Текст книги "Мои одногруппники"

Николай Шмагин
Мои одногруппники

Пролог

Прошли годы после того, как я закончил ВГИК, не говоря уже о той далёкой, но весёлой и счастливой поре, когда мне довелось обучаться вместе с группой самоуверенных, бесшабашных молодцов на курсах художников-декораторов от Госкино СССР, при киностудии «Мосфильм».

Время от времени я вспоминаю своих одногруппников, но жизнь идёт своим чередом; работа, семейные хлопоты заслоняют воспоминания. Просматривая как-то альбомы с фотографиями, я увидел на одной из них себя с Виктором Судневым: в руках у нас были кисти, на лицах застыли улыбки. Мы в то время помогали живописцам расписывать задники в декорациях, которые стояли за окнами и изображали то фрагменты природы, то здания напротив, дворы, или небо.

Как я мог забыть о нём. Всё эта треклятая житейская суета, когда нет времени на размышления, встречи с друзьями.

«Суета – удел рабов», – вспомнилась мне одна из любимых пословиц, и я решительно снял трубку телефона. Стыдно сказать, но уже прошло года два или три, как мы не общались с ним.

– Здравствуйте. Можно Виктора к телефону?

«А кто его спрашивает?» – послышался в ответ настороженный женский голос.

«Наверное, это его жена, Татьяна», – подумал я, пока ответом мне была тишина в трубке. – Это Николай, его товарищ. Добрый день, Татьяна.

«Добрый день».

– Я давно не звонил вам, по командировкам всё разъезжаю. Был на Украине, в Днепропетровске, в Новой Каховке. Вот недавно приехал из Киева. Как вы там поживаете, Виктор дома?

«Как раз сегодня ровно год, как он не живёт дома».

– Вы что, разошлись? – спросил я первое, что пришло в голову. Моему удивлению не было границ. Я знал, как он любит свою жену, и сын у них растёт, он так мечтал об этом.

«Если бы. Умер он, годовщина сегодня со дня его смерти. Вот, мы с сыном, Сашей, помянули его. Простились. Товарищи были, из цеха. Недавно все разошлись…»

Я молчал, потрясённый, не веря своим ушам. Как это, Виктор, и умер? Он же такой здоровяк, жизнелюб, не может быть такого, что за чушь!

«Вы же знаете, он попал под машину на переходе. Сзади него старушка споткнулась, и он бросился на помощь, вытолкнул её на остановку, а сам не успел, легковушка на полном ходу сбила его».

– Это я знаю. Он рассказывал мне в прошлый раз, по телефону.

«Не обижайтесь. Он гордый, не хотел, чтобы увидели его слабым, больным. А дальше всё пошло под откос. Вся наша жизнь. От увечий он так и не оправился. Полгода провалялся в больнице, получил инвалидность, оказался на пенсии. Хотя он не сдавался, гири там разные, гантели. Мечтал поправиться, на работу выйти, повидаться с друзьями».

– Да, у нас на курсах он был самый сильный, и талантом бог не обидел. Рисовал лучше всех.

«Спасибо, что помните. Диабет его доконал. Есть такой ужасный диагноз, как диабетическая стопа. Начали пальцы на увечной ноге чернеть. Гангрена. Сначала одну ногу отняли, потом другую. В больнице он и умер».

Мы помолчали, слушая по телефону взволнованное дыхание друг друга. Слишком тяжёло для неё, да и для меня тоже.

«У Саши, сына нашего, сегодня день рождения. Так вышло. 16 лет ему исполнилось. Вот бы отец порадовался…»

Было понятно, что Татьяне трудно говорить, и я решил закончить этот нелёгкий для нас обоих разговор.

– Поздравьте от меня Александра с этой важной для него и для вас датой. Наверное, он в отца пошёл талантами?

«Да, он хорошо рисует, учится в школе на пятёрки, начал вот тоже железом интересоваться, гири отцовские тягает. Спасибо вам, Николай».

– Вам спасибо, Татьяна. Можно, я буду звонить иногда?

