Текст книги "1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России"

В последние годы царствования почти непрерывным потоком шли сообщения о возмутительных действиях тайных обществ, о заговорах. Однажды, после доклада Васильчикова, Император сказал ему: «Друг мой Васильчиков! Так как вы находитесь у меня на службе с начала моего царствования, то вы знаете, что и я когда-то разделял и поощрял эти мечтания и заблуждения». И потом, после длинной паузы, добавил: «Не мне наказывать».

Однако вернёмся к событиям эпохи наполеоновских войн.

Если бы беды, свалившиеся на Россию и Русскую армию ограничились лишь 1805 годом, с его печальным сражением при Аустерлице… Но Император готовил новые испытания для русских воинов. В 1806 году он ввязался в новую ненужную для России войну.

Глава шестая. Кому служил барон?

25 и 26 января 1807 года под небольшим местечком Прейсиш-Эйлау гремело одно из наиболее кровопролитных сражений XIX века. И оказалось оно столь же тяжелым, сколь и бессмысленным, ибо ни одна из сторон – ни русские, под командованием барона Беннигсена, ни французы, возглавляемые «самим» императором Наполеоном, не решили своих задач, кроме одной, самой страшной и бесчеловечной – взаимного уничтожения живой силы.

Под Прейсиш-Эйлау русская армия оказалась в результате отхода, осуществляемого после неведомо зачем предпринятого Беннигсеном наступательного движения. Впрочем, наступление было необходимо самому остзейскому барону лишь для того, чтобы хоть как-то оправдать выторгованный им для себя с помощью обмана Императора пост главнокомандующего.

Во время Пултусского сражения 14 декабря 1806 года Беннигсену удалось добиться успеха и принудить французов к отступлению. Французами командовал маршал Ланн, у которого было 20 тысяч человек при 120 орудиях. Беннигсен имел 45 тысяч человек при 200 орудиях. Перевес подавляющий. Казалось, есть все условия для полного разгрома неприятеля и полного его истребления. Однако Беннигсен удовлетворился тем, что заставил Ланна отступить, и тотчас же прекратил преследование.

Зато в Петербург он послал реляцию, в которой яркими красками описал свою блестящую победу… Нет, не над Ланном… Он солгал, что победил «самого» Наполеона. Это лживое известие помогло сторонникам Беннигсена при русском дворе добиться назначения барона на пост главнокомандующего русской армией, действовавшей на полях Восточной Пруссии и Польши.

Напомним, что после того, как осенью 1806 года Наполеон разбил прусскую армию под Йеной и Ауерштедтом, Россия пришла на помощь Пруссии, и были для успеха этой миссии по все условия. Но врагам России удалось указанным выше способом провести на пост главнокомандующего изменника и предателя, который с первых же дней начал весьма странные действия против Наполеона.

4 января 1807 года, когда Наполеон ещё верил в непобедимость своей армии, поскольку Бертье был рядом, Беннигсен открыл кампанию наступательными действиями, предпринятыми с весьма неопределенными целями. Наступление русской армии, начатое в тяжелых условиях зимы, встревожило Наполеона, и император поспешил предложить перемирие прусскому королю, чтобы выключить из дела хотя бы одного противника. Но не тут-то было.

Прусский король ответил Наполеону отказом, а Беннигсену написал: «Перемирие мне противно. Остановив Ваши движения, оно даст повод к ложным толкам. Желаю устранить всякий поступок, несогласный с видами Императора Александра. Предложение французов доказывает, что, не привыкнув действовать зимою, они только хотят выиграть время и уверить нас, будто нам нечего заботиться о Кенигсберге, и они не имеют против него враждебных намерений. Мне приятнее предоставить спасение мое храброй армии Императора Александра, нежели полагаться на двусмысленные и ненадежные обещания неприятелей».

