Текст книги "Елизавета Петровна в любви и борьбе за власть"

Ну а надежда на то, что сгинули беглецы, погибли, была слабой. Шведы знали стойкость русских людей, знали их выносливость, знали отвагу. Победу под Нарвой они приписывали скорее безумной политике царя, поставившего во главе своего войска предателей и трусов да закупившего у них же, у шведов, негодное вооружение, а вовсе не тому, что русские солдаты плохо удар держали.

По всей округе было объявлено, что ушли трое русских и что забрали они у часового ружьё с боевыми зарядами. Предлагали остерегаться, не спешить самим задерживать беглецов, а немедленно сообщить властям. Не устраивала власти любая потасовка, поскольку в ней мог погибнуть наиболее важный для них русский – князь Трубецкой. Остальные особой ценности не представляли, но всё же решили их держать на всякий случай. Вдруг да понадобится менять на своих, попавших в плен. Хотя война и началась для шведов лихо и бодро, хотя царь, правивший Россией, сам по себе никакой угрозы как военачальник не представлял, тем не менее надо было проигрывать всякие варианты.

Шведский король и его окружение знали многое такое, о чём мыслящие русские могли только догадываться, ну а не слишком мыслящие и не подозревали вовсе.

И беглецов взяли. Видно, кто-то из местных жителей заметил их и сообщали властям.

Теперь их разделили, и Трубецкой не знал, куда отправили Вейде и Бутурлина. Лишь значительно позже стало известно, что Вейде посадили в тесную коморку, морили там голодом и он чудом остался жив. Нелегкой была и участь Бутурлина.

Самого же Трубецкого заперли в доме, где, как он узнал, держали осуждённых на смертную казнь перед исполнением приговора. Этакое помещение для покаяния. На ночь в комнату сажали двух караульных, которые отвечали за его содержание под стражей, хотя ясно было, что больше на побег он вряд ли решится.

Историк Пётр Майков привёл строки из письма Хилкова:

«Генерал Вейде посажен в зело тесной каморке; Трубецкого заперли в доме, где сидят осуждённые к смерти для покаяния; ночью с ним замкнуты двое караульных… лучше быть в плену у Турок, чем у Шведов; здесь русских ставят ни во что, ругаются бесчестно и осмеивают». Это же Головин писал Андрею Артамоновичу Матвееву:

«Извествую милости твоей, что содержат оных генералов и полоняников наших в Стокгольме как зверей, заперши и морят голодом, так что и своего что присылают получить они свободно не могут, и истинно многие из среды их померли и которого утеснения, и такого тяжкого мучительства ни в самых барбаризах обретается…»

Князь Андрей Яковлевич Хилков владел информацией. Он был направлен в Швецию незадолго до войны «с целью подтверждения Кардисского мирного договора» и «обстоятельных разведок, с какими делами и для чего живут в Стокгольме посланники иностранных государств».

13 августа Хилков во время аудиенции у короля сумел убедить в миролюбии России, а 30 августа, по иронии судьбы в тот день, когда Пётр принял решение объявить войну Швеции, вручил верительные грамоты королю как посол России в Швеции.

Когда война была объявлена, Хилков был отправлен под домашний арест, но впоследствии ему было дозволено посещать русских военнопленных.

Ведь кроме Трубецкого, Вейде и Бутурлина в плен попали под Нарвой Я. Ф. Долгорукий, командующий артиллерией русской армии грузинский царевич Александр Имеретинский, Головин и другие генералы, в всего в стокгольмской тюрьме Грипсхольм находилось около 160 русских пленных высокого ранга.

А. Я. Хилков. Неизвестный художник

Далее Пётр Майков сообщил:

«По словам Голикова в “Деяниях Петра Великого”, один Трубецкой был оставлен в Стокгольме, a прочие генералы и офицеры развезены по разным городам врознь и все содержатся зело жестоко».

Трубецкого кормили несносно, поговорить было не с кем. Солдаты угрюмо молчали и внимательно следили за ним. На ночь связывали. А он ждал вызова на беседу. Понимал, что всё ещё нужен шведским властям, планы в отношении него пока не отменены.

