Текст книги "1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России"

Глава пятая. Как зарождалась война

Со времён Калки не имела русская армия таких неудач, как при Аустерлице. Полный крах потерпела и внешняя политика Александра. После колебаний, он отступился от интересов Польши, но остался предан Пруссии, ради которой и сделал это.

Далеки, очень далеки от екатерининских были в то время его действия. Вытаскивая из российских глубинок самородков, Екатерина Великая превращала их в исполинов своей политики, в государственных деятелей и великих полководцев. Александр же не следовал её заветам.

17 июля 1806 года он назначил министром иностранных дел барона Будберга… Российская дипломатия стала лишь по имени своему российской. Она уже не могла противодействовать западным политиканам и вела страну к катастрофе.

При Екатерине Великой, к примеру, русский посланник в Османской империи Яков Иванович Булгаков сумел предотвратить военное столкновение с Портой, хотя сделать это было в связи с присоединением Крыма к России очень сложно. А что мог предотвратить Будберг, которого мало волновали интересы России? Александр же продолжал метаться между европейскими дворами, между союзами с Англией, Пруссией и Францией – и все никак не мог выбрать, с кем дружить, а с кем воевать.

В июне 1806 года снова возникла возможность найти общие интересы с Францией. Александр упустил и её. Странно, что историки, приклеивая жуткие ярлыки Павлу Первому, выставляя его едва ли не сумасшедшим, не видят или не хотят видеть явные задатки политического, дипломатического и военного слабоумия в действиях Александра.

Его уничижительные реверансы в адрес не раз вытиравших о него ноги англичан, пруссаков и австрийцев дошли до смешного. После всего того, что произошло в 1805 году, он продолжал задирать Наполеона и не утвердил трактат, подписанный во Франции, не ратифицировал договор, заявив, что последний не соответствует «обязанностям России в рассуждении союзников её, безопасности её и общему спокойствию Европы».

Метания дошли до того, что Александр отправил Беннигсена с корпусом войск в полное распоряжение прусского короля. Наполеон немедленно отреагировал. Во французских газетах появились карикатуры на Александра – горе-полководца. Они сопровождались издевательствами, касающимися Аустерлицкого дела. Не забыли и о награждении орденом Святого Георгия за бегство и рыдания в кустах.

Вслед за тем император Франции образовал так называемый Рейнский союз, в который почти насильно вовлёк Италию, Германию и Голландию. Это уже затрагивало интересы Пруссии. Александру пришлось задуматься, кого же ещё спасти, устилая поля сражений телами русских солдат. Искать долго не пришлось. Сам нашёлся такой монарх и полководец, подобный Александру. 19 сентября 1806 года прусский король решил попытать счастья на поле боя. Он потребовал, чтобы Наполеон немедленно вывел свои войска из Германии.

24 сентября Наполеон прибыл в Бамберг и объявил войну Пруссии не по дипломатическим каналам, как это было принято, а просто приказом по своей армии, доказав тем самым глубокое презрение к новому противнику.

Затем он, мгновенно напав на Пруссию, полностью разбил её в двух сражениях под Йеной и Ауэрштедтом. Разумеется, автором побед был маршал Бертье, а не сам Бонапарт. Александр получил возможность бросить в топку войны очередную порцию русских воинов, чтобы превратить их в пушечное мясо ради прекрасных глаз королевы Луизы… Всё это преподносилось тогда, как защита границ России, хотя никто в то время границам нашим не угрожал.

Сегодня мы видим, как США объявляют, что угроза их интересам исходит то от Югославии, то от Ирака, то от Сирии, тот от Ирана. Это придумано не в наши дни – это давний метод «тёмных сил», влияние которых даже на политику Александра видно невооруженным глазом.

Казалось бы, границы «защищали» уже в 1805 году в Австрии, но, несмотря на крупную военную неудачу, они остались неприкосновенными. Теперь их почему-то надо было «защищать» на полях Пруссии.

А ведь все эти неудачные потуги лишь разжигали аппетит коварного и жестокого агрессора Наполеона, всё более склоняя его к мыслям о войне с Россией, коих прежде он не имел, а, напротив, стремился к союзу с Россией, чтобы использовать в своих интересах её мощную армию, а особенно казаков. Недаром они договорились с Императором Павлом о совместном походе в Индию, и Павел выделил Наполеону 40 тысяч казаков, чтобы тот выбил из Индостана англичан.