Наполеон был на грани отчаяния – ему предстояло сражаться с выносливыми и готовыми к суровым испытаниям русскими войсками, имевшими надежных союзников – храбрых прусских воинов. Из истории он знал, что если русских удавалось столкнуть с пруссаками, то бились и те, и другие насмерть, но если случалось, что выступали они в союзе – прочнее его не было, так как он был лишён коварства, столь свойственного прочим союзникам России, обычно стремившимся к решению своих личных целей за счёт русской крови.

Знал Наполеон и о том, что Фридрих Великий, разбитый русскими в Семилетней войне, завещал своим потомкам жить в мире с Россией, ибо был свидетелем величественной поступи Русской Державы в Золотой екатерининский век.

У Наполеона оставалась лишь одна надежда – на то, что во главе русской армии стоял Беннигсен, которого он считал бездарем. Барон либо таковым и являлся, либо был умным и коварным врагом России. На этот вопрос мы найдём ответ в очередных главах.

Надежда Наполеона на то, что Беннигсен – военачальник без таланта или во всяком случае во многом уступающий маршалу Бертье, едва не оправдалась уже в январе 1807 года: путем нелепых движений, которые и маневрами можно назвать с большой натяжкой, Беннигсен поставил русскую армию в критическое положение.

Первый шаг к тому, чтобы удержать закалённые суворовскими походами русские войска от победы над французами, Беннигсен уже сделал под Пултуском. Правда, французы потеряли там около 6 тысяч человек, а русские менее 3 тысяч. Но ведь будь на месте Беннигсена любой другой русский генерал, разве бы таким уроном отделались французы? До и после Беннигсена генералы русской армии сражались с противником, как правило, значительно уступая ему числом войск. Они успешно били врага не числом, а уменьем. А вот чтобы не разбить врага с таким перевесом сил, который был у Беннигсена, да ещё имея под предводительством блестяще подготовленные, храбрые, испытанные в боях войска, нужно было очень и очень постараться. В строю русских воинов было ещё немало участников Итальянского и Швейцарского походов Суворова, других великих компаний.

Действия же барона Беннигсена не могут не заставить задуматься над истинной целью поведения этого иноземца на русской службе. Для чего, к примеру, было проведено январское наступление русской армии в 1807 году?

В «Истории русской армии и флота» отмечается, что Беннигсен «вознамерился… двинуться под прикрытием лесов и озер к нижней Висле, разбить по частям левофланговые корпуса Наполеона – Нея и Бернадота, освободить Грауденц и, угрожая сообщениям Наполеона, быть может, заставить последнего начать отступление от Варшавы…»

Историк Байов не случайно использует ироничные слова «быть может, заставить». Так и хочется прибавить – «а, быть может, и нет». К тому же и замысел каков! Разбить Наполеона! Такой замысел под силу Суворову, Кутузову, Барклаю-де-Толли, Багратиону!.. То есть полководцам, а не странным баронам, неведомо для чего русский мундир надевшим.

Способен ли был Беннигсен осуществить этот замысел? Мог ли он всерьез говорить в приказах и распоряжениях о разгроме Наполеона? Чтобы ответить на этот вопрос, надо лучше представить тогдашнюю обстановку. Генерал-лейтенант А.И. Михайловский-Данилевский так характеризовал то время: «Настоящее поколение не может иметь понятия о впечатлении, какое производило на противников Наполеона известие о появлении его на поле сражения!»

Молва, распускаемая вполне определёнными силами и с вполне определёнными целями, долженствовала убедить противников императора Франции в его непобедимости. Главная цель французов была проста – ещё до начала сражения подавить у врага волю к сопротивлению.

Многие военачальники Запада буквально терялись при встрече с Наполеоном и отчасти поэтому терпели поражения. А вот Беннигсен замыслил одолеть Наполеона. План его с виду был решительным, но не было столь же решительным и твёрдым его исполнение.

4 января 1807 года русская армия выступила в западном направлении, а уже восьмого числа создались все условия для полного окружения и разгрома корпуса маршала Нея, оказавшегося оторванным от главных сил. Один переход, удар и… победа! В этом не сомневались генералы русской армии, рвавшиеся в бой. Они ждали, единственного приказа: «Вперед!», ещё помня стремительные переходы Суворова.

