Текст книги "Лингвистические детективы"

В качестве самостоятельной лексической единицы слово хлябь практически в нашей речи отсутствует. Оно живет лишь как часть целой словесной семьи, и только в ней. Вспомним шутливое выражение разверзлись хляби небесные «пошел сильный, проливной дождь». Мы видим, что в названном фразеологическом сращении архаично не только существительное хлябь, но и глагол разверзлись. Хорошо знакомо лишь прилагательное небесный. С чем же небесным и что же сделалось? Начнем с последнего. О глаголе разверзлись нельзя не упомянуть, если говорится об этимологии существительного отверстие. Разверзлись может значить «раскрылись, развязались, расшатались, ослабли».

Чтобы понять, какое значение было первоначально у оборота разверзлись хляби небесные, нам осталось узнать, что значит слово хлябь. Это существительное имеет значение «простор, пустота, глубь; бездна, пропасть». Таким образом, буквальный перевод выражения разверзлись хляби небесные дает нам «открылись небесные просторы» (или «бездны» и т. д.). Тем самым становится яснее и оправданнее современное значение оборота, которое является как бы следствием исходной семантики. И все же история нынешнего значения «пошел сильный, проливной дождь» «разверзается» перед нами полностью лишь тогда, когда мы привлекаем тот контекст, из которого выражение разверзлись хляби небесные явилось на свет.

А извлечено оно было из библейского рассказа о Всемирном потопе: Разверзошася вси источницы бездны, и хляби небесные отверзошася. И бысть дождь на землю четыредесять дней и четыредесять ночей. Н. С. и М. Г. Ашукины (Крылатые слова. 3-е изд. М., 1966. С. 570) по традиции передают этот отрывок таким образом: «Разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились, и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей». Однако, как можно заключить, имея в виду уже изложенное, такой перевод неточен. Ни великой бездны, ни небесных окон здесь нет, а словоразверзошася требует перевода «раскрылись».

Заметим попутно, что наши небесные хляби, после того как они «разверзлись», отложились не только в разобранном выражении. Слова разверзлись хляби небесные оставили после себя и других потомков. Среди них в первую очередь следует назвать глагол расхлябаться «расшататься, разойтись, ослабеть» (ср.: гайки расхлябались, т. е. расшатались, сапог расхлябался, т. е. стал свободным, и т. д.) и существительноерасхлябанность «недисциплинированность» (от расхлябанный, страдательного причастия глагола расхлябать, приставочного производного от хлябать «качаться, шататься»).

Глагол расхлябаться среди только что названных слов особенно интересен. Он возник в результате своеобразной конденсации словосочетания разверзлись хляби, на базе слова хлябь, но по модели разверзлись: в структурную схему раз-(рас-) – лись вместо– верз– было «засунуто» – хляба-. Еще более оригинальным сжатием оборота разверзлись хляби небесные в слово предстает перед нами диалектное существительное хляба «дождь, слякоть».

В настоящее время свободно и часто употребляется лишь одно обуять – то, которое имеет значение «охватить, объять, овладеть»: И такая меня по тебе тоска обуяла, такая грусть, что, кажется, все бы на свете отдала, лишь бы с тобой хоть минуточку еще побыть (Куприн).

Однако в художественных произведениях XIX в. можно встретить и другое обуять, обладающее совсем иным значением. И это надо обязательно учитывать, чтобы правильно понимать, что хотел сказать писатель. Так, во фразе Виновен я; гордыней обуянный, обманывал я Бога и царей Пушкин использовал слово обуянный в современном значении «охваченный, объятый». А вот, например, в его же стихотворении «Наполеон» мы встречаемся уже с таким обуять, которое в эту семантику не укладывается: Надменный! Кто тебя подвигнул? Кто обуял твой дивный ум? Здесь обуять значит «лишить рассудка, сделать безумным».

Между прочим, разными являются не только значение этих омонимов, но и их происхождение.

Глагол обуять «охватить, объять, овладеть» является древнерусским производным с помощью префикса об– от уяти (ср. современное унять), в свою очередь образованного посредством приставки у– от яти «брать, хватать» (ср. взять, снять, отъять и др.). От слова объять его отличает лишь наличие как бы лишней приставки у-.

Что касается глагола обуять «лишить рассудка, сделать безумным», то он образован в старославянском языке посредством приставки о– и суффикса– ати от прилагательного буи «глупый, безумный».

Далеко не всегда так просто и легко опознать в тексте разные обуять, как в приведенных примерах. В отрывке из поэмы Пушкина «Медный всадник» перед нами такой случай, когда слово обуянный как бы совмещает оба указанных значения, т. е. когда омонимы вдруг сливаются в одно слово: И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, «Добро, строитель чудотворный! – Шепнул он, злобно задрожав. – Ужо тебе!..» Здесь обуянный может быть понято и как «лишенный рассудка, сведенный с ума» (черной силой), и как «такой, которым овладела (черная сила)».

К. И. Чуковский в книге «Живой как жизнь» пишет: «Вот уже лет двадцать в просторечии утвердилось словечко обратно с безумным значением опять». Но такое ли уж «безумное» значение «снова, опять» у просторечного обратно? Анализ слова опять с исторической точки зрения показывает, что такая характеристика этой семантики у слова обратно является неверной. Ведь тогда и у наречия опять его современное значение следует признать «безумным», поскольку в древнерусском языке слово опять, как и слово обратно, имело значение «вспять, назад, обратно». Это же значение известно и в диалектах: Луканька, поиграй, да опять (= назад) отдай.

Таким образом, в словах опять (ср. родственные пятиться, вспять и пр.) и обратно (ср. родственные возвращаться, поворот и пр.) наблюдается одинаковое развитие – от значения «назад» к значению «снова». Только в слове опять оно в настоящее время завершилось, а в слове обратно лишь началось. Последним, между прочим, и объясняется тот факт, что употребление наречия обратно в новом значении квалифицируется как неправильное.

«Что такое окно! Если обратиться к словарю, то мы в нем найдем такое определение этого предмета: «отверстие для света и воздуха в стене здания или стенке какого-либо транспортного устройства (поезда, парохода, самолета и т. д.)». Но всегда ли окно служило таким целям? Оказывается, не всегда. И об этом свидетельствует уже название этого предмета.

Окно – один из многочисленных примеров того, как из слов можно извлечь исторические данные. Ведь слова иногда говорят о называемом ими предмете не меньше, нежели археологические находки.

Зачем же делали окно раньше, в эпоху общеславянского языкового единства, т. е. тогда, когда это слово возникло как значимая единица? Об этом четко и определенно говорит его этимологический состав. Сейчас это слово имеет непроизводную основу (окн-о). Однако образовалось оно с помощью суффикса – н– (< ън) от существительного око, обозначающего глаз, орган зрения, то, с помощью чего мы видим.

Следовательно, исходная структура слова говорит нам, что окно первоначально было не отверстием для света и воздуха, а служило другим целям: оно делалось (кстати, как свидетельствуют археологи, вначале из щели между бревнами сруба) для того, чтобы можно было наблюдать, видеть то, что происходит вне дома. Поэтому оно и уподоблялось оку, т. е. глазу.

Между прочим, позже для обозначения отверстия, посредством которого можно видеть, наблюдать за происходящим, русские использовали также и новое название органа зрения – слово глаз (ср. глазок «отверстие в дверях для наблюдения за кем– или чем-либо»).

Нечто подобное мы наблюдаем и в некоторых русских диалектах, где слово зенко «зрачок» (родственное поэтическому зеница, просторечному зенки «глаза») известно и в значении «окно, рама, оконный переплет»; у болгар, которые окно сейчас называют словом прозорец (от прозирам «вижу»); у поляков, которые обозначают иногда окно словом wyziernik (от wyzierać «высматривать, выглядывать»), и т. д.

