Текст книги "Елизавета Петровна в любви и борьбе за власть"

«И исшед вон, плакася горько»

Те, кто служат зарубежным хозяевам, ни в грош не ставя интересы своего – если, конечно, считать его своим – народа, не понимают, что являются лишь разменной монетой и в любом случае – выполнят они задачу по уничтожению страны или не выполнят – нужда в них отпадёт.

Пётр преуспевал в уничтожении русского народа. Наш знаменитый историк Василий Осипович Ключевский указал, что все реформы Петра привели к колоссальной убыли в людях. Россия за время его правления потеряла треть населения, а по данным других историков, даже 40 процентов. А ведь при Иване Грозном население значительно выросло!

Некоторые историки пытались объяснить это войнами, но и Грозный царь почти непрерывно вёл войны. А тут дело в другом. Один из иностранцев, современников Петра, писал, что содержание русского рабочего «почти не превышало того, во что обходится содержание арестанта».

Историк Борис Башилов привёл ужасающие факты: «Работные люди надрывались над работой от зари и до зари, иногда по 18 часов в сутки. В рудниках работали по пояс в воде, жили впроголодь. Люди гибли тысячами от недоедания, от непосильной работы, от заразных болезней. Тех, кто протестовал против этого каторжного режима, ждало калёное железо, батоги, кандалы. Для того чтобы превратить ненавистную ему Московию в “европейский парадиз” Пётр не жалел людей».

Западу это нравилось. Ведь в петровские времена в Англии значительно сократили вредное производство, к примеру чугуна, поскольку даже дорогостоящая доставка его морем из России оказалась гораздо выгоднее. Можно себе представить, сколь дёшев был труд.

Но на Западе одновременно и побаивались того, что Пётр может вырваться из-под власти. Подобные факты известны в истории.

Я приведу один эпизод, тем более он касается будущих персонажей истории царствования Елизаветы Петровны. Изложены же события на основании изучения ряда воспоминаний современников и других документов эпохи.

Это случилось задолго до рождения будущей императрицы Елизаветы Петровны, но непостижимым образом проявилось именно в годы её царствования. Итак, по порядку.

В сентябре 1700 года русские войска осадили шведскую крепость Нарву. Под началом Петра было 35 тысяч человек (по другим данным, даже 42 тысячи). Гарнизон Нарвы насчитывал 1 тысячу 900 человек. Превосходство у Петра было неслыханным.

Но каковы его действия? Он пришёл под Нарву и встал перед ней, не зная, что делать далее. Русским генералам он не доверял. На себя брать ответственность боялся, поскольку избрал в жизни удобную позицию. Находясь при войсках или силах флота, в случае победы присваивал себе все плоды и лавры, а в случае неудачи оставался в тени. Неудачи его, даже самые ужасные, именовались уроками. Мол, молодой правитель молодой страны учился!

Под Нарвой Пётр I отдал армию во власть иноземца – герцога де Круа, полководца бездарного, продажного и трусливого. Частными начальниками над полками и дивизиями были 40 иноземных генералов. Русских средь военачальников оказалось раз-два и обчёлся. Да и оставались в строю из природных русских в основном приближённые к Петру генералы.

Осадными работами Пётр поручил руководить саксонскому инженеру Галларту, который и вовсе не собирался служить России – он только материальное вознаграждение за эту видимость службы загребал. А потому умышленно затягивал дело, пока не понял, что вот-вот придёт пора ответить за свои достижения, и перебежал к шведам в крепость, твёрдо зная, что Петру Нарва не по зубам.

Нерешительные, а то и просто предательские действия командования привели к тому, что более месяца сухой погоды было потеряно напрасно. Когда же зарядили дожди, началась, наконец, бомбардировка крепости. Вот тогда-то и выяснилось, что пушки, купленные Петром перед самой войной у шведов, никуда не годились. Нашёл у кого покупать! Так бы ему и продали что-то путное, ведь понимали шведы, что столкновение с Россией неизбежно.