Но такого приказа не последовало. Вместо решительного броска, Беннигсен неожиданно для всех потребовал замедлить продвижение. На недоуменные вопросы отвечал, что делает это якобы для того, чтобы разобраться в обстановке и определить, что предпримут французы в ответ на его наступление. Это примерно то же самое, что сделал бы боксер, ударив противника, тут же опустил руки в ожидании, какие тот «обнажит» замыслы.

Ней был в ужасе. Он видел неизбежность своей гибели. Но русские неожиданно остановились. И Ней, естественно, поспешил отвести свои войска на безопасное удаление, к тому же ещё успел и Бернадота предупредить о надвигающейся опасности.

«Упустив» Нея, Беннигсен, согласно своему плану, двинул войска на Бернадота. Но тот уже был предупреждён, а значит – вооружён.

Правда, ждать атаки русских ему пришлось довольно долго, потому что 14 января Беннигсен и вовсе остановил армию, получив якобы слухи о предпринимаемом Наполеоном охвате русских войск. Барон снова решил «получше оценить обстановку». Бернадот, между тем, тоже вывел корпус из-под удара.

Эти странные остановки и передышки, по мнению добросовестных историков, свидетельствовали либо о нерешительности и трусости самого Беннигсена, либо о его действиях, во имя какой-то тайной цели. Собственно, что значит, какой-то? Ясно какой! Измотать русскую армию бестолковыми и бесцельными маневрами, которые, как известно, всегда отрицательно воздействуют на боевой дух солдат, а потом попытаться сделать её легкой добычей врага.

За девять дней бесполезного маневрирования русские войска, совершавшие марши в тяжелейших условиях, прошли 120 верст, вымотались и оказались оторванными от своих тыловых баз снабжения. Но кампания продолжалась. Беннигсену нужно было оправдать дальнейшие переходы, и он объявил, что «поставил себе целью прикрытие Кенигсберга и доступов к русской границе». Для этого он повернул армию на юг. А между тем Наполеон действительно решил воспользоваться растянутым положением русских войск и незащищенностью их левого фланга. Он отдал распоряжение маршалам спешить к Алленштейну, чтобы сосредоточиться там, а затем внезапно ударить во фланг русским, расчленить русскую армию, прижать её к Висле и уничтожить.

Беннигсен своими действиями сделал всё, чтобы этот план удался. И он бы мог быть выполнен, если бы не русский авангард, которым командовал генерал по образу и подобию Суворова – князь Петр Александрович Багратион.

Разъезд Елизаветградского гусарского полка перехватил депешу, направленную маршалом Бертье маршалу Бернадоту. Бертье был начальником главного штаба французской армии. Этот талантливый полководец был по существу автором всех побед, приписываемых французскому императору, о чём мы ещё подробно поговорим в следующих главах.

В депеше излагался план разгрома русской армии. Ознакомившись с ним, но опасаясь дезинформации, Багратион приказал начальнику казачьих войск авангарда генерал-майору Ивану Дмитриевичу Иловайскому блокировать Лёбау, где находился Бернадот, и перехватывать всю почту.

Вскоре начальнику авангарда доставили вторую перехваченную депешу, в которой уточнялся план. Маршал Бертье торопил Бернадота с выступлением. Он обращал особое внимание на скрытность, предлагал даже оставить часть сил для имитации отступления в направлении Торна. О планах неприятеля Багратион немедля сообщил Беннигсену, а сам, оставив Елизаветградский гусарский полк для введения в заблуждение противника, тайно увёл авангард на соединение с основными силами армии.

Утром гусары атаковали противника. Бернадот, не имея никаких сведений из своей главной квартиры и, полагая, что русские продолжают наступательные движения, стал отходить к Торну, прикрывать который ему было поручено по прежнему плану. Об отмене этого плана, как мы уже упоминали, он ничего не знал. Ни один курьер не прорвался к нему из главной квартиры.

