Текст книги "Первый удар (сборник)"

Средства

Воздушная обстановка на юго-восточном участке 18 августа была такова:

В 16 ч. 57 м. 18 августа пограничные посты ВНОС обнаружили приближение противника.

В 17 ч. первые германские самолеты перелетели границу СССР.

В 17 ч. 01 м. начался воздушный бой.

В 17 ч. 30 м. последний неприятельский самолет первой волны покинул пределы Союза.

В 17 ч. 34 м. советские истребители прорвали охранение противника и вошли в его расположение. Подавив авиацию ПВО, они провели в пределы противника соединения легких бомбардировщиков и штурмовиков, предназначенные для уничтожения аэродромов сосредоточения германской авиации юго-западного фронта.

В 18 ч. 20 м. после тщательной высотной разведки, донесшей свои наблюдения с расстояния свыше двухсот километров из тыла противника, вылетели первые соединения тяжелой советской авиации, предназначенные для бомбардирования транспортных магистралей и узлов прифронтовой полосы, занятой немецкими войсками, – Тарнополя, Львова, Ровно, Сарн и Ковеля.

К 19 часам, времени вылета первых штурмовых частей Дорохова, было уже получено радио о том, что железнодорожный узел Львова, забитый германскими воинскими составами, объят огнем от советских бомб. Одновременно пришли сообщения и о первых серьезных жертвах с нашей стороны: возвращение бомбардировочной группы, подвергшей бомбардировке Львов, было отрезано вражескими истребителями. Пробиваясь в свое расположение, группа понесла тяжелые потери.

Об обстановке на земле и действиях наземных частей Красной армии сведений в штабе эскадры пока не было. Конечной целью всех боевых операций воздушных сил было облегчение наземным войскам перехода границы, но судить о чем-либо за несколько часов, истекших со времени нападения немцев, было трудно. Скоротечность воздушных операций не определяла темпов действий на земле. Они развивались неизмеримо медленней. Но это вовсе не значило, что воздушные силы сами по себе, изолированно от армии, могут решить основные задачи навязанной Советскому Союзу войны. В этом очень хорошо отдавали себе отчет все командиры эскадры. Меньше всего они думали о том, что могут самостоятельно решить судьбу войны, как бы важны и успешны ни были их операции.

В 19 часов поднялись первые штурмовики эскадры Дорохова. Летя лощинами, долинами рек, прогалинами в лесах, иногда на высоте не более десяти – двенадцати метров, – штурмовики до последней минуты сохранили скрытность своего движения. Все внимание противовоздушной обороны противника сосредоточилось на легких бомбардировщиках, двигавшихся с десятиминутным интервалом за штурмовиками на высоте около шести тысяч метров. Когда легкие бомбардировщики только еще входили в зону действия зенитных батарей противника, аэродромы его истребительной авиации подверглись стремительной атаке штурмовиков. В то же время разведывательная часть дальнего рейда под командой полковника Старуна на большой высоте проникла в тыл противника, перелетев границу в районе Киликиев – Корец.

Армейская истребительная авиация противника, расположенная в этом районе, получила задание от командования по подготовке операции для своих бомбардировщиков, намеревавшихся лететь на советские железнодорожные узлы. Вылет немцев был назначен на сорок минут позже того времени, когда они были застигнуты на земле советскими штурмовиками.

Первые штурмовики, идущие на бреющем полете, оставаясь неуязвимыми для зенитной артиллерии, забросали аэродромы в Сусне и Погореловке фугасными бомбами замедленного действия. Взрыватели бомб устанавливались с таким расчетом, чтобы разрывы происходили в сроки от минуты до часа и даже до двух. На все время действия этих бомб летное поле было недоступно для восстановления повреждений, произведенных разрывами.

Следующей очереди штурмовиков пришлось уже труднее. Пришедшие в себя аэродромные команды бросились к зенитным пулеметам. Штурмовиков встретили огнем. Они должны были пустить в ход дымовую завесу. Хотя завеса затрудняла их собственную работу по бомбежке аэродромов, но зато парализовала пулеметчиков на земле. Кроме того, устойчивые острова дыма создали очень хорошо видимую цель для идущих за штурмовиками легкобомбардировочных частей. Ангары противника подверглись бомбардировке зажигательными бомбами. Процент поражения был вполне удовлетворительным, несмотря на хорошую работу ПВО противника. Свыше пятидесяти процентов его новеньких двухпушечных истребителей были уничтожены на земле, прежде чем успели подняться в воздух.