При стрельбе ядра не долетали до стен крепости. Да и маловато заготовили боеприпасов. Они скоро закончились, и даже такую самую ограниченную артиллерийскую подготовку штурма, просто шумовую, чтобы попугать, пришлось прекратить. Подвозить же боеприпасы, продовольствие, снаряжение стало невозможно из-за сильной распутицы и почти полного отсутствия дорог. В войсках начался голод.

Деморализованное иноземными генералами, униженное равнодушным к нему отношением со стороны царя русское войско уже не представляло реальной силы. Солдаты видели, что творится вокруг. Они наблюдали, как ядра шлёпаются в грязь, едва вылетев из стволов пушек, они мучились с отсыревшими зарядами для ружей, они печально смотрели на пустые, потухшие котлы полевых кухонь.

Русский солдат – самый выносливый и неприхотливый солдат в мире, как, собственно, и весь русский народ – самый стойкий народ в мире. Это доказано историей, это отмечено во многих трудах. Но для стойкости беспримерной нужно совсем немного – нужно, чтобы командиры и начальники дурными не были, нужно, чтобы авторитетом пользовались. Недаром даже криминальный мир выкрал это положение. Авторитет – и всё сказано. И лишних слов не надо.

Основу осаждающих Нарву войск составляли именно те полки, которые создавал лично Пётр после зверского уничтожения настоящих, хорошо подготовленных и отважных воинов – стрельцов. Вот эти новые петровские, необученные полки и показывали себя во всей красе…

17 ноября царь получил сообщение о том, что Карл XII идёт на выручку осаждённого гарнизона с мобильным отрядом всего в 6 или 8 тысяч человек. А у Петра 36 тысяч, если не более того. Что уж тут переживать? Да с таким-то превосходством гениальному полководцу и делать особо нечего.

Но венценосный предводитель, видимо, хорошо осознавал свои «гениальные» способности. Что же делать? Оставаться со своим войском? Но ведь так можно в плен угодить, а то и того хуже – жизни своей драгоценной лишиться. Жестокие люди никогда не отличаются личным мужеством. Ну а жестокость царь доказал, лично рубя головы стрельцам. Вот тогда он был героем!

Какие уж там картинки всплывали перед венценосным взором, неведомо, только выход он нашёл, как ему, видимо, показалось, блестящий. Едва поступило сообщение о движении шведского королевского отряда, сразу вспомнил царь о необходимости срочно доставить в лагерь русской армии продовольствие, дабы солдат голодных накормить. А кто это лучше всех сделать может? Только он лично. Ну и подкрепления ведь нужны. Как же это можно с 36–42 тысячами против 8 тысяч выходить?!

И объявил царь, что срочно выезжает «резервные полки побудить к скорейшему приходу к Нарве, а особливо чтобы иметь свидание с польским королём».

Бегство царя вылилось в трагедию для русской армии.

В промозглую ночь поздней осени, когда всё скрыла темень, хоть глаз коли, когда снег с дождём не переставал ни на минуту бить в лицо, Карл XII дерзко и стремительно атаковал брошенные Петром Первым русские войска, осаждавшие крепости Нарву и Ивангород.

Отряд-то невелик – всего тысяч шесть – да сплочён оказался лучше русских соединений, измотанных осадой крепостей, был по-боевому сколочен, а многочисленное русское войско, приведённое в эти глухие края, к крепостям, окружённым лесами да болотами, хоть и превосходило его многократно, но было изнурено долгой и бесполезной осадой, голодом, холодом, да к тому же дезорганизовано бегством предводителя.

Даже военного совета Пётр не собрал. Да и что бы он мог сказать на военном совете иноземным залётным генералам, которых было в войсках около сорока, да и командующему – герцогу де Кроа? Им говорить ничего не надобно. Они своё дело крепко знали – служили за деньги, а как жареным запахло, все, во главе с герцогом, бежали из-под крепости вслед за царём. Бежали, конечно, к шведам. И сразу возник хаос, сразу началась паника, ведь слухи, распускаемые лазутчиками шведского короля, в создавшейся обстановке мгновенно достигали цели.