Наконец однажды утром пришёл тот самый вельможа, который забирал его из сарая.

Усиленная стража сопровождала его. Трубецкого это даже немного развеселило. До побега его водили под конвоем двух солдат. Теперь прибыли за ним аж пять человек. Все с ружьями. Завязали руки за спиной, повели. Вельможа не проронил ни слова. Может, потому что не было переводчика?!

В добротном доме какого-то важного чиновника руки развязали, втолкнули в комнату, где были уже знакомые лица.

– Ну что, помог вам ваш царь Питер? – с издёвкой спросил вельможа, с которым прежде уже не раз беседовал Трубецкой. – Ему сообщено о том, сколько русских генералов у нас в плену. Предложено выкупить. Он не дал никакого ответа…

Трубецкой молчал, понимая, что не это главное в предстоящем разговоре, что это только прелюдия.

– Вы должны перейти на нашу сторону. Русскому царю вы не нужны. Вы должны стать правителем России и работать в союзе со шведским королём на благо двух стран, – начал вельможа.

Трубецкой прекрасно понимал, что о благе двух стран – пустые слова. Сказали бы уж сразу: во благо Швеции.

Россия всем нужна лишь как сырьевой придаток да источник дешёвой рабочей силы.

Вельможа пристально посмотрел на Трубецкого и снова заговорил:

– Россией управляет не Пётр Алексеевич. Пётр в Бастилии, в железной маске. Никто не знает, кто спрятан под маской, никто не знает, что это царь Пётр Алексеевич. Если будет попытка освободить, его убьют. Настоящий Пётр написал шведскому королю. Просил помощи. Шведский король хочет помочь, но вытащить Петра Алексеевича живым невозможно. Надо что-то делать. Его величество король выбрал вас, князь Трубецкой, потому что вы имеете право на престол русских царей.

Вот и окончательно проявились планы шведов. Чем-то, видимо, Пётр или тот, кто занимал русский престол, не угодил западным хозяевам. Трубецкой понял, что надо поглубже вникнуть в планы врага, а потом, используя единственную возможность – встречи с князем Хилковым, – передать информацию в Россию. Он и верил, и не верил в то, что царь подменён, но в любом случае известно: лошадей на переправе не меняют. Смута в России может обернуться большой бедой. Понимая это, Трубецкой принял игру, причём игру, которая, безусловно, отразилась на событиях царствования Петра Первого, его преемников, а в том числе и Елизаветы Петровны. Впрочем, будущее, конечно, было покрыто глубокой тайной. Трубецкой не мог знать и того, какое влияние окажет на судьбу России даже его нахождение в плену, точнее результат этого нахождения.

– И когда надо сесть на престол русский? – спросил князь Иван Юрьевич, едва скрывая сарказм. – Завтра? Я готов завтра стать царём.

– Для того надо разбить войска самозваного Питера, – недовольно возразил вельможа и сделал паузу.

Трубецкой никак не мог понять, к чему клонит этот его оппонент. Посадить на трон? Если это даже и было возможно, то безо всяких гарантий для самих шведов. Тогда что же?

Вельможа и не скрывал планов…

– Вы готовы быть царём? Хорошо. Тогда будем делать это вместе. Вы напишете письмо русской знати, которой вы хорошо известны. Расскажете, что на троне самозванец, назначенный в Европе для погибели России. Вы напишете, что придёте с нами и сбросите самозванца. И тогда вы будете править Россией в союзе с королём Швеции.

Кому-кому, а уж Трубецкому хорошо была известна история Лжедмитриев. Его пращур вытаскивал Россию из трясины Смутного времени.

– Письмо я такое писать не буду, – твёрдо сказал он. – У меня одна голова… И у меня в России жена и две дочери. Пётр, или, как вы говорили, Питер, казнит их.

На беседы вызывали часто. Настаивали на том, чтобы написал письмо русским вельможам, но Трубецкой ссылался на то, что боится за жену и дочерей. И вот однажды вельможа сказал:

– Вот бумага! Пишите письмо!

