Текст книги "Женщины Бергмана"

Николай Рудковский
Женщины Бергмана

Действующие лица

Ингрид

Лив

Харриет

Врач

1 акт

Кризис

Больничная комната. Стол, кровать, на полу – проигрыватель. Тусклый свет. На кровати лежит пациентка. Раздается слабый хрип. Женщина ворочается во сне: ей жарко или снится плохой сон. Она раскрылась, подняла ноги, перевернулась. Прикрылась одеялом и еще раз перевернулась. Вытянула в сторону руки и легла на живот. Сбросила на пол одеяло. Присела. Легла. Свет становится ярче.

Входит медсестра Лив. Она подходит к столу, не взглянув на больную. Достает шприц и набирает в него лекарство. Вспрыснула. Подходит к больной женщине и делает ей укол. Включает проигрыватель. Музыка взошла.

Лив. Сегодня сильный ветер. Возможно, только два градуса тепла. Мокрый снег, и очень темно. Солнца не будет. Это точно. Как вам спалось? Плохо. Снова плохо. А лучше не будет. Никогда. Никогда. Всегда будет плохо. Сцена, аплодисменты. И вдруг – жуткие лица! Они смеются над вами. «Вот безголосая певица! Как она здорово хрипит! Ей надо выступать в цирке! Ха-ха-ха! Примадонна Ингрид!»

Ингрид бросает подушку в проигрыватель, но не попадает. Безмолвно падает на кровать.

Лив. Ну и что? Вы не выйдете отсюда. Вы будете долго умирать, глядя в потолок. А еще ночью, когда темно, здесь начинают ползать черные насекомые. Заползет жук вам в ухо, а назад не выползет. Он начнет поедать ваш мозг, а когда все съест, умрет от голода. Он будет разлагаться, и весь череп начнет гнить вместе с ним.

Лив показывает, как деформируется лицо, подойдя к Ингрид. Та отворачивается, но Лив находит ее взгляд. Ингрид застонала.

Лив. Не плачь, бедненькая, я пошутила. Ты сама подумай, какую глупость я сказала. Разве жук может умереть от голода, съев твой мозг? Ты не будешь гнить, ты умрешь раньше, когда он начнет пережевывать твое серое вещество. Это не больно. Тебе, наверное, не приходилось испытывать щекотливое чувство медленного внутреннего поедания. Нет? Это приятно. Ты это испытаешь. Хочешь, чтобы это произошло намного быстрее? Зачем ждать? Я сделаю сейчас. Вот толстенький жучок. Сейчас я положу его в твое нежное ушко. Вот так.

Лив дотрагивается пальцем до уха Ингрид, а та, всерьез подумав о смерти, отчаянно машет руками. Лив смеется.

Лив. Ладно. Шутки шутками, а я пойду в другую палату. Ты поспи, будь умницей. Я скоро приду.

Лив выключает проигрыватель, забирает свои вещи и уходит.

Тюрьма

После ухода Лив стало тихо, но постепенно откуда-то стал рождаться неясный звук, напоминающий скрежет железного лома или бряцания дождя о медную посуду. Ингрид поначалу лежала спокойно, но усиливающийся шум невыносимо давил на нее. Ингрид начинала сильно ворочаться и наконец встала. Она была в ночной сорочке, бледная и похудевшая. Шея была крикливо перебинтована. Желтыми зрачками Ингрид впилась в кровать. Она перетряхнула белье, ища врагов. Не успокоившись, пациентка ползла по полу, изучая каждый квадратный сантиметр помещения. Затем перешла на стены. Изнемогая, она заткнула уши и упала на одеяло, лежащее на полу.

Персона

С книгой в руке входит Лив.

Лив. Упала. Странно. Ей, наверное, плохо. Я понимаю. Мне тоже бывает тяжело, но я не падаю. У меня бывает кровоточащая пустота в душе, сердце кричит, но я не пачкаю белье! Надо уважать чужой труд. Разлеглась! Встань.

Лив дотронулась ногой до лежащего тела. Ингрид поднялась и села на край кровати. Лив, схватив одеяло, швыряет его на кровать. Ингрид легла.

Лив. Дорогая моя, я нашла в библиотеке любопытную книгу. Она тебе должна понравиться. Давай ее вместе почитаем. У тебя есть сестра?

Ингрид отрицательно покачала головой.

Лив. А младший брат?.. нет. А дети у тебя есть?

Ингрид молчит.

