Текст книги "Как провожают пароходы…"

Десятая глава
Начало лета. Июнь-розанцвет

Васька заправски прицелился и выстрелил из отцовской двустволки в мишень, разнеся в клочья голову соломенного чучела.

Ванька стоял рядом, и у него заложило уши с непривычки. К тому же он забыл открыть рот при выстреле, как учили.

– Давай теперь ты, – Васька передал ружье другу, а Васькин отец помог Ваньке приладиться к оружию, показывая, как надо целиться.

Поймав мишень на мушку, Ванька выстрелил: приклад больно ударил в плечо, кислый запах от сгоревшего пороха проник в ноздри, но впечатление от выстрела было непередаваемо прекрасно.

– Дядя Антон, можно еще стрельнуть?

– Хорошего помаленьку, – Васькин отец забрал у ребят ружье и ушел.

– Пойдем, я тебе свой спортзал покажу, – Васька привел друга в сарай, и Ванька увидел гантели, гири, штангу.

Он попытался с маху поднять штангу – не тут-то было, штанга не поддалась и рухнула на дощатый пол, едва не отдавив ноги.

– Тренировка нужна. Смотри, – Васька ловко взял штангу на грудь и затем выжал несколько раз кряду.

– Ну, ты даешь! – поразился Ванька. – Время зря не теряешь, молоток.

В сарай заглянул вездесущий Панька и поздоровался с друзьями за руку, как взрослый, солидно покашливая.

Взяв пудовую гирю, с усилием выжал, едва не вывихнув руку при этом.

Закурил для солидности сигарету, от едкого дыма которой друзья закашлялись, вызвав снисходительную усмешку рано повзрослевшего друга.

– Махорочные, город Елец выпускает. Всего четыре копейки пачка, – пояснил Панька, снова жадно затягиваясь.

– Кто курит Елец, тому скоро писец! – резюмировал внезапно появившийся на пороге сарая Симак и отсалютовал рукой: – Общий всем физкульт – привет!

Ребята обрадовались ему, обступили.

– Ты куда запропастился? Нехорошо старых друзей забывать, – нахмурился для порядка Васька на правах хозяина сарая.

– С братаном в Таганрог ездили, на разведку. У нас там родственники имеются. В мореходку буду поступать, – отчитался перед товарищами Симак, лихо сплевывая на сторону, как всегда.

Панька по привычке дернулся, уклоняясь, чем вызвал прилив смеха у друзей. Симак тоже решил показать свою силу и выжал гирю, покраснев от натуги и делая вид, что ему совсем не тяжело.

– А я буду школу заканчивать. В казанский университет хочу поступать, где Ленин учился. На физмат, – размечтался Васька и глянул на Паньку: – Ты то зачем школу бросил? Хотя бы восьмилетку закончил.

– Я теперь в кочегарке истопником работаю, – Панька был доволен своей судьбой и не скрывал этого: – Уголек лопатой бросать и без восьмилетки можно. Не всем же учеными быть. Кому-то и работать надо.

Друзья удивленно, но с уважением выслушали обычно немногословного друга. Охладев к спорту, подались в переулок.

– Лет через двадцать тяжелую работу будут выполнять механизмы-роботы, – Ваське стало жаль младшего товарища, хотелось подбодрить его.

– К 1970 году проезд в общественном транспорте будет бесплатным, а в 1980 году наступит первая фаза коммунизма, отменят деньги. От каждого по способностям – каждому по потребностям! – снова размечтался Васька, как будущий ученый.

Друзья молчали, переваривая услышанное от друга.

– Да, завернул наш Василий, – покачал головой Симак, обращаясь к Ваньке с Панькой. – Вон у Пудилы способностей кот наплакал, а вот потребностей хоть отбавляй. Тогда как быть? – глянул он уже на Ваську, чем привел его в полное замешательство.

Проза жизни как-то не стыковалась со стройной теорией будущего.

Тогда, как по команде, ребята побежали вниз по переулку, к Суре.

– А Панька в будущем безработным будет? – поинтересовался у шибко умного друга Иван на бегу.

– Безработных при коммунизме не бывает, – прокричал в ответ Василий, и ребята выбежали к реке, желая как можно быстрее искупаться.

– Ну что, рванем наперегонки?