В Европе быстро отреагировали на это событие. Непобедимая Россия потерпела поражение! И неважно, что потерпел его европеизированный царь. Битва стала подлинной трагедией не для него, а для русского воинства, набранного царём взамен истреблённых стрельцов жестоким, чисто европейским образом.

Была выбита памятная медаль, где Пётр I изображён на коне с выпадающей из рук шпагой, в сваливающейся с головы шапке и утирающим градом текущие слёзы. Надпись гласила: «И исшед вон, плакася горько».

Вслед за иноземными генералами солдаты стали разбегаться целыми полками. Но дивизия русского генерала князя Ивана Юрьевича Трубецкого, подобно очень немногим возглавляемым русскими командирами частей и соединений, не оставила своих позиций. Трубецкой лишь развернул часть сил, чтобы прикрыть направление вероятного удара войск Карла XII.

Шведская медаль в честь победы под Нарвой

Историк Пётр Михайлович Майков (1833–1916) так описывал действия дивизии Ивана Трубецкого:

«После отъезда Петра I Карл XII подошёл к Нарве и 19 ноября, несмотря на страшную метель, напал на осаждавших. Шведы кинулись на дивизию князя Трубецкого, и менее чем в 4 часа вал и 10 орудий главной батареи были уже в их руках. Сражение окончилось поражением русских, причём шведы взяли в плен всю русскую артиллерию, большую часть войска, около 780 офицеров, а также генералов: Ив. Ив. Бутурлина, князя Якова Долгорукова, Артамона Михайловича Головина, Имеретинского царевича Александра и князя Ивана Юрьевича Трубецкого».

Как видим, иноземцев даже не оказалось среди пленных – все удрали ещё до сражения. Ну а дивизия Трубецкого всё-таки стояла, хоть недолго, но стояла, отбивая натиск врага.

И грянул жестокий бой. Полки дивизии стояли твёрдо, несмотря на численное превосходство врага, действовавшего против них, поскольку остальные сбежали, унеся с собой и численное превосходство русских войск. Солдаты Трубецкого стояли твёрдо, насмерть, но на вооружении у них были негодные пушки, приобретённые царём перед самой войной у шведов, да и ружья не лучше.

Не помогла и круговая оборона. Враг использовал артиллерию.

Замысел новой смуты?

Генерал князь Трубецкой управлял боем до последней возможности. Близкий разрыв опрокинул его на землю и погрузил в небытие. Очнулся князь уже в плену. Его заставили встать и толкнули к уже выстроенным в шеренгу пленным офицерам и генералам. На некоторых белели повязки – на руках, на головах…

Пленных погнали в сторону тракта, который вёл от крепости вглубь владений Швеции.

Начался тяжёлый изнурительный марш под конвоем.

Трубецкой ощупал себя, насколько это можно было сделать в движении. Ран не было. Только контузия. Сразу возникла мысль – бежать. Но как? В такую-то погоду? Как найти дорогу на незнакомой местности, в чужом краю, где ни у кого не спросишь подсказки?

Он не оставил эту мысль полностью, просто решил осмотреться, оценить обстановку. На первых переходах пленных особо не трогали. Кормили сухарями с водой, запирали в каких-то амбарах или сараях, а то и просто оставляли в открытом поле, окружая солдатами с угрожающе направленными ружьями.

И вот, когда загнали офицеров и генералов в какой-то сарай, шведы затребовали почему-то именно его, князя Трубецкого. Видно, выяснили, кто он, узнали, что генерал, командир дивизии.

Привели в небольшой, довольно приличный дом. Велели остановиться в прихожей. Офицер скрылся за дверью, но тут же появился снова, указав Трубецкому жестом, чтобы вошёл.