Лив. Это плохо. У меня тоже никого нет. Ни сестер, ни братьев, ни детей. И родителей у меня нет. (Пауза.) Что же это я? Нервы ослабли. Да! Книга. Она с картинками. Давай вместе ляжем, как маленькие, а я тебе почитаю вслух. (Лив легла на кровать к Ингрид и раскрыла книгу.) Вот отсюда. «С дерева упал зеленый лист. Замер на секунду и упал, медленно-медленно кружась. Жаль его. Он не сухой, не желтый, а зеленый. Так и я. Меня любят мужчины, я еще очень молода, но безутешная скорбь морщинками легла на овал лица. Что меня терзает? Я не могу плакать. У меня болит горло, я потеряла голос. Я не могу больше петь, я только умею улыбаться. Только улыбаться. Все думают, что птица – это та, которая умеет летать. Они ничего не понимают, и я раньше ничего не понимала, пока не потеряла голос. Птица – та, которая может петь. Если она не поет, она не птица, она – чучело. И я чучело. Многие не имеют ни слуха, ни голоса – их счастье. Но у меня нет радости. Когда я пою, я лечу к смеющемуся солнцу. Солнце потухло, но его свет продолжает плыть ко мне. Он плывет, а я улыбаюсь. Но если с последним вагоном уедет последний луч, улыбка растает на паркетных губах. Я сяду в метро и исчезну в проемах туннеля». (Лив оторвалась от книги.) Тебе нравится?

Ингрид отрицательно покачала головой.

Лив. Почему? Ты не находишь параллель? Странно. Это письмо писала певица со схожей судьбой. У нее пропал голос, и она открывает читателям мрачный смысл шепота. Может, придет день, когда и ты напишешь о смутах своей души. Все будут читать твои мемуары, и, может быть, кто-нибудь вспомнит, что жила-была когда-то певица с бархатистым голосом, но однажды она его потеряла, а найти так и не смогла. Твоя книга станет бестселлером сезона, ее переведут на шесть языков, и очень многие узнают о твоей жизни. Если хочешь, я буду помогать тебе, стенографировать твои знаки. О! У меня есть знакомый фотограф, который к тому же недурно рисует. Он смог бы оформить наше издание, создать иллюстрации. Также в книге будет множество фотографий. Например, «Ингрид в детстве», «Ингрид в Лондоне», «Ингрид, 21 год», «Ингрид в больничной палате со своей лучшей подругой – медсестрой Лив».

Ингрид сделала рукой жест «крест-накрест».

Лив. Как? Ты не хочешь написать мемуары? О, ты невозможна! До старости ты будешь плакаться в жилетку? Лучше облегчить свою душу, рассказать миру о своей беде. Я думаю, что это единственно правильное решение. И что у тебя за манера не слушать собеседника? Это, по крайней мере, неприлично. Ты смотришь в потолок и отвлекаешься от моих советов. Где ты воспитывалась?

Ингрид присела на край кровати. Лив пролистала книгу и, отложив ее в сторону, подсела к больной и обняла ее за плечи.

Лив. Да, может быть, это свинство с моей стороны, что я принесла эту книгу. Я понимаю, что тебе неприятно слушать об этом. Но ты должна понять, что ты не первая и не последняя певица, которая не может больше петь.

Ингрид поднесла палец к губам Лив, а затем приложила руки к своим ушам. Лив задумалась.

Лив. Давай поговорим с тобой начистоту, как лучшие подруги. В конце концов, я единственная пока, кому ты можешь довериться, не так ли? Неужели ты веришь, что тебя вылечат? Ответь.

Ингрид опустила руки.

Лив. Так знай! Я слышала разговор доктора, и он сказал, что тебе ничего не поможет. Одна хорошая новость: ты будешь говорить, – и все! Тебе этого мало? Почему ты не реагируешь на мои слова? Зачем тебе голос? Зачем пение? Кому от этого хорошо? Ты думаешь – публике? Ты сильно ошибаешься! Ты никому не нужна! Сегодня тебе рукоплещут и кричат «бис», а завтра никто не вспомнит твоего имени. Никто! Ты будешь стареть, волосы покроются сединой, а тебе никто не позвонит. Даже когда ты умрешь, ни один телевизионный канал не будет скорбеть по известной когда-то певице. Это даже к лучшему, что голос ты потеряла сейчас. Это провидение дает знак тебе. Забудь о сцене. Забудь! Допустим, что и разговаривать ты не будешь. Ну и прекрасно! Ты будешь нема как рыба, а мужчины любят, когда женщины молчат. Ты станешь для него любимой русалкой. (Смеется.) Что я такое сказала?