Наполеон побаивался русских. Помнил 1799 год, когда французам не удалось одержать ни одной победы над Суворовым, который буквально с горсткой солдат, постоянно предаваемый австрийцами, нещадно бил всех подряд его хваленых военачальников. И вдруг под Аустерлицем он увидел, что может побеждать даже русских. Побеждать, несмотря на мужество русских солдат, офицеров и генералов, хотя бы потому, что Император Александр будет постоянно сводить все достоинства русской армии к нулю, либо вмешиваясь сам, либо ставя во главе русских войск горе-полководцев, подобных барону Беннигсену. Да и почти все высшие посты в русской армии постепенно заняли иноземцы, которые «всегда многим служат».

Наполеон не раз высказывал удивление, что один из главных убийц Павла Первого облечён высоким доверием Императора Александра, что он даже направлен с корпусом спасать прусского короля. Наполеон начинал подумывать о том, что такими действиями Александр очень быстро превратит Россию из весьма желаемого союзника, в довольно лёгкую для него добычу. Зачем нужен равный союз, если можно нанести военное поражение и навязать выгодный для себя мир?

К началу войны в Восточной Пруссии и Польше Наполеон уже был уверен в том, что сможет разгромить русскую армию. Напомним, до 1805 года он даже и не надеялся на победу над русскими. После Аустерлица такие надежды появились, хотя он помнил и Кремс, и Шенграбен, и блистательный марш Кутузова. Но когда среди комсостава русской армии стали мелькать фамилии битых им же самим иноземных полководцев, Наполеон понял, что настают другие времена. Но он забыл о том, что русский народ – особый в целом свете. Прочитал бы, что писала о русских Екатерина Великая: «Русский народ есть особенный народ в целом свете: он отличается догадкою, умом, силою… Бог дал Русским особое свойство». Потому-то войны Императрицы Екатерины Алексеевны и велись «русским умом». Но ушло то время… Другие порядки наступили в России перед новой угрозой…

Отечественная война 1812 года зарождалась не сразу, не вдруг. Росток этой войны холил и лелеял Император Александр. Одно сложно сказать наверняка: по какой же всё-таки причине?

Наполеон не понял, что Император России и Россия далеко не одно и то же. Есть страны, которые тождественны своим монархам, но Россия при любых великих князьях, царях и императорах, и даже при «никаких» правителях, жила сама по себе, а когда надо было постоять за честь свою и независимость, сокрушала недругов не благодаря правителям, а, порою, и вопреки им.

Те, кто владел великокняжеским столом, царским или императорским престолом, не всегда, к сожалению, отвечали тем требованиям, которые предъявляла к ним Святая Русь. Было немало и таких, кто лишь «занимал» командные «кресла», а народ всегда вершил дела великие так, как это нужно было России.

Кстати, и Александру суждено было многое понять и многое пересмотреть в своём поведении.

К этому привела целая цепь событий. Аустерлиц, где Александр сам организовал поражение, затем кампания 1807 года, когда, явно по наущению Англии, Император назначил барона Беннигсена, самого циничного и коварного из убийц Павла Петровича, на должность главнокомандующего русской армией, направленной на выручку Пруссии. Война 1806-1807 годов была нелёгкой для России только из-за Беннигсена, назначение которого уже само по себе было предательским шагом.

В начале 1807 года, предприняв нелепое и бесцельное движение вперед, которое, благодаря искусству наших генералов, всё же едва не привело к разгрому корпуса Нея, Беннигсен приказал ни с того ни с сего остановиться, что позволило французскому корпусу выйти из-под удара. Совершил «залётный» барон и ещё целый ряд предательских актов. Он приказал замедлить продвижение, когда передовой русский корпус едва не разбил Бернадота, трижды не дал одержать полную победу в сражении при Прейсиш-Эйлау, а затем умышленно поставил русские корпуса при Фридланде в положение, в котором они могли только героически умереть, и лишь мужество русских солдат и офицеров спасло их от поражения.