Русская армия быстро сосредоточилась под Янковым и подготовилась к отражению удара противника.

22 января Наполеон провёл несколько атак против русских войск и был крайне удивлён тем, что не добился успеха. Сопротивление было слишком сильным. Он не ожидал встретить перед собой главные силы русских, да ещё на заранее подготовленных позициях.

Тогда Наполеон решил дождаться подхода корпусов Нея и Ожеро, а потом уже нанести рассекающий удар, однако утром 23 января не нашёл русской армии на прежнем месте – Беннигсен увёл её в направлении Прейсиш-Эйлау.

Удивило Наполеона и то, что так и не прибыл к месту предполагаемого сражения корпус Бернадота. Откуда было знать императору, что корпус этот ускоренным маршем движется к Торну, выполняя прежние распоряжения и удаляясь от своих главных сил. Бернадот успел уйти так далеко, что опоздал не только к Алленштейну, но и к сражению при Прейсиш-Эйлау. И всё это благодаря умелой дезинформации, осуществлённой Багратионом.

Итак, никчёмное наступление, затеянное остзейским бароном, волею судьбы оказавшимся во главе русской армии, завершилось поспешным отходом, во время которого нелёгкие испытания легли на плечи русских арьергардов, возглавляемых генерал-лейтенантом Петром Ивановичем Багратионом и генерал-майором Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли.

Полагаю, что читателю не нужно объяснять, что авангард Багратиона, в связи с тем, что наступательные действия армии прекратились, и начался отход, автоматически превратился в арьергард. Французская армия наседала. Ясно было, что столкновение с нею неизбежно.

Генеральное сражение Беннигсен решил дать под Прейсиш-Эйлау. И опять в связи с подготовкой, ходом и исходом сражения у исследователей возникло немало вопросов.

Во-первых, какие всё-таки цели на самом деле преследовал Беннигсен? Одержать победу? Но достаточно внимательно и вдумчиво взглянуть на избранный им боевой порядок, чтобы убедиться в том, что он никоем образом не мог способствовать не только победе, но даже успешному сдерживанию врага в оборонительном бою.

В «Истории русской армии и флота» отмечается: «Грузный боевой порядок русской армии напоминал боевые порядки XVIII столетия: построение густое, дававшее обильную жатву артиллерийскому огню и, в то же время, – мало глубокое, обрекавшее войска лишь на пассивное отбитие ударов и мало способствующее нанесению таковых при помощи маневра, ибо допускало, в сущности, единственное движение – вперёд; частями, способными к маневрированию более или менее мечтали быть: отряд Багговута, вся конница числом до 150 эскадрон, случайно, в силу обстоятельств – корпус Лестока и, с мешкотным выходом из-за фланга, – 6 полков гр. Каменского».

Во-вторых, просто чудовищно то, что Беннигсен не имел никакого замысла. Он даже задач генералам не поставил, и те вынуждены были каждый определять себе, что и как делать, исходя из расположения своих войск. Это подтверждают историки. В уже цитируемой «Истории русской армии и флота» говорится: «План действий Беннигсена не отличался определенностью. Судя по расположению войск, трудно сказать, которому из путей отступления, то есть на Домнау к Кенигбергу или на Фридланд в Россию, он придавал значение…»

Удивительно для русской армии и то, что её главнокомандующий не размышлял над способами и направлениями наступления, разгрома и преследования противника, а думал лишь о том, по какому пути отступить, заранее предопределяя исход сражения, цель которого совершенно непонятна.

После тяжелого отступления от Янкова в ночь на 27 января (8 февраля) 1807 года русская армия под прикрытием возглавляемого князем Петром Ивановичем Багратионом авангарда заняла позиции на открытых холмах между селениями Шлодиттен и Серпален в расстоянии чуть менее версты на север от Прейсиш-Эйлау.