«Конечно, будем рады. Витя часто вас вспоминал, гордился, что вы во ВГИКе учитесь, пишите рассказы, сценарии»…

Я ещё долго не мог прийти в себя от услышанного. На стене передо мной висели два пейзажа, написанные маслом, они мне нравились больше других. Когда-то мы с Виктором часто ездили по заповедным подмосковным местам, на пленэры, теперь эти пейзажи на стене – дань памяти о моём товарище, Викторе Судневе.

Виктор

Это был высокий здоровяк с кротким выражением лица, и смущённой улыбкой. Таким я его увидел впервые на студии, где работал грузчиком мебельного участка, и так же, как и он, поступал на курсы художников-декораторов. Экзамены были серьёзные, почти как в художественный институт; рисунок, живопись, композиция, общеобразовательные предметы, собеседование. Я успешно сдал экзамены, и в числе двадцати абитуриентов, а всего поступало человек сто, не меньше, был принят на курсы.

Должен отметить, что я серьёзно готовился, много рисовал, писал маслом этюды. Об искусстве, в частности, о художниках знал многое, так как с детства читал о них увлекательные книги.

Мой отец, художник, как-то принёс книгу о Рембрандте, затем о Карле Брюллове, я перечитывал их много раз, и знал почти наизусть. Он сам писал копии известных передвижников на заказ: «Алёнушка» Васнецова, «Дети, бегущие от грозы» Перова, «Рожь» Шишкина, это мои любимые картины.

Для меня было чудом, как на белом грунтованном холсте, по мановению отцовской кисти, появляется очередное живописное творение. Я тоже старался изо всех сил, пыхтел рядом с отцом от усердия, мазал кисточкой по картонке, подражая ему во всём.

Следы нашего творчества были на стульях, на полу, даже на штанах, о которые мы вытирали руки, забыв о тряпках. Мать, придя с работы, ругала нас и заставляла оттирать пятна, на следующий день всё повторялось снова…

Вскоре мы все перезнакомились, но настоящими товарищами моими стали Виктор Суднев, Юрий Фомичёв, и ещё несколько бойких ребят, остальные остались просто одногруппниками.

За учёбу все принялись рьяно, даже истово: во втором блоке нам выделили на втором этаже просторную комнату, где мы слушали лекции по киноискусству и материальной культуре, изучали архитектуру и комбинированные съёмки, декорационное мастерство, рисовали, писали акварелью натюрморты, в перерывах курили на лестнице в отведённом для этого месте, шлялись по павильонам.

Их было много, и запросто можно было заблудиться с непривычки в лабиринтах бесконечных коридоров и переходов. Студия делится на четыре блока по четыре павильона в каждом, производственные корпуса, административно-хозяйственные здания, цеха, склады, всего не перечесть. Нам ещё предстояло освоить этот огромный кино-город, который назывался Мосфильмом.

Учителями нашими были настоящие профессионалы кинематографа. Уроки живописи давал Василий Васильевич Голиков, фронтовик, инвалид войны и самобытный, яркий живописец.

Поскольку живописью я увлекался с детства, и мой отец, художник, был примером для подражания, то и результаты мои были выше других. Василь Василич, так мы звали его промеж себя, выделял меня среди всех.

– Ну, Николай, тебе и поправлять ничего не надо, молодец. Всем советую присматриваться к работам друг друга. Это помогает, – он переходил к следующему мольберту, за которым пыхтел розовощёкий Владимир Лобанов, балагур и рассказчик анекдотов, но вот по части живописи и рисунка он был слаб, как младенец. Василь Василич хватал его кисти, и начинал править натюрморт, исправляя огрехи горе-ученика.

– Ты смотри, вот он натюрморт, перед тобой. Работай цветом, мазки клади по смыслу, а не тычь кистью куда попало. Кувшин веди сверху вниз, скатерть свисает со стола, и ты кистью работай вниз, по складкам. Смешивай цвета, они должны быть чистыми, без грязи. Кувшин синий, скатерть белая, арбуз зелёный, тени прозрачные…

Все мы собирались за его спиной, наблюдая, как Василь Василич истово работает, превращая несуразную мазню Владимира в живописный натюрморт. Глаз не оторвёшь. Настоящая школа живописи в действии. Спасибо за это мастеру.

Проходя мимо Виктора, который трудился за мольбертом в поте лица, учитель удовлетворённо кивал головой, и шёл дальше.