Ингрид заплакала. Соленые хлопья падают на бинт.

Лив. Прости. Я расстроила тебя? Да? Так ты извини. Но знай, что я всегда права. Подумай, а мне надо уйти. (Уходит.)

Жажда

Ингрид вытерла слезы. Немного успокоилась. Выпила стакан воды, стоящий на столе, и включила музыку. Легла на кровать. Приподнялась. Ей мешала книга, которую забыла медсестра. Ингрид пробежала глазами по страницам, нашла то место и быстро прочитала. Неожиданно она начала вырывать страницы в бешеном порыве отчаяния. Клочки бумаги, как рождественский снег, окутали пол. Ингрид съежилась от холода и села за стол.

Источник

Входит Лив.

Лив. Вот опять и я! Знаешь, это так приятно работать в воскресенье. Начальства нет. Делай, что хочешь. Можно и на кровати поваляться. Красота! (Падает на кровать.) Так хочется поспать. Встаешь рано. Идиотская работа! А человеку надо хоть немного здорового сна. (Закрывает на минуту глаза.) Что ты там сидишь? А что это? (Свешивает ноги на пол. Начинает поднимать обрывки книги и узнает их.) Что ты наделала? Ты хоть понимаешь, что это из библиотеки? Что я теперь буду делать? Как ты могла?

Голос Лив жалко треснул. Она подбирала кусочки, пытаясь их выровнять и сложить в целую страницу. Ингрид подошла и начала помогать ей.

Лив. Как ты могла? Зачем?

Она плакала, а Ингрид подавала ей порванные листы.

Лив. Какая я несчастная! Я… Я…

Ингрид гладила ей волосы, чтобы успокоить нескромные чувства. От теплого прикосновения рук Лив становилось необъяснимо легко на душе. Рука смягчалась на заплаканных щеках, и Лив всхлипывала от приятных слез. Ингрид взяла лист и сделала из него птицу, которая взмыла вверх, летя от невзгод и обид. Бумажная птица разбилась. Лив отдернула руку сочувствия, чтобы не быть доброй.

Лив. Пожалела? Хорошей хочешь быть? Не надо. Я никогда не верила в любовь. Она не приносит нежный трепет. Душа молчит. Она застыла в неловкой позе. Ей просто нужно обмануть других, будто она спит, и тогда ее не тревожат, боясь разбудить. Они уходят. Душа лукаво приоткрывает один глаз, наблюдая за уходящими, а затем со смехом кричит вслед «Простачки!» и танцует в дремучей радости… Подбери, пожалуйста, мусор. Спасибо. Пока. (Уходит.)

Лицо

Ингрид взяла на руки умирающую птицу, бьющуюся в страхе от прикосновения чужих рук. Бумажные перышки разрезали воздух, чтобы отыскать обитель покоя. Ингрид впервые подушечками пальцев слышала несущийся рокот отчаянного сердца. Она изучала глаза смерти, чтобы навсегда запомнить отсутствующий до боли и вместе с тем зовущий с собой взгляд, давящий на мысли ушей.

Она не могла так быстро листать эту книгу жизни, потому что ей постоянно мешали зрачки, увязшие в болоте. Они замерзли от уставших в полете снежинок. Ингрид свернула поникшую голову, чтобы птица не встретила смерть. Крохотное тельце ожило с последним ударом сердца. Ингрид собрала в кучу осенние листы книги, а затем на дно спрятала от посторонних заблудшую душу.

Тишина пробила двенадцать, и от этого шума стало невыносимо грязно. Ингрид хотела бы убежать, но нельзя сделать шаг, надо пригласить чистый запах. Она руками мыла пол, прекрасно зная, что тряпки в сильный ветер, срываясь с веревок, летят как птицы. Пусть им будет лучше, а она как-нибудь своими руками встретит воздух.

Пыль попала в лицо. Ингрид забыла, что чист только пыл, но испачканы руки, которые просто так мажут лицо в детской забаве. Ингрид искала зеркало, но его не могло здесь быть. Даже на стенах нет отражения грустных глаз. Разбив стоящий предмет на столе, она посмотрелась в осколок, который сулил большие неприятности. Чтобы предотвратить охающую беду, Ингрид под подушку положила спать осколок, завернув его в белую простыню.