По фронту она расположилась почти на три версты, причём боевой порядок, избранный для сражения бароном Беннигсеном, не обеспечивал нужной глубины, был скученным, не позволял свободно маневрировать частями и соединениями. Об этой позиции Денис Давыдов впоследствии писал: «…Стратегические виды решительно пожертвованы были каким-то мнимым тактическим выгодам, основанным на ложном мнении, что войску Русскому столь же необходимо для битвы местоположение открытое, сколько французскому закрытое или изобилующее естественными препятствиями, и что, сверх того, войску нашему, от малого навыка его к стройным движениям в боях, выгоднее оборонительное, нежели наступательное действие; как будто за семь лет перед тем при Суворове оно не знало не только сущность, а даже название сего рода действия! Как будто бы Альпы, с их ущельями, пропастями, потоками и заоблачными высотами принадлежат более равнинам, чем закрытым и изобилующим препятствиями местностям!»

Одним словом, позиция, избранная бароном Беннигсеном, позволяла Наполеону выполнить, наконец, то, к чему стремился он с начала кампании – уничтожить русскую армию путем её окружения и нарушения коммуникаций с Россией.

Ради чего же тогда нужно класть на поле боя тысячи русских солдат и офицеров? Ради отступления?! Но тогда возникает вопрос, с какой целью вообще русские войска пришли в Пруссию? Речь шла о спасении Пруссии и прусской армии, а получалось, что спасать надо еще и саму русскую армию, доведённую Беннигсеном до тяжелейшего положения.

Но ведь силы сторон были примерно равны. И каждая, по данным, приведённым в «Истории русской армии и флота», имела около 70 тысяч человек. Разве Румянцев, Потёмкин, Суворов, Кутузов помышляли бы при таком соотношении сил об отступлении? Они вообще такого слова не знали. В случае превосходства врага они думали лишь о том, как одержать победу, причём полную и решительную. Ибо противника надо не сбивать с позиций, а уничтожать, дабы неповадно было нападать на Русскую Землю.

Так что же случилось? Или иной стала армия? Нет, она осталась прежней, закалённой в суворовских походах, обогащённой победами при Фокшанах, Рымнике, штурме Измаила, Мачине, Праге, в Италии и Швейцарии, в Финляндии и на Дунае.

Деяния барона Беннигсена дорого обошлись русской армии и на холмах Эйлау, и под Фридландом, и, что главное, при Бородине. Беннигсен упорно и настойчиво пытался научить отступать непокорную сей науке русскую армию! Но об этом – в соответствующих главах.

Трудно себе представить, как мог военачальник размещать на поле предстоящего сражения войска, даже не указав рубежи, которые они должны защищать, а уж, тем более, не поставив им никаких задач на предстоящие действия. Тем труднее было руководить русским генералам вверенными им частями и соединениями. А ведь в большинстве своём во главе частей и соединений были генералы, прошедшие суровую школу и верные суворовской науке побеждать!

Правым крылом русской армии командовал генерал-лейтенант Николай Алексеевич Тучков, впоследствии герой Отечественной войны 1812 года, погибший на Бородинском поле по прямой вине барона Беннигсена.

Левое крыло возглавлял граф Александр Иванович Остерман-Толстой, храбрый генерал, пламенный патриот. Однажды он сказал иноземцу, находившемуся на русской службе: «Для вас Россия мундир ваш – вы его надели и снимите, когда хотите. Для меня Россия – кожа моя!»

Во главе резерва был поставлен храбрый генерал-лейтенант Дмитрий Сергеевич Дохтуров, хладнокровный, выдержанный, презирающий опасность, если разговор шёл о судьбе России. Он отличился даже при Аустерлице, где дело складывалось далеко не в нашу пользу. Блестящее действие колонны, которой он командовал, удивило даже Наполеона. Дохтуров опрокинул противостоящего противника и развернул наступление на левом фланге союзных армий. Он шёл вперед, заставляя бежать перед ним французов до тех пор, пока не стало ясно, что сражение на остальных пунктах проиграно. Все считали его погибшим, но он вывел из окружения свои войска, хотя для этого пришлось пробивать сильные заслоны французов, причём вывел с небольшими потерями. Когда в опасные минуты боя подчиненные советовали ему поберечься, напоминая о жене и детях, он отвечал: «Здесь жена моя – честь! Дети – войска мои!»