А ведь в начале кампании, как свидетельствуют достоверные источники, Наполеон впервые был настолько неуверен в своих силах, что пытался вымалить перемирие у прусского короля. Король отклонил эти предложения, выказав более верности России, чем сам Император России и его ставленник Беннигсен. Ночью после второго дня сражения при Прейсиш-Эйлау Наполеон писал отчаянные письма в Париж, заявляя, что хочет окончить войну и уйти на левый берег Вислы. Он понимал, что утренний удар русских полностью уничтожит французскую армию, потерявшую значительную часть артиллерии, почти всю конную тягу и израсходовавшую почти все боевые запасы. Но Беннигсен утром увёл русскую армию с поля боя, чем спас Наполеона.

А далее был Тильзитский мир, заключить который мог только правитель государства, управляемый из-за рубежа, ибо этот договор был соткан из предательских по отношению к России пунктов. Об этом немного подробнее.

Освоение Средиземноморья было начато ещё Екатериной Великой во время русско-турецкой войны 1768–1774 годов, в ходе которой была проведена первая Архипелагская экспедиция и одержана блистательная победа в Чесменском сражении 1770 года. Правда, по Кучук-Кайнарджийскому мирному договору России пришлось отдать Османской империи свои завоевания в Архипелаге, но она получала взамен на тот период неизмеримо большее – Азов с его областью, Керчь и Эниколь в Крыму, Кинбурн в устье Днепра и степь между Днепром и Бугом, а также право свободного плавания по Черному морю и через Дарданеллы. Немаловажными были и обязательства Османской империи выплатить Империи Российской контрибуцию в 4,5 миллиона рублей. Очень серьёзным достижением было и то, что крымские татары получали независимость от Порты. Это явилось первым шагом по присоединению Крыма к России.

В феврале 1799 года Федор Федорович Ушаков взял блистательным штурмом остров Корфу, захваченный в 1797 году французами, о котором Наполеон говорил: «Остров Корфу, Зонте и Кефалония имеют для нас большее значение, чем вся Италия». Россия вновь укрепила свои позиции в Средиземноморье, заняв стратегически важные пункты. В ходе второй Архипелагской экспедиции 1806 года под предводительством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина эти завоевания были упрочены овладением Каттарской областью, обеспечивающей возможность быстрого развертывания русских военно-морских и сухопутных сил в Архипелаге. В 1807 году в результате победоносного Дарданелльского сражения Сенявин наглухо запер вход в пролив Дарданеллы и фактически блокировал Константинополь.

И вдруг, в июне 1807 года, поступил рескрипт Императора Александра передать все завоевания в Средиземноморье и возвратиться в Петербург. Этим предательским приказом были потрясены не только Сенявин, но и местное население, которое стремилось встать под руку России. Каттарцы и многие другие народы Архипелага присягнули уже Русскому Императору.

Зачем же Императору понадобилось делать такой подарок врагу России – Наполеону? Оказывается, и предательство единоверных народов, и завоевания в Средиземноморье имели свою цену – Император отдал их Наполеону за то, что тот вернул прусскому королю завоевания французов в Пруссии. Таким образом, Император рассчитался предательством стратегических интересов России и единоверных ей народов, а, кроме того, предательством героических русских моряков, которые вынуждены были следовать в Россию по маршруту, на котором господствовал британский флот, имевший подавляющее численное преимущество. Эскадра Сенявина поставлена была перед тяжёлой необходимостью вступить на возвратном пути в неравный бой с англичанами, и только внезапно налетевший шторм позволил ей дойти до испанского порта, где вскоре она была блокирована. Твёрдость и мужество Сенявина, его дипломатический талант помогли провести с англичанами переговоры так, что эскадра была интернирована на почётных для русских моряков условиях.

Когда Сенявин вернулся в Петербург, Император не пожелал даже видеть его. Вскоре героическому, заслуженному флотоводцу был предложен пост начальника Ревельского порта, с которого он отправился в свою блистательную экспедицию. Лишь после вступления на престол Императора Николая Первого отважный адмирал был награжден по заслугам, а когда флотоводец ушёл в лучший мир, Николай Павлович в знак особого уважения лично командовал почётным эскортом при его погребении.

Таким образом, Тильзитский мир стал актом предательства славян, всей душою тянувшихся к России. Это ещё раз косвенно подтверждает, что на престоле находился человек случайный, подготовленный за пределами России в соответствующих враждебных обществах, но никак не Александр Павлович, воспитанный Екатериной Великой.