Летный состав вражеских частей, подвергшихся атаке, проявил упорство. Офицеры бросались к машинам, невзирая на разрывы бомб и пулеметный огонь штурмовиков. Они вытаскивали самолеты из горящих ангаров. Истребители совершали разбег по изрытому воронками полю навстречу непроглядной стене дымовой завесы и непрерывным блескам разрывов. Многие тут же опрокидывались в воронках, другие подлетали, вскинутые разрывом бомб, и падали грудой горящих обломков. Сквозь муть дымовой завесы там и сям были видны пылающие истребители, пораженные зажигательными пулями. И все-таки некоторым офицерам удалось взлететь. С мужеством слепого отчаяния и злобы, не соблюдая уже никакого плана, вне строя, они вступали в одиночный бой с советскими самолетами. Но эта храбрость послужила лишь во вред их собственной обороне. Их разрозненные усилия не могли быть серьезным препятствием работе советских самолетов и только заставили прекратить огонь их же собственную зенитную артиллерию и пулеметы.

Через двадцать минут после появления первого штурмовика над зоной расположения истребительных аэродромов противника показались главные силы Дорохова. Эшелонирование наших сил было рассчитано таким образом, чтобы колонны Дорохова имели возможность пройти над аэродромами истребителей, прежде чем немцы успеют оправиться от удара, нанесенного нашей предварительной атакой. Даже если бы советской авиации не удалось, в буквальном смысле слова, закупорить немецкие аэродромы, в их работе должен был создаться интервал, позволяющий Дорохову миновать опасную зону.

Расчеты нашего командования оправдались. Несмотря на выдержку летчиков противника, готовых тотчас после окончания атаки идти в полет, наземная служба оказалась неспособной обеспечить им вылет. И прежде всего не могли быть так быстро введены в строй материальные резервы, чтобы восполнить убыль сгоревших и поврежденных самолетов. Летчикам попросту не на чем было подняться в воздух. Первые же часы боевой обстановки со всей реальностью выявили социальные недостатки неприятельской армии, прикрытые в мирное время жестокой дисциплиной. Не следует забывать, что вспомогательный технический персонал такого рода войск, как авиация, – механики, мотористы, оружейные мастера, радисты, электрики и десятки других, маленьких специалистов, на труде которых зиждется техническая готовность боевого самолета, – были солдаты. Солдатские кадры авиации пополнялись из рядов индустриальных рабочих, главным образом металлистов.

Если немецкие офицеры стремились поскорее подняться в воздух для борьбы с советскими самолетами, то у солдат на этот счет было свое мнение. Они проявляли значительно меньшее рвение. Пока грохотали на аэродроме бомбы с замедлителями, сброшенные советскими самолетами, солдаты предпочитали отсиживаться в убежищах. Работа на аэродромах шла более вяло, чем того требовали обстоятельства. Первые же разрывы советских бомб подтвердили со всей очевидностью тяжелый для германского командования недостаток технических войск. Слишком многое зависело от людей, обладающих умелыми и грубыми руками, слишком многое господа офицеры не умели делать сами. Если в пехоте солдат, попавший в бой, под страхом наведенных на него с тыла пулеметов полевой жандармерии, волей-неволей должен идти вперед, стрелять, колоть и умирать за тех, кому он хотел бы всадить в живот свой штык, то здесь, в авиации, где нужны прежде всего умелые руки ремесленника и сметка мастерового, пулеметом не поможешь. Увы, это было слишком ясно и самим офицерам, беспомощно метавшимся по аэродрому в поисках исправных самолетов. Таких самолетов были единицы. Они были бессильны помешать хотя бы одной эскадрилье дороховской эскадры следовать по своему пути.

К 20 часам замыкающие части Дорохова проследовали над зоной истребительной авиации противника. Растянувшись по фронту почти на десять километров, эшелонированные до пятнадцати километров в глубину, группы эскадры шли на высоте семи тысяч метров. Эта высота не была предельной для самолетов СБД, входивших в состав главных сил эскадры Дорохова. Конструкция их имела некоторые принципиальные отличия от схемы бомбардировщиков, установившейся к тому времени в воздушных силах Европы и Америки.

Главной отличительной чертой самолета СБД являлось применение на нем паротурбинной силовой установки.