Артиллерия русской армии была объединена под началом артиллерии генерал-майора Дмитрия Петровича Резвого. И именно артиллерии суждено было сыграть в сражении главенствующую роль.

Резвому уже доводилось встречаться с французами во время Швейцарского похода Суворова, успел он отличиться и в ходе кампании 1807 года. Но предстоящая битва под Прейсишь-Эйлау не шла в сравнение с прежними боями. Генеральное сражение с армией Наполеона обещало быть жестоким и кровопролитным.

И генерал Резвой решил действовать по собственному разумению. Он заранее изучил местность и постарался предвидеть, как будет действовать противник.

Дорога на Фридланд, а через него в Россию, как бы разрезала боевой порядок русской армии. Если французы ударят вдоль неё и добьются успеха, они рассекут русскую армию на две части и оттеснят от единственного пути отхода. Значит, необходимо укрепить центр в первую очередь. Причём создать такие препятствия, которые станут непреодолимыми для врага. Какие препятствия мог создать артиллерийский генерал Резвой? Конечно, направить на врага сильный артиллерийский огонь. Но подготовить его необычно, применить тактику, неизвестную для врага и внезапную.

Как обычно, что было знакомо и противнику, генерал Резвой небольшую часть артиллерии поставил перед войсками. Но основные силы артиллерии он свёл в три крупные батареи – две шестидесятипушечные и одну семидесятипушечную. Шестидесятипушечные поставил на правом и левом крыльях русской армии и приказал замаскировать. Семидесятипушечную, в которую подобрал пушки наиболее мощные, установил в центре и замаскировал с особенной тщательностью. Об этой батарее не знал не только противник, но даже главнокомандующий Беннигсен. Резвой был осторожен, он не верил иноземным наёмникам.

Резвой предполагал два варианта, по которым могут развиваться события. В первом случае он предполагал, что французы сразу атакуют центр и попадут под внезапный огонь в упор. Но все же он более склонялся ко второму варианту. Резвой был убежден, что Наполеон применит свой излюбленный приём – ударит по одному из флангов русской армии, скорее всего, по левому – так легче будет отрезать пути отступления к России. При успехе он сможет обойти боевые порядки и перерезать дорогу, ведущую на Фридланд, где-то в районе Кушитена или Ауклаппена.

Значит, начало сражения будет именно там, на левом фланге, а, следовательно, и артиллерийскую батарею левого крыла надо возглавить самому, чтобы в любой, самой сложной обстановке, держаться любой ценой и ни в коем случае не брать из центра для подкреплений ни одного орудия. Стоит это сделать, и французы смогут выполнить свой излюбленный план. Впрочем, и прорыв французов на левом фланге Русских войск смертельно опасен. А потому надо держаться и пехоте, и артиллерии столько, сколько необходимо. В это время можно даже имитировать переброску подкреплений из центра, чтобы спровоцировать основной удар врага.

Во главе артиллерии центра Резвой поставил Левенштерна, правое крыло поручил своему племяннику, двадцатидвухлетнему генерал-майору артиллерии Александру Ивановичу Кутайсову. В нём он не сомневался. Это был отважный и теоретически хорошо подготовленный артиллерист.

Всю ночь, не покладая рук, работали русские артиллеристы, устанавливая и маскируя орудия, оборудуя огневые позиции батарей и конно-артиллерийских рот. Дмитрию Петровичу Резвому не довелось и глаз сомкнуть – везде надо было побывать, всё проверить, дать последние наставления артиллерийским командирам.

А где-то впереди, в городе, всё ещё шёл бой. Он начался ещё накануне в два часа дня, когда французы атаковали арьергард Багратиона передовыми частями маршала Сульта.