– Нет, не буду писать. Можете казнить, но под погибель детей своих подставлять не буду…

– Пишите жене своей, чтобы приехала к вам сюда, – сказал вельможа. – Его величество король позволил вам вызвать в Стокгольм свою семью.

Было над чем подумать генералу Трубецкому. Получалось, что он делал заложниками своего пленения жену и дочерей? С другой стороны, он не мог ручаться, что в России им будет лучше, чем здесь. Он и верил, и не верил тому, что говорили о царе. Но было И у него время убедиться и до Нарвы, и под Нарвой, что жизнь русского человека для того, кто был на троне, не стоит ни гроша…

А шведский вельможа торопил Трубецкого с принятием решения. Трубецкой же пытался понять, для чего ему делаются такие поблажки и с какой целью предлагают вызвать в Стокгольм семью. Просто как перешедший на их сторону русский генерал он им вряд ли нужен. Какая польза? Из разговоров он убедился не без изумления, что положение в России и силы русской армии шведам очень хорошо известны. Не верилось, что царь Пётр вовсе не Пётр и, как говорится, вовсе не наш, не русский. Но ведь только при нерусском правителе, отстаивающем далеко не русские интересы, возможно такое варварское, бесчеловечное отношение к русским людям и попрание православной веры.

Наконец настало время, когда Трубецкому нужно было сказать «да» или «нет» по поводу приглашения семьи. И он согласился написать письмо. Правда, оставлял окончательное решение за своей женой.

Размышляя, он пришёл к выводу, что всё не случайно. Ведь его жена – Ирина Григорьевна, урождённая Нарышкина, была не только племянницей матери царя Петра, но и считалась её воспитанницей.

«Вот куда метят шведы! – понял князь Иван Юрьевич. – Со всех сторон обложить хотят. Да. Я для них лакомый кусок. А вместе с супругой – вдвойне лакомый. Что же делать? Просто сгинуть бесследно в плену? Кому от того польза? А что, если всё-таки затеять с ними игру? Хотят, чтобы писал письма подмётные? Нет, не бывать этому. А вот дать согласие бороться за престол и на шведских штыках в Москву на трон въехать?! Отчего ж не обещать – осторожно этак обещать несбыточное. Размечтался король, ох размечтался. Не шведам в Москву въезжать. И посильнее враги были, не получилось. А тут уж тем более».

Но вот мы и подошли к следующему этапу повествования.

Судя по некоторым воспоминаниям современников, со временем жёсткость содержания в плену Ивана Юрьевича Трубецкого была несколько ослаблена. Возможно, сыграли роль личные качества пленника.

К примеру, Трубецкой, по отзыву жены британского консула Томаса Варда – леди Рондо, был «человек со здравым смыслом… нрава мягкого и миролюбивого, учтив и обаятелен…»

А генерал-поручик, мемуарист Василий Александрович Нащокин (1707–1760) в своих записках, упоминая о И. Ю. Трубецком, говорит, что, будучи «отвезён в Стокгольм со многими генералами, прижил побочного сына, который и слывёт Иван Иванов сын Бецкой; он воспитан с преизрядным учением».

Настало время назвать имя ещё одного героя повествования – Ивана Ивановича Бецкого, рождением своим обязанного именно шведскому плену его отца, в то время генерал-майора, а в будущем генерал-фельдмаршала Ивана Юрьевича Трубецкого.

Сам факт рождения волновал многих исследователей. Как, каким образом это могло случиться в плену? Высказывались разные предположения относительно того, кто была мать ребёнка.

А ребёнок оказался впоследствии важным вельможей, и не просто вельможей. Он стал отцом русской императрицы! Удивительное заявление? Безусловно! Но если бы не этот факт, к чему нам столько внимания уделять судьбе Трубецких и повествованию о перипетиях в плену?

В ряде биографических заметок называли матерью ребёнка, «прижитого в плену», баронессу Вреде, но Пётр Майков предлагал всё-таки не заострять внимания на матери, поскольку особого значения это не имело ни для истории, ни, как мы увидим дальше, для самого ребёнка.