Глупый случай рассорил меня с Василь Василичем.

Как-то мы всем курсом бездельничали на пандусе первого блока, возле колерной живописного цеха. После сытного обеда в столовой балагурили, покуривая и посмеиваясь. Делать было нечего.

Василь Василич хромал, так как нога у него была перебита разрывной пулей «дум-дум» финского снайпера, ещё в 1939 году, и я очень точно показал, как он ходит, припадая на изуродованную ногу. Все засмеялись над сходством, и Василь Василич увидел эту неприятную для него картину, появившись неожиданно для нас в коридоре.

С тех пор он охладел ко мне, и проходил мимо на своих занятиях. Попробуй объяснить, что это была просто дурацкая шутка. Мне было стыдно и неприятно перед учителем, но что поделаешь…

Мастером рисунка был Ипполит Новодерёжкин, глядя на которого, сразу всем было ясно, что это художник. Он тихо подходил к листу ватмана, на котором были попытки ученика перенести с натуры изображение Сократа, например, гипсовая голова которого стояла на постаменте перед нами, и бережно поправлял карандашом пробелы в рисунке.

Он соединял линии то там, то здесь, превращая разрозненные куски рисунка в единое целое, то бишь, в голову Сократа, придавая искусными штрихами выражение глубокой мысли и воли на лице мыслителя.

Декорационное мастерство вёл художник-постановщик Портной Сергей Александрович. Невысокого роста, в сером костюме, был он настоящим профи в своём деле, дотошно и въедливо вдалбливая в наши пустые головы специфику кинопроизводства, в частности, художественное оформление кинокартины в целом.

Во главе с ним мы обошли все цеха: столярный, бутафорский, живописный, малярный, механический, конструкторское бюро, где разрабатывались чертежи и проекты будущих декораций.

Побывали на складах, где хранилась историческая и современная мебель, фундусные щиты разных размеров и конструкций, из которых складывались части декораций в павильонах и на натурных площадках. Даже своя лесопилка есть на студии. Транспортный цех.

Реквизиторский, костюмерный, электроцех поразили наше воображение своим многообразием, в них было всё необходимое, чтобы обставить декорации любого профиля и времени, одеть артистов, включая массовку, во всё необходимое.

Оказалось, что киностудия – это не только огромный кино-город, где имеется даже яблоневый сад, пруд, скверы, но и настоящая кинофабрика с полным циклом производства.

Сергей Александрович научил нас всему: делать рабочие эскизы, правильно оформлять наряд – заказы, следить за их исполнением в цехах, что входит в обязанности художника-декоратора при подготовке и во время проведения съёмок. Принципиальности.

Однажды, когда мы оказались в спорткомитете, наш руководитель любил и спорт, Виктор увидел двухпудовую гирю в углу, и обрадовался, как ребёнок. Стал жонглировать ей перед нами, затем легко отжал раз по десять каждой рукой, чем поразил всех, включая и сотрудников спорт отдела. Никто из нас не смог выжать даже вполовину. Я с трудом выжал гирю два раза, и едва не вывихнул руку. У других получалось и того хуже.

И лишь Виктор Корман, высокий, крепкий молодой мужик в бородке, он был постарше нас, отжал гирю три раза тоже каждой рукой и усмехнулся, вполне довольный собой. Подняв кверху палец, изрёк многозначительно:

– Виктор, в переводе с латинского языка означает – Победитель!

С тех пор все мы частенько при случае повторяли эту фразу, приводя нашего скромного товарища в смущение, и все вместе смеялись. Над чем, сами не знали. Просто так, по молодости.

Позже, после окончания курсов, мне довелось работать с Сергеем Александровичем на нескольких фильмах, и однажды в кино-экспедиции, в Днепропетровске, он повёл меня в художественное училище, где учился в юности. Когда мы поднимались по широкой лестнице старинного здания на второй этаж, на стене слева, среди прочих висела большая картина в добротной раме, возле которой он остановился.

– Это моя дипломная работа, – скромно сказал он, скрывая волнение от встречи с ней, и я увидел красочный, живописный сельский мотив: закат солнца, по-над Днепром раскинулся хуторок, парубки и дивчины в украинских одеждах ведут хоровод на переднем плане.