Не только к русским, но и ко всему славянскому миру питал тот, кто именовался Императором Александром Первым, безразличие, пренебрежение, а то и явную ненависть. В 1821 году в Греции вспыхнуло восстание против османского владычества. Башибузуки и египтяне подавили его и начали жесточайшую резню. На одном лишь острове Хиосе было вырезано 90 тысяч христиан. А ведь Россия в то время была достаточно сильна, чтобы прекратить этот беспредел. Ей достаточно было цыкнуть на турок, достаточно было только объявить о направлении в Средиземноморье своего флота, и турки бы, памятуя о первых двух Архипелагских экспедициях, безусловно, прекратили бы изуверства. Но Западу нравилась резня греков и славян, она соответствовала их видам на истребление славянского мира и истинной веры Христовой, ибо Европа уже с давних пор исповедовала формальное христианство. И Император, заглядывая в рот Западу, содеял ужасное. Он предпочёл направить войска на помощь своему другу, прусскому королю, для подавления восстания студентов, а не в Средиземноморье, чтобы спасти единоверцев Русского Народа.

На Веронском конгрессе в 1823 году он заявил: «Я покидаю дело Греции, потому что усмотрел в войне греков революционные признаки времени». Но ведь освободительная война с иноземными захватчиками никогда и ничего общего с революцией не имела. Император, используя столь модные на Западе двойные стандарты, предпочел назвать турецкого султана законным властителем греков и признать законным османское иго. Это предательское деяние Императора привело к тому, что Россия утратила окончательно остатки своего влияния в Средиземноморье. В Лондоне же решили, что, поскольку Россия покинула тот стратегически важный район, Англии надлежит немедленно его занять. Для того и передавался Императором Архипелаг в руки Наполеона, чтобы после поражения Франции, он достался Англии. Но и этого мало. Именно тот, кого мы считали Александром Первым, отдал врагу Русскую Америку, в частности, штаты Аризона и Вашингтон.

Вполне понятно, что все эти предательские акты не были инициативами самого Императора. К ним принуждали его те, кто знал страшную тайну подмены истинного наследника престола Александра Павловича на Симеона Великого.

Только на совести того, кто стоял во главе Российской Империи в начале XIX века, лежит то, что французы сумели войти в Москву. Ни при Екатерине Великой, ни при Павле Первом это было бы невозможно. Напротив, русские войска совершали блистательные освободительные походы и били врага на его территории. Но даже когда русский народ, вопреки бездействию Императора, все же сломил хребет наполеоновской банде, тот вёл себя более чем странно, надругаясь над русской воинской славой и презирая её.

Замечательный русский военный историк Антон Антонович Керсновский с сожалением отмечал: «Могучий и яркий патриотический подъём незабвенной эпохи Двенадцатого года был угашен Императором Александром, ставшим проявлять какую-то странную неприязнь ко всему национальному русскому. Он как-то особенно не любил воспоминаний об Отечественной войне – самом ярком Русском национальном торжестве и самой блестящей странице своего царствования. За все многочисленные свои путешествия он ни разу не посетил полей сражений 1812 года и не выносил, чтобы в его присутствии говорили об этих сражениях. Наоборот, подвиги заграничного похода, в котором он играл главную роль, были оценены им в полной мере (в списке боевых отличий Русской армии Бриенн и Ла Ротьер значатся, например, 8 раз, тогда как Бородино, Смоленск и Красный не упоминаются ни разу)».

В 1814 году автор многотомной Истории наполеоновских войн генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский записал в своём дневнике: «Непостижимо для меня, как 26 августа 1814 года Государь не только не ездил в Бородино и не служил в Москве панихиды по убиенным, но даже в сей великий день, когда все почти дворянские семьи России оплакивали кого-либо из родных, павших в бессмертной битве на берегах Колочи, Государь был на балу у графини Орловой. Император не посетил ни одного классического места войны 1812 года: Бородино, Тарутина, Малоярославца, хотя из Вены ездил в Вагрмаские и Аспернские поля, а из Брюсселя – в Ватерлоо».

Император сделал всё, чтобы в Париже победоносные Русские войска, сыгравшие главную роль в разгроме наполеоновских банд и освободившие Европу, чувствовали себя не победителями, а униженными и оскорблёнными.

Антон Антонович Керсновский писал: «При вступлении войск в Париж произошёл печальный случай. Александр Первый повелел арестовать двух командиров гренадерских полков «за то, что несчастный какой-то взвод с ноги сбился» (вспоминал Ермолов). Хуже всего было то, что Государь повелел арестовать этих офицеров англичанам. Распоряжение это возмутило всех, начиная с великих князей. Тщетно старался Ермолов спасти честь Русского мундира от этого неслыханного позора «Полковники сии – отличнейшие из офицеров, – молил он Государя, – уважьте службу их, а особливо не посылайте на иностранную гауптвахту!» Александр был неумолим; этим подчеркнутым унижением Русских перед иностранцами он стремился приобрести лично себе популярность среди этих последних (ненавидевших русских), в чём отчасти и успел».

Многие биографы, историки, исследователи пытались понять, что происходило с Императором Александром Первым в начальные годы его правления. Они рассматривали того, кто находился на русском престоле, как Александра Павловича, рождённого и выросшего Великим Князем и воспитанного в великокняжеском духе, то есть подготовленного к нелёгкому жребию русского. А жребий Государя в то время очень и очень нелёгок, и было бы несправедливо утверждать, что каждый, кто рождён в августейшей семье, стремился непременно занять сей верховный пост в государстве. Известно, к примеру, как было воспринято известие о том, что ему надлежит в скором времени ступить на престол российских царей, великим князем Николаем Павловичем и его супругой Александрой Федоровной.

Великий князь Николай Павлович, успешно откомандовав 2-й бригадой 1-й гвардейской дивизии, только что получил назначение на должность генерал-инспектора по инженерной части. И вдруг, 13 июля 1819 года, после смотра в Красном Селе Государь пожелал отобедать с Николаем и его супругой втроём, без посторонних. За обедом он объявил, что смотрит на Николая, как на наследника престола и что именно ему он передаст власть, причём, как выразился он, «это случится раньше, чем предполагают, а именно, при его, Императора, жизни».

Александра Федоровна вспоминала: «Мы сидели, как окаменелые, широко «раскрыв глаза, не будучи в состоянии произнести ни слова». Государь продолжал: «Кажется, вы удивлены; так знайте, что мой брат Константин, который никогда не заботился о престоле, решил ныне более, чем когда-либо, формально отказаться от него, передав свои права брату своему Николаю и его потомству. Что же касается меня, то я решил отказаться от лежащих на мне обязанностей и удалиться от мира».

Николай Павлович так описал впечатление от той беседы: «Разговор во время обеда был дружеский, но принял вдруг самый неожиданный для нас оборот, потрясший навсегда мечту спокойной будущности».

Как видим, известие о том, что Николаю Павловичу придётся стать Императором, не вызвало радости ни у него самого, ни у его супруги. Кстати, в критические минуты утра 14 декабря 1825 года Николай Павлович, обращаясь к командирам преданных ему частей, сказал: «Вы знаете, господа, что Я не искал короны. Я не находил у себя ни опыта, ни необходимых талантов, чтоб нести столь тяжкое бремя. Но раз Бог Мне её вручил… то сумею её защитить и ничто на свете не сможет у Меня её вырвать. Я знаю свои обязанности и сумею их выполнить. Русский Император в случае несчастья должен умереть со шпагою в руке… Но во всяком случае, не предвидя, каким способом мы выйдем из этого кризиса, Я вам, господа, вручаю своего сына Александра. Что же касается до Меня, то доведётся ли мне быть Императором хотя бы один день, в течение одного часа Я докажу, что достоин быть Императором!»

Иным был тот, кого мы знаем под именем Императора Александра Первого. Весьма ценными являются воспоминания Адама Чарторыжского, который был в «якобинском», как его называли, кружке друзей Императора. Тот вспоминал: «В первое время Александр находился в ложном, крайне затруднительном и тяжёлом положении по отношению к деятелям заговора. В течение нескольких месяцев он чувствовал себя как бы в их власти, не решаясь действовать во всём вполне самостоятельно. Александр знал, что мысли о заговоре сложились в умах чуть ли не с первых дней царствования Павла, но что они осуществились лишь с того момента, когда им стало известно о согласии наследника престола. Каким же образом мог он принять строгие меры, когда это согласие, хотя и вынужденное и условное, было всё-таки дано им?

Как должен поступить суд, выделяя главных деятелей от менее виновных? К последней же категории придётся отнести главнейших представителей высшего общества, гвардии и армии. Почти всё петербургское общество было замешано в этом деле. Как установить по закону различие этой ответственности между лицами, принявшими непосредственное участие в убийстве и теми, кто желал только отречения? Заставить Павла подписать отречение – не есть ли это уже насилие над его личностью, допускающее само по себе возможность, в случае сопротивления и борьбы, поднять на него руку?»

В одном только ошибался Чарторыйский – в том что Александр не испытывал страха перед Паленом. Страх перед этим человеком он испытывал как до цареубийства, так и после него, причём страх, далеко не безосновательный, ибо Пален был действительно бездушным, мерзким и коварным чудовищем. К тому же ему была известна тайна Императора!

Александр долгое время не знал имён главных участников заговора и тех, кто осуществил убийство. Но он, естественно, знал, что во главе стоял именно Пален. Этот жестокосердный инородец и ярый русофоб родился в Курляндии в 1745 году. Во время переворота 1762 года был капралом в лейб-гвардии Конном полку, том самом, в котором служил Григорий Александрович Потёмкин, но в отличие от Потёмкина Пален в те дни был пассивен и осторожен. О службе его никаких добрых сведений не имеется. Когда присоединили Курляндию он стал (в 1796 году) курляндским генерал-губернатором, но по воцарении Павла Первого был уволен со службы, а в 1798 году, благодаря усердию братьев одной из масонских лож, стал Санкт-Петербургским военным губернатором и добился производства в генералы от кавалерии. В 1800 году, оставаясь военным губернатором, стал первоприсутствующим в коллегии иностранных дел, оклеветав и добившись отстранения Федора Васильевича Ростопчина. Затем сделался главным директором почт. На этом посту проявилась одна из сущностей этого злодея – он перлюстрировал в корыстных целях всю переписку.

Пален хотел властвовать в России и сделать так, чтобы Император был у него «на побегушках». Но в то время в России это ещё было невозможно, или, если и возможно, то лишь при попустительстве самого Государя. В войсках продолжался ропот, довольно было искры, чтобы вспыхнуло пламя, которое могло спалить всех злодеев. Возможно, Пален это понял, когда буквально силком вытащил Александра к строю гвардии. Граф Лонжерон вспоминал: «Пален увлёк Императора и представил его Преображенскому полку. Талызин кричит: «Да здравствует Император Александр!» В ответ гробовое молчание среди солдат. Зубовы выступают, говорят с ними и повторяют восклицание Талызина, – такое же безмолвие. Император переходит к Семеновскому полку, который приветствует его криком «Ура!» Другие следуют примеру семеновцев, но преображенцы по-прежнему безмолвствуют».

Таким образом, новый Император становится той тонкой ниточкой, на которой повис над пропастью и сам фон дер Пален. По настоянию вдовствующей Императрицы Марии Федоровны он был выслан из Петербурга в свои курляндские имения, и ему было категорически запрещено появляться в обеих столицах, а также поблизости от мест пребывания Императора. «Русское общество отнеслось с полным равнодушием к вести о падении могущественного вельможи, даже приобретшего некоторую популярность своим преступлением», – заключила княгиня Ливен.

Аналогичная судьба ожидала и других заговорщиков. Император постепенно избавлялся от тех, от кого мог. Для английских политиканов они все были уж отработанным материалом и не представляли никакого интереса. Достаточно того, что управляем был сам Император.

Осталось в числе приближённых лишь «остзейское чудовище Беннигсен» Вот где начинается самое удивительное. Убийца Императора Павла, человек, который вёл себя в трагическую ночь 11 марта более чем цинично, удалён не был. Объяснение может быть одно – Императору не позволили его удалить те «тёмные силы», в руках которых он находился.

Беннигсен не имел ни малейших дарований. Наполеон, и тот назвал его бездарем. И вдруг этого, по отзывам современников, трусливого анику-воина, дослужившегося до генеральского чина, Император назначил главнокомандующим русской армией, направленной на выручку разбитой Наполеоном Пруссии. Беннигсен фантастически разбогател в период с декабря 1806 по июнь 1807 года на бессовестном обкрадывании чужой для него армии, чужой страны. Тем более, что он на всю жизнь затаил лютую злобу к Императору, не возвысившему его за убийство Павла Петровича. Он и в конце жизненного пути любил говорить, что Александр неблагодарен по отношению к нему, рисковавшему своей драгоценной жизнью, ради того, чтобы освободить престол.

После назначения Беннигсена началась цепь «случайностей», которая привела французов в Москву. При внимательном исследовании военного аспекта этой трагедии выводы ужасают.

Адам Чарторыжский в защиту Императора утверждал, что тому «лишь через несколько лет постепенно удалось узнать имена заговорщиков, которые частью сами удалились со сцены, частью же были сосланы на Кавказ при содействии весьма многочисленных их соучастников, сохранивших своё место и положение. Все они умерли несчастными, начиная с Николая Зубова, который, вскоре после вступления на престол Александра, умер вдали от двора, не смея появляться в столице, терзаемый болезнью и неудовлетворённым честолюбием».

Кара провидения поразила каждого злодея, причём каждому воздано было по делам их. Форма наказания, избранная для них Александром, была наиболее чувствительна, но более всех наказал он самого себя, как бы умышленно терзая себя упрёками совести, вспоминая об этом ужасном событии в течение всей своей жизни.

Рубеж XVIII–XIX веков был временем, когда высшая знать, разложенная вольтерьянством и масонством, прогнила насквозь. Можно по пальцам перечесть, кто в окружении Павла Первого мог проявить волю и храбрость. Их всех удалили от двора. Сам Павел Первый, по отзывам добропорядочных современников, был отважен и храбр. Мужественны были Аракчеев, Ростопчин. А вот Панин, Пален и Беннигсен, можно сказать, были патологическими трусами. Николай Зубов становился храбрым только в сильном опьянении, Платон же Зубов был труслив в любом состоянии.

«Тотчас после совершения кровавого злодеяния заговорщики предались бесстыдной, позорной, неприличной радости, – писал А.Чарторыжский. – Это было какое-то всеобщее опьянение не только в переносном, но и в прямом смысле, ибо дворцовые погреба были опустошены, и вино лилось рекою, в то время как пили за здоровье нового Императора и главных «героев» заговора. В течение первых дней после события заговорщики открыто хвалились содеянным злодеянием, наперерыв выставляя свои заслуги в этом кровавом деле, выдвигаясь друг перед другом на первый план, указывая на свою принадлежность к той или другой партии, и т. п. А среди этой общей распущенности, этой непристойной радости, Император и его семейство, погруженные в горе и слёзы, почти не показывались из дворца. Целыми часами оставался он в безмолвии и одиночестве, с блуждающим взором, устремлённым в пространство, и в таком состоянии находился почти в течение многих дней, не допуская к себе почти никого. Я был в числе тех немногих лиц, с которыми он виделся более охотно в эти тяжелые минуты…. Получив от него разрешение, входить к нему во всякое время без доклада, я старался по мере сил влиять на его душевное состояние и призывать его к бодрости, напоминая о лежащих на нём обязанностях. Нередко, однако, упадок духа был настолько силен, что он отвечал мне следующей фразой: «Нет, всё, что вы говорите, для меня невозможно, я должен страдать, ибо ничто не в силах уврачевать мои душевные муки». Все близкие к нему люди, видя его в таком состоянии, стали опасаться за его душевное равновесие…»

Что касается последних лет царствования Александра, то существует так же предание, причём, весьма достоверное, о том, что Император, прежде чем принять решение покинуть престол, встречался со святым преподобным Серафимом Саровским, слава о котором в ту пору широко распространилась по всей Руси. Святой старец предрёк бунт декабристов и предупредил Государя, что самому ему с бунтом не справиться. Подавить масонскую гидру сможет только брат его Николай, человек мужественный, решительный и отважный. Публицист Гедеонов, специально исследовавший этот вопрос, указал, что Император приезжал в Саров из Нижнего Новгорода, и будто бы действительно Император раз, в период своего пребывания там, исчезал на несколько суток неизвестно куда. Государь напоминал Николаю Павловичу о будущей его роли с поры той не раз. 16 августа 1823 года был подписан Манифест об отказе Константина от наследования престола.