Текст книги "Лингвистические детективы"

Глагол разевать прямо и непосредственно связан со словом зевать как его префиксальное производное и по своей словообразовательной структуре аналогичен глаголу раскрывать, поскольку оба они являются глаголами несовершенного вида к разинуть и раскрыть. Правда, последние по структурной морфемике друг от друга отличаются: в раскрыть корень свободный (ср. крой, кроет и т. д.), в разинуть он (зи-) является связанным и весьма своеобразным. Но об этом позже. Сначала о том, почему в разевать пишется одно з. Такая орфография отражает на письме наблюдающееся (и нередко) наложение, аппликацию конечного з приставки на корневое. Ведь разевать состоит из приставки раз-, корня зе-, суффикса – ва– и окончания инфинитива – ть. Подобное явление наблюдается также, например, в глаголе встать «подняться», где с относится и к приставке вс– (ср. воспарить, вспорхнуть, взлететь без аппликации), и к корню ста-, как в глаголе приду, где и относится и к приставке при– и к корню и– (ср. принесу, приклею без аппликации) и т. д. Так что написание разевать с одним з отражает звуковую диффузию пограничных звуков разных морфем. Оно фонетическое и традиционное одновременно.

Что касается глагола раззеваться с двумя з, то он выступает как прекрасная иллюстрация морфематической в своей основе русской орфографии, «зеркально ясно» отражая суффиксально-префиксальный (или – циркумфиксный) способ образования этого слова. Раззеваться образовано от зевать путем биморфемы (двойной морфемы) раз – ся так же, как разболеться, раскричаться, расчихаться и т. п. (от болеть, кричать, чихать и т. д.).

Ну а теперь о корнях зе– и зи– в зевать и разинуть (< раз-зинуть). Это разные формы (зе < з) одного и того же индоевропейского корня, отмечаемого в исконном зиять, лит. žióti «разевать» (рот), греч. chainō «зияю, зеваю», др. – в. – нем. giwēn «зевать», лат. hiare «зиять, зевать» и т. д. Значение «зиять» является первичным, оно и сохранилось у нашего зиять «быть раскрытым, отверстым». Значение «зевать» вторично – «делать что-л. зияющим, широко раскрытым». Ну а от раскрытия рта до произнесения звуков – один шаг, и это отражается в значениях «кричать, звать» глагола зевать, свойственных этому глаголу и в русских диалектах, и в других славянских и неславянских языках (ср. диал. зевать «кричать, орать, громко говорить, звать», серб. – хорв. зијати «зиять, кричать», упоминавшееся уже греч. chainō «зияю, зеваю», но также и «кричу, говорю» и т. д.). Поэтому и зев тоже бывает разным.

Да, все это хорошо, но причем тут лингвистический термин хиатус= Очень просто. Слово хиатус как терминологическое обозначение стечения гласных, «не разобщенных» согласным, является суффиксальным производным от родственного словам зиять и зевать лат. Ыаге «зиять, зевать». Выше мы его уже приводили. Правда, забрело к нам слово хиатус, подобно многим стиховедческим терминам, скорее всего, из французского языка и относительно недавно – в советскую эпоху.

Помните, как была открыта планета Нептун? Наблюдая за движением Урана, французский астроном Леверье обнаружил, что его орбита не совсем совпадает с той расчетной орбитой, которая у него должна была быть «по правилу», и содержит хотя и незначительные, но несомненные отклонения. Это было на первый взгляд странным и загадочным, и все же тем не менее фактом. Фактом, который требовал объяснения. И Леверье это объяснение нашел. Он предположил, что отклонения в орбите Урана объясняются воздействием на него еще более далекой от Солнца планеты, ученым пока неизвестной, которая и заставляет Уран «вести себя» не совсем так, как мы ожидали бы. По отклонениям в его орбите Леверье установил, где на небе надо искать виновника этого – планету, известную сейчас под именем Нептун. Пользуясь его расчетами, астрономы с помощью телескопов нашли Нептун точно в указанном месте звездного полога. Так планета сначала была открыта ученым «на кончике пера», а потом уже «поймана» путем визуального наблюдения в телескоп.