Трубецкой переступил порог. В просторной, освещённой свечами комнате было несколько шведских генералов. Один из них, видимо старший, указал на стул возле обычного тесового стола. Явно здесь располагался не штаб и не пункт управления. Скорее дом зажиточного шведа на маршруте движения, в который и прибыл важный шведский вельможа с какой-то, пока непонятной Трубецкому целью.

Генералы сидели на широкой лавке, вытянутой вдоль стены.

– Вы Трубецкой? – спросил один из них, видимо главный.

Переводчик перевёл вопрос.

– Да, я генерал, князь Трубецкой, – ответил Иван Юрьевич, смело глядя в глаза спрашивавшему.

– Его величество король поручил мне говорить с вами. Он знает, что с победоносными шведскими войсками сражалась только ваша дивизия…

– Не одна моя дивизия, – возразил Трубецкой.

– Ваша дивизия сражалась лучше других оказавших нам сопротивление, – уточнил шведский вельможа.

– Я выполнял свой долг, – сказал Трубецкой, ещё пока не понимая, к чему клонит шведский генерал, который не посчитал нужным представиться, а просто заявил, что прибыл по поручению самого короля.

Мелькнула даже мысль, что за это самое сопротивление его казнят. Но шведский генерал в следующую минуту буквально ошарашил князя своим заявлением:

– Его величество король поручил мне предложить вам, генерал, поступить к нему на службу. Вы хороший командир, вы настоящий командир. Если вы дадите согласие, мы немедленно выезжаем в ставку для встречи с его величеством. Король, как только вернётся из похода, примет вас лично.

Трубецкой с удивлением посмотрел на говорившего. Не шутит ли швед. Но тот спрашивал серьёзно. И столь же серьёзно повторил свой вопрос. Но русский князь, потомок Ольгердовичей, сражавшихся вместе с Дмитрием Донским на поле Куликовом, происходивший из славного рода воинов – рода, который восходил к Рюриковичам, мог ответить только отказом. Впрочем, ведь это слишком просто. Не лучше ли поиграть с врагом и, Бог даст, использовать для побега пустую для князя, но обнадёживающую для шведов говорильню.

Нельзя сразу давать надежды, но нельзя и отказываться наотрез. Время! Нужно выиграть время. Пусть уговаривают.

Одно удивляло: почему выбрали именно его? Какие дальние цели в этой игре? Князь ответил, что предложение слишком неожиданно. И не по адресу, ведь он – русский князь, род которого знаменит в России. Его род мог вполне оказаться на троне в 1613 году, поскольку предок его, князь Дмитрий Трубецкой, был кандидатом на выборах во время Московского Земско-поместного собора.

Офицер что-то сказал переводчику, и тот заговорил в более уважительном тоне, нежели прежде, причём назвав Трубецкого князем, а не только генералом:

– Его величеству королю Карлу Двенадцатому известна родословная князя Ивана Юрьевича Трубецкого. Известно, что его пращур – князь Дмитрий Трубецкой отличился при освобождении Москвы от поляков. – Он сделал паузу и сказал с нажимом: – От поляков – врагов России, с которыми Швеция ныне ведёт войну. Но известно, что на том же соборе среди кандидатов был и королевич Карл Филипп, сын шведского короля.

– Да, я знаю, – кивнул Трубецкой. – Но это не меняет дела. Я присягал русскому царю!

И. Ю. Трубецкой. Неизвестный художник

Князь Иван Юрьевич выбрал в своих ответах такой тон, который мог дать надежду шведскому генералу. Пусть думает, что он не совсем уверен, надо ли стойко стоять на своём. В каждую фразу – побольше сомнений. Главное – ничего не обещать твёрдо, не давать никаких обязательств и ничего не подписывать.

Постепенно он начинал догадываться, к чему клонит шведский генерал. Видимо, призвать в свою пользу того, чей предок мог стать царём в тринадцатом году, было для него важно. Не ради ли очередной смуты в России? А смута – залог успеха любой агрессии.