Как всегда, еще с самого детства, подзадорил Ванька своего лучшего друга и, обдав его каскадом брызг, бросился в реку.

Васька – за ним, и друзья саженками быстро плывут через Суру, стараясь обогнать друг друга…

Вот они бегут по той стороне вверх по течению, снова заходят в воду и плывут обратно…

Пляжик на Суре был небольшой, но уютный. Несколько грибков, людей немного и все знакомые. Ребята загорали, лежа на песке и лениво поглядывая по сторонам.

Панька, как в детстве, прилежно строил крепость из сырого песка, а Симак разрушал ее, но Панька строил снова и снова.

– Пацаны, Валька Офицерова с подругами идут, сейчас поглядим, – Симак забыл про крепость с Панькой и восхищенно наблюдал, как девушки раздевались неподалеку от них.

Ребята притихли, поглядывая в их сторону.

Раздевшись, девушки побежали купаться, пересмеиваясь. Валька было особенно стройна и привлекательна, и Ванька с Васькой засмотрелись на соседку: она нравилась им обоим.

– Да, мы вот здесь лежим, прохлаждаемся, а Сашка большой по комсомольской путевке в Сибирь подался, на стройки века. Сейчас ишачит, небось, бедолага, – вспомнил вдруг о своем лучшем друге Симак и помрачнел, было, но ненадолго: – Глянь, Ванек, отец твой чешет купаться.

По тропинке к Суре спускался Ванькин отец; увидев сына с друзьями, он приветливо помахал им рукой и прошел к самой воде.

Раздевшись, остался в больших семейных трусах. Сделав несколько упражнений руками, подтянул трусы и бросился в реку; шумно поплыл сначала брассом, затем кролем, испугав девушек-соседок, плавающих по-лягушачьи неподалеку от берега.

– Как бы трусы не потерял, вот смеху будет, – подтрунивал над Ванькой Симак, но тот не слышал, заглядевшись на возвращавшуюся Вальку.

Васька решительно поднялся и подошел к соседке. Вот они уже разлеглись на песке, весело переговариваясь о чем-то, и Ванька тоже подошел было к ним, присел рядом, но они словно не замечали его, увлекшись разговором, и Ванька побрел восвояси.

– Тоже мне, атлета из себя корчит, – громко изрек он на прощанье.

Васька сердито оглянулся, но пререкаться не стал, и Ванька вернулся на свое место. Отец уже оделся и спешно ушел, торопясь по своим делам.

– Не везет тебе на девчонок. Галя Богоявленская жениха настоящего себе нашла, Вальку Васька увел из-под носа, но ты не журись, – насмешливо утешал товарища Симак, подмигивая Паньке: – Как там в песне поется? «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».

– А ну вас, – Ванька наспех оделся и ушел, не прощаясь…

«Тоже мне, друг нашелся. Только о себе думает, вот Борис – это друг настоящий. Такой не продаст», – думалось Ивану, возвращавшемуся домой.

– Эй, сосед, обожди чуток, – с лавочки возле дома Откосовых поднялась компания во главе с Чистилем. Ванька насторожился.

– Не трухай, мы своих не бьем. Хотя, кто не с нами, тот против нас, верно говорю? – Чистиль поздоровался с Ванькой за руку. – Чево мрачный такой. Девки не дают?

Компания заржала насмешливо – угрожающе.

Юрка Откосов с Вовкой Косыревым смеялись громче других, вызывающе хлопая Ваньку по спине, но тот терпел, деваться некуда – перевес сил на их стороне. Он криво усмехнулся, это заметили.

– Кривиться не надо. Может, наше общество тебя не устраивает? Тогда скажи, плакать не будем, – Чистиль перешел на деловой тон: – Мы тут скоро собираемся одного жида проучить, пойдешь с нами?

– Не знаю пока, а за что его? – Ваньке не хотелось драться.

– Ты не юли, давай слово! – обступила его со всех сторон братва.

– Сказал, не знаю, может, и пойду, – вырвался из круга кодлы Ванька, стараясь не уронить свое достоинство, но последних его слов было достаточно; согласие достигнуто, и компания удовлетворенно смотрела ему вслед.

Теперь, в случае отказа, Ваньке несдобровать.

