Текст книги "Граф Грей"

Водитель высадил его неудачно: Евгений сразу угодил в лужу, которая, наверное, никогда не просыхала – её питал какой-то подземный ключ, скорее всего, где-то под землёй разорвало эти чёртовы трубы, из-за которых в Ха каждую осень роют траншеи. Чувствуешь себя как на фронте: траншеи, баррикады из каких-то железобетонных плит, заграждения…

В подъезде пахло кошками, застоявшейся мочой и кислой капустой. Классически тусклая лампочка светила только на третьем этаже – как раз на той площадке, где жила Лена. А на ступеньках лестницы, притулившись спиной к изрисованной неприличными картинками стене, сидел мужчина. Бич, что ли? Но на нем была белая хлопчатобумажная ветровка, явно из крутого бутика, и кожаные солидные сандалии никак не напоминали тот китайский ширпотреб, который носили невзыскательные сограждане.

Мужчине явно было плохо. Опустив голову, он держался правой рукой за сердце и чуть слышно постанывал. Может, просто пьяный? Но чуткий нос Евгения не улавливал даже малейшего намёка на алкоголь – пахло каким-то холодным одеколоном, с лёгким намёком на морскую свежесть.

– Вам плохо? – решился, наконец, спросить Евгений.

Мужчина поднял голову.

– Господи! Что ты тут делаешь, граф?

Это был Николай Владимирович, он же граф Грей.

– Где я? – Николай Владимирович обвёл глазами замызганную лестницу. – Ничего не помню…

– Как ты здесь оказался?

– Говорю: не помню… А ты кто?

Евгений опешил. Странно! Николай Владимирович всегда отличался недюжинной памятью: мог наизусть шпарить целые страницы из какого-нибудь учёного труда.

– Кто ты? – повторил он свой вопрос, и вдруг его лицо скривилось в болезненной гримасе. – Сердце, что ли… Оно у меня никогда не болело. Что делать, не знаю… А ты знаешь? Может, валидол или что там ещё нужно, попросишь у кого-нибудь? Я не могу встать. Сразу начинает колоть сердце, и в глазах круги…

Он вправду выглядел далеко не лучшим образом. Таким бледным Евгений его никогда не видел.

– Парень, будь другом… Ну, что-нибудь сделай: попроси таблетку, врача вызови… У меня мобильник какой-то гад вытащил, пока я тут сидел… Проходил мимо и просто взял, из кармана ветровки – как свою собственность… А я не знаю, где нахожусь… Па… По…

Он продолжал бормотать, и бормотанье его делалось всё бессвязнее.

– Сейчас, сейчас! – Евгений бросился к дверям квартиры Кисули. – Потерпи немного… Я сейчас!

Хорошо, что Лена открыла дверь сразу, будто бы стояла за ней и ждала, когда Евгений позвонит.

– Графу плохо! – крикнул Евгений. – Быстрее вызови неотложку! И валерьянки дай. Есть валерьянка? Или что-то сердечное?

– Здравствуй, Женя, – спокойно сказала Лена, будто и не слышала его вопля. – Вы что, все сегодня спятили, что ли? Александр позвонил и спросил, не напоминает ли он мне старика. Маркиза какие-то глупости про чат выспрашивала: говорит, что он то ли взорвался, то ли еще чего… А тут ещё и граф. Кстати, который? Их в чате много: граф Дракула, граф Синяя борода, Мальборо, Орлов…

– Лена, ты что? – удивился Евгений. – Не тормози, пожалуйста! Звони в скорую! Николаю Владимировичу плохо. Он тут, рядом, у твоих дверей…

Девушка выглянула на площадку и тут же капризно надула губки:

– Это тот придурок, который мне всякую чушь рассказывал… Ну его! Пусть валяется там!

– Говорю тебе: это граф Грей, – почти закричал Евгений. – Да что это с тобой? Всё в порядке? Может, ты себя плохо чувствуешь?

– Граф Грей другой, он – хороший, – улыбнулась Лена. – А этот себя Казановой вообразил, жалкий пердун!