У истоков жизни

После второй тишины вошла веселая Лив, держа в руках покупные цветы.

Лив. Как я люблю цветы! Это встреча с улыбкой, с надеждой, с еще не рожденным ребенком! Забавно вторгаться в тайны жизни. Они еще не распустились, они не готовы взглянуть вам в глаза, потому что им стыдно. Вот видите, цветам бывает стыдно за свою некрасивую внешность. Только в блеске фотоаппаратов они чувствуют себя прекрасно. Им есть что тогда показать публике. Но можно сделать по-другому. Смотри, волей рук ты раскрываешь лепестки и видишь желанное. Ах, бедняжка. От стыда опустила голову, она плачет от обнаженной боли. Она никогда не сможет гордо смотреть вперед. (Лив расставила цветы в пустые банки из-под использованных лекарств. Стол понемногу привык к таким гостям.) Можно спросить? Ты любишь цветы?

Ингрид утвердительно кивнула.

Лив. Да, я понимаю. Тебе часто приходилось получать от горячих поклонников охапки любви и восторга.

Ингрид опустила голову.

Лив. Знаешь!

Ингрид вздохнула и нервно повернулась к медсестре.

Лив. Ничего, ничего. Я только хотела узнать, какой цветок ты больше любишь?

Ингрид задумалась. Видимо, она не могла сразу ответить. Она молчала, сжимая от напряжения мысли одеяло со штампом больницы.

Лив. Итак…

Покачнувшись в правую сторону, Ингрид поплыла по саду, ища глазами разбитую в траве клумбу. Там среди молодых и зеленых листьев мятлика рос он – нежно любимый цветок. Ингрид стало легче. Она руками старалась изобразить листья и корни, бутон и стебель, цвет и запах, но Лив ее не понимала.

Лив. Ромашка. Роза. Нет? Может, сирень? Тоже нет. Странно. Погоди. Тюльпан. Нарцисс. Гладиолус. Астра. Что еще? Лилия, гвоздика, орхидея. Не знаю. А какой цвет? Желтый? Синий? Коричневый? Красный? Черный? Белый? Ах, белый… Я все равно не знаю. И это уже не важно. Будем надеяться, что эти цветы украсят могилу на твоих похоронах.

Ингрид подошла вплотную к Лив и замахнулась рукой. Лив отступила немного. Ингрид приблизилась к ней, сжав с силой поднятую кисть.

Лив (со страхом в голосе). Смотри, кто пришел!

Она показывала в темный угол палаты. У Ингрид захватило дыхание от надвигающегося сзади мокрого ужаса. Но впереди дрожала тень ночного кошмара. Ингрид открыла рот, чтобы предупредить Лив о беде, но не могла. Рука указывала на притаившуюся смерть. Лив оглянулась, но там никого не было.

Лив. Шутки.

Ингрид ударила ее по лицу. Лив отпрыгнула от неожиданности.

Лив. А мне не больно! А мне не больно! Вот так.

Лив дразнила больную, бегая по полу, по которому ходили ноги по пути в мир иной. Запыхавшись, Лив посмотрела на ненавистную ей женщину. Отдышавшись и поправив сбитые волосы, она достала из кармана очки и надела их, чтобы лучше рассмотреть врага.

Лив (после паузы). Я тебя ненавижу. Если бы ты могла услышать ночью мой шепот на сонных губах, ты бы ужаснулась от позолоченной рамки, не видя саму картину. Я тебя ненавижу. И это правда. Тебе не повезло, и я искренне сожалею тебе. Пока ты будешь лечиться здесь, я каждую минуту буду омрачать секунды твоей жизни, а когда они соберутся в час, ты не захочешь больше жить. Ты поймешь, что смерть – это лучшее, что только можно пожелать в жизни. Ты проклянешь солнце за то, что оно убегает и приближает ночь, несущую дикие мысли и страшные сны. За то, что солнце приходит вновь, но утром не повеет счастьем, потому что утро пахнет ничем. Оно без запаха. Это жуткие слова. В этой правде кошмар облаков.

Теперь наступала Лив, четко чеканя слова вперемежку с шагами, а Ингрид скромно удалялась к стене, которая не пускает дальше людей. Она их держит в объятиях и приятно дышит в шею.