Итак, в шведском плену у русского генерала Трубецкого, представителя знаменитого рода, восходящего на дальних своих коленах к Рюриковичам, появился сын, которого отец назвал Иваном. Ну а фамилию дал, как в ту пору было принято, свою, только в усечённом виде. Отец – Трубецкой. Сын – Бецкой, поскольку сын незаконнорождённый.

Пётр Майков замечал, что трудности в определении матери усложняются деликатностью вопроса. Он писал по этому поводу:

«Конечно, до крайности трудно доказывать в настоящее время, по прошествии почти двух столетий (написано в начале XX века. – Н.Ш.), рождение лица именно от известной особы, вне законного брака, а потому, казалось бы, гораздо благовиднее, не бросая бездоказательного укора на то или другое семейство и не отрицая безусловно, что Иван Иванович Бецкой действительно был сын князя Ивана Юрьевича Трубецкого, признать, что мать первого в точности нам неизвестна, как это и делали, впрочем, лица, стоявшие гораздо ближе нас к Бецкому и Трубецкому и имевшие поэтому возможность получить более точные сведения о его рождении.

Оставив нам свои записки, в которых упоминается о рождении Бецкого, эти лица, вероятно, не упустили бы сообщить, кто была его мать, если бы это было им известно. Но они этого не сделали, a следовательно, можно предполагать, что они этого обстоятельства в точности не знали, что весьма естественно».

Пётр Майков был мировым судьёй, чиновником II Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии. Но именно история явилась главным делом всей его жизни. Его труды своеобразны, но предельно точны с точки зрения историографии. Он не просто приводил тот или иной факт, он размышлял над правдоподобием его, искал доказательства, подтверждающие его выводы.

И. И. Бецкой. Художник А. Рослин

Нельзя не согласиться с такими вот размышлениями:

«Подобные, незаконные рождения, являясь, по общепринятому воззрению, позором не только для отдельного лица, но и всего семейства, обыкновенно тщательно скрываются и ни в каком случае не разглашаются. Помимо этого роман в данном случае происходил, можно сказать, за тридевять земель; вспомнив состояние сообщений и сношений одного государства с другим в то время, можно допустить, что о нём могли даже и совсем не знать в другом государстве… Так… современник Бецкого, знаменитый князь Щербатов, в своём известном рассуждении “О повреждении нравов” указывает, что князь И. Ю. Трубецкой, быв пленён шведами, имел любовницу, сказывают, благородную женщину (выражение, прибавим мы от себя, собственно говоря, ничего не означающее в точности), его высшее дворянство, которое, по моему мнению, так прекрасно и так образовано, как ни при каком другом европейском дворе. Всего боле нас изумило то, что в стране столь неприятной, столь каменистой, являющейся отброском природы, можно было встретить двор столь приятный и вежливый».

Это было в Стокгольме, где Трубецкой встретил такую женщину и «уверил, что он вдов, и от неё имел сына, которого именовал Бецким, и сей ещё при Петре Великом, почтён был благородным и в офицерских чинах…»

В словаре Бантыш-Каменского сказано, что Бецкой родился 3 февраля 1704 года в Стокгольме (причём ни один из его родителей вовсе не назван), продолжал учение в доме отца своего, поступил в Коллегию иностранных дел и т. д. И только из дальнейшего изложения можно заключить (Бантыш-Каменский сам и этого не говорит прямо), что отцом Бецкого был князь Ив. Ю. Трубецкой».

А вот размышления об этих всех фактах, принадлежащие перу Петра Майкова:

«Бецкой был рождён в стране иноземной, в которой и провёл, вместе со своим отцом, первые годы детства. Каких-либо сведений об этом времени жизни Бецкого нам не удалось найти; да едва ли возможно предполагать их существование. О ребёнке, ничем не отличавшемся от множества других, ему подобных, нечего и говорить, тем более нечего записывать. Упомянем только, что после его рождения прибыла в Стокгольм к своему супругу княгиня Трубецкая, урождённая Нарышкина, вместе с двумя её дочерями, которая… не только не оскорбилась связью своего мужа с иноземною особою, но усыновила мальчика и не делала никакого различия между ним и собственными детьми.

Откинув из этих слов всё излишнее, напоминающее французские романы и совсем не соответствующее ни духу того времени, ни положению русской женщины той эпохи, только что освобождённой из терема, ни характеру самого князя Трубецкого…», можно «принять, что Бецкой остался в семействе своего отца (что вполне естественно) и получил первоначальное воспитание в его доме, наравне с прочими его детьми. Дети же князя Трубецкого – его дочери – получили воспитание хорошее».

В то время вельможи «не щадили ничего для образования своих детей».

Неудивительно поэтому, что и сам Бецкой, по словам Нащокина, был «воспитан с преизрядным учением».

Это замечание очень важно, ибо образованность Ивана Ивановича и его воспитание, которое он постоянно демонстрировал впоследствии, привлекли к нему внимание одной особы, о которой пока лишь вскользь упомянуто в начале повествования.

Конечно, нам очень сложно представить себе, каким образом Ивану Юрьевичу Трубецкому удалось, находясь в шведском плену, воспитать сына и дать ему хорошее образование.

А между тем по какой-то причине шведы изменили своё решение. Возможно, повлияло их поражение в Полтавской битве.

В сражении 27 июля 1809 года, вошедшем в историю как Полтавская битва, у русских было 42 тысячи человек при 102 орудиях. У шведов было 30 тысяч человек и 39 орудий. Но все шведские орудия, кроме одного, Карлу XII пришлось оставить в обозе, поскольку снарядов едва хватило лишь для одного орудия.

В. О. Ключевский писал об этом сражении:

«Пётр праздновал Полтаву, как великодушный победитель, усадил за свой обеденный стол пленных шведских генералов, пил за их здоровье, как за своих учителей, на радостях позабыл преследовать остатки разгромленной армии, был в восторге от гремевшего красным звоном панегирика, какой в виде проповеди произнёс ему в Киевском Софийском соборе префект Духовной академии Феофан Прокопович (разрушитель Православной церкви). Но победа 27 июля не достигла своей цели, не ускорила мира, напротив, осложнила положение Петра и косвенно затянула войну».

Всё это случилось опять же из-за политической и дипломатической недальновидности царя…

Полтавская победа. Художник А. Е. Коцебу

Иван Лукьянович Солоневич рассказал о заигрывании Петра с пленными шведскими генералами и об издевательстве над полководцем, подарившим ему победу:

«Шлиппенбах (по Пушкину – “пылкий Шлиппенбах”) переходит в русское подданство, получает генеральский чин и баронский титул и исполняет ответственные поручения Петра. А Шереметев умирает в забвении и немилости и время от времени молит Петра о выполнении его незамысловатых просьб».

Увы, Пётр относится к этим просьбам без всякого внимание. Шереметев ему не нужен. Он – русский.

Точно так же не нужны были ему и томящиеся в шведских застенках русские генералы, брошенные в лапы врагу под Нарвой.

Виват Елизавете!

После Полтавской битвы произошло два события, которые имели непосредственное отношение к данной книге.

По заснеженной лесной дороге мимо сказочного, запорошенного зимнего леса мчалась карета, запряжённая в тройку лошадей. В карете – царь Пётр, возвращавшийся в Петербург из очередного похода. На одном из переходов встретился курьер, который в спешке едва не загнал вороного скакуна. Осадив его возле остановившейся кареты, вручил царю депешу с радостной вестью.

Пётр вскрыл пакет, прочитал и вскричал:

– Виват Елизавете!

Весть о рождении у царя дочери быстро облетела сопровождавшие царя конные части.

– У царя родилась дочка. Ура!

Конечно, очень хотелось царю, чтоб родился сын, наследник престола, поскольку старший – от Евдокии Лопухиной – его не устраивал.

Но что же, дочь так дочь. Так ведь и дочери могли наследовать престол, ведь не раз случалось в русской истории, когда женщины правили страной.

Итак, дочь, которую Пётр нарёк Елизаветой, появилась на свет 18 декабря 1709 года в Коломенском. От второго брака была уже старшая дочь Анна Петровна, родившаяся 24 января 1708 года. И теперь вот вторая дочь, родилась в год Полтавской победы, одержанной полгода назад.

Пётр остановился там, где застало его радостное известие, и устроил знатный пир для всей своей свиты и сопровождавших его в этом походе войск.

Пили беспробудно, по-петровски, ведь именно он завёз на Русскую землю эту западную заразу, завёз вместе с другой омерзительной гадостью – куревом. В пьянстве Пётр был несдержанным и буйным. Если что не так, не сносить головы и ближайшим соратникам. Даже своего верного раба Меншикова однажды избил чуть не до полусмерти.

Так что не по-доброму было отмечено рождение будущей императрицы, и кто мог представить себе, что она, Елизавета Петровна, сможет преодолеть всё это ужасное наследие, доставшееся ей, и станет далеко не самой худшей правительницей России.

А второе событие таково. Пётр Майков сообщил:

«Князь Трубецкой… был разменён на фельдмаршала Реншельда, взятого в плен в Полтавском сражении, и возвратился в Россию».

В плену он находился восемнадцать лет.

Уже было упомянуто, что с разрешения шведского короля к Трубецкому приезжали в Стокгольм супруга с дочерями. Нет данных, на какое они приезжали время, но Пётр Майков, приведя «упоминания об отъезде» Трубецкого в Россию, указал, что «сознание справедливого долга одержало верх; князь покинул молодую иноземку, вернулся в Россию с сыном», причём… Бецкой увезён в Россию и усыновлён княгиней…

Портрет царевны Елизаветы Петровны в детстве. Художник Л. Каравакк

Значит, роман, плодом которого явился Иван Иванович Бецкой, не был кратковременным, значит, князь всё-таки колебался, с кем ему быть – с любимой женщиной или с женой.

Словом, кипели страсти, пылали сердца, хоть и происходило всё это, по словам Щербатова, «в стране столь неприятной, столь каменистой, являющейся отброском природы».

Размен состоялся не сразу, а лишь в 1719 году. Несмотря на долгое пребывание в плену, царь оказал Трубецкому полное доверие. В день прибытия в столицу пожаловал ему чин генерал-лейтенанта, а вскоре назначил «командующим всеми кавалерийскими полками на Украине».

Мало того, в день празднования Ништадтского мира со Швецией 28 января 1722 года произвёл в очередной чин генерал-аншефа и назначил членом Военной коллегии. Побывал он в последующие годы на посту киевского генерал-губернатора, занимал и другие должности, а при восшествии на престол Петра II 25 февраля 1728 года был пожалован чином генерал-фельдмаршала.

Удивительно? Да… А между тем есть данные о том, что Трубецкой, находясь в плену, не только обзавёлся сыном. Он сумел настолько войти в доверие к шведским властям, что регулярно передавал через князя Хилкова важные разведданные, конечно, не о войсках противника. Нет… То, чем он занимался, было разведкой особого рода – разведкой политического характера. И конечно, не могло не заинтересовать русское правительство, что шведы сами или по поручению более тайных европейских сил стараются замутить в России новое Смутное время. И как увидим далее, такие попытки были налицо, причём действовал враг очень аккуратно, завуалированно, и порой могло показаться, что ток событий не спланирован заранее, а происходит сам собой, по воле или безволию тех, кто должен заботиться о государстве, но заботится порой прежде всего о собственных интересах.

Ну а теперь возвратимся к тому, что происходило в Петербурге после смерти императора.

Странные ранние смерти наследников престола, нежданные заговоры, в том числе и те, что сотрясали царствование Елизаветы Петровны, лишь внешне казались объяснимы борьбой группировок возле престола, но на самом деле затевались на Западе, равно как именно Запад организовал и Пугачёвское восстание, и попытку нашествия на Русь под предлогом завоевания престола якобы дочерью императрицы Елизаветы Петровны и Алексея Григорьевича Разумовского – некоей авантюристкой, позже названной княжной Таракановой. Но об этом в заключительных главах, посвящённых «послецарствию» главной героини книги.