К тому времени восемьдесят процентов всех авиационных средств мира были снабжены бензиновыми двигателями обычного четырехтактного цикла. Лишь четырнадцать процентов имели на борту нефтяные двигатели дизельного или полудизельного типа с зажиганием от свечи или самовоспламенением смеси. Из этих четырнадцати процентов одиннадцать принадлежали немцам и два американцам. В Третьей империи с наибольшим упорством проводились опыты создания авиационного дизеля. Нельзя сказать, чтобы только эта страна нуждалась в освобождении своего воздушного флота от «бензиновой зависимости». Почти в таком же положении была Франция, не имевшая своей нефти, Италия и другие страны. Но никто так не боролся за эмансипацию военных воздушных сил и за снабжение их двигателем, способным работать на грубых сортах топлива, как немцы. Эта борьба развивалась сначала по линии освоения тяжелых погонов нефти. Затем желудок мотора стал приспосабливаться к поглощению жидких синтетических топлив.

Настоятельная необходимость экономии горючего диктовалась катастрофическим, с военной точки зрения, положением Германии в отношении нефти. Германии нужно было во время войны иметь 18 миллионов тонн жидкого горючего в год. Ввоз нефти из Румынии был невелик. Сама Германия производила всего около 2 миллионов тонн жидкого топлива. Командование потребовало от химической промышленности покрытия дефицита производством бензина из каменного угля. Но для этого понадобилось бы истребить на перегонку 65 миллионов тонн антрацита, т. е. половину всего, что имела Германия в целом; 50 % угля пришлось бы изъять из хозяйственного оборота страны или восполнить иными видами топлива. Это было не под силу германскому хозяйству. Опыты добывания бензина из бурых углей показали, что их нужно для этого втрое больше, чем антрацита. Для добывания этого сырья пришлось бы спустить в шахты 500 тысяч новых углекопов, – 15 армейских корпусов! Этого Германия тоже не могла сделать. Пришлось идти по пути лихорадочного накапливания импортной нефти.

С другой стороны, велись усиленные работы по созданию взрывных двигателей, способных работать на беззольной каменноугольной пыли.

Процесс освобождения от бензинового мотора ко времени открытия военных действий был закончен в германской тяжелой авиации. Наиболее прожорливые типы самолетов – бомбардировщики – были переведены на синтетическое горючее, могущее поставляться химической промышленностью преимущественно за счет внутренних сырьевых ресурсов. Если считать верными данные германского командования о том, что к началу войны в рядах его бомбардировочной авиации находилось всего 2400 машин с суммарной мощностью моторов в 7 200 000 л. с., то каждый час полета бомбардировщиков отнимал бы из мобилизационных запасов империи 1440 тонн нефти. А так как средняя суточная работа бомбардировщиков в первые дни этой войны достигла небывалой цифры в 9 часов, 800 цистерн нефти в сутки требовалось одним бомбардировщикам!

Благодаря переводу бомбардировщиков на топливо, не являющееся погонами нефти, запасы последней могли быть использованы для авиации истребительной, требовавшей суточного расхода в 5000 тонн.

По совершенно иной принципиальной линии развития силовой установки тяжелых самолетов пошли советские конструкторы. Группа молодых инженеров удачно использовала централизованную силовую установку на самолете большого тоннажа. Смелый переход на длинные валы передач сделал возможным отказ от установки многих моторов. Можно было перейти к одному двигателю большой мощности и передавать его энергию винтом, отнесенным на любое расстояние в крылья. Это имело значительные аэродинамические и тактические преимущества. Оставалось найти такой двигатель, который при небольшом удельном весе позволил бы сосредоточить высокую мощность и был бы достаточно компактным.

Выходом явилась паровая турбина. Отдача ее росла за счет повышения оборотов. Критическое число, лимитированное прочностью материалов с применением так называемых агатовых сталей, выросло необычайно. Возможность отдаления от турбины котла и конденсатора позволила разнести всю установку по самолету так, что его лоб[8]8
  Лоб самолета измеряется площадью его наибольшего поперечного сечения. Чем больше лоб, тем больше сопротивление воздуха (лобовое сопротивление).


[Закрыть] определялся лишь габаритами человека и вооружения.