Лив. Страшно? Еще бы! Отцвели цветочки, ягодки созрели. Когда будем варенье варить, а? Что молчишь? Мы не любим варенье? Ах, все-таки иногда кушаем. Хорошо. Может, пообщаемся дальше? Какое у тебя любимое варенье? Клубничное? Земляничное? Красное? Желтое или зеленое? Ах да, белое… Почему белое? Что бывает белого цвета? Белая ворона. Ответ прост! Глядя на тебя, догадаешься сразу: ты любишь белое варенье из снега.

Ингрид села у удивленной стены. Лив переменила пластинку, и звуки музыки легко пролетали в вечерних бликах далекого неба.

Лив. А как ты готовишь варенье из снега? Снег при большом огне должен растаять, останется сахар, и горячие сгустки воды растопят его. Или, может, оно вкуснее оттого, что нельзя попробовать снежное варенье?

Они посмотрели друг на друга, ища объяснение своей ненависти и притягательной силы необходимости жить вместе.

Лив. Когда наступит зима, и обязательно выпадет белый, чистый снег, а я верю, что так и будет, я пойду в лес, где тепло от сугробов, наберу в корзинку много-много снежинок с еловых лапок, а вечером, придя к себе домой, я сяду в уютное кресло, накроюсь старым пледом и отведаю из любимой чашки снега, посыпанного сахаром… Скоро ужин. Я схожу на кухню. Бай-бай.

Лив остановила музыку, чтобы она не мешала ей слушать стук своих удаляющихся шагов, которые исчезли за дверью и негромко пробежали по длинной лестнице.

Женщины ждут

Ингрид не услышала последние шаги медсестры. Они утонули в звуках дверей и окон.

Ингрид подошла к столу, чтобы посмотреть на дрожащие цветы. Они тоже смотрели на нее, недоумевая такому интересу по отношению к ним. Ингрид не могла ждать, она хотела увидеть сейчас, как они распускаются под лучами искусственного света. Она сама помогала им, раздвигала друг от друга тонкие лепестки, которые не хотели разлучаться, но ничего не могли сделать. Злой рок смял их сок, загустевший у кромки соцветий. Теперь цветы были растрепанными, вызывающе броскими, как будто их место было не здесь, в больнице, а на шумной свадьбе среди бьющейся посуды, когда целуются жених и невеста.

Ингрид собрала цветы в букет и решила его спрятать под подушку, где мирно спал осколок, сопя самому себе. Цветы посмотрели на него и легли рядом. Легли очень спокойно, не включая свет, боясь потревожить нового соседа. А стол провожал гостей. Он приготовился к ужину и ждал, когда придет его хозяйка.

Хозяйку ждала и Ингрид. Хотя ей нисколечко не хотелось есть. Она все же тревожно ждала ее прихода.

Урок любви

Вошла Лив. У нее были ярко накрашены губы, что нехорошо уживалось с представлением людей о медсестрах.

Лив. Проголодалась? Сейчас я тебя покормлю. Только вначале ты должна исполнить мою просьбу. Не спрашивай, какую именно. Я все равно не отвечу, пока ты не согласишься. Да? Ты согласна?

Ингрид не оставалось ничего другого, как положительно кивнуть головой.

Лив. Вот и замечательно. Я пересолю твой бульон. (Лив обильно сыпала соль, пока все крупицы не утонули в тарелке.) Теперь он очень соленый. Ты догадываешься, почему я так сделала? Я влюбилась!!! Ты рада за меня?

Ингрид посмотрела на эту хрупкую девушку. Она удивлялась ее словам, поведению, большим глазам, как у обиженного ребенка, готового громко заплакать.

Лив. Ты не рада? А я на седьмом небе. Только он еще не знает, что я его люблю. Но он еще узнает. Я ему дам немного времени. Ты не веришь в мои возможности?

Ингрид сделала странный жест и подошла к столу, взяв ложку.

Лив. Нет, кормить тебя буду я. Я люблю ухаживать за другими, потому что за мной не ухаживают. Давай скушаем одну ложечку. Вот так.

Ингрид скривилась от пересоленного бульона.

Лив. Невкусно? Все равно надо кушать, чтобы быстрее поправиться. Теперь скушаем за маму, за папу…

Ингрид плюется.

Лив. Ты как ребенок, право! Надо вытереть ротик. Где твой платочек, девочка? Наверное, он под подушкой.

Лив стремительно подошла к кровати, но Ингрид опередила ее. Она закрыла телом свое ложе, чтобы ничьи руки не смогли дотронуться до ее маленьких сокровищ.