Дядя Юра с кошелкой в руках шел по базару, прицениваясь к продуктам. Купил картошки три кило, луку кило, зашел в мясной павильон и пошел по рядам, выбирая кусок мяса получше, без костей.

– Здравствуй, Юра. Выбирай любой кусок, мясо парное, свежее, – обрадовался ему здоровенный мясник, и он остановился, сделав свой выбор.

– Прифет. Свешай вот этот кусок. Почем кило?

– Пятнадцать рублей, Юра. Вот, пожалуйста, как раз кило будет, – взвесив, мясник завернул мясо в крафт-бумагу и протянул покупателю.

– Тватцать пять? По-старому или по-новому? – переспросил с юмором туговатый на ухо дядя Юра и засмеялся, довольный собой.

Мясник захохотал в ответ шутнику.

– Пошалуйста, – и дядя Юра отдал мяснику двадцать пять рублей.

Положив мясо в кошелку, он отправился домой, горделиво посматривая по сторонам.

Мясник недоуменно пожал плечами и крикнул ему вдогонку:

– Юра, вернись, сдачу забыл взять!

Но покупатель и ухом не повел. Мясники, соседи по прилавку, засмеялись, покачивая головами: богатый клиент попался, повезло.

– Дают, бери, а бьют – давай сдачи, – пошутил один из них, и все разом захохотали, включая счастливца…

Дядя Митя пролистал фотоальбом, долго смотрел на фотографию своей матери, вспоминая прошлое… Положив альбом на место, в тумбочку, встал из-за стола и захромал на кухню; загремев кастрюлями, начал готовить обед на керосинке, поглядывая на старинные настенные часы с боем.

«Пора бы уж и Юрке вернуться с базара. Где его носит, горбыля», – подумалось ему, и тут же хлопнула входная дверь в коридоре, затопало множество ног, и в квартиру вслед за Юрой ввалился Николай с друзьями.

– Привет, Димитрий. Обед готовишь? Што-то поздновато.

– Жениться тебе надо. Сколько баб одиноких страдает, а ты все дома толчешься. Вдвоем с Юрой, как бирюки проживаете, – балагурили мужики, присаживаясь у стола, на диване, и закуривая.

– Только бабы здесь и не хватало, атмосферу портить, – оживился дядя Митя, выглядывая из кухни. – У нас мужской коллектив. Давайте-ка лучше в шахматы сразимся. Ну, кто первый?

– По рублю, или по полтинничку? – хитро прищурился один из мужиков, скалясь золотыми зубами и приглаживая редкие волосенки.

– Проиграешь, Шереметьев. Димитрий теорию изучает, – выдал тайну брата Николай, показывая на книгу по шахматам П. Кереса «Сто партий».

– Ничего, где наша ни пропадала. Прорвемся, – самоуверенно возразил Шереметьев, шумно рассаживаясь у стола.

Игра началась…

Ванька ехал по Комсомольской улице на своем любимом велике, приближаясь к дому № 14 на улице Куйбышева, где проживало семейство Шмариновых. Подпрыгивая на ухабах и объезжая колдобины, он лихо мчался по давно наезженному маршруту.

Из раскрытых окон квартиры на втором этаже слышался мужской гомон, и было видно, как дядя Юра поставил пластинку на проигрыватель радиолы и прибавил звук, выглядывая в окно:

«Джамайка!..» – разнесся по всей округе волшебный голос Робертино Лоретти, и проходящие мимо ребята приостановились, слушая песню…

– Юра пластинки крутит, – уважительно сказал один из них.

Ванька тоже притормозил и слушал, глядя в окно и по сторонам с чувством гордости и сопричастности к происходящему.

Дядя Юра заметил собравшихся:

– Прифет, ребята! Ваня, заходи, давай, чего стоишь?

– Здорово, Юра! На танцы вечером пойдем с нами в горсад? – закричали ребята, но дядя Юра не расслышал и, помахав всем рукой, скрылся из виду. Он любил давать концерты всей улице, чтобы все слышали и знали, что это у Шмариновых так весело.

За что многие соседские старухи недолюбливали их и, сидя на лавочках, судачили промеж себя: «мол, эти Шмариновы все чудаки, в свою мать уродились, царствие ей небесное. Та тоже была не от мира сего, блаженная какая-то, не как все они, нормальные люди».