Евгений никогда не слышал, чтобы из Кисулиных уст вырывались подобные слова. Она тщательно поддерживала репутацию утончённой и хорошо воспитанной леди, и ей никак не подходило реноме современной девицы, не чуждой сленгу подворотен.

– О Казанове потом, – решительно сказал Евгений. – Где телефон? Ага, вот он! Извини, я скорую вызову. И надо графа как-то занести в квартиру. Ты не против?

Пока он объяснял диспетчеру неотложки причину вызова и как найти дом, в котором жила Лена, девушка монотонно, не обращая внимания на его волнение, продолжала рассказывать:

– Представляешь, как я вышла из интернет-кафе, так ко мне этот мужик прицепился… «Что вы, девушка, ищете в виртуальных мирах? Рядом с вами ходят полнокровные, чувственные мужчины… А вы – там, в киберпространстве…» Да какое ему дело до этого? А он знай твердит: «Не найдёте вы там, девушка, принца на белом коне… Принц на белом коне – это я, не верите? Это обо мне Гервазо написал: „Он упрямо осуществлял простое повторение вечно одного и того же акта на всё новом и новом объекте“. Глупец! Это утверждение стоит перевернуть с головы на ноги – да-да, именно: с головы на ноги! – и сказать: „В тех двухстах женщинах, которыми обладал Казанова, и которые им обладали, он любил один и тот же объект, но всегда по-новому“. Я пытался с каждой своей женщиной слиться до конца, и в этом стремлении не уступал Шиве, который неустанно искал „шакти“ – свою женскую половину, и так же, как он, находил и сливался с ней, но она, увы, вечно ускользала от меня, чтобы встретиться со мной в ином обличье. И эта другая женщина была та же самая – душа моя: она была мной, я был ею, и наше существо отдавалось чувству полностью, без ограничений… Ну, что они, нынешние хлюпики, могут? Ничего не могут, кроме секса, им неведомо, что самое эрогенное в человеке – это его душа…» Сумасшедший какой-то! Правда? Он мне всё это бубнил и бубнил, и говорил, что другая ипостась Казановы – это женщина, которую он любит. В этом его великий секрет. И не хочу ли я его почувствовать на себе? Вот шизик! Наверное, он какой-то учёный, у которого от зауми крыша поехала…

Евгений терпеливо слушал её монолог, настойчиво подталкивая к двери. Он боялся, что если понесёт Николая Владимировича один, то одним неловким движением может навредить ему: если у графа действительно что-то было с сердцем, не дай бог, инфаркт, к примеру, то это было бы ему отнюдь не на пользу. Но и оставлять человека в грязном подъезде, на заплёванном полу, без всякого присмотра он не мог себе позволить.

Лена, продолжая говорить, помогла-таки занести Николая Владимировича в квартиру и, когда они уложили его на диван, даже подсунула ему под голову подушку.

– Он плёлся за мной и всё повторял: «Не ускользай от меня… О, как ты прекрасна!» Люди смотрели на нас и смеялись. Я от стыда сквозь землю готова была провалиться. А он твердил всякую чушь…

– Ещё недавно ты говорила, что граф – один из умнейших людей города Ха, – заметил Евгений. – И если он говорил чушь, то, может быть, ты просто не поняла, что это откровение…

– Никакой это не граф! Что я, слепая, что ли, по-твоему? – упрямо повторила Лена. – Я дословно запомнила речи этого, – она презрительно улыбнулась, – этого доморощенного Казановы. Он лепетал что-то вроде этого: «Если моя душа существовала до меня, то она меня переживёт, потому что она существовала прежде, чем материя сформировала моё тело. Но если дело идёт о том, что надо умереть, чтобы убедиться, что я бессмертен, то я с этим доказательством не спешу…» Надоел он мне этими рассуждениями о душе, старый козёл!