Слова порт и гавань по отношению друг к другу являются синонимами как в прямом, первичном значении «место у берега, специально оборудованное для стоянки судов», так и в переносном, производном значении «приморский портовый город». Не отличаются они между собой и сферой употребления, стилистической окраской и словесными связями. Синонимия этих слов выступает в настоящее время почти как абсолютная. Однако определенная разница между словами порт и гавань существует. Она проявляется и в большей частотности слова порт в значении «приморский портовый город», и в наличии у существительного гавань совершенно несвойственного для слова порт значения «бухта». Кроме того, дифференцируются в известном отношении эти слова и с точки зрения словообразовательной (ср. наличие прилагательного портовый (город) при невозможности образования гаванный). Наконец, различными оказываются эти существительные и по своему происхождению: слово порт заимствовано русским языком из французского, гавань же из голландского языка.

Что касается исконно русского существительного пристань (от глагола пристать), то оно синонимично словам порт и гавань лишь в первом из указанных выше значений («место у берега, специально оборудованное для стоянки судов»), причем для него не очень частотном и актуальном.

Чаще слово пристань употребляется сейчас в ином и более конкретном значении – «мол». Именно этим объясняется, в частности, тот факт, что оно свободно и охотно сцепляется с предлогом на (на пристани, ср. на молу), а не с предлогом в (как порт и гавань, ср: в порту, в гавани).

Таким образом, являясь в части своей семантики синонимичными, слова порт, гавань и пристань тем не менее отличаются друг от друга и входят в силу этого в разные синонимические ряды. Один ряд составляют слова порт, гавань и пристань. Другой образуют существительные гавань, бухта (от нем. Bucht, от biegen «сгибать»), залив и губа (от (с)гибать). В третий входят лишь два слова – пристань и мол. Как видим, одинаково «водные» слова порт, гавань и пристань имеют каждое свой семантический «шесток» в общей системе лексики русского языка.

В журнал «Русский язык в школе», где были опубликованы уже известные вам заметки, пришло письмо, которое не только меня очень обрадовало, но и подсказало тему новой новеллы. (Вы не чувствуете тавтологии в двух последних словах? Ведь слово новелла, пришедшее к нам из итальянского языка, восходит к лат. novella, что значит «новая», от nova – тоже «новая».) Вот выдержки из письма: «Меня заинтересовала заметка, в которой Вы говорите о словах, открытых «на кончике пера», а именно о слове драчун. Вы пишете, что слово драч после его реконструкции Вами на основе фактов языка было прочитано как самое настоящее и обычное слово в одном рукописном словаре XVIII в. А я хочу

Вас порадовать. Это слово существует в наших южнорусских говорах и сейчас. Значит, Ваше мнение о происхождении существительного драчун действительно является верным…» И далее: «Р. S. А еще я где-то читала, что слово голышом произошло от голыш. Не такого ли образования и наречие телешом? В литературном языке существительного телеш нет, но в нашем говоре оно употребляется совершенно свободно».

Читательница права. Наречие телешом образовано так же, как синонимические ему наречия голышом и нагишом: от существительного в форме творительного падежа.

На такое происхождение слова телешом указывает и однотипность его в смысловом и грамматическом плане с названными синонимами, и наличие в нашем языке большой семьи наречий с суффиксом– ом на конце (ср. бегом, кругом, броском, порожняком, верхом и т. д.), и очевидность происхождения суффикса – ом из окончания – ом.

Все это, несомненно, «уличает» слово телешом в том, что родилось оно как наречие, покинув родную ему часть речи – существительное. Более того, позволяет восстановить, реконструировать, обнаружить и его «родителя» – телеш.

Реальность этого существительного документально подтверждается диалектным телеш, но не стала бы меньшей, если бы этого диалектизма не было. Ни от чего другого, по законам и правилам нашего словопроизводства, наречие телешом возникнуть не могло! Такова уж логика системы языка.

А вот исходные для наречных синонимов слова голыш, на-гиш (подтверждается фамилиями Нагишев, Нагишкин), с одной стороны, и слово телеш – с другой, и по структуре, и по образованию являются совершенно разными.