Ребята пошли дальше, а Ванька подъехал к дому, поставил велосипед во дворе, возле их сарая, и помчался вверх по лестнице на второй этаж…

Ванька пристроился подле отца и вместе со всеми наблюдал за схваткой шахматистов: оба они раскраснелись от желания выиграть, ведь на кону был рубль, лежащий рядом с шахматной доской на столе, да и авторитет в придачу, что тоже немаловажно.

– Юра, да выключи ты свою музыку, – сдали нервы у Шереметьева.

– Это он нарошно врубил на полную катушку, брату подыгрывает. Вишь ты, как Виктор разнервничался, – заметил Володя Рыбаков не без юмора, и все засмеялись, разряжая накалившуюся обстановку.

Дядя Юра выключил радиолу и тоже пристроился возле старшего брата стоя, болея за него.

Опять хлопнула входная дверь, и вошел Генка Черняк, вымахавший почти под потолок, только худющий очень. За ним коренастый крепыш Венка Пигусов. Болельщиков стало еще больше.

– Шах тебе, и мат! – наконец объявил дядя Митя и рубль исчез в его бездонном кармане штанов. Шереметьев разочарованно вышел из-за стола, уступая место следующему, но желающих рисковать своим трудовым рублем больше не оказалось.

– Давай на щелбаны? – предложил, было, Николай, но желающих подставлять свой лоб и срамиться, тоже не было.

В это время прибежал посыльный и выставил на стол три бутылки вина.

Компания оживилась.

– Ну, так что, ахнем по стаканчику. За тех, кто не вернулся из боя? – как всегда многозначительно произнес дядя Митя, оглядывая молодежь.

– За вас, за фронтовиков! – поднял стакан Виктор Шереметьев.

Приняв по стакану красненького, мужики повеселели. Молодежь тоже приобщалась ко взрослой жизни, но после старших, как положено.

– Да, Димитрий, пришлось вам хлебнуть на войне-то. Слава богу, живыми вернулись, – Володя Рыбаков истово перекрестился на икону. Он был верующим, и мужики с пониманием относились к этому.

– Мне еще повезло, – похлопал себя по протезу Димитрий, – многие обеих ног лишились, а кто и голову сложил.

– Лежу я с простреленным горлом, и думаю: мне помирать никак нельзя, я маме обещал вернуться живым, – не в первый раз начал вспоминать Николай, но все слушали его с повышенным вниманием, уважительно.

– Много нас тогда на земле лежало. Врач проходит по рядам, осматривает. Дошла очередь и до меня. Помню, наклонился он надо мной, потом выпрямился и говорит медсестре: этот не жилец, и дальше пошел. А я стараюсь дышать медленно, чтобы не поперхнуться, тогда амба – захлебнешься кровью и каюк, – разволновался Николай, вспоминая незабываемое. Помолчал чуток, и продолжил:

– Дышу я вот так кровью, вижу, врач возвращается. Снова наклонился надо мной и удивился: надо же, говорит, все живет. Потом взял что-то и с хрустом вставил мне в горло. Сразу стало легче дышать. Выжил и домой вернулся, к маме, – закончил он свой рассказ и потрогал горло:

– Привык уже к трубке. Не раз терял по пьянке, но бог миловал. Узнал недавно, операцию сейчас делают в Москве: берут мясо из задницы, и вживляют в горло. Собираюсь поехать.

– Мы пойдем, прогуляемся. Пока, мужики, – наслушавшись про войну, встал Генка Черняк, и ребята пошли к выходу, Ванька вместе с ними.

– После такого рассказа не грех еще по стакану, – покачал головой Виктор, разливая вино. – Юра, включай свою шарманку. Послушаем, как Майя Кристалинская про нежность поет. Очень мне нравится. Уважь.

Не расслышав по обыкновению, Юра покрутил ручку настройки и поймал прямую трансляцию футбольного матча: мужская компания сразу оживилась, забыв про пластинки, так как футбол в Алатыре любили все, от мала до велика…

«Песня с Ленинских гор плывет, в серебре дома, в этот час по Москве идет к нам любовь сама!..» – друзья дослушали песню в исполнении Владимира Трошина, затем Борис подошел к своему «Рекорду» и сменил пластинку: теперь Майя Кристалинская пела про нежность…

Ее песни особенно любили в этом доме, да и как было не любить завораживающий, проникающий в самую душу голос певицы…

Обед за круглым столом подходил к концу. Дядя Ваня подрагивающей рукой контуженного инвалида-фронтовика разлил из графинчика остатки водки в рюмки, и все выпили.