Багратион отразил натиск и не позволил французам совершить маневр во фланг русской армии. Он начал неспешный отход через город, отход с боями за каждый квартал. Последними отступали части под командованием генерал-майора Михаила Богдановича Барклая-де-Толли. В одной из контратак против наседавшего врага Барклай был ранен, и французам удалось, наконец, захватить Прейсиш-Эйлау.

Узнав об этом, Беннигсен приказал Багратиону вернуть город. Вспомнил, что надо хоть как-то проявить себя на посту главнокомандующего. Князь Петр Иванович взял выделенную для этой цели 4-ю пехотную дивизию, встал перед ней и повёл солдат в атаку, вдохновляя их личным примером. Дивизия ударила тремя колоннами, опрокинула французов и очистила город. Впрочем, ночью французы снова заняли его, и арьергард отошёл в боевые порядки русской армии.

Дмитрий Петрович Резвой, воспользовавшись тем, что удаётся строить оборонительные сооружения в отсутствии соприкосновения с противником, сумел тщательно замаскировать свои главные артиллерийские группировки. Теперь необходимо было подумать о взаимодействии с другими родами войск и, прежде всего, с казаками, которые могли в любую критическую минуту прикрыть батареи, отбить прорвавшегося к ним противника.

Дмитрий Петрович Резвой встретился с сорокалетним черноволосым красавцем генерал-майором Иваном Дмитриевичем Иловайским, командовавшим казачьими частями. Не раз прежде сводила их судьба в походах. Теперь, как уже знал Резвой, в армии вместе с Иваном Дмитриевичем были шесть его братьев, начиная со старшего, Павла, и заканчивая младшим, Петром, которому шёл всего лишь шестнадцатый год. Иловайский генерала Резвого тоже знал давно. Приходилось ему встречаться и с их отцом, генералом от кавалерии Дмитрием Ивановичем Иловайским.

Не было ни в XVIII веке ни в начале XIX века ни одной кампании, в коей бы не участвовали казаки. Им довелось сыграть важную роль и в 1807 году.

Именно казачий разъезд перехватил важную депешу начальника штаба французской армии маршала Бертье, направленную маршалу Бернадоту, в которой содержался оперативный план кампании. Это спасло русскую армию от крупных неприятностей. Совершили же сей поступок казаки генерал-майора Ивана Дмитриевича Иловайского, командовавшего казачьими полками сначала в авангарде, а затем в арьергарде генерал-лейтенанта князя Петра Ивановича Багратиона.

Войска арьергарда были изрядно потрепаны, солдаты устали, и лишь казаки выглядели как обычно бодрыми, и вели себя, как ни в чём не бывало. Но таковы уж были казаки – закалённые, хорошо подготовленные ко всем невзгодам и лишениям походно-полевой жизни. Они были прекрасно обучены, храбры, дерзки, удары наносили внезапно и стремительно. Ни одна армия мира не имела таких воинов, взращенных донскими степями, приученных с детства к коню, к строю и оружию.

Даже Беннигсен впоследствии отдал им должное в своих мемуарах, посвященных кампании 1807 года и написанных в первую очередь с целью оправдания своих странных действий.

И все же то, что он написал о казаках, заслуживает внимания: «…Казаки предохраняют отряды от внезапных нападений; они доставляют сведения о движении неприятельских войск в отдалённом ещё расстоянии; с величайшим искусством захватывают в плен всякий раз, когда ощущается необходимость в пленных, чтобы получить какие-то сведения; ловко перехватывают депеши, нередко весьма важные; утомляют набегами неприятельские войска; изнуряют его кавалерию постоянными тревогами, которые они причиняют, а также тою деятельностью, осмотрительностью, с которыми неприятельская кавалерия обязана отправлять постоянно свою службу, чтоб не быть захваченною врасплох казаками.

Кроме того, они пользуются малейшею оплошностью неприятеля и немедленно заставляют его в том раскаиваться. Какое множество любопытных депеш было перехвачено казаками во время этой войны!.. Сколько взято офицеров, имевших словесные приказания для передачи!»