Лив. Вот ты как! Что ж. Пусть будет по-твоему. Доедай одна свой гадкий суп. Я в него плюнула, когда поднималась сюда. Как жалко, что я не взяла в лаборатории змеиный яд, чтобы у тебя вылезли на лоб глаза. Ты бы их носила в ладошках, а то, чего доброго, они выпали бы из дырявого кармана. Ты так и голос свой потеряла. О! Смотри! Он лежит под столом! Бери быстрей, пока не украли!

Ингрид взглянула под стол, на что Лив ответила громким хохотом. Она не ожидала такой реакции от Ингрид.

Лив. Растяпа! Следить за карманами нужно. (Лив смеялась. Ее смех смолк, когда сильно хлопнула входная дверь.)

Прикосновение

Ингрид вздрогнула от этого резкого шума. Она помешала ложкой суп и еще раз посмотрела под стол. Не найдя там ничего, она улыбнулась сама себе. Ей было скучно. Поздний вечер никогда не приносил ей вздорную радость. Хотелось поговорить с кем-нибудь, но никого не было, да и говорить она не могла. Вот если бы слушать.

Ингрид включила проигрыватель. Музыка ей не понравилась. Она постаралась найти что-нибудь для души, но так и не смогла. Ей ничего не оставалось делать, как лечь спать. Она поправила одеяло, подушку и простыню. Учуяла в белье больничный запах, который мешал жить, но к которому со временем можно привыкнуть. Она взглянула на часы, чтобы узнать время. К сожалению, а, может, к радости, их не оказалось. Ингрид встала под освещение ламп, чтобы узнать, куда падает ее тень. Черная стрелка показала ровно двенадцать или ровно ноль. Ингрид выключила свет. Осталась гореть слабая лампочка у двери. Эта лампочка всегда не давала уснуть Ингрид и тем, кто до нее находился здесь. Поскрипывали пружины кровати. Где-то раздавались шаги. Они глухо звучали в коридорной тиши. Наконец, и они смолкли под сонное дыхание больных.

Молчание.

Перегорела лампочка у двери. Стало совсем темно и совсем тихо.

Очень длинная пауза.

Ингрид спала. Она не видела, как открылась дверь и кто-то вошел в палату. Дверь за ним закрылась. Легкий шорох. Кто-то приближался к Ингрид на цыпочках. Когда глаза привыкли к темноте, зрачки увидели силуэт, выделяющийся на белом одеяле. Руки тянулись к голове. Вот они дотронулись, быстро стянули одеяло, и чей-то голос взвился мощно вверх, сотрясая комнату полоумным криком.

Ингрид спросонья вскочила, раздался ее неясный хрип. Она видела кого-то, кто ее пугал. Подскочила к выключателю, и свет прояснил Лив. Та подняла руки, скорчила гримасу и еще раз крикнула. Видя испуг своей жертвы, Лив обрадовалась и закричала еще сильнее.

Лив. Я ведьма! Я ведьма! Злой дух лесных трущоб и топких болот!

Она заметалась по комнате, как камышовая выпь, которая таится в высокой траве, и когда охотники все ближе подходят к ней, она не выдерживает испытания и бросается под ноги, заставив врагов забыть о ружье, ждущем залпа.

Ингрид пришла в себя. Ей было не страшно, а наоборот, забавно. Жаль только, что ее разбудили. Вот если бы утром. Тогда другое дело. Это было бы намного интереснее ночных приключений.

Лив успокоилась.

Лив. Почему ты не плачешь? Ты не хочешь плакать? Сознайся, что тебе было капельку страшно. Да? Нет. А я в детстве плакала всегда. Когда я жила в пансионате, нам часто устраивали темную. Только ты не подумай, что я была плохая девчонка, ябеда или воровка. Нет. Просто маленьких и слабых приятно обижать. Мальчишки хохотали до слез, а я в короткой ночной рубашке стояла босиком на холодном полу и глотала соленые ручейки. Когда я начинала плакать, у меня, наверное, три ведра с половиной вытекало из глаз. Вот такая я была рева. У меня не было подруг. Я пряталась ото всех, чтобы побыть одной. Если честно, то со мной никто и не хотел дружить. Я была маленького роста, худенькой. Большие глаза выделялись на бледном лице, и у меня всегда были холодные неприятные руки. Даже летом я носила перчатки, чтобы согреть пальцы. В компании на меня не обращали внимание. Я не могла ничем отличиться от сверстниц, только подражала им, а этого никто не любит. Позже почти у всех девочек появились ухажеры, а мне оставалось только тайно любить одного блондина. А еще через год или два мне чуть-чуть повезло. Девочки задумались о своих фигурах, некоторые сели на диету, а я была самая стройная, но почему-то глупые мальчишки снова не смотрели на меня, а злючки-соседки завидовали. Опять я была одна. Ты тоже стоишь сейчас босиком на полу, как я в детстве, но ты не плачешь, а я так хотела пожалеть тебя. Видно, жалость тебе не нужна. Может быть, это и правильно, но я бы отдала все, что у меня есть, если бы кто-нибудь пожалел меня тогда. Жалость – плохое чувство. Оно унижает человека, а я хотела быть униженной. Я и сейчас этого хочу, но немножечко. Вот настолько.