Ванька был в своем новом черном костюме при галстуке, Борис тоже принаряжен, и родители понимающе переглянулись: дело молодое, тем более со стороны горсада в квартиру проникали волнующие ребят звуки танцевальных мелодий.

Борис вскочил и, подойдя к радиоле, выключил ее.

– Ну, мы пойдем, прошвырнемся, а вечером на танцы заглянем, – сообщил он небрежно родителям. – Зря, што-ли, наш Иван в новой костюмеции парится?

– Перед танцами ко мне загляните, я вам пару контрамарок выделю, так и быть, – улыбнулась ребятам мама Бориса, тетя Надя.

– Чего зря деньгами сорить, когда мать в кассе работает, – проворчал дядя Ваня, устраиваясь поудобнее на своем любимом сундуке, подремать после сытного обеда с выпивкой.

Выйдя из дома, друзья остановились возле лавочки, на которой любили посиживать когда-то после уроков; напротив, по другую сторону улицы, за длинной железной оградой горсада было оживленно, в глубине среди деревьев виднелась танцплощадка, на эстраде уже играл оркестр.

Не сговариваясь, они присели по привычке на лавочку. И в тот же миг оркестр смолк, зато по трансляции зазвучали полные неги и истомы южно-американские мелодии танго, будоража в юных мальчишеских душах самые неизведанные доселе чувства волнения и предстоящего счастья любви к девушке, о которой они втайне мечтали, и которой так жаждали.

Сидеть далее было просто невозможно и ребята вскочили, а ноги сами понесли их ко входу в горсад.

Горсад горел огнями, оркестр настраивался, готовясь к вечернему выступлению. На аллеях было многолюдно, скамейки заняты отдыхающими, и влюбленными парочками. Выпитое за обедом вино придало ребятам уверенности, и они устремились в заманчивые горсадовские глубины…

Почти бегом сделав круг по большой аллее, второй они шли уже медленнее, поглядывая на стайки гуляющих перед танцами девушек.

Во время третьего захода они даже осмелились сесть на скамейку рядом с девушками: Борис достал из кармана брюк портсигар и, щелкнув блестящей крышкой, закурил папиросу, нещадно дымя в сторону соседок по скамейке. Так он чувствовал себя увереннее.

Ванька курить отказался и с жадным любопытством поглядывал на возможных претенденток их будущей любви, пытаясь улыбаться и казаться опытным ухажером.

Друзья жаждали познакомиться с девушками. Но их усилия привели к тому, что девушки встали и ушли, пренебрежительно фыркнув в сторону надоедливых юнцов.

Посидев немного для приличия, неудачливые ухажеры вскочили и поспешили к танцплощадке, где уже вовсю играл оркестр и кружились многочисленные пары…

Получив от матери пару контрамарок, Борис вместе с Иваном оказались у входа на заветную танцплощадку. Скрывая неуверенность и смущение, они отдали билеты контролеру и вошли словно на арену цирка: им казалось, что все смотрят на них и ждут, что же будет дальше?

Гремел оркестр, яркий свет слепил глаза. И сразу же они очутились в круговороте танцующих: Ванька едва увертывался от одних пар, как с другой стороны его оттесняли другие. Того и гляди, собьют с ног.

С трудом продрались к ограде. Тут волновалось море жаждущей, но нерешительной молодежи.

– Давай возьмем вон тех, видишь?

Ванька взглянул в ту сторону, куда показывал Борис, но девушек было так много, что разбегались глаза, и он стушевался:

– Что ты, а вдруг откажут?

Но Борис уже направлялся к девушкам, и Ваньке ничего не оставалось, как робко протискиваться следом.

Борис разбил пару, и прямо перед собой Ванька увидел красивую незнакомку: он замялся, было в нерешительности, и вдруг решился, как в пропасть ухнул. Была, не была, отступать поздно.

– Разрешите? – Он ожидал отказа, весь замер, но девушка улыбнулась, ее рука оказалась у него на плече, и волшебный миг настал:

Впервые в жизни Ванька танцевал с девушкой!..