– Ну, почему же? В них что-то есть…

– Бред сумасшедшего есть! – категорично заявила Лена. – Он припёр меня к стене и зашептал: «Истина, которая стоит жизни, слишком дорога. Но если со мной и случится такое, что я умру, но сохраню все свои чувства, то я ни за что не признаюсь, что я – мертвец…» Ой, послушай, а может, этот ненормальный – самоубийца? И он сейчас окочурится прямо тут, на моём диване?

Евгений недоумевал. Он не узнавал Лену. Ещё больше его поражало то, что она не помнила графа Грея – вернее, помнила, но никак не желала признать его в том, кого упорно называла сумасшедшим Казановой.

– А ещё, представляешь, он мне читал какой-то допотопный стишок о девице, которая умерла молодой, – возмущённо сказала Лена. – И эта девица благодарила Господа за то, что он дал ей тело, которым она, к счастью, ни разу не воспользовалась. Ну, ты понимаешь, конечно, в каком смысле…

– И что же?

– Да так… Гадко это как-то всё! Потому что он сказал: «Тело – испытание для души, и это испытание нужно пройти достойно: любить!» Господь, мол, не случайно одалживает нам тела на время. Распутник старый!

– Кто?

– Ну, не Бог же! А вот этот, – она кивнула в сторону Николая Владимировича. – И чего ты так с ним возишься? У меня такое ощущение, будто ты специально к нему приехал…

– Кстати, почему ты не спросишь, как я здесь оказался? – улыбнулся Евгений.

– Почему? – Елена, вздёрнув носик, постаралась изобразить кокетливую улыбку многоопытной дамы.

– Сам не знаю… Вдруг захотелось тебя увидеть… Импульс какой-то был.

– Ага, – усмехнулась она, – типа: попал во власть неведомых импульсов. Этот Казанова мне о них тоже все уши прожужжал…

– Да нет, – смутился Евгений, – я серьёзно… Вдруг захотелось тебя увидеть. Сам не знаю, почему. У меня даже что-то вроде галлюцинации было: показалось, что в комнате пахнет твоими духами…

– Наваждение! – засмеялась Лена и дотронулась кончиками пальцев до вдруг порозовевшей щеки. – Какое-то дурацкое наваждение! Я перед твоим приходом смотрела на розы, которые ты мне подарил когда-то. Нет-нет, они уже не живые, они – засушенные, и этот букет теперь стоит на кухне, на шкафчике. И почему-то хотела, чтобы ты появился. Просто так…

Николай Владимирович открыл глаза, обвел мутным взглядом комнату и, задержав взгляд на Евгении и Елене, вдруг начал жарко говорить что-то бессвязное, но постепенно смысл его речи прояснялся. Он вещал о том, когда отдаешься на волю волн, то челн твоей души несётся туда, куда заблагорассудится ветру, и это, с одной стороны, прекрасно, а с другой – вихрь поднимает со дна души всякую муть и пыль. Но всё это почему-то приятно… Может, потому, что человеку иногда хочется провести хоть несколько мгновений так, как ему вздумается – без оглядки, без правил, так, как охота. Но стоит помнить закон Рибо… О, вы, господа, не знаете столь общеизвестный закон? В какой альма-матер вас учили? И какие книжки вы читаете? Комиксы, наверное… Ладно, поясню: сосуд человеческой памяти заполняется послойно, совсем так, как, например, струится цветной песок в египетской сувенирной колбе: слой такой, слой эдакий, ещё слой… И всё это хранится в памяти и влияет на человека и его поступки. Поэтому не засоряйте, господа, память, иначе её слои однажды смешаются и – о, ужас! – замусорят всю вашу жизнь…

– Он не хочет сосать валидол, – сказала Лена. – Смотри: выплевывает его. Вот гад! Я, можно сказать, от мамы валидол оторвала: в облатке осталась всего одна таблетка. А этот… У!

Лена нарочито погрозила кулачком в то время, как её глаза, полные обожания, ласково глядели на Евгения. Даже странно, что она ещё и Николая Владимировича видела. Не иначе, у неё хорошо было развито боковое зрение.

– Но душа – это фильтр для всякой мути, – отчётливо и громко произнёс вдруг Николай Владимирович. – Она нас бережёт, и держит на тонком, но крепком поводке, как хороший хозяин – пса, мечтающего о глупой и бессмысленной свободе… Но мы не всегда храним её, и пожинаем плевела, и скорбим, и в чём-то виним кого угодно, только не себя. Все несчастья мы творим сами…

Его глаза сверкали, как у проповедника, взошедшего на кафедру перед притихшей паствой. И та банальщина, что яростно срывалась с его, звучало как откровение, которое, однако же, было слишком простым и скучным, чтобы к нему прислушиваться и вникать в его смысл. Завораживала лишь та неистовость, с которой Николай Владимирович изрекал простые истины, лёжа на диване.

– Да он ни слова о Казанове пока что не сказал, – шепнул Евгений Лене. – Наверное, уже забыл, о чём с тобой говорил. Кстати, он почему-то меня не помнит. Совсем! А сколько мы с ним пива выпили – наверное, не меньше трех бочек.

Но Николай Владимирович, услышав про Казанову, вдруг приподнялся и, обмотавшись пледом, как римский патриций тогой, воскликнул:

– Казанова – человек! А я? Кто я? Я – Никто, и зовут меня Никак. А кто там три бочки пива выпил с вами, молодой человек, – это совсем другая история, но, во всяком случае, не моя!

– Он, кажется, всё-таки сумасшедший, – одними губами прошептала Лена. – Что-то я боюсь… Не похож он на инфарктника. Смотри, скачет, как бешеный!

Евгений в полной растерянности смотрел на человека, с которым ему всегда было о чём поговорить, и они уважали мнение друг друга, не чувствуя разницы лет; их отношения не походили на связь старшего-младшего, они, скорее, были друзьями.

– Устремляясь в гибельные выси познания, мы неминуемо срываемся: там, вверху, нет опоры, и не за что держаться – и падаем вниз, и хорошо, если это падение похоже на комету, но чаще – на кусок дерьма, – изрёк Николай Владимирович и, довольный собой, вперил сверкающий взгляд в Евгения. – Кто ты, молодой человек? И почему я здесь?

– Вам было плохо, – начал объяснять Евгений. – И мы с Леной решили вам помочь…

Но долго объяснять, что к чему, не пришлось: в дверь позвонили. Двое мужчин в белых халатах сразу прошли в комнату, не снимая обуви и даже не спрашивая, туда ли они вообще попали. Один из них, невысокий, с усталыми розовыми глазами, нацепил на нос очочки в тонкой металлической оправе и, пристроившись у журнального столика, сразу стал заполнять листок вызова:

– Фамилия?

Не знаю, – ответил Николай Владимирович. – И вообще, я никаких врачей не просил вызывать.

– Возраст?

– Не знаю. А зачем это вам знать? Я с мужчинами не знакомлюсь.

– Молодые люди, что за шутки? – возмутился врач, и даже очочки у него запотели. – Пусть он отвечает на вопросы. У нас сегодня масса вызовов…

– И всё какие-то с придурью попадаются, – встрял второй в белом халате, видимо, то ли фельдшер, то ли санитар. – Один китаец возомнил себя философом Лао Цзы, представляете? А ведь у этого китайца пол-Ха лечилось…

Пройдоха Чжен! – радостно вскричал Николай Владимирович. – Я всегда подозревал, что он либо шарлатан, либо шизик! Вот и выяснилось: он – Лао Цзы, ха-ха-ха! Надели на него смирительную рубашку?

Николай Владимирович, развеселившись, уже больше не держался за сердце, и вид у него был донельзя здоровый: на щеках выступил румянец, глаза задорно блестели, и даже те поперечные морщины, что шли от носа к краешкам губ, вроде как уменьшились. Он снова и снова повторял про этого «пройдоху Чжена» и какую-то энергию ци, которая на самом деле не что иное, как душа, и никаким восточным мудрецам не постичь её первоначальную сущность. А нынешние специалисты – тут Николай Владимирович как-то по-детски скривился – и вовсе ничего не понимают, поскольку навыдумывали массу всяких психологических законов, не зная сути объекта исследования – вполне материальной субстанции, имеющейся в каждом теле.

– Психиатры считают, что души нет! – воздевая палец вверх, с жаром вещал Николай Владимирович. – А что же они тогда лечат? Сознание, подсознание, сверхсознательное – это вовсе не душа! Вот вы, молодые люди, – он вперил горящий взгляд в медиков, – знаете ли, что в России ежегодно теряется целый маленький городок – около семидесяти тысяч мужчин, женщин, детей. И они не все становятся жертвами несчастных случаев и бандитов. Некоторые возвращаются. Но какие? У них теряется память, или, вернее, то, что вы, медики, называете памятью. О таких фактах газеты часто пишут. Люди забывают, кто они, как и где жили. Но при этом многие помнят чисто профессиональные сведения, шпарят наизусть любимого «Евгения Онегина» или производят, как и раньше, сложнейшие математические расчеты, а о себе – ничего не помнят. Во Франции даже фильм такой вышел – «Без памяти» называется, и в нем рассказывается об этом странном феномене. Если люди подобным образом теряют память повсеместно, то вывод один: «крыша»съезжает у всего человечества, и это явление некоторые писаки уже объясняют износом цивилизации: ну, мол, не выдерживает винчестер человеческой головы мощного информационного потока, который приходится пропускать через мозг! Ха-ха-ха! И вы тоже, господа медики, в это верите?

Врач снял очочки, аккуратно положил их в нагрудный карман и, слабо улыбнувшись, сказал со вздохом своему помощнику:

– Тяжёлый случай, Он сейчас начнёт вспоминать, как Покойник, о том, как в начале прошлого века французская полиция будто бы задержала чело-

века, который тоже не мог о себе ничего рассказать. В

кармане у него нашли карту планеты. Но это была совсем

не наша Земля…

– – Вы знаете Покойника? – оживился Николай Владимирович. – Он скрывает от вас, что на самом деле он – Привидение! Он вам понравился? Это широко образованный молодой человек.

Вы отлично помните и доктора Чжена, и Покойника, и даже фильс «Без памяти», но почему не помните самого себя? – ехидно спросил помощник врача. – И потом, какого чёрта нас сюда вызвали? У вас в норме и пульс, и давление, и температуры нет…

– Я – Никто, – гордо сказал Николай Владимирович и подбоченился.

– Перепил, что ли? – с сомнением спросил врач, но тут же решительно опроверг своё предположение: Нет, не похоже. Абсолютно трезвый человек.

– Трезвее не бывает, – кивнул Николай Владимирович. —Единственное, что меня смущает, так это незнакомая обстановка. И к тому же, эти молодые люди, – кивок в сторону Евгения и Елены, – мне не знакомы, а леди, кстати, почему-то меня Казановой обзывала. Я поводов таких ей не давал. За молоденькими девочками уже давно не волочусь: всяк сверчок знай свой шесток, – и вздохнул. – Но был бы я помоложе… Эх!

Врач предположил, что Николай Владимирович, возможно, занимается в какой-нибудь из эзотерических сект, где практикуются астральные полёты – новомодное увлечение тех, кому скучна действительность. Случается, что они «залётываются» до полной потери памяти. Но Николай Владимирович вдруг снова обиделся и сказал, что он не такой идиот, чтобы заниматься у каких-то проходимцев, а что касается памяти, то все личностные воспоминания действительно можно стереть как компьютерный файл. Но он-то, мол, помнит всё, что хочет помнить, вот только немножко болит голова, но это пройдёт, и он обязательно припомнит, где живёт, работает и как его зовут.

– Давайте-ка, мил человек, мы вас доставим в больницу, – предложил врач. – Не на улицу же вам идти. А чужих людей вы стеснять будете. В больничке полежите, отдохнёте, открепнете…

Николай Владимирович поупирался, побузотёрил, но, в конце концов, согласился. В больнице, куда его привезли, он, кстати, лежал в одной палате с Александром, но, что удивительно, друг друга они не признали. А доктора Чжена, говорят, вообще увезли в какую-то столичную клинику: он вёл себя совершенно неадекватно, выдавая за философа Лао Цзы. Еще выяснилось, что его лаборатория выгорела от пожара, а вместе с ней не только аппаратура, но и записи наблюдений, чертежи, документы. Компетентные органы посчитали, что исследователь просто сделал вид, что забыл, кто он есть на самом деле – симулянт, короче. Его исследования очень интересовали тех, кого надо, и вдруг – такой неожиданный поворот событий. В связи с этим досталось Петру Васильевичу, которого нашли в коридоре напротив лаборатории доктора Чжена. Он только и помнил, что пришёл лечиться, и китаец вытворял какие-то манипуляции, а потом – взрыв, темнота, ничего не помню… Выяснилось, что, не смотря на свой диагноз, он каким-то чудом избавился от опухоли, даже и намёка на неё не было. Те, кому надо, решили, что возможно, ему помог доктор Чжен, а если не он, то Николай Владимирович, который тоже занимался какой-то хреномастикой, связанной то ли с биополями, то ли с душами, то ли со свехвысокочастотными излучениями – сам чёрт не поймёт этих дурацких учёных, которых Бог (или кто-то ещё?) лишает памяти…

А Евгений и Лена, не смотря на все прогнозы их друзей и близких, так и не поженились. Даже странно, почему. Они и дня не могут прожить друг без друга, но что-то мешает им переступить тот порог, за которым начинаются любовные отношения. У Жени, кстати, есть подруга, зовут её Оксаной, вот с ней-то он и занимается тем, чем мужчина занимается с женщиной. А у Елены несколько поклонников, и никому она не отдает предпочтения. А насчёт Евгения своей подруге Виктории сказала примерно так: «Лучше его нет никого на свете, но поскольку так не бывает, то я не хочу превращать свою жизнь в сказку…»

Вот и пойми их, этих современных девушек!

18.

«Мама Муми-тролля поглядела на мужа и вдруг сказала:

– Знаешь, я сегодня убиралась на чердаке и нашла большую-большую

тетрадь. Что, если тебе написать книгу о своей молодости?

Папа перестал кашлять.

– Пока ты простужен и не можешь выходить из дома… —

продолжала мама. – Когда пишут о своей жизни, это, кажется,

называется мемауры или что-то в этом роде?

– Не мемауры, а мемуары, – буркнул папа.»

Очаровательно, не правда ли?

Эту цитату из всем известной книги о муми-троллях прислал мне по «мылу» некто Мелехин – есть такой ник в Хабаровском чате. Видимо, это даже и не ник, а настоящая фамилия. Просто когда человек в первый раз заполнял необходимые поля формы, чтобы войти в чат, он еще мог не ведать, что ник – это не его собственная фамилия, а имя, отвечающее, допустим, сиюминутному (а может быть, и всегдашнему) состоянию души. Или уж не знаю, чему там ещё, но – отвечающее: за образ, имидж, игру, настроение, представление (о себе или человеке вообще – это не важно, главное: имя – как знак!).

Самое интересное в чатах – это знак. То имя, которое выбирают себе пользователи.

И самое интересное – это то, что с ними потом приключается. Из-за этого самого знака. Или не приключается вовсе. Тоже из-за знака. А может, всё-таки из-за человека?

Но самое-самое интересное – это то, что происходит с нашими душами, которые непостижимым образом через все эти компьютерные сети соприкасаются, влияют друг на друга, изменяются…

Все те ники, которые упомянуты в тексте, не имеютничего общего с реальными никами. Прошу это учесть.

Возможно, весь текст – это не что иное, как «мемауры» автора. Возможно, это всего лишь его какие-то сублимации. И не больше.

Хотя, впрочем, автор сейчас размышляет над строками 123 Псалма:

 
«Душа наша избавилась, как
птица из сетей ловящих; сеть
расторгнута, и мы избавились».
 

Боже правый, о чём же это?

Конец

Р. S. Текст – это всего лишь черновик, эдакий пунктир. Как и наша жизнь…