Лив показала пальцами размер своего желания. Оно не превысило пяти сантиметров, но для Ингрид оно выросло в длинную ночную дорогу. Она подошла к Лив, но та отвернула лицо.

Лив. Не надо. Прошу тебя. Не надо…

Ингрид не могла отойти от нее. Лив хотела убежать, но остаться намного легче, чем сделать шаг. Они так и стояли в нерешительности, и им становилось не по себе от новых непонятных чувств, пришедших издалека. Ингрид все же решилась положить руку на плечо. Лив не ожидала этого. Она долго смотрела в глаза Ингрид, пытаясь понять ее. Ингрид не могла моргнуть, чтобы не обидеть Лив. Вот тогда ей и захотелось плакать.

Лив (очень тихо). Зачем?

Ингрид кусала губы, чтобы сдержать навернувшиеся слезы, но она не в силах была понять, что боль вызовет новый поток отчаяния. Губы задрожали, и она закрыла лицо руками.

Лив. Вот и ты плачешь. Приятно видеть чужие слезы. Ах, разжалобила я тебя. Конечно, представила хрупкую девочку с кривыми ножками, которую все обижали, и вот женщина из сострадания вся изошлась от горя. Спасибо за доброту! Век буду помнить! Что же ты раньше не сочувствовала сиротинушке? Некому было рассказать? Да, и такое бывает. Но заметь, я не просила тебя жалеть. Сама взялась за непосильную ношу.

Ингрид опустила руки. Она не могла поверить в эти бесстыдные слова. Сухой рот неслышно шептал: «Как ты могла?», но этого никто не слышал.

Лив. Успокойся. Я такая шутница. Иной раз наговорю такого, что и сама не понимаю, правду я сказала или выдумала. Чудно, правда?

Ингрид только сейчас почувствовала холод, исходивший из пола. Ее бил сильный озноб. Она укуталась в одеяло, но ее продолжало трясти. Тело наполнилось болью и горечью от нанесенной обиды. Ей мешали руки, они лезли в волосы, глаза. Хотелось их отрубить.

Вокруг летали мошки. Что они здесь ищут? Она их разгоняла, а они садились на ее лицо. Она их раздавливала, и от этого было вдвойне тепло и противно. Ощущение грязного тела выводило из себя рассудок. Дикое желание умыться взвинчивало нервы, но в кране отключили воду. Еще немного, и Ингрид не выдержала бы испытания.

Лив. Хочешь, я расскажу, во что играла в пансионате?

Ингрид вскочила, как раненый зверь, и побежала. Теперь она напоминала ведьму, злого духа лесных болот, и пришлось испугаться Лив. Она хотела остановить ее, но напрасно. Ингрид вошла в роль.

Ритуал

Лив не давала себе отчет в том, сколько сейчас времени. Уже давно наступило утро, и в этот морозный понедельник больницу посетил главврач. Он вошел в палату, когда Ингрид безумно бросилась к окну.

Врач. В чем дело?

Лив (заикаясь). Кризис.

Врач подбежал к больной и с мужской силой сжал ее тело.

Врач. Успокойтесь, успокойтесь.

Тело изгибалось в его руках, и тогда он начал судорожно трясти ее, пока не обхватил голову руками.

Врач. Все, все…

Ингрид притихла.

Врач. Сестра, укол!

На эти слова Ингрид снова ожила. Она показывала врачу на Лив, давая понять ему, что только она – виновница всех ее бед.

Врач. Что такое? Это медсестра. Она хорошая. Сейчас сделает укол, и вам будет хорошо. Вы поспите и отдохните.

Ингрид ожесточенно замахала руками.

Врач. Вы не хотите спать? Хорошо. Тогда просто полежите в кроватке.