Все звуки и лица танцующих, фонари, деревья смешались перед его глазами, превратившись в какой-то сверкающий калейдоскоп.

Он ничего не видел вокруг, лишь необыкновенные прекрасные глаза девушки мерцали пред ним, проникая в душу, вселяя в Ваньку неизъяснимый восторг и блаженство…

После окончания танца друзья в приподнятом настроении готовились к следующему, но девушек перед самым их носом увели более проворные парни и они подошли было к к другой паре танцующих, но эти девушки оказались более взрослыми, чем предыдущие и отказали им.

Друзья сникли и стояли в толпе у ограды, не решаясь больше рисковать.

Под трель ударника к микрофону подошел руководитель ВИА.

– Наш вечер подходит к концу, и я объявляю последний – белый танец. Дамы приглашают кавалеров!..

С белыми танцами Ваньке катастрофически не везло: Бориса пригласила какая-то дама и увлекла в гущу танцующих, а Ванька пристроился на лавке и, прислонившись спиной к ограде, стал ожидать его возвращения, хотя в глубине души еще теплилась надежда, что та девушка, с которой он танцевал, все-таки пригласит его.

Несколько парней в белых ворсистых фуражках, таких же, как у его отца, словно ледокол, протаранили танцующих, направляясь к группе других парней, поджидающих их возле эстрады.

Завязалась драка: мелькали кулаки, визжали женские голоса, и Ванька не заметил, как возле него появился Борис.

– Подгорные с городскими сшиблись, – объяснил он другу, следя за дракой: – Ладно, пошли отсюда. Танцам конец.

Площадка быстро пустела, погас свет, вместо оркестра из динамика раздались звуки фокстрота, появилась милиция.

На выходе друзья нос к носу столкнулись с Чистилем и его закадычными дружками. Юрка Откосов хлопнул Ваньку по плечу явно не по-дружески и спросил с издевкой:

– Ну, чо, Ванек, натанцевался? Где же твоя подруга, увели?

– Пошел ты, Откос, пока не пустили под откос! – взъерепенился Ванька.

– Отойдем в сторонку, один на один? – предложил вдруг Откосов.

Отказаться было невозможно, и Ванька с соседом направились в глубину сада, сопровождаемые солидной свитой, и Борисом в придачу.

Откосов ударил первым, но Ванька увернулся и изо всех сил стал молотить кулаками по противнику. Бил, не переставая до тех пор, пока ослепленный и оглушенный градом ударов Откосов не свалился в кусты.

Ванька бросился за ним, но получил коварный удар между ног, и онемел: его словно сковало всего от странной невыносимой боли.

Воспользовавшись этим, Откосов вылез из кустов и стал избивать его. Беспощадно.

Проходившие мимо парни оттащили Откосова за шиворот, невзирая на Чистиля и его компанию. Один из них отвесил Откосову оплеуху:

– Между ног западло бить, когда один на один вышел. Ясно, сявка? Мы видели, тот Славик победил. А щас кыш по хазам!..

Парни были явно из блатных, и Чистиль уважительно выслушал наставление старших, не прекословя.

После всего этого Ванька с Борисом горделиво шли к выходу из горсада вслед за блатарями, а сзади них двигалась молчаливая кодла во главе с Чистилем, неудовлетворенным исходом дела.

Ванька был в эйфории и не ощущал угрозы, но Борис нет-нет да и оглянется, не нагоняют ли их шедшие сзади?..

Попрощавшись с Борисом возле его дома, Ванька торопливо пошел по уже пустынной Комсомольской улице и свернул за угол на Кировскую.

Стало совсем темно и как-то тревожно на душе. Сзади послышались осторожные шаги, словно кто-то нагонял его и Ванька оглянулся:

Увидев Откосова, он приготовился к продолжению схватки, уж с ним-то одним он справится.

Ванька бросился навстречу недругу и снова опередил его: изо всех сил стал бить кулаками опешившего от такого натиска соседа, как вдруг сзади его схватили за шею и потянули назад; у Ваньки перехватило дыхание, и в тот же миг оправившийся Откосов нанес ему несколько сильных ударов по лицу – звезды брызнули из Ванькиных глаз и он упал, защищаясь руками от посыпавшихся на него пинков.

