университете: дочка на бесплатном, за сына, раздолбая, приходится отстегивать, но терпимо… Кстати, учится в одной группе с сыном Сереги Заславского, помнишь его? Сам Серега теперь большой человек, работает в краевой администрации, как сыр в масле катается, пока не посадят… Толик Менжуев при дельфинариуме околачивается, попивает, но в меру. А вот Макар и Болото спились окончательно. Больше того, Макар с прошлого лета на кладбище, царство ему небесное… Про девчонок тебе, наверное, не слишком интересно?

– Почему неинтересно? – удивился Максим. – Мне про всех наших интересно.

– Ну, Тамарка Ионова, по мужу Котова, в Прибрежном обосновалась, точку на рынке держит, торгует молочкой и сырами. Не миллионерша, но не бедствует. Да и у мужа автосервис, тоже кое-что в дом приносит. Все наши у него ремонтируются… А Ленка Волкова – все так же. Помнишь, небось, что она медучилище окончила?

– Помню, – соврал Максим. – Говорил кто-то…

– Ленка так и работает операционной сестрой в городской больнице. Замуж не вышла, имей в виду.

– А зачем ты мне это говоришь?

– Так ведь только слепой не видел, что она по тебе сохла. И, по-моему, продолжает сохнуть.