– Скажите, князь, – неожиданно заговорил на довольно чистом русском языке один из шведских генералов, – разве вы не догадываетесь, что на русском престоле находится не сын Алексея Михайловича, которого вы прозвали Тишайшим, а совершенно другой, подставной человек? Не догадываетесь, что из Европы вернулся в Россию вовсе не Пётр Алексеевич? Разве не удивили вас некоторые моменты? Разве не удивило поведение царя после возвращения из поездки?

Трубецкой пристально посмотрел на говорившего. Кто он? Почему так хорошо знает русский язык? Войсковой генерал? Вряд ли. Дипломат? Вот так… Плен оборачивался изощрённой дипломатической игрой. Князь не торопился с ответом. Поспешишь – проиграешь. Пока он ощущал некоторое своё превосходство в споре. Конечно, не допускал и мысли о предательстве. А вот его противники, видимо, допускали такую мысль, надеялись, что князь, попавший в безвыходное положение, дрогнет. Ну а для того, чтобы он дрогнул, были припасены убийственные факты. Правда, шведы не спешили выкладывать эти факты. Если бы князь сразу и с радостью согласился перейти на службу шведскому королю, это было бы победой над ним, но победой весьма сомнительной. Можно было узреть какую-то хитрость, какие-то далекоидущие планы. Понятно, что разбежались четыре десятка петровских генералов, нанятых за рубежом. Их задача – деньги заработать и при этом остаться целыми и невредимыми. Для них Россия – источник доходов. Для русского князя Трубецкого она – родной дом.

Но ведь его Отечество в большой опасности, ибо управляет им правитель кровавый и жестокий. Шведская разведка приносила известия о том, в какой ужас привёл Россию этот самый царь своей изуверской казнью стрельцов. Швеция – сосед России. Сосед неспокойный. Сколько войн уже было в истории! А сколько ещё будет! Впрочем, о том, сколько их будет, никто не мог знать.

Отношения России и Швеции вовсе не дело только русских и шведов. Сколько интересов европейских стран завязано на этих отношениях!

Пауза затянулась, и шведский генерал, вступивший в разговор, прямо спросил:

– Вы не заметили, что царь ваш подрос во время поездки по Европе больше чем на два вершка?

И поскольку Трубецкой продолжал молчать, генерал продолжил:

– Вы, князь, не обратили внимание на то, что вместо планируемых нескольких недель царь пробыл в Европе почти полтора года, что ещё из Европы он отправил распоряжение постричь в монастырь свою супругу – царицу Евдокию? А вас не удивило то, что из всего посольства остался при царе лишь один Меншиков? Неужели это не навело вас на мысли о том, кто вернулся из Европы? И отчего вдруг восстали против царя стрельцы? Почему не приняла царя родная сестра – царевна Софья Алексеевна?

Вслушиваясь в этот длинный монолог, Трубецкой поражался осведомлённости шведов о делах в России. У князя и без этого монолога возникали некоторые сомнения. Возникать возникали, да только он гнал их от себя, потому что не мог найти ответа, а искать этот ответ было опасно, очень опасно. Стрельцы уже испытали на себе царский гнев, да какой! Нет, не русским, далеко не русским был тот страшный гнев. Этого Трубецкой не заметить не мог. Такой жестокости, которую продемонстрировал царь во время истребления стрельцов, Россия ещё не знала. Разумеется, и в России приходилось казнить приговорённых к смерти, но чтоб казнь доставляла наслаждение царю – такого никогда не случалось прежде.

Во время разговора Трубецкой думал не только о том, что слышал от шведского генерала, но и о том, какова должна быть его личная реакция на все эти слова. Нужно было переиграть. И он, всем видом показывая интерес к услышанному, воскликнул:

– Я многое замечал! И мне многое до сих пор не ясно.

Кажется, шведы клюнули на эти слова. Старший среди шведских генералов спросил через переводчика, готов ли Трубецкой послужить России под знамёнами шведского короля. Хитро задан вопрос – не предать Россию, а послужить ей!