Два первых слова – как производные от прилагательных голъ и нагъ с помощью суффикса– ышь (> – ыш, – и—) – принадлежат к обширному сообществу существительных, составляющих регулярную модель: малыш, глупыш, крепыш, слепыш, коротыш, мякиш и т. д., ср. также Черныш(ов), худышка и т. п.

Что же касается слова телеш, то оно определенно сделано иначе. А вот как именно – вопрос. На первый взгляд может показаться, что оно подобно древнерусскому слову лемешь «лемех» (ср. фамилию Лемешев). Однако это вряд ли так. Слово ле-мешь очень древнее (ср. родственное латыш. lemesis) и образовано от глагольной основы лем– с гласным е, в перегласованном виде выступающей в глаголе ломить, ломать (ср. болг. лом «мотыга, кирка»). Существительное телешь > телеш можно толковать как производное той же структуры, очень старое отглагольное (!) образование орудийного значения. Причем в таком случае – только как слово со значением «одежда, то, чем прикрываются, закрывают, постилают» от глагольной основы тел– (*toil-), родственной диал. тулить «закрывать, прятать», др. – рус. тулитися «прикрываться, скрываться», белорус. тулщь «укрывать», болг. тулям «прячу» и т. д. (где тул-*toul-) и, значит, слову туловище < тулово < туло со значением «то, чем закрывают, защищают» (ср. др. – рус. тулъ «колчан» – и далее – «то, что закрывают, одевают», а затем – «туловище»). Предполагаемое значение слова телеш (при такой его трактовке) как будто свидетельствуется глаголом растелешиваться «раздеваться, разоблачаться».

Объяснять слово телеш как суффиксальное производное от тело (< тело, телесе) нельзя, так как в ту эпоху, когда суффикс – ешь был жив как словообразовательный элемент, существительное тело имело еще основу на согласный (т. е. тклес-, ср. хотя бы производное телесный).

Именно глубокая древность морфемы– ешь в лемешь и заставляет нас усомниться в том, что телеш – того же образа и подобия. Ведь если слово лемешь, как уже отмечалось, очень древнее (вероятно, даже балто-славянское) и известно всем славянским языкам, то слово телеш не фиксируется ни в древнерусских памятниках, ни в других славянских языках и, очевидно, «по паспорту» недавнее. Взгляд на это слово как на сравнительно новое позволяет объяснить его по-другому, проще и, возможно, вернее.

От слова телеса был вначале образован (по аналогии с разнежиться, разрядиться, раскраситься, распоясаться, расхрабриться и т. д.) глагол растелеситься. От него потом по существующему обычаю (ср.: окраситься – окрашиваться, раскваситься – расквашиваться, свеситься – свешиваться и т. п.) была создана соотносительная форма несовершенного вида – растелешиваться. Именно от нее и могло родиться существительное телеш в результате так называемого обратного словообразования. В ряду пояс – распоясываться, супонь – рассупониваться из глагола растелешиваться было извлечено существительное телеш. Этимологически оно было неправильным, но имеющим не менее прав на существование, нежели фляга (см. заметку «Что было раньше: фляга или фляжка!»), зонт (из зонтик < голл. zondek «покрышка от солнца», по модели лист – листик, мост – мостик), дояр (от доярка, аналогично санитар – санитарка) и др.

Но вернемся к нашим наречиям. Голышом, нагишом, телешом – все это сейчас стилистически окрашенные синонимы просторечно-диалектного употребления. Нейтральным словом данного синонимического ряда является прилагательное голый, рядом с которым активно употребляются смысловые тезки иного характера. Это шутливые фразеологизмы в чем мать родила, в натуральном (т. е. в природном, естественном. – Н. Ш.) виде и, наконец, в костюме Адама (или Евы).

В заглавии этой заметки мы, конечно, прежде всего видим забавную игру слов. Ведь оно сразу напоминает нам газету с биографическими очерками под названием «Кто есть кто». И недаром, потому что сейчас мы обратимся к биографии слова кто. Но заглавие по прихоти лингвистической случайности содержит в себе информацию не только о том, ч т о будет предметом нашего рассказа. Оно является одновременно и этимологическим сообщением, говорящим о том, что кто и что по происхождению тождественны. Как ни странно может показаться, но что есть кто, так же как и квадрат гипотенузы есть сумма квадратов катетов. Впрочем, обратимся к самим местоимениям.

Отметим только, что в некоторых родственных языках однокорневые формы могут быть тождественными даже с точки зрения смысла, а не одного лишь родства. Примером может служить латыш. kas, обозначающее и «кто», и «что».

Итак – кто. Как оно возникло, с какими словами находится в родственных отношениях? Литературное кто (из обще-слав. къто) появилось после падения редуцированных, как и диалектно-просторечное хто, последнее – в результате расподобления оказавшихся рядом взрывных к и т, в силу которого взрывное к заменили фрикативным х.

До этого в праславянском (а потом и в древнерусском) языке оно звучало как къто. Это слово появилось на свет как сложное. Его сложили из двух местоимений: относительно-вопросительного местоимения къ и указательного то. Последнее употребляется в нашем языке и сейчас.

А вот къ в качестве самостоятельного слова давно исчезло, хотя в виде составной части кое-где еще и известно. В частности, старое къ наблюдается в только что употребленном слове кое-где, в обеих составляющих это слово морфемах.

Приставка неопределенности кое– (ср. кое-кто, кое-как, кое-какие и др.) восходит к слову кое – форме среднего рода местоимения кои. Форма мужского рода этого местоимения (кой) в составе фразеологических оборотов употребляется до сих пор: кой черт, в кои веки, ни в коем случае и т. п. Она является не чем иным, как полной формой нашего къ: первоначальное къи (къ + указательное местоимение и) изменилось в кыи, а затем – после падения редуцированных (редуцированное ы в сильном положении прояснилось в гласный полного образования о) – в кой.

Наречие где появилось после падения редуцированного ъ и озвончения к перед д из общеславянского къде. Последнее же образовано с помощью наречного суффикса – де (ср. везде < весь и т. д.) от того же къ, что и кое-.

Заметим, что в кто старые къ и то полностью растворились и сейчас никак уже не ощущаются, так же, как и части, составляющие слово что.

Что – alter ego, второе «я» местоимения кто. Оно тоже возникло как сложное, и его составные части были по своей сущности теми же, которые когда-то были в слове кто. В качестве второй части сложения выступало то же указательное местоимение то. В качестве первой части – «передний» вариант местоимения къ – слово _кь, изменившееся в результате палатализации заднеязычного к перед гласным переднего ряда ь в ч (ср. река, но речка < рѣчька и т. п.). Древнерусское чьто (так и в общеславянском) с падением редуцированных изменилось в современное что.

Как и древнее къ, старое чь < *кь известно лишь в виде составной части. Причем содержащему его сейчас слову повезло больше, чем местоимению кой, имеющему фразеологически связанное употребление. Местоимение чей является сейчас самым обычным и свободным в своих словесных связях. А возникло оно, как и кой, в качестве полной формы от чь (U и): чьи > чии > чей (ср. чья, чье, чьи), в результате прояснения редуцированного и в е, точно таким же образом, как казначии – в казначей.

Теперь вам хорошо известно, что что есть кто. Но не будем ставить на этом точку. Еще несколько слов о слове то в разобранных только что местоимениях. Его там, как уже упоминалось, как отдельной лексической единицы давно нет. Но как составная часть оно в них существует и живет внутри них… как окончание. Действительно, по соотношению с падежными формами к-ого, к-ому, к-ем, о к-ом, ч-его, ч-ему, ч-ем, о ч-ем и т. д. в им. п. в словах к-то и ч-то выделяется окончание– то. Так что в словах кто и что то сейчас совсем не то, каким оно было в них в момент их рождения и каким является сейчас в качестве самостоятельного указательного местоимения.