Чувства, которые художник вложил в свою работу, я ощутил сразу, и навсегда запомнил эту картину своего учителя, хотя видел много его эскизов и этюдов в дальнейшем.

Время учёбы на курсах для меня дорогого стоит, хотя спустя годы я закончил и ВГИК. Ещё мы изучали историю искусства и материальной культуры, костюмы разных эпох и народов, преподавала нам художник-постановщик и искусствовед Лапшина Татьяна Александровна. Благодаря её проникновенным лекциям я впервые по-настоящему полюбил и изучал в дальнейшем историю материальной культуры.

Помимо теории, часто выезжали на пленэры, побывали почти во всех музеях-усадьбах Москвы и Подмосковья, практические занятия проводили в живописной мастерской ОДТС, и в павильонах, где строились декорации.

С Виктором нас сблизили общие интересы. На занятиях по живописи и рисунку сидели рядом, ревниво поглядывая время от времени на то, как мы пишем и рисуем. Старались перещеголять друг друга в мастерстве. Может быть, от того живопись и рисунки наши были ярче и глубже, чем у остальных одногруппников. Хотя и они были ребята не промах, старались вовсю.

Лучше всего у него получались копии известных художников эпохи Возрождения, импрессионистов, у меня – рисунок Аполлона Бельведерского, например, или Венеры Милосской, этюды маслом на натуре.

После занятий мы вместе ехали на троллейбусе; я до метро «Университет», он выходил раньше, делал пересадку и ехал в Фили на автобусе. Как-то незаметно для обоих, в разговорах, мы стали лучше понимать друг друга. Я рассказал о себе, он поведал о своей жизни. Неожиданно для меня, она оказалась весьма драматичной и нелёгкой.

Жили они бедно, впрочем, как и все вокруг в те далёкие пятидесятые годы. На жизнь не жаловались, скорее наоборот. Но тут случилось несчастье, Витин отец работал шофёром, попал в аварию на дороге и погиб. Семья осталась без кормильца. Однако, худо-бедно, но жить надо было дальше.

Мать пошла работать уборщицей в школу, где учился Витя, подрастала младшая сестрёнка, Валя, и вот она уже тоже учится в школе.

После смерти отца Витька стал заниматься самостоятельно тяжёлой атлетикой, чтобы суметь постоять за себя, и за мать с сестрёнкой, в случае чего. Работы не гнушался никакой; помогал по дому, в огороде, бегал по магазинам. Валя, сестрёнка, была отличницей, и мать выделяла её за это. Витька не обижался, матери виднее.

С годами он превратился в высокого, атлетически сложенного парня, но с душой доверчивого ребёнка, которого обмануть мог каждый. Восхищался природой, помогал матери выращивать цветы, и очень сокрушался, когда она собирала их в букеты и везла на продажу. Всё деньги.

Он понимал это, и переносил тогда свою любовь на травы, кусты и деревья вокруг. Рьяно полол грядки, окучивал картошку на огороде. Мать не могла нарадоваться, что у неё такой помощник растёт.

Стал рисовать. Рисовал всё подряд; цветущие лопухи, птиц на деревьях, соседскую козу. Кошек и собак, благо их было полно в округе. Прохожих, соседей по памяти. Получалось похоже.

Все дивились, глядя на его успехи.

Делал копии с иллюстраций художников. Когда у него появились краски, копии его можно было продавать, настолько они были хороши. Особенно удавались ему пейзажи художников-передвижников.

В семнадцать лет он влюбился в соседскую девушку. Знали они друг друга с малого детства, вместе ходили в школу, сидели за одной партой. Незаметно для себя выросли, и сами не поняли, когда их дружба переросла в нежную трогательную любовь.

Он подрабатывал в выходные дни грузчиком на товарной станции, разгружали вагоны. Работал с душой, силён был не по годам, чем заслужил уважение других грузчиков, и даже начальства. Заработанные деньги все до копейки отдавал матери.

Она купила ему недорогой костюм, белую рубашку, ботинки, и теперь он гулял со своей Таней по вечерам в парке. Угощал газированной водой с сиропом, мороженым в вафельных стаканчиках.

Как-то они решили покататься по озеру. Взяли лодку напрокат, и Витька сел за вёсла; грёб он уверенно, сильно, лодка мчалась посреди озера, счастливая Таня сидела на корме и восхищённо смотрела на своего Витю, ничего не замечая вокруг себя.

Беда возникла ниоткуда. Огромный катер с пьяными горланящими мужиками и бабами наехал на них и рванул дальше; лодка пошла на дно вместе с влюблёнными, которых ударило и накрыло безжалостной волной.

Когда Витька вынырнул, вокруг никого не было; ни катера, ни лодки, ни его девушки. Только бездушное озеро. В отчаянии он нырял и нырял возле этого страшного места, почти до самого дна, но безуспешно.

Обезумевшего от горя и отчаяния, его подобрали рыбаки на моторке. Он всё рвался в озеро, в волнах которого исчезла его любовь, хотел сам утопиться, но рыбаки с трудом сумели скрутить его, и доставили домой…

С тех пор он замкнулся в себе, на других девушек не глядел.

Пьяную компанию на катере нашли, вроде бы даже посадили рулевого, но что с того Витьке, душу которого утопили на дне озера.

Таню отыскали в озере после долгих поисков, похоронили, и жизнь пошла дальше своим чередом.

После окончания школы он работал грузчиком на заводе «ЗИЛ», получал хорошую зарплату, помогал матери с сестрой. Валя выросла в миловидную девушку, окончила школу с серебряной медалью, и уже хотела было поступать в текстильный институт, как вдруг неожиданно для всех вышла замуж. Когда она привела жениха домой, мать с Виктором радушно приняли их обоих. Сергей понравился им, сразу же прижился в их доме, стал членом семьи. Работал он официантом в ресторане на Киевском вокзале, получал много, но Виктор продолжал по привычке помогать своей немногочисленной родне, которая вскоре обогатилась ещё двумя племянниками. Мать души не чаяла в своих детях и внуках, полюбила и зятя.

Виктор узнал, что в ДК их завода функционирует студия рисунка и живописи, показал педагогам свои работы, и его приняли. Оказалось, что изостудия одна из лучших в Москве, и он был счастлив, что может учиться мастерству художника, хоть и по вечерам.

Его трудолюбию могли позавидовать самые способные и прилежные, и вскоре Виктор стал одним из лучших. Однажды один из студийцев рассказал, что на Мосфильме открываются курсы художников-декораторов, и предложил Виктору поехать на студию, попробовать поступить, хотя и сомневался в успехе.

Курсы были престижные, о них узнали многие в Москве. Но Виктор не привык отступать, и вот мы с ним сидим в сквере напротив Мосфильма, отдыхаем после занятий. Месяц учёбы пролетел незаметно, как говорится, день за днём, неделя прочь.

– До сих пор, как услышу имя Таня, сразу в душе всё переворачивается, а перед глазами та жуткая картина на озере, – Виктор захрустел могучими пальцами рук, снимая напряжение, и отвернулся в сторону.

– И что, больше ни с одной девушкой не дружил?

Он отрицательно покачал головой.

Я был впечатлён рассказом от души. Не часто с тобой делятся сокровенным. – Подожди меня здесь, я мигом.

И не успел Виктор возразить, как я скрылся в дверях винного магазина, напротив нас. Купил пару бутылок портвейна, колбасы с хлебом, и вот он я, снова возле лавки с Виктором.

– Ещё рано до дому до хаты, давай красного хряпнем, за всё хорошее, – предложил я так, что отказать было невозможно, и Виктор сдался. Ему тоже после откровений хотелось расслабиться. Хотя, как спортсмен, выпивал он редко, да метко. Что и меня касалось, как спортсмена-разрядника по лёгкой атлетике. Так и на сей раз с нами случилось.

Две бутылки красного мы осушили быстро, теперь уже вдвоём сбегали в магазин, купили ещё портвейна. Языки у нас развязались, беседа потекла непринуждённо и громче обычного, привлекая внимание прохожих.

– Знаешь, Вить, клин клином вышибают. Найди себе девушку, женись, и жизнь наладится, это я тебе говорю, твой друг.

– Пробовал, не получается.

– Плохо пробовал, надо повторить. А вдруг случится чудо, и ты снова полюбишь?! Хотя, вряд ли, ты же однолюб, я вижу…

Мы помолчали, закусывая бутербродами с варёной докторской колбасой, здесь наши вкусы совпадали.

– Давай-ка ещё по рюмочке под докторскую колбаску, – рюмочкой нам служил гранёный стакан, пили по очереди.

– Ты, Витя, тоже спортсмен, и должен знать, что мой любимый клуб «Спартак» стал в этом году обладателем Кубка СССР по футболу и хоккею сразу. Представляешь, я болею за «Спартак» с детства, – дипломатично перевёл я разговор на более общие темы, о спорте, например.

Виктор кивнул, понимающе улыбнувшись.

– Я больше тяжёлую атлетику уважаю, но и футбол с хоккеем смотрю иногда, – уважил он друга. – А больше всего мультики люблю смотреть, про Вини – Пуха, как он с Пятачком в гости к кролику ходил. Вот где умора.

– А я «Приключения Незнайки и его друзей», целых десять серий. Ещё в детстве всего Носова прочитал, особенно про Незнайку люблю. Понял?!

Языки у нас стали заплетаться, и тут неподалёку от сквера с лавкой возле винного магазина, где проходил наш невинный диспут, остановилась милицейская машина. Из неё вышли два милиционера, и направились в нашу сторону, никуда не сворачивая.

«Видно, кто-то из прохожих вызвал, или из дома, окна вон открыты, а мы тут одни разорались, больше никого нет», – мелькнуло в наших головах одновременно, и мы стали лихорадочно убирать следы преступлений в свои спортивные сумки, но было уже поздно. Стражи порядка тут как тут.

– Нарушаем? Предъявите документы.

Изучив временный пропуск на студию Виктора, и мой постоянный, красного цвета удостоверение, на обложке которого золотом вытеснено: «Мосфильм», они строго воззрились на наши виноватые полупьяные физиономии, хотя на ногах мы держались ровно.

– Прямо напротив места работы расположились, распиваете спиртные напитки, гражданам мешаете отдыхать, – кивнули они на открытые окна в доме рядом, и мы поняли, откуда вызвали наряд милиции.

– Придётся проехать с нами.

Мы проследовали до патрульной машины, сопровождаемые стражами порядка. Виктор первым с трудом протиснулся на заднее сиденье, машина просела под его весом, удивив милиционеров.

Тут подъехал троллейбус, и остановился рядом с нами, чуть впереди. Двери гостеприимно распахнулись, и я юркнул в них, воспользовавшись общим замешательством. Двери с треском захлопнулись, и троллейбус покатил далее по маршруту.

Я стоял на задней площадке, крепко вцепившись в поручни, и смотрел со злорадством, как мы удаляемся от патрульной машины.

«Жаль, Витька там остался», – мелькнуло в голове запоздалое раскаяние. Однако, не тут-то было. Рано радовался фраер.

Милиционеры оказались тоже ребята не промах. Догнав троллейбус, они вошли на следующей остановке в салон, и вывели меня под белые руки, и под одобрительные взгляды пассажиров, видевших во мне хулигана.

Через мгновение я уже сидел рядом с удивлённым моей прытью Виктором на заднем сиденье, под неусыпным наблюдением мента. Машина обогнала троллейбус и быстро домчала нас до отделения милиции. Часа два мы просидели смирно в предбаннике, выписали нам штраф за мелкие нарушения общественного порядка, и отпустили с миром.

– Больше около винного магазина не распивайте, это самое последнее дело. Знаю-знаю, вы на лавочке в сквере отдыхали, – добавил дежурный майор, увидев наше несогласие на лицах, – но если бы дебоширили, получили бы пятнадцать суток ареста, как пить дать. А ты ловкач, – усмехнулся он мне отдельно. – Ребята доложили, как ты сиганул в троллейбус. Прямо спортсмен. Ну, всё, свободны.

Не чуя под собою ног, мы мчались по дороге, подальше от злосчастного отделения милиции. И только, когда сели в троллейбус, вздохнули с облегчением, и долго ещё смеялись, вспоминая.

– Всё, с пьянством покончено навсегда, – схохмил я, но Виктор на полном серьёзе закивал головой в знак согласия, такое с ним приключилось впервые, как и со мной, впрочем…