Точно так же были вначале предсказаны Менделеевым в его периодической таблице и затем лишь реально открыты некоторые химические элементы.

Возможны ли такие случаи в лингвистике? Практика свидетельствует, что открытия «на кончике пера» различных фактов языка, очень точные реконструкции и прогнозирование существуют также и в нашей лингвистической сфере.

Конечно, и реконструкция исчезнувших из языкового стандарта фактов, и прогнозирование будущих требуют хорошего и всестороннего знания языка в его статике и развитии, глубокого и скрупулезного анализа фактов как элементов языковой системы, бережного и непредвзятого отношения к каждому конкретному языковому явлению.

Приведем две иллюстрации из области этимологических исследований.

Ярким и в то же время очень наглядным примером слова, действительно открытого «на кончике пера», является существительное белица в значении «белка». Оно было реконструировано нами, а впоследствии обнаружено в качестве реальной лексической единицы. Вот как это было. Даже самое поверхностное знакомство с прилагательным беличий (в сравнении, с одной стороны, с его ближайшим современным «родственником» белка, а с другой стороны, с однотипными относительно-притяжательными прилагательными) показывало, что оно является уникальным и в общую и регулярную модель не укладывается. В самом деле, слово беличий осознается сейчас как производное от существительного белка. Но все же оно образовано явно не от слова белка, так как в этом случае (как свидетельствуют соотносительные по структуре образования с суффиксом– j-/-ий вроде галка – галочий) имело бы форму белочий. Вот это-то чисто «уранье» отклонение слова беличий от закономерной при существительных с суффиксом – к(а) < ък(а) формы на – очий и заставило нас реконструировать – в соответствии с существующими законами русского словопроизводства – в качестве производящего для этого прилагательного слова белица. Ведь если предположить, что прилагательное беличий образовано не от формы белка (первоначально уменьшительно-ласкательной), а от параллельной формы белица (ср. литер. галка – диал. галица, девка – девица, тряпка – тряпица, корка – корица, водка – водица), то все встанет на свои места. Слово беличий тем самым будет выступать как самое заурядное и рядовое образование посредством суффикса – j-/ ий типа девичий (от девица), птичий (от птица) и т. п.

А водворение неясного по своему происхождению и структуре слова в его словообразовательную семью – это обязательное и очень важное звено в этимологическом поиске, ибо слов, от рождения по своему строению изолированных и особых, в языке не существует. Только потом отдельные слова отрываются от себе подобных и оказываются на словообразовательном отшибе.

Как видим, конкретное рассмотрение прилагательного беличий в широком лексико-словообразовательном контексте и с учетом существующих правил словообразования привело нас к реконструкции его непосредственного родителя – слова белица. И оно нашлось. Вот относящееся сюда место из памятников письменности: «Прислали къ Владимиру послов сво-ихъ… обецуючи платити, якъ схочетъ, хотяй воскомь, бобрами, черными куницами, белицами, албо и сребромъ» (т. е. «Прислали к Владимиру послов своих… обещая платить (дань), как он захочет, либо воском, бобрами, черными куницами, белками, либо серебром»).

Слово белица зафиксировано также в словаре И. Тимченко (Сторичний словник украïньского языка. Т. 1. Киев, 1930. С. 170).

Другим примером слова, открытого «на кончике пера», может быть слово драч в значении «драчун», которое мною при этимологизации существительного драчун сначала было реконструировано, а затем – каюсь, совершенно случайно, но с большой радостью – прочитано вдруг как «самое настоящее» и обычное слово в одном рукописном словаре XVIII в.

При поверхностном знакомстве слово драчун не вызывает у нас ни впечатления необычности, ни интереса. Действительно, рядом с ним есть и соотносительное слово драка, и одно-рядовые слова с суффиксом – ун (вроде крикун, летун, бегун и пр.).

Поэтому оно воспринимается как совершенно нормальное и ясное образование с суффиксом – ун, даже и не заслуживающее этимологического анализа. Однако это только попервоначалу. Оригинальность слова драчун (по сравнению с другими образованиями на – ун) начинает вырисовываться сразу же, как только мы сравним его с другими словами этой модели, также выступающими как производные от основы с конечным согласным к (ср. пачкать – пачкун и т. п.).