– Ладно, бляха-муха. Хватит с него, – послышался знакомый голос и во второй фигуре Ванька признал Вовку Косырева. Так вот кто напал на него сзади. Как это он сразу не догадался?

Откосов еще пинул его пару раз и приятели подались домой:

«Будет знать, хмырь болотный, с кем дело имеет. Воображала несчастный, боксера из себя строит», – донеслось до Ваньки уже издали.

Поднявшись, он отряхнулся и поплелся вслед за ними к своему дому.

Весь побитый, но не сломленный духом, он шел и вспоминал первый в своей жизни танец: пред ним снова мерцали необыкновенные глаза красивой девушки, и он плыл с ней в танце, замирая от неизведанных доселе чувств восторга и блаженства, ощущая в своих руках ее гибкое, трепетное, теплое тело…

Борис выкатил из сарайчика новый мотороллер «Вятку» и с чувством превосходства глянул на друга, завистливо глазевшего на чудо современной техники, рядом с которой одноместный мотоцикл «КА-125» соседа по подъезду Лешки Некрасова, казался устаревшим драндулетом.

Сам Лешка никак не мог завести свой мотоцикл и, отчаявшись вконец, плюнул с досады, посматривая на мотороллер соседа.

– Вот, в рассрочку взял на год. 320 рэ стоит, – Борис любовно протер тряпкой сверкающие бока машины и, проверив бензобак, захлопнул сиденья на место.

– Ты что, на разряд сдал? – охрипшим от волнения голосом вопросил Ванька, изучая мотороллер друга уже вплотную, руками.

– Сдал. Знаешь, сколько я на конвейере зашибать буду? 120 рэ, не меньше. Коллектив у нас будь здоровчик, одни девчата, да женщины. И работа интересная, только не зевай, иначе завал будет.

– Как это завал, какой? – не понял Ванька, и Борис снисходительно пояснил своему никчемному товарищу:

– Лента конвейера непрерывно заготовки подает, я на затяжке работаю, а там сила мужская нужна. Не успел если заготовку обработать, складываешь возле себя. Следующая – тут как тут. К концу смены завал образуется. После работы приходится оставаться, доделывать. Некоторые бабенки не успевают, силенок-то у них маловато, вот и корпеют до конца.

Ванька ничего не понял, но слушал внимательно.

– Приходи к нам на фабрику. Поработаешь, сам все поймешь. Тебя вон мамаша учиться заставляет, а ты сначала потрудись в коллективе, рабочим человеком стань. Учиться и вечером можно, если охота. Садись, поехали, – Борис завел мотороллер и подождал, пока Ванька не пристроился на сиденье сзади него.

– Держись крепче, прокачу с ветерком! – он крутнул ручку газа и мотор взвыл, зарокотал, мотороллер дернулся и покатил по дорожке, вызвав радостные крики детворы и неодобрение старух на лавочке.

Лешка Некрасов завистливо поглядел вслед уехавшим, и с новой энергией принялся за ремонт своей старенькой мотоциклетки.

Они быстро миновали город, проехали Ямскую и, промчавшись через автомост, выехали на шоссе и понеслись мимо Чуварлейского бора.

Борис прибавил газу: ветер засвистел в Ванькиных ушах. Мимо проносились деревья, поля, слившись в белесую размытую полосу. Ванька зримо чувствовал, как Борькина рука до отказа выворачивает ручку газа.

«Вятка» неслась вперед, мотор стенал и пел, точно в упоении от развитой скорости. Сбросив газ, Борис развернулся, и они поехали обратно, в город, затем по направлению к Восточной улице:

– Вот здорово, мне бы так! – прокричал Ванька другу.

– Устраивайся на работу, тоже купишь.

– Мать, ни в какую, я уже просил.

– Давай-давай, зубри. Может, в институт после школы поступишь, человеком станешь. А я уже сейчас человек. Зарабатываю.

Друзья выехали на Восточную улицу, и мотороллер понесся по ней, словно норовистый конь…

Возле богатого нарядного дома стояла парочка: красивая девушка разговаривала с парнем интеллигентного вида. Оглянувшись на притормозивший рядом с ними мотороллер, девушка увидела Бориса и нахмурилась. Ей явно неприятна была эта встреча.