Действительно, некоторые историки – из тех, что утверждали, что царь подменён во время поездки в Европу, – высказывали предположения, совершенно, на первый взгляд, фантастические. Мол, шведский король рвался в Россию, чтобы сбросить Самозванца, а затем и вызволить из европейского плена настоящего царя. Впрочем, ни доказать эту версию, ни полностью отвергнуть её невозможно. Слишком много накрутили вокруг царствования Петра те, кто создавали науку, которая, по меткому определению Льва Толстого, была ложью, «о которой договорились историки».

Что касается царя, то и сам Трубецкой заметил большие в нём перемены. Он относил это ко времени взросления, когда порой внешность человека слегка меняется, но это было в общем-то нелепым объяснением. А ведь род Трубецких близок к трону, и сам князь Иван Юрьевич лично известен Петру Алексеевичу, ещё в младые лета царя.

Иван Юрьевич Трубецкой – сын боярина Юрия Петровича Трубецкого и княжны Ирины Васильевны Голицыной, сестры знаменитого фаворита царевны Софьи Алексеевны, Василия Васильевича Голицына. Он часто бывал при дворе, поскольку состоял на царской службе.

Род Трубецких знатен, известен на всю Россию. Восходил он к воинам храбрым, сложившим головы за Русскую землю. Внук Гедимина Дмитрий Ольгердович, князь брянский, стародубский и трубчевский, дрался с врагом на Куликовом поле, отстаивал Отечество на других рубежах и погиб в битве на Ворскле в 1399 году вместе с сыном Иваном. Князь Михаил Дмитриевич, второй по старшинству сын Дмитрия Ольгердовича, правил княжеством отца, а затем, когда настал его час уйти в мир иной, разделил княжество между сыновьями Семёном и Юрием. Род Юрия Михайловича пресёкся в 1565 году. А сыновья Семёна Михайловича продолжили династию Трубецких. Один из его потомков, Никита Романович Трубецкой, по прозвищу Косой, и являлся прапрадедом пленённого шведами Ивана Юрьевича Трубецкого. А племянник Никиты Романовича    – Дмитрий Тимофеевич Трубецкой участвовал кандидатом в выборах государя на знаменитом Московском соборе 1613 года. Причём у него, как И у князя Дмитрия Пожарского, шансов занять престол было никак не меньше, чем у Михаила Романова. А потому в день выборов князей Трубецкого и Пожарского «взяли в осаду» в их собственных домах и не пустили на собор. Это сделали представители тех сил, которые были заинтересованы в избрании Романовых. Впоследствии Дмитрий Тимофеевич Трубецкой был отправлен воеводой в Сибирь, где скоропостижно умер при загадочных обстоятельствах. Истинных руководителей ополчения, организаторов освобождения Москвы в 1612 году, быстренько отодвинули от престола и предали забвению.

Шведы учли все нюансы. Ведь для того, чтобы в трудные для страны времена замутить смуту, нужно к капельке правды прибавить бочку лжи, которую вылить на хорошо подготовленную почву.

Учли и родословную князя, и его нынешнюю близость к престолу.

Князь Иван Юрьевич женился рано, выбрав в жёны княжну Анастасию Степановну Татеву, известного старинного и уважаемого русского рода, который на ней и оборвался. Женился рано – рано и овдовел. Умерла молодая жена в 1690 году.

К числу любителей холостых забав князь Иван Юрьевич не относился, он мечтал о хорошей, доброй семье, а потому уже в следующем, 1691 году венчался с новой избранницей – двадцатидвухлетней Ириной Григорьевной Нарышкиной, троюродной сестрой матери царя Петра, царицы Натальи Кирилловны. Тоже ведь брак, который ещё более приблизил к царскому трону.

Шведы, несомненно, были осведомлены о положении князя при дворе. Известно им было, что, возвратившись из европейской поездки, царь вспомнил – наверное, правильнее заметить, что царю подсказали, что есть такой князь Трубецкой, верный трону. Трубецкого сразу привлекли к делам ответственным, связанным с разгромом Стрелецкого восстания.