Тогда становится ясным, что присоединение суффикса – ун к основам с конечным к не сопровождается чередованием согласных, к остается как он есть (ср. плакать – плакун и др.). В нашем же слове (если считать его производным от драка) наблюдается непонятная мена к на ч.

Именно это отклонение слова драчун от словообразовательной орбиты слов на – ун и заставляет относиться к нему по-особому и, в частности, вынуждает искать причину исключительности, пусть и не очень заметной и существенной.

Не могло быть образовано слово драчун и непосредственно от глагола драться: в суффиксальном инвентаре русского языка суффикса– чун нет.

С другой стороны, нет никаких оснований выводить слово драчун из круга образований на– ун.

А раз так, то оно могло появиться только на базе слова, основа которого оканчивается на ч.

Если учитывать существующие модели, то в качестве такого слова теоретически возможно либо существительное драча, либо существительное драч. Первое слово, представляющее собой гипотетическую реконструкцию отглагольного существительного типа удача (от удаться), в роли производящего для слова драчун маловероятно. Почему? Да потому, что слова на– ун со значением лица от глагольных и суффиксальных по своему характеру существительных не образуются. Среди слов на – ун нет ни одного, образованного от существительного отвлеченного действия, которое, в свою очередь, являлось бы производным от глагола. Поэтому слово драча (если оно даже является реальной лексической единицей) вряд ли было положено в основу нашего драчун. Последнее, скорее всего, было образовано от слова драч, подобного существительным с суффиксом – ч типа трепач, рвач, врач.

«Позвольте, – можете сказать вы, – но ведь, коль скоро слово драч аналогично отглагольным названиям лица с суффиксом– ч, оно и само означает лицо по действию образующего глагола, т. е. драчуна. Выходит, суффикс лица (-ун) был присоединен к основе слова, которое было уже названием лица и содержало в себе «личный» суффикс – ч?» Совершенно справедливо. Так оно и есть. И самое интересное – в этом отношении слово драчун ничего особого и исключительного среди других имен со значением лица не представляет. Целый ряд обозначающих лицо существительных являются производными от существительных, уже имевших значение лица. Таким является, например, слово лазутчик (от существительного лазута «лазутчик», образованного, в свою очередь, от лаза, что значит опять-таки «лазутчик»; и лазута, и лаза в диалектах еще известны).

Заметим, что такое повторение в слове одних и тех же по значению суффиксов для более наглядного и формального выражения категориального значения выступает в развивающейся языковой системе как одна из его специфических закономерностей, проявляющихся во многих словах самого различного характера. Укажем в качестве примеров хотя бы существительные кустарник (от др. – рус. кустарь «кустарник»), логовище (от логово, производного, в свою очередь, от лог), дороговизна (от др. – рус. дороговь «дороговизна», ср. любовь) и т. д.

По своему происхождению это слово исконно русское и было унаследовано нашим языком, как и другими славянскими языками, из праславянского. В подавляющем большинстве славянских языков (отмечается это значение и у нас) оно значит «гордый, надменный». Продолжением и дальнейшим развитием данной семантики будет современное – наиболее частое и актуальное – значение этого слова – «роскошный, обильный».

Образовано было слово пышный посредством суффикса – ьн– > – н– от существительного пыха «гордость, надменность, спесь», родственного диалектным словам типа пыхать «чваниться», литературным пыхтеть, пыхать «дышать», пыхнуть «надуваться», пышка «мягкая и рыхлая лепешка» и т. д.

Исходным значением прилагательного пышный должно быть значение «надутый, толстый». Такой же признак был положен в основу и некоторых его синонимов. К ним прежде всего следует отнести однокоренное слово напыщенный, которое возникло как страдательное причастие прошедшего времени от напыщити «сделать гордым, кичливым, спесивым», префиксально производного на базе пыщити (от пыск, связанного с пыхать и пр.).

Аналогичны по своей образной структуре синонимические прилагательные надутый и надменный, оба восходящие к страдательному причастию от глагола надуть (первое с суффиксом – т-, а второе с суффиксом– енн-).

Разница между сладким и соленым общеизвестна. Различно и отношение к ним: одни любят сладости, другие – соленья. Поэтому кажется вполне естественным и оправданным, что прилагательные сладкий и соленый, как и все их родственники, образуют два совершенно особых гнезда слов.

Ведь соленый – это «содержащий в себе соль или приготовленный в растворе соли» (соленая вода, соленый огурец), а сладкий – «имеющий в себе сахар» (сладкий чай, сладкий арбуз). Разве может быть между ними какая-нибудь связь?

И все же эти слова тесно связаны между собой как однокорневые. Это отразилось даже в пословице Без соли не сладко, а без хлеба не сытно, в которой слово сладкий имеет одно из промежуточных (между «сладкий» и «соленый») значений – значение «вкусный».

Попробуем в нескольких словах изложить родословную этих прилагательных. Слово соленый – старое страдательное причастие прошедшего времени от глагола солить, в свою очередь образованного от существительного соль (ср. родственные лит. salti «становиться сладким», лат. salire «солить» и т. д.).

Слово сладкий – заимствование из старославянского языка (исконно русская форма – солодкий). Уже с точки зрения современного русского языка в слове сладкий по соотношению со словом сладость можно выделить суффикс– к– (ср. соотношение крепкий – крепость).

Исчезнувшая ныне форма без суффикса– к– подтверждается и словами солод, болг. слад, серб. – хорв. слад «солод» и лит. saldus «сладкий». Что же касается праславянского *soldъ (именно отсюда возникла полногласная форма солод и соответствующее неполногласие слад), то оно образовано посредством суффикса – d– от той же основы (сол < *sal-), что и соль, солон в солонина, солонка, не солоно хлебавши (< *soln-), готск. salt и т. д. Суффикс – d– выделяется этимологически также в словах молодой (того же корня, что и молоть), твердый (того же корня, что и творить), редкий (родственное лат. rete «сеть»), скудный (того же корня, что и щадить), гнедой (родственное ст. – слав. гнксти «зажигать, жечь») и т. д.

Слово *soldъ < сладкий первоначально значило «с солью, соленый» (ср. солоно, готск. salt с суффиксами – п– и затем «припрайленный», а значит, «вкусный», а потом уже приобрело более узкое значение – «вкуса сахара, содержащий в себе сахар». В результате «единокровные» слова соленый и сладкий выступают сейчас как чужие.

Слово тварь в современном русском литературном языке имеет три значения. Два из них являются ныне уже устаревшими и проявляют себя только в пределах фразеологических оборотов, связанных по своему происхождению с библейскими мифами (о сотворении мира и Всемирном потопе). Такими выражениями являются Божья тварь и всякой твари по паре.

В первом обороте реализуется значение «произведение, создание, творение». Это значение является исходным, первоначальным, прямо и непосредственно связанным с глаголом творить, на базе которого было образовано слово тварь. Отношения между творить и тварь «произведение, создание, творение» такие же, как между создать – создание, производить – произведение, творить – творение. От синонимических слов типа творение (ср. творения поэта, гениальные произведения и т. д.) существительное тварь отличается лишь способом образования. Будучи таким же отглагольным именем, оно образовано не с помощью суффикса– ниј(е) / – ениј(е), как его синонимы, а посредством перегласовки и темы – i– > – ь – точно так же, как слова вроде гарь (от гореть) и т. п.

На базе значения «произведение, создание, творение» у слова тварь в старославянском языке, откуда оно было заимствовано нами, возникло значение «живое существо, животное». Сейчас оно реализуется четко и свободно лишь в рифмованном обороте всякой твари по паре – шутливом описании пестрой группы, восходящем к преданию о Всемирном потопе, во время которого Ной, спасшийся со своей семьей в ковчеге, для сохранения жизни на земле взял с собой по паре зверей, птиц и пресмыкающихся всех пород.

Именно эта «животная» семантика слова тварь и дала его современное бранное значение. Между прочим, вполне закономерное: достаточно лишь вспомнить бранную семантику синонимических слов типа скотина, животное, зверюга, а также видовых обозначений животных вроде медуза, крокодил, змея, медведь, осел, собака, корова и многих других.

В результате смысловых метаморфоз, как видим, современное и первичное значения нашего слова друг друга совершенно не напоминают. А вообще-то оказывается, что небесное (т. е. Божье) создание и тварь – одно и то же. Недаром слово создание того же корня, что древнерусское существительное зьдь «глина», а слово тварь – того же корня, что и прилагательное твердый (по Библии, Бог создавал животный мир из глины, делая ее твердой, т. е. в отличие от жидкой, имеющей определенную форму, ср. родственные др. – рус. творъ «вид», лит. tvérti «придавать форму» и др.).

ДДва этих слова связаны друг с другом (и это несомненно) принадлежностью к одному и тому же смысловому кругу «собачьих» названий. Некоторые ученые считают, что связь данных существительных является еще более тесной и «кровной», поскольку толкуют их как родственные, однокорневые слова.

М. Фасмер в «Этимологическом словаре русского языка», в частности, говорит следующее: «Жучка «маленькая собачка». Вероятно, от жужý. Едва ли прав Горяев, принимая родство с жук»; «Жужу – собачья кличка (Лесков и др.)… Вероятно, отсюда уменьш. жýчка». Как видим, сомневаясь в объяснении существительного жýчка Н. Горяевым, который трактует его как производное от слова жук, М. Фасмер в предположительной форме, правда довольно настойчиво, интерпретирует это название собаки как форму субъективной оценки от собачьей клички Жужу, представляющей собой переоформление франц. joujou «игрушка».

Между тем все факты, имеющиеся сейчас в нашем распоряжении, совершенно неопровержимо свидетельствуют о том, что выдвигаемое М. Фасмером толкование происхождения существительного жучка является неверным. Как, между прочим, и о том, что по своему происхождению это слово, несомненно, является родственным существительному жук. Что же это за факты?

Во-первых, наблюдается смысловое и стилистическое несоответствие слов жучка, с одной стороны, и жужу – с другой. Слово жучка обозначает дворовую непородистую собаку, по большей части черную, ср.: Вот бегает дворовый мальчик, В салазки жучку посадив… (Пушкин); Возьми-ка у меня щенка любого От Жучки: я бы рад соседа дорогого От сердца наделить, чем их топить (Крылов); И тогда как одна часть бури ревет вокруг дома, другая… напала на беззащитную жучку, свернувшуюся клубком под рогожей (Григорович). Что же касается существительного жужу, то оно является наименованием комнатной собаки, ср.: Дворовый верный пес… Увидел старую свою знакомку, Жужу, кудрявую болонку (Крылов).

По своему употреблению слово жужу – элемент «смешения французского с нижегородским» – в народной речи неизвестное, в то время как существительное жучка, напротив, носит явно просторечный характер.

Во-вторых, жука (ср. черный жук) и жучку (ср. в словаре В. Даля: «Жучка – кличка черной собаки») объединяет общий для них обоих признак – черный цвет (ср. замечания В.Даля: «Вообще жук и производные его дают понятие о жужжании, о жизни и о черноте»). Тот же признак был положен в основу костромского жукола «черная корова» и вологодского жучка «чернорабочий».

В-третьих, в отдельных диалектах для обозначения черной собаки используется само слово жук (см.: Добровольский В. Смоленский областной словарь. Смоленск, 1914; Словарь русского языка, составленный Вторым отделением Академии наук. Вып. 2. Т. 2. М., 1898. С. 628).

Как же возникло в русском языке слово жучка, отмечаемое уже в «Словаре Академии Российской» (1789–1794)?

По нашему мнению, не прямо на основе существительного жук, как можно подумать. Нам кажется, что слово жучка представляет собой видоизменение под влиянием слов типа лайка, шавка, моська и т. д. слова жучко, входящего в ту же словообразовательную модель, что и гнедко, сивко, серко, укр. рябко и т. п. (ср. сивка < сивко, не без воздействия родового лошадка). Слово жучко употреблялось уже Ломоносовым и В. Майковым: Жучко с ним бросился в бой (Ломоносов); Овцы здоровы и Жучко со мной (Майков).

Таким образом, между словами жужу и жучка никаких родственных связей нет, родственником названию черной собаки жучка является жук.