Парень недоуменно пожал плечами, и парочка удалилась.

Борис ударил по газам, и друзья пронеслись мимо парочки с ревом мотора и грозными криками, выехали на Ленинскую улицу, и только тогда Борис сбросил газ. Они покатили к дому.

– Это Марина, та самая? – снова прокричал Ванька другу. – Где это ты с ней познакомился? Без меня, главное. Так друзья не поступают.

– Места надо знать, – самодовольно хохотнул друг. – Ничего, вечером смотаемся туда на прогулку, – отвечал он, выруливая мимо кинотеатра «АРС» к своему дому.

– Познакомишься с ее подругой, Зинкой зовут. А с очкариком тем разберемся, сам увидишь.

Из внезапно оживших горсадовских динамиков, словно по заказу, раздалась песня в исполнении Джорджи Марьяновича:

«Марина, Марина, Марина…»

– Коля Мохов, – представился коренастый парень с мрачными глазами и крепко, словно тисками, сжал Ванькину руку.

Ванька одобрительно глянул на Бориса и тот самоуверенно ухмыльнулся, затем троица целеустремленно подалась в сторону предполагаемой встречи с девушками на Восточной улице…

Случилось, как и ожидалось: подруги сидели на крыльце и улыбались тому самому очкарику, которого так невзлюбил Борис. Когда ребята приблизились, улыбки растаяли на лицах девушек, очкарик насторожился.

Наступило гнетущее молчание, прерванное Борисом.

– Зина, я хотел познакомить тебя с моим другом, Иваном, – указал он на Ваньку, и Зина вежливо кивнула в ответ.

– Марина, может, в горсад прошвырнемся, погуляем? – продолжал Борис и искоса глянул на соперника. Хотя он ясно видел, что его появлению здесь не рады, тем не менее, отступать не собирался.

Марина молча отказала, и девушки собрались уходить, сопровождаемые своим парнем в очках, но тут на авансцену выступил молчавший до поры Коля Мохов и Ванька понял, для чего его пригласил друг Борис.

– Кажется, нас здесь не уважают, – мрачно усмехнулся Коля и, подхватив очкарика под руку, повлек его в сторону от девушек, хотя тот и пытался сопротивляться, но бесполезно.

– Пойдем, не упрямься, хужее будет. Поговорим в сторонке, как мужчины. Чего перетрухал, чувачок?..

Не трогайте его, хулиганье! – попыталась вступиться за очкарика Марина, но голос ее прозвучал на тихой вечерней улице, как глас вопиющего в пустыне. Зина промолчала, она просто была напугана.

Борис подскочил к очкарику и ударил в ухо: очки соскочили и упали на землю. Тогда он стал избивать парня, но тот ловко увертывался от неумелых ударов, не отвечая.

Ваньке не нравилась эта экзекуция, но что делать, раз друг позвал.

И тут снова выступил на авансцену Коля Мохов. Уже не улыбаясь, он сильно ударил парня кулаком по горлу, и тот упал, захрипев.

– Еще раз придешь сюда, убьем, – наклонившись над ним, веско изрек опытный боец и пошел прочь, сопровождаемый пораженными его мастерством друзьями.

Оглянувшись, Ванька увидел причитающих над поверженным ниц очкариком девушек: в душе его жалость перемежалась с чувством стыда и неприязни к происшедшему, и он как-то по-новому, отстраненно взглянул на горделиво шагающего рядом с Колей Моховым Бориса.

И подумалось ему: «А настоящие ли они друзья с Борисом, как, например, с Васькой? Или просто так, приятели?..»

Под рев заводского и фабричного гудков отец с сыном наспех оделись, позавтракали и собрались уходить на работу, засунув свертки с обедом в карманы своих пиджаков.

– Ну, пока, трудягам опаздывать не положено, – пошутил на прощанье отец и, чмокнув жену в щеку, вышел из дома вслед за сыном.

Она посмотрела в окно, как они торопливо шли по улице, и одобрительно покачала головой, обращаясь к проснувшемуся младшенькому:

– Наши работнички ушли, пора и нам собираться. Отведу тебя к бабушке, Вовик, и тоже на работу пойду.

– Не хочу к бабуске, хочу на работу, – закапризничал, было Вовик, но у матери не забалуешься, и он послушно одевался, слушая ее: