Текст книги "На волжских рубежах. Сталин и Сталинград"

Сталин 12 мая 1942 года

В тот день Сталин графика работы не ломал. Журнал посещений свидетельствует, что накануне последние посетители покинули его кабинет в 2 часа 40 минут ночи. Это были Молотов, Маленков, Берия. На пять минут раньше них ушли Василевский, главком ВВС Новиков, командующий дальней бомбардировочной авиацией Голованов.

Раннего доклада Василевского 12 мая Сталин не ждал. И не торопил. Разве что будет что-то экстренное. Знал, люди работают. Работают на всех уровнях. И пока ещё не собраны все сведения, пока ещё не нанесены на карты изменения обстановки. Наступление на Харьков началось, оно отличалось от всех наступательных операций, которых уже немало было проведено с начала войны. Это было наступление особого рода. Удар по врагу не в целях противодействия его замыслам по захвату Москвы или Ленинграда. Это наступление с целью начала освобождения советской земли от лютых захватчиков.

Прежде чем сесть за работу, а работа состояла не только из встреч с людьми, работать приходилось и за столом, работать с самыми разными документами, касающимися практически всех проблем страны, так вот прежде чем сесть за работу, подошёл к карте. Представил себе, как утром на северном участке Юго-Западного фронта перешли в наступление одиннадцать пополненных до полного штата стрелковых дивизий при поддержке семи танковых бригад, что кроме полковой, дивизионной, корпусной и армейской артиллерии удар по врагу поддерживают 20 полков артиллерии Резерва Главного Командования. Он прекрасно знал, что происходит и на других направлениях.

Всё подготовлено. Остаётся только ждать.

Первое сообщение было спокойным, кратким и сдержанным. Наступление началось. Войска пошли вперёд.

Дел ведь и других было много. Дел было так много, что простому человеку не справиться с ними. Сталин справлялся. На нём была вся страна. Но то, что сейчас происходило под Харьковом, было в мыслях постоянно.

К вечеру поступил доклад Тимошенко. Голос громкий, уверенный:

– Действующие на флангах фронта двадцать первая и тридцать восьмая армии прорвали главную полосу и продвинулись вперед на глубину от шести до десяти километров.

Продвижение, как сразу определил Сталин, было значительно меньше расчётного, но всё же было.

Он не стал выговаривать командующему фронтом. На войне планы не всегда, далеко не всегда выдерживаются.

Завершив разговор с Тимошенко, Сталин позвонил Василевскому. Нужно было услышать мнение Генштаба. Узнать причины того, что продвижение идёт медленно. Ведь вырабатывая замысел, должны были учесть всё, что только учесть возможно. Что же не учли?

Василевский сообщил:

– Я связался с Москаленко. Он доложил, что во время часовой артподготовки не удалось подавить огневые точки противника.

– Причина? – задал вопрос Сталин.

– Не все были выявлены. Некоторые появились буквально в последние дни.

Сталин завершил разговор с Генштабом и попросил соединить с Москаленко.

Тот был на командном пункте и взял трубку.

– Товарищ Москаленко, как вы полагаете, враг готовился к нашему наступлению?

– Так точно, товарищ Сталин. Уверен, что готовился. Это показали первые часы наступления. Значительно уплотнил боевые порядки.

– Давно?

– Так точно. Сравнительно давно…

– Почему вы не докладывали об этом?

– Я докладывал о том, что идёт планомерное уплотнение боевых порядков.

– Кому вы докладывали?

Москаленко помялся. Не мог же он сообщить, что поставил в известность о действиях немцев и Тимошенко, и Хрущёва, который случайно оказался при этом докладе. Сталин понял причину молчания, не стал настаивать на ответе, лишь уточнил, когда был доклад. Москаленко назвал число, и Сталин понял, что Тимошенко ехал в Москву, уже имея данные об усилении вражеской группировки.

Почему же он говорил, что противник ведёт себя спокойно? Этот момент был достаточно важен.

Сталин получил сообщение и о том, что 28-я генерала Рябышева вклинилась в оборону врага всего на 2 километра. А ведь эта армия шла непосредственно на Харьков.

Порадовал успех южной ударной группировки Юго-Западного фронта. К исходу дня войска 6-й армии Городнянского и армейской группы Бобкина на сорокакилометровом участке вклинились в глубь немецкой обороны на 12–15 километров и вышли на вторую линию обороны немцев, которая проходила по западному берегу реки Орель. Немцы отчаянно сопротивлялись. Но остановить наши войска возможности не имели, тем более наша авиация господствовала в небе, поскольку 4-й воздушный флот гитлеровцев действовал против Крымского фронта.

Особых оснований для беспокойства не было, а всё ж тревожно. Тревожно оттого, что, как оказалось, враг знал о нашем наступлении и неизвестно, что приготовил в противовес.

Тимошенко – ломастер танковых войск

13 мая тревога прошла, потому что поступили сообщения, что на южном участке фронта был достигнут определённый успех. Участок прорыва расширен до 55 километров. Наши войска продвинулись на глубину до 30 километров.

Выслушав вечерний доклад Тимошенко, Сталин задал вопрос:

– Не пора ли ввести в прорыв наши танковые корпуса, чтобы ударом на Харьков создать условия для окружения немцев?

– Товарищ Сталин, – доложил Тимошенко. – Противник сосредоточивает крупные силы в районе Змиева. Введение корпусов преждевременно. Мы держим руку на пульсе.

В те минуты Сталину не было известно, что никакого сосредоточения противника в районе Змиева не было. Почему Тимошенко доложил именно так, осталось невыясненным. В эти минуты он не мог не вспомнить, как вдруг ставший теперь осторожным Тимошенко в июле сорок первого, вступив в командование Западным фронтом, без разведки бросил вперёд 5-й и 7-й механизированные корпуса, тем самым сорвав план Ерёменко, своего предшественника на посту командующего Запаным фронтом, по созданию прочной обороны Смоленска.

Война современная, война машин. Она не прощает любых, даже малейших просчётов. Ну а гадать, что было бы, если бы… бесполезно. Введение в бой танковых корпусов, как предполагалось, могло привести к разгрому врага. Могло. Но это теория. Практика даёт иной раз иные последствия.

А между тем 28-я армия вышла на подступы к Харькову. С высот, обступающих город, хорошо просматривались улицы. Вот тут бы и пригодились резервы. Но… Воспользовавшись бездействием Тимошенко, командующий немецкой 6-й армией генерал-полковник Паулюс принял экстренные меры для остановки наступления наших войск.

В небе появилась вражеская авиация, срочно переброшенная из Крыма. Врагу удалось нанести удар в стык 38-й и 28-й армий. 28-я армия отошла на исходные позиции. Не помогли переданные ей из резерва 162-я стрелковая дивизия и 6-я гвардейская танковая бригады.

Доклад в тот день был неутешительным. Войска несли потери, но достичь решающих успехов не могли. Бои завязывались на флангах группировки. Немцы подсекали барвенковский выступ, но Тимошенко гнал вперёд 28-ю армию генерала Рябышева. Он делал это спокойно, ведь так предполагалось по замыслу операции. Преодолев с боями ещё до 8 километров, вышли к тыловому рубежу немецкой обороны, проходившему по рекам Харьков и Муром.

Настала пора согласно плану операции ввести подвижную группу (3-й кавкорпус и 38-ю стрелковую дивизию). И это не получилось. Связь с соединениями была утрачена. Где они находились в данном случае, Тимошенко не знал. Штаб фронта оставался в Сватово, районном городе Луганской области, на значительном удалении от войск, отчего страдало управление.

15 и 16 мая начались контратаки врага против наших ударных группировок. 17 мая генерал Рябышев ввёл в бой свой последний резерв, предназначенный для развития наступления. Это был 3-й гвардейский кавалерийский корпус. В результате северная группировка Юго-Западного фронта израсходовала все свои резервы. Не удалось ввести в бой танковые соединения и на юге из-за позднего разлива рек.

Несмотря на то что в группе Бабкина начался голод на боеприпасы, Тимошенко продолжал гнать группу на Харьков. Харьков – любой ценой.