Ингрид не понимали. Она показывала пальцами, лицом, губами, как ей плохо, но у нее не получались объяснения.

Врач. Медсестра, вы понимаете ее?

Лив. Она хочет сказать, что ей тяжело.

Врач. Вот оно что…

Лив. У нее болит горло.

Врач. Понимаю.

Лив. У нее болит горло.

Врач. Понимаю.

Лив. Она хочет узнать, как проходит лечение.

Врач. Может, она не верит в выздоровление?

Лив. Тогда обрадуйте пациентку. Скажите, что ее дела идут на поправку.

Врач. Совершенно верно. Ваши анализы прекрасные. Могу вам честно сказать, что вы будете петь.

Новая ложь словно ударила Ингрид по лицу. Единственное, что она хотела, это сделать больно Лив. Она посмотрела, как та набирает лекарство в шприц, а рядом с пробирками стояла тарелка с супом. Ингрид взяла ее и протянула доктору.

Врач. По-моему, это суп.

Ингрид набрала в ложку жидкое, и врачу пришлось выпить. Ингрид с надеждой смотрела на него.

Врач. Суп немного испортился за ночь. Медсестра, отнесите его в столовую. Почему вы не убрали его вечером?

Лив. Пациентка не хотела ужинать в положенный час, и по ее просьбе я не убрала тарелку.

Ингрид завертела головой.

Врач. Она говорит «нет».

Лив. По-вашему, я стала бы лгать? Лучше взгляните на это.

Лив подняла подушку, и врач увидел спящие калачиком цветы и осколок.

Врач. Какой беспорядок! Я заберу с собой.

Ингрид оттолкнула его и спрятала дорогие ей вещи под своим телом.

Врач. Что с вами, фрау Ингрид? У нас нельзя держать такие предметы. Тем более осколок. Это дурной знак.

Ингрид не слушала его. Врач силой отбирал предметы. Больная тяжело дышала. Она не могла защитить себя. Когда у нее все забрали, она била кулаками по кровати, взвизгивающей от каждого удара.

Врач. Медсестра, срочно укол!

Лив подошла к Ингрид, но та снова воспротивилась. Врач помог Лив совершить приказ. Ингрид успокоилась.

Врач. Трудный день. Уже с утра такие инциденты. Кто мог подумать? Кризис… Я пойду. Вы посидите с ней, а если что, позовите меня.

Лив. Хорошо.

Врач понюхал проснувшиеся цветы и ушел. Лив села на стул. Разбился шприц. Кашлянула Ингрид. Лив вытерла платком пот с лица Ингрид и поправила растрепанные волосы. Парило как перед грозой.

Стыд

Лив было не по себе. Ее покачивало из стороны в сторону. Ноги отяжелели, но было легко глазам. Чтобы не закричать от тишины, она поставила пластинку. Заиграла последняя песня.

Лив. Что я сделала…

Лив задумалась, склонив низко голову. Через некоторое время достала из кармана халата маленькое зеркало. Она посмотрела на себя. Стыдно. Подумав, она подошла к кровати и положила под подушку свой недорогой подарок.

Пластинка закончила играть, но ее никто не хотел менять. Шипел проигрыватель, крутился диск.

Очнулась Ингрид и присела на кровать. Лив взяла бинт и подошла к ней.

Лив. Сейчас тебе будет лучше. Я успокою тебя, расскажу сказку, и все забудется, все простится. (Она забинтовывала лицо Ингрид, и белый бинт, как волшебный клубок, катился по голове навстречу сказочным приключениям.) В одном сказочном королевстве у короля с королевой родилась дочь. Принцесса была самой красивой девочкой в мире, и даже птицы с юга прилетали любоваться ею. Принцесса с детства любила сказки, которые рассказывала ей перед сном мама, а папа читал ей книжки про дальние страны. Однажды принцесса увидела сон: в далеком-далеком краю на берегу моря сидит мальчик и плачет. Он звал принцессу к себе, чтобы она помогла ему. Наутро она вспомнила свой сон и долго не могла забыть, пока ей не исполнилось шестнадцать лет…

Когда лицо Ингрид побелело от бинта, клубок покатился дальше по телу. Ингрид пугала своим невидимым взглядом, а клубок катился все дальше и дальше, пока не закончился бинт. Лив завязала узел и проверила прочность своей работы. Ингрид застыла, как античная скульптура в манере Дали. Лив встала, поцеловала в темечко певицу, выключила проигрыватель, подошла к дверям, хлопнула ими, но сама не ушла.