И это, как выяснилось из бесед со шведскими вельможами, было хорошо им известно…

Тёмные силы Запада всегда играют на несколько пасов, то есть закладывают разные варианты разрушительных действий против земли Русской. Трубецкой понял, что интерес к нему не случаен – врагу нужно заложить бомбу под государственное управление. Но он не спешил с выводами, а стремился более точно определить планы шведов.

Всё дальше и дальше от родной Русской земли уводили пленных. Всё меньше оставалось надежд вырваться на волю и добраться до России. А тут ещё постоянные предложения врага.

Казалось бы, для царствующей династии князь не представлял опасности. Но так ли это? Конечно, живя в России и находясь на службе царской, он бы так и оставался военачальником. Но… В руках врагов он мог представлять серьёзную силу для сокрушения существующего строя, причём не только Петра, но и его преемников.

Да, он не прямой потомок, но ведь он – представитель рода Трубецких, а значит, при известных стараниях заинтересованных сил мог превратиться в то знамя, которое «по свистку из-за бугра» могли поднять силы, недовольные правлением Романовых или просто заточенные на смуту в стране.

Побег представлялся единственной возможностью избежать гибели, ведь отказ от сотрудничества мог стоить жизни. Но охрана была надёжной, да и запирали пленных, выбившихся из сил во время перехода, в добротных сараях или амбарах, из которых просто так, без каких-либо подручных средств, не выбраться.

Первое время его держали вместе со всеми пленными. Затем отделили генералов и офицеров от солдат, так что он оказался в одной группе вместе со своими подчинёнными. С ними легче было договориться о побеге, наметить план, выбрать удобное время.

Князь Андрей Хилков писал Петру: «Нас развезли по разным городам и держат в суровой неволе, никуда не пускают и ни с кем видеться не дают. Царевичу дозволено гулять только с караулом; Вейде держат в погребу…»

Иван Трубецкой подговорил двух своих товарищей по несчастью – генералов Бутурлина и Вейде, единственного иноземца, не сбежавшего с поля боя и потому испытавшего ужасы плена, и они совершили побег.

Вот командир дивизии тридцатитрёхлетний генерал Вейде Адам Адамович – сын немецкого офицера. Вырос в печально знаменитой Немецкой слободе, там и сдружился с юным Петром Алексеевичем. Тот определил его в свои потешные войска. Быстро стал майором Преображенского полка, отметил его царь за участие в Кожуховских манёврах, что прошли в 1694 году. А затем были Азовские походы. В них отличился уже в боевых делах. А вскоре после походов Пётр Алексеевич, которого Лефорт уговорил поехать в Западную Европу посмотреть, как там люди живут, направил Вейде в Прибалтику, Пруссию, Австрию, Голландию и Англию, чтобы подготовить почву для Великого посольства. Многое, видно, известно генералу Вейде о том посольстве. Впрочем, сам он в нём не участвовал. Но зато в 1698 году составил и подал царю «Воинский устав», который во многом списал с уставов европейских.

В 1699 году Вейде был назначен командиром Лефортовского полка и получил чин бригадир-генерала. А в канун войны царь поручил сформировать дивизию в составе Лефортовского полка, драгунского и восьми новонабранных пехотных полков. Вот, командуя этой дивизией, Вейде и попал в плен под Нарвой.

А вот генерал Иван Иванович Бутурлин вызывал большее доверие. Он постарше, сороковой год шёл. Внук окольничего при царе Алексее Михайловиче и сын стольника. При формировании Преображенского полка стал премьер-майором, а уже спустя три года произведён в генерал-майоры. Под Нарву он привёл Преображенский, Семёновский и 4 пехотных полка. Царь находился в его соединении. Значит, доверие особое. Командовал отражением шведского удара храбро. На следующий день после битвы шведский король направил ему предложение о почётной сдаче в плен, обещая, что в случае сдачи «на капитуляцию» получит свободный пропуск в Россию. Выдержавшие удар шведов полки по приказу Бутурлина сложили оружие. Шведский король обманул. Все подчинённые Бутурлина во главе с ним оказались в плену.