Войска нашей 6-й армии ночью восстановили на Берестовой разрушенные мосты, и с утра командующий начал вводить в сражение 21-й и 23-й танковые корпуса. Танки вклинились в немецкую оборону на 12–15 км и в районе станции Власовка перерезали железную дорогу Харьков – Краснодар. Группа Бобкина продолжала биться за Красноград, она сильно оторвалась от тыловых баз и начала ощущать нехватку боеприпасов. Никто ещё и не знал, что сражение уже проиграно. Советские войска продолжали рваться к Харькову.

17 мая Сталин позвонил Тимошенко. Вопрос один:

– Как обстановка? Товарищ Василевский обеспокоен положением на вашем фронте, активностью немцев на флангах. Предлагает остановить операцию.

– Товарищ Сталин, враг выдыхается, – убеждённо заявил Тимошенко. – Ещё немного, ещё один рывок, и побежит. Мы скоро будем в Харькове.

– Вы уверены в этом?

– Так точно… Харьков будет взят. Товарищ Хрущёв того же мнения…

– Хорошо. Если вы так уверены в успехе, продолжайте операцию.

Жестокая правда войны

Самое обидное на войне, что порой один человек или ограниченная группа лиц способна не только свести на нет усилия сотен, тысяч, десятков тысяч бойцов и командиром, отважно сражавшихся с врагом, но и привести к гибели этих людей.

18 мая утром танковый батальон двинулся вперёд на плоскую высоту, овладеть которой получил задачу стрелковый полк. Пошли дружно, танки развернулись в линию, за нею – стрелковые цепи.

И вдруг случилось что-то непонятное. Словно потемнело небо. Десятки вражеских бомбардировщиков, сменяя друг друга, повисли над боевыми порядками наступающего полка, равно как и над боевыми порядками других полков дивизии. Между атаками «юнкерсов» по нашим подразделениям били пулемётным огнём «мессеры».

– Так мы высоту не возьмём, – сказал комбат. – Только все танки потеряем. Радист, связь со штабом полка…

И когда там ответили, заявил:

– В лоб высоту не взять. Надо правее по балке. Часть сил…

– Командир полка принял решение, – ответили в штабе. – Первый батальон пойдёт во фланг и тыл. Поддержите танковой ротой.

– Роту направляю…

Нехитрое решение. Не получается атака с фронта, часть сил в обход. Тут важно провести всё так, чтоб противник не сразу разгадал этот простой приём.

Маломуж видел, как залегшие цепи стали откатываться назад. Первый батальон вывели в рощу, от которой начиналась балка.

Комбат приказал:

– Связь с командиром первой роты… Тополь первый. Поддержать обход высоты справа. Да осторожно. За рощей пройди, чтоб не разгадали фрицы…

Пошли томительные минуты ожидания, а вражеская авиация господствовала в воздухе, не давая поднять головы. Даже в танках было неуютно.

Маломуж обеспечивал связь и слышал все переговоры комбата и со штабом полка, и с командирами танковых рот. Он понял, что манёвр не удался. С высоты – всё как на ладони. Вот и обнаружили фрицы, что наши пошли в обход. Поступили доклады о потерях в батальоне и в танковой роте.

Он не уловил, что задумал командир полка. Сложно было это уловить радисту. Но почувствовал, что комбат повеселел:

– Молодец, комполка, молодец! – воскликнул он. – Вот сейчас мы им дадим.

Вновь батальон пошёл в атаку на высоту, с третьей попытки она была взята, несмотря на то что оказалась сильно укреплённой.

Задачу выполнили, но комбат снова помрачнел. Проговорил с большой тревогой:

– Кажется, мы в ловушке. Они нас действительно ждали. Будут сковывать здесь, а где-то, возможно, уже наносят удар. Надо немедленно выходить из мешка…

– А как же Харьков? – спросил Маломуж.

– Если пойдём на Харьков, могут отрезать нас и окружить.

Да, это было уже видно даже на тактическом уровне.

Но этого не хотели видеть где-то наверху, на том уровне, на который комбату не забраться и не достучаться.

Вечером снова приказ. Подготовиться к атаке позиций врага на западном берегу небольшой речушки.

Ночью разведчики нашли броды, через которые могли пройти танки.

Насторожило брошенное комбатом вскользь «отрезать могут». Что же это? Окружение? Дальше и думать страшно. Не хотелось даже в мыслях упоминать жуткое слово «плен».

Что происходило на соседних участках фронта, ни комбату, ни тем более радисту не было известно. Продвижение в направлении Харькова продолжалось.

20 мая во время очередной атаки, снова началась массированный налёт врага.

Горели «тридцатьчетвёрки», но пока держались КВ. И тут враг применил тяжёлые бомбы.

Танк комбата давно уже был в боевой линии батальона, в самом её центре. Управлять, следуя за боевыми порядкам, можно батальоном, ну а когда от батальона осталась рота, смысл в таком управлении терялся.

Увидев первые мощные разрывы, комбат сказал:

– Дело плохо. Я летом сорок первого с такими бомбами встречался под Минском.

Буквально на глазах бомба разорвалась рядом с шедшим правее комбатовского танком КВ. Он был в сотне метров. Но взрыв был такой силы, что даже в танке, в шлемофоне заложило уши. Грохот от разрыва бомбы усилился ещё более мощным грохотом.

– Э-эх! – воскликнул комбат. – Боекомплект детонировал. Всё… Всем ребятам… Жаль…

Пройдут годы, и будут опубликованы самые различные свидетельства о тех страшных днях, а среди них письмо капитана танковых войск вермахта Эрнста-Александра Паулюса, сына в то время генерал-полковника, а впоследствии фельдмаршала Паулюса. Получивший тяжелейшие ранения в тех боях немецкий капитан рассказывал отцу:

«Русское командование совершенно не умеет грамотно использовать танки. Один пленный советский офицер-танкист рассказывал… Когда Тимошенко наблюдал атаку своих танков и видел, что немецкий артогонь буквально рвёт их в куски, он только сказал: «Это ужасно!» Затем повернулся и покинул поле боя».

Конечно, обобщение сделано в духе немчуры. Не всё русское – или на то время правильнее советское командование – не умело использовать танки. Те, кто хотел использовать правильно это грозное оружие, учились этому, а вот факты из сорок первого года, когда на Украине под чутким руководством Жукова в течение недели было утрачено около трёх тысяч танков, или когда под Минском под чутким руководством Павлова погиб мощный 6-й механизированный корпус, в составе которого было свыше тысячи танков, причём более половины уже новых образцов, или опять же под чутким руководством уже Тимошенко под Смоленском были загублены 5-й и 7-й мехкорпуса, увы, заставляют поверить в то, что писал сын фельдмаршала, осознавшего всю низость и мерзость гитлеровского режима и перешедшего на сторону будущей Германии, которую уже в годы тяжелейшей войны планировал воссоздать Сталин, заявлявший: «Гитлеры приходит и уходят, а немецкий народ остаётся!»

Конечно, рядовые красноармейцы, сержанты, да и командиры, состоявшие в званиях, уже через несколько месяцев ставших офицерскими, многое видели, многое понимали, а недоумение по поводу вот этаких жестокосердных наблюдателей, как Тимошенко, пока оставляли при себе. Оставляли размышления на потом и продолжали мужественно сражаться не за Тимошенко и Хрущёвых, а за свою Советскую Родину.

Приказ на отход поступил тогда, когда отходить было поздно.

Комбат сообщил:

– Полк, которому мы приданы, назначен в арьергард. Так что будем отходить последними, сдерживая фрицев. Только бы успеть. Иначе – окружение. Ну да не беда. У нас ещё девять танков осталось. Дадим фрицам жару.

Среди уцелевших – только КВ. «Тридцатьчетвёрки» погибли все…

На небольшой господствующей высотке приняли последний бой. Ударили из засады по немецкой танковой колонне. Танки у немцев были лёгкими. Разделались с ними легко.

Отошли на новый рубеж.

Комбат запросил уже не командиров рот или взводов. Запросил командиров танков. Доклады были как две капли… Горючее на исходе. Боеприпасов – по одному-два снаряда на танк.

Скрепя сердце с горечью отдал приказ комбат:

– Танки взорвать… Отходим в пешем порядке.

Тут уж от немцев, что на танках бронетранспортерах и автомашинах, не оторваться. Задержать? Чем? У танкистов нет вооружения для длительного боя в пехоте. Оставшиеся в живых танкисты влились в стрелковые подразделения. Начался тяжёлый путь на восток.

Маломуж шёл рядом с комбатом, а тот с огорчением говорил:

– Гляди… Деревни горят… Что, гады, делают? Что делают…

Горели не только деревни, горели поля. Горел хлеб. Но это уже жгли наши, чтобы ничего не досталось врагу. А кругом вперемешку трупы людей и домашнего скота. На дорогах толпы беженцев. Это жители населённых пунктов, испытавших на себе зверства гитлеровцев. Все спешили уйти от опасности. И мало кто знал, что все пути отхода перерезаны. Никто уже не кормил, но ладно голод – страшно мучила жажда. Устанавливалась жаркая погода. Кое-как добрались бы до берега Дона.

Переправу бомбили «юнкерсы». Свист, вой, взрывы. А тут ещё приказ: переправляли только штабы, раненых и матерей с детьми. Остальным переправляться самостоятельно. Что делать? Пристал к небольшой группе командиров и красноармейцев, которая отправилась вверх по течению Дона.

Худощавый лейтенант в порванной гимнастерке, с посеревшей от пыли повязкой на голове, построил на берегу небольшую свою команду. Рота не рота – взвод не взвод. Остатки разных подразделений.

– Ну вот что, ребята, мы славно повоевали. Теперь задача выйти к своим и снова в строй. Вон как немец прёт. А мы с вами уже опыту набрались. За одного битого… – Он не договорил, махнул рукой. – Словом, приказываю: перебраться через реку живыми. – Он улыбнулся, зачем-то посмотрел на Маломужа и, подмигнув ему, сказал: – Ну что, плавать ещё не приходилось?

– Доберёмся, товарищ лейтенант! Должны добраться.

Разделись на берегу. Маломуж сложил в шлемофон красноармейскую книжку, комсомольский билет, фотографии родных, взял его в зубы и в числе первых вошёл в воду. Не все сразу последовали примеру. Видимо, были и такие, кто едва-едва умел плавать.

Полуживой доплыл до противоположного берега в районе какого-то небольшого хутора. Доплыть-то доплыл, да выбраться из воды уже сил не было. Подбежала дородная казачка, помогла.

– Где я? – спросил Маломуж.

– Недалёко от станицы Вёшенской. Горит станица. Вчерась бомбили. Мать писателя Шолохова вчерась убита.

– Мне надо найти наших, – с трудом проговорил Маломуж. – Не видели здесь наших?

– Да вон ваши из Дона выползают. Редко кто на ногах стоит. А сколько небось родимых, и не доплыли?! – сокрушённо проговорила женщина. – Давай, милок, до хаты. Молочком хоть напою. Коровку-то пока не отправила на сборный пункт. Ноне отправлю. Немец близко.

– А сама?

– Сама-то? Да тоже пойду… Не хочу под немцем оставаться. Ну, давай, давай, обопрись об меня.

Маломуж с трудом добрался до хаты, но задерживаться долго нельзя. Кто знает, какая силища прёт. Не ровен час прорвётся за Дон. Да и спешить надо. Что-то там лейтенант говорил о сборном пункте. Лейтенант?! А где же он сам-то?

Пойти бы на берег, поискать, да какой толк. Если доплыл, наверное, уж пошёл на восток.

Хозяйка проводила немного.

– Ну, давай теперь сам… Гляжу, оклемался.

Пошёл по дороге. Вскоре встретил пост с сержантом во главе.

– Оттуда?

– Так точно, оттуда. Через Дон вплавь.

– Документы, конечно, утонули? – спросил сержант, поскольку редко кому удавалось спасти документы во время переправы.

– Документы целы. Я их в шлемофон сложил, да так и плыл с ним в зубах.

– Тогда давай на сборный пункт. Вон там, в рощице.

На опушке стоял старший лейтенант с блокнотом. Доложил ему, предъявил красноармейскую книжку.

– Вот, уже четвёртый из танкового полка. Остатки вашего полка в хуторе собираются. Пеший по-машинному. Всего несколько танков уцелело. Так что подкрепитесь. Вон там кухня, – указал он на кустарник, над котором поднимался дымок. – Подкрепитесь и дуйте все четверо в хутор.

В хуторе нашёл командира третьей роты старшего лейтенанта Васюкова. Виделся с ним прежде всего ничего, но узнал сразу.

Тот принял приветливо, сказал с грустью:

– Комбат пропал без вести. Мне приказано собрать батальон из остатков всего полка. Пока из комсостава я да ещё два лейтенанта, взводных. Тебя назначаю командиром танка.

– Пешим по-машинному, – невесело проговорил Маломуж. – Почему… Полтора десятка танков наберётся. Велено через два часа доложить о готовности к бою.

На западе по-прежнему всё гудело и гремело. Изредка проносились высоко над головой «юнкерсы» и «мессеры». Они били по переправам.

Танки, хорошо замаскированные, даже с земли Маломуж не заметил, хотя был близко. Они и подавно.

Через два часа удалось собрать батальон из разрозненных подразделений и отдельных машин, которым удалось переправиться на восточный берег.

Подъехал на бронетранспортере незнакомый подполковник.

Старший лейтенант подбежал с докладом, но подполковник махнул рукой, мол, не докладывай, и приказал:

– Командиров танков ко мне.

Старший лейтенант Васюков передал приказание.

Сержант Маломуж встал в строй. Впервые он оказался среди младшего комсостава. Впрочем, кроме четырёх лейтенантов все были в сержантских званиях.

И, раскрыв карту, заговорил громко, хорошо поставленным командирским голосом.

– Товарищи красноармейцы и командиры, вы достойно выполнили свой долг. Храбро наступали и отважно дрались при отходе. Наш полк – а если кто попал сюда из других частей, и не знает, я являюсь начальником штаба полка, – сохранил своё Боевое Знамя, и несмотря на то, что осталась от него горстка танкистов, верю, эта героическая горстка выполнит срочную задачу. Противник на широком фронте вышел к Дону, где остановлен нашими частями, но в пяти километрах севернее ему удалось форсировать реку и закрепиться на восточном берегу. Задача: сбросить его в Дон, а ещё лучше уничтожить на месте. Сейчас подойдут заправщики и подвезут боеприпасы. По готовности вперёд, в бой. Десантом на танках пойдёт пехота…

Он раскрыл планшет, развернул карту и уточнил боевые задача каждой роте. Организовывать определённую в таких моментах работу, когда комбат вырабатывает решение и отдаёт боевой приказ, было уже некогда.

Через час батальон был готов к бою.

И снова команда: «Вперёд!»

Командир танка. Да, задача не из лёгких. Тем более уж этому-то Маломуж и вовсе не учился. Едва успел освоить обязанности радиста.

Атака была спорой. Вышли к небольшому плацдарму. Пехота как горох посыпалась с брони и атаковала фашистов, не успевших, а может, и не собиравшихся укреплять позиции в инженерном отношении. Ведь рассчитывали на стремительный бросок вперёд…

Тяжёлую технику немцы переправить не успели, но едва начался бой, как с западного берега ударили противотанковые пушки. А затем, когда плацдарм уже был ликвидирован, с особым зверством набросились «юнкерсы».

К вечеру подошли подразделения стрелкового полка, и танкистов вывели из боя, а оставшиеся танки передали в танковую бригаду, которая была придана занимавшей оборону стрелковой дивизии.

А потом был марш в Сальские степи за Волгу. Полк сохранился как боевая единица. Легче сформировать новую часть на основе той, что уже побывала в боях, ведь даже те немногие бойцы и командиры, что оставались в строю, лучшим образом цементировали возрождаемое танковое формирование.