И. И. Бутурлин. Художник В. Н. Бовин

У Бутурлина были все основания ненавидеть шведов и более уже не верить их лживым посулам. Не в бою вследствие ранения попал в плен, а понадеявшись, что может вернуться в Россию вместе со своими солдатами и офицерами.

Тревожило Трубецкого то, что шведы словно забыли о своих пленниках. Ни с Вейде, ни с Бутурлиным и вовсе не разговаривали ни разу, да и его перестали вызывать на беседы. Впрочем, так ведь и предупредили: ответ он должен дать, когда прибудут в конечный пункт.

И всё-таки решились на побег, хотя это было и невероятным решением.

В ненастный день, когда морозы, было наступившие, снова сменили снег с дождём, изобразил Трубецкой, что плохо ему, а видно, часовых предупредили, которого из пленников не только стеречь, но и беречь надобно. На то и расчёт. Прибежал один часовой. Руками развёл, напарника своего крикнул и велел ему поспешать куда-то и кому-то сообщить о том, что случилось с пленным. А через минуту оставшийся с пленниками швед уже лежал с кляпом во рту и связанными накрепко руками. Причём связан был его же собственными ремнями.

Пленные бросились к лесу. Лес, что начинался неподалёку, был достаточно густым и мог стать первоначальным убежищем. Погода же была такой, что следов не оставалось на земле. Важно только было выбрать какое-то неожиданное для преследователей направление, чтобы не вышли на след и не догнали.

Трубецкой понимал, что второй часовой наверняка уже сообщил о случившемся, да только ведь никто особенно не будет поспешать, чтобы взглянуть на пленного. Подумаешь… отлежится да оклемается.

Так оно и было. Прибежал часовой, постучал в дверь, где располагалось ближайшее его начальство. Погода ненастная, вечер длинный. В доме все спали. Пока соображал проснувшийся офицер, что там случилось, пока одевался не спеша, пока собирался, времени прошло вполне достаточно, чтобы беглецы могли добраться до леса и углубиться в него.

Когда скрыла спасительная чаща, у Трубецкого мороз пробежал по коже – он вдруг понял, что осенний, промокший от дождей со снегом лес для них столь же спасителен, сколь губителен. Прятались в лесу, подальше от тракта, хотя казалось, что можно было бы идти спокойно. Безлюдно. Ни кареты, ни повозки, ни всадника, ни тем более пеших путников. Дождь со снегом, слякоть. Какие уж там путешествия?! Очень редко кто-то и проезжал. Да ведь верно говорят: бережёного Бог бережёт.

Отсиживались в балках, даже костры разводили, хотя с каждым разом делать это было всё сложнее, да и спички-серники берегли, потому что много приходилось тратить на разведение огня. Заканчивались сухари. Воды же без костра, на котором снег растапливали, не получить. Разве что в водоёмах пока удавалось взять, но не вечно же будет плюсовая температура. Зима наступала неотвратимо.

Конечно, лучше бы по весне было бежать – там и в лесу укрыться легче, зелёнка спасёт от посторонних глаз, да и не замёрзнешь. А тут…

В любом случае путь займёт месяцы, может, и год. Нужно добраться до тех мест, где не будут искать, поскольку никто не поверит, что можно преодолеть большое расстояние зимой без пищи да по морозу. Верный способ стать добычей волчьих стай.

Поиски не прекращались с самого момента побега. Было ясно, что нелегко скрыться беглецам в стране, где всё чужое и где не найдёшь ни союзников, ни сочувствующих. Как-то должны рано или поздно о себе заявить. Шведские власти уже на следующий день разослали приметы беглецов во все кирки, во все населённые пункты. Ездили по округе гонцы, объявлявшие о том, что за помощь в поимке русских пленных будет дано крупное вознаграждение.