Кроме этих, если можно так выразиться, «аэродинамических» преимуществ турбины, она открыла перед самолетом и совершенно новые высотные перспективы: отпадала проблема поддержания в камере сгорания двигателя некоторого минимального давления, могущего сохранить ему расчетную мощность. Необходимость наддува и производящих его сложных, двух– и трехступенчатых нагнетателей отпадала. Двигатель перестал «задыхаться». Интенсивность генерации пара была сделана постоянной, не зависящей от высоты и скоростного режима полета.

Это принципиальное изменение в двигательном хозяйстве самолета позволило пересмотреть и его конструктивную схему.

Последним, очень важным преимуществом паровой установки являлась возможность использования в топке тяжелого нефтяного топлива повышенной теплотворной способности, достигаемой путем прибавления некоторых химических веществ.

О том, какое значение имело применение тяжелого топлива по сравнению с бензином, каким облегчением это являлось для нефтеперегонной промышленности, можно судить по тому, что трудоемкость нового топлива как продукта производства относится к трудоемкости прежнего авиационного бензина, как 1:3,5.

Боевое значение нового топлива заключалось еще в том, что опасность возгорания при попадании снаряда или пули в баки была сведена к минимуму. А пожар от удара при падении, столь обычное явление в «бензиновой» авиации, был почти исключен.

Самолет СБД благодаря удобному и компактному расположению силового агрегата и движителей[9]9
  Движителем называется приспособление, преобразующее энергию двигателя в движение. У паровоза движителем является ведущее колесо, у трактора – гусеница, у самолета – пропеллер.


[Закрыть] приобретал повышенную боеспособность. Это обусловливалось, с одной стороны, тем, что каждая из огневых точек получила значительно больший обстрел, с другой – присутствием на борту СБД такого мощного источника энергии, как генератор пара. Все манипуляции по перемещению пулеметов и пушек были возложены на сервомоторы, получившие питание от центральной динамо. Благодаря этому все оборудование могло быть пересмотрено. Подверглось реконструкции и артиллерийское вооружение СБД. Калибр пулеметов был доведен до 14 миллиметров, носовая и хвостовая башни получили пушки 55-миллиметрового калибра. Скорострельность пулеметов была доведена до двух тысяч выстрелов в минуту; пушки выбрасывали 700 снарядов в минуту.

Экономичность турбин позволила повысить дальность полета, доведя ее до трех с половиной тысяч километров при бомбовой нагрузке в тысячу двести пятьдесят килограммов.

Даже при этой нагрузке машина сохраняла очень высокую крейсерскую скорость на боевой высоте. При этом посадочная скорость не превышала сорока пяти километров. Это были первые машины в мировой практике с подобным диапазоном скоростей.

Расчетный потолок СБД был равен четырнадцати тысячам метров.

По сравнению с бомбардировщиками прежних типов СБД представляли машины стремительного, ударного действия. Рядом с прежними машинами они были большим шагом вперед. Этим шагом советская авиация была обязана коллективу молодых специалистов, смело сломавших изжившие себя технические традиции.

19 ч. 00 м. – 21 ч. 00 м. 18/VIII

Получив назначение к командиру эскадры для связи, капитан Косых рассчитывал иметь много свободного времени и проследить за ходом всей операции. Он не учел того, что впервые, в действительной боевой обстановке, шестьсот шестьдесят бомбардировщиков с приданными им шестьюдесятью самолетами разведки, то есть в общем семьсот двадцать машин, – пойдут под командой одного человека в общий рейд. В разных точках, группах, колоннах этой эскадры могли возникнуть положения, требующие неоднократных перестроений, эволюции перемены курсов. Если флагман не будет знать обо всех этих изменениях, то в конце концов может получиться путаница, разобраться в которой будет невозможно.

Перед Косых была целая серия планшетов с нанесенными на них схемами соединений. В его распоряжение был предоставлен отвод от приемника флагманской радиостанции. Он должен был отцеживать из донесений то, что относится к изменению порядков и строев в колоннах, и немедленно передавать эти сведения в пост управления флагмана.

Эта обязанность, вопреки ожиданиям Косых, почти не оставляла ему времени на то, чтобы изредка воспользоваться имеющейся в полу оптической зрительной трубой, сильные линзы которой давали возможность видеть на земле ряд деталей, несмотря на высоту в семь тысяч метров.

Общий характер местности, над которой летели колонны эскадры, пока мало чем отличался от хорошо знакомого Косых украинского ландшафта. Но сильная оптика позволяла определить разницу в обстановке. После сплошных колхозных массивов бросалась в глаза мозаичная раздробленность полей. Желтые квадраты яровых беспорядочно перемешались с косыми, уродливыми клинышками распаханных озимей.

Большинство рабочих поселков в индустриальных районах представляли собой серые пятна убогих хибарок, беспорядочно облепивших площадки заводов.

Время от времени среди лоскутных крестьянских полей в объектив трубы входили более крупные пятна. Где-нибудь на опушке рощи или на холме у реки можно было различить белое пятнышко помещичьей усадьбы.

Сознание, что халупы нищих деревень и хибарки рабочих поселков набиты людьми, с жадностью и надеждой следящими за советскими самолетами, наполняло Косых чувством острого любопытства. Совершенно забывалось, что внизу имеются, вероятно, зенитные батареи, аэродромы, истребители. А когда эта мысль приходила на память, становилась странной, почти непонятной, легкость, с какой колонны вот уже целый час движутся над территорией Польши. После прорыва сквозь зону истребительной авиации им не оказывалось никакого сопротивления. Эскадра без боя проникла уже почти на триста километров в глубь чужой страны.

Несмотря на подозрительность подобной инертности противника, главные силы эскадры могли двигаться совершенно спокойно. Разведка шла впереди веером, выдвинутым на пятьдесят километров. Разведчики летели патрулями на высоте от семи до восьми с половиной тысяч метров. Они оставались почти невидимыми и неслышными. Еще несколько лет тому назад они были бы на такой высоте совершенно слепы и, следовательно, бесполезны. Но применение мощной оптики в соединении с автоматически работающими фотоаппаратами позволяло теперь вести самое действенное наблюдение пересекаемой местности. Постановка разведывательной работы в дальних рейдах была совершенно новой. По новому наставлению «разведки сопровождения дальнего рейда», на обязанности летчика-наблюдателя лежало, главным образом, наблюдение за окружающим воздушным пространством. При современных скоростях появление в воздухе истребителей или аэростатов заграждения могло быть обнаружено лишь при постоянном и внимательном наблюдении за воздухом. Та же большая скорость наряду с большою высотой полета делала визуальное наблюдение земли очень трудным. Человеческий глаз, даже вооруженный лучшей оптикой, уже не мог фиксировать предметы с точностью, какая требовалась разведчику, чтобы раскрыть местность.

Для наблюдения местности с большой высоты на большой скорости на борту советских самолетов-разведчиков имелся прибор, созданный соединенными усилиями советских радиотехников, оптиков и химиков. Это был сложный агрегат из фотосъемочного, лабораторного, демонстрационного и радиобильдаппаратов.

Интересной деталью этой установки было применение новых цветочувствительных эмульсий, очень чувствительных к природе фиксируемых красок. Искусственные краски (химические) действовали на эмульсию совершенно иначе, нежели естественные. Изображение получалось резко искаженным по цвету и сразу бросалось в глаза наблюдателю. Это давало возможность быстро обнаруживать всякого рода искусственные сооружения и маски.

Главным затруднением на пути конструкторов этого фотографического «наблюдателя» было преодоление времени в фотохимических процессах. Но они справились и с этим. Через восемьдесят две секунды после спуска затвора фотокамеры позитив уже проектировался на экран.

Выдвинутый вперед веер из нескольких десятков ВРД[10]10
  ВРД – обозначение высотного разведчика дальнего рейда (тип, состоявший на вооружении в части, которой командовал Старун).


[Закрыть] позволял главным силам эскадры двигаться совершенно уверенно, зная, что всякий сюрприз со стороны противника будет обнаружен разведкой.

Разведчики шли по три, придерживаясь максимальной высоты, какую допускала облачность. Циррусы[11]11
  Перистые облака.


[Закрыть] плыли разорванными клиньями: разведчики старались держаться немного ниже, чтобы облака не портили видимости.

Разведывательный веер вел полковник Старун. Он летел в замке своего передового патруля, непрерывно поддерживая радиосвязь с флагманской машиной. Старый, осторожный летчик, опытный и внимательный разведчик, он, не отрываясь, слушал эфир и был готов принять сообщение любого из двадцати патрулей своей части. То, что до сих пор, за час полета над расположением противника, ни один из самолетов не донес о чем-либо подозрительном, заставляло полковника беспокоиться.

Равнина сменилась пологими холмами, покрытыми мелким кустарником. Контрольная фотолента по-прежнему не показывала никаких признаков аэродромов, зенитной артиллерии, ни единого намека на искусственную маскировку. Старун знал, что до внешней зоны сопротивления ПВО Варшавы еще далеко, но он никогда не предполагал, что противник так хладнокровно подпустит к ней большевиков, не попытавшись даже сбить их с маршрута. Подобная выдержка со стороны противника была неожиданной. Он хочет подпустить эскадру к самому узлу своего сопротивления? Тем хуже для него: большевики вовсе не собираются идти к польской столице и скоро лягут на новый курс. Тогда будет уже поздно привлекать к борьбе воздушные силы активной обороны польской столицы. Они не успеют даже вступить в соприкосновение с эскадрой Дорохова.

– Ну что ж, тем лучше, тем лучше для нас. Тем лучше… – запел он по старой привычке, зная, что никто не услышит его голоса, которого он так стыдился на земле. Здесь его не попрекнут плохим слухом.

– Тем хуже для… – завел он было новую руладу, но оборвал на полуслове: головной самолет идущего впереди патруля вдруг стремительно повернулся вокруг вертикальной оси.

Прежде чем Старун успел проанализировать это движение, правая несущая поверхность переднего самолета отвалилась и стала падать. Корпус со вторым крылом, совершив еще несколько беспорядочных движений, пошел вниз. В следующее мгновение от падающей машины отделились два человека и, пролетев несколько десятков метров, раскрыли парашюты. Летчик его собственной машины, следуя движениям идущих впереди машин головного звена, круто взял на себя. ВРД, взвыв моторами, свечой полез в облако. В тот момент, когда Старун отметил прыжок второго парашютиста, в наушниках его зазвучал голос: «Старун, Старун, говорит ВРД-2, говорит ВРД-2». Это звал его по радиотелефону аварийный разведчик. Третий из его экипажа остался в падающей машине, чтобы донести: «По-видимому, напоролись на трос заграждения, говорит ВРД-2, слышите?» Старун поспешно сказал в микрофон: «ВРД-2, ВРД-2, прыгайте, прыгайте, я вас видел, донесение принял, донесение принял. Старун».

Рефлекторным движением пальцы переключили радио на передачу телеграфом и стали посылать в эфир позывные:

«Волна… волна… волна…» А глаза не могли оторваться от исчезающей в синеватой дымке у земли аварийной машины: успел ли выскочить последний? Кто был этот смельчак, в котором сознание долга преодолело ужас падения в штопорящей машине, обреченной на верную гибель? Летчик, наблюдатель или радист? Он даже не сообщил своего имени.

Самолет Старуна, пробив облака, вышел под чистое небо. Невероятной чистоты купол открылся над ним. Безмерная яркость света, не затененного ни единым облачком, ни малейшей туманностью. Под самолетом клубились безграничным морем облака. Казалось, что они находятся в непрерывном движении, точно гонимые ветром волны мыльной пены, заполнившей целый океан без берегов, даже без горизонта. Длинной вереницей, как поплавки на поверхности бурливого прибоя, то появлялись, то снова тонули аэростаты заграждения. Погибший разведчик не ошибся: десятки серебристых баллонов тянулись непрерывной чередой с севера на юг.

В наушниках послышалось кряхтенье, потом отчетливый голос: «Волна слушает, волна слушает». Отозвалась рация флагмана. Старун сообщил об аэростатах. Чтобы точно установить начало и конец барража[12]12
  Барраж – заграждение.


[Закрыть], нырнул под облака. Северный конец барража начинался у Верещины и тянулся к Лечне, уходя дальше на юг. По-видимому, это было одно из звеньев пассивной ПВО железнодорожного узла Люблина. Старун донес об этом флагману и, сопровождаемый несколькими патрулями своих ВРД, снова пробил облака. Аэростаты по-прежнему качались в пенистом море. Старун приказал атаковать аэростаты. Воспламененные зажигательными ракетами, несколько баллонов взорвались ярко-голубым пламенем. Утратив часть своей опоры, барраж осел, увлекая своею тяжестью оставшиеся аэростаты. Они были теперь видны и под облаками. Этого достаточно.

Старун не мог задерживаться для полного уничтожения барража. Хотя подвешенных к аэростатам тросов и не было видно, они уже не представляли опасности и не могли явиться ловушкой для самолетов Дорохова.

Флагман изменил направление полета главных сил. Вся масса самолетов, следуя приказу флагмана, выполнила поворот. Барраж был обойден с севера. Аэростаты могли теперь сколько угодно болтаться под облаками.

На смену холмам, покрытым редкой порослью, пришел лесной массив, простирающийся вдаль огромным черным пятном. Среди темных масс деревьев изредка белели помещичьи усадьбы.

В наушниках капитана Косых послышались позывные флагманской рации. Четким попискиванием кто-то звал:

«Волна, волна, волна»… Косых оторвался от зрительной трубы. В наушнике запищало: «Говорит Роба, говорит Роба». Косых даже не заглянул в код – эти позывные он знал хорошо: его родная часть. Капитан невольно посмотрел в ту сторону, где должны были быть его самолеты. Они летели на крайнем левом фланге первой колонны. Не меньше пяти километров отделяли его часть от флагмана. Косых и Сафар не могли бы найти друг друга в небе, даже если бы промежуток между ними не был занят несколькими десятками рябоватых пятен, похожих на стаи мальков в светлом пруду. Эти пятна казались Сафару неподвижными, потому что двигались с той же скоростью, что и его собственная машина. Только когда его самолет испытывал качку, пятна эти то уходили под крыло и пропадали на фоне земли, то резко проектировались на облачном небе.

Сафар спокойно вел машину по заданному курсу. Переключив управление на автопилот[13]13
  Автопилот – приспособление, позволяющее самолету сохранять заданное направление полета и устойчивость без участия летчика.


[Закрыть], он лишь изредка поглядывал на картушку[14]14
  Картушка – диск компаса с нанесенными на него делениями.


[Закрыть], – не сошла ли курсовая черта с нужного румба.

Во время полетов Сафар испытывал чувство удовлетворения, почти радости. Источником ее была такая же уверенность в себе, какую он испытывал, купаясь в море. Сафару не нужно было прилагать никаких усилий для того, чтобы держаться на поверхности. Казалось, пожелай он утонуть, и то вода не пустит вниз. Такое же чувство было и теперь.

Но в воздухе оно пришло не сразу. Прежде, когда он летал на большом корабле, этого чувства не было. Самолет был посторонним телом, большим механизмом, который он, Сафар, заставлял держаться в воздухе. Не покидала мысль, что нужно быть начеку: внизу земля с никогда не изменяющей ей силой притяжения.

А когда Сафар перешел на СБД, это чувство исчезло. Пропала мысль о том, что машина «тяжелее воздуха». Послушность машины физиологически, до радостной уверенности в собственных мускулах, возбуждала Сафара. Он не летел, а спокойно плыл в упругой воздушной среде.

Немного ниже и впереди Сафар все время видел машину товарища с ясной двойкой на фюзеляже. Если бы не крылья, она была бы похожа на большого уснувшего сазана, лениво, без движения плывущего по течению медленной реки. Только смешная у сазана спина: через колпак, прикрывающий среднюю часть фюзеляжа, видны движущиеся головы людей.

Внизу, под двойкой, становилось темней. Гуще делался большой лес. Сафар с интересом склонился к трубе. Сафару казалось, что он слышит щебетанье птиц, чует запах влажной тени, лежащей под сомкнутыми вершинами деревьев. Ему даже захотелось в этот лес. Он давно не видел такой массы зелени. Он отвык от нее в степных просторах Украины.

Если бы Сафар мог спуститься на землю, он убедился бы, что лес действительно велик. Вершины деревьев сходились, закрывая землю. В их душистой августовской тени было сумеречно и пахло прелым листом. Даже птицы, о которых думал там наверху Сафар, действительно щебетали в ветвях. Но вот вдруг целая стая их, снявшись с дерева, испуганно метнулась в сторону. Даже здесь, на земле, нужно было очень внимательно приглядеться, чтобы понять причину испуга птиц: зеленая масса листвы двинулась и стала медленно вращаться. Вращалась крона, ствол, целая площадка изрезанной корнями земли двигалась вместе с деревом. Оно было только маской, живою, тщательно поддерживаемой маской зенитного орудия, приютившегося в прохладной тени. Медленно, методически вращалось орудие, следя стволом за невидимыми простым глазом самолетами Дорохова.

Если бы теперь посмотреть на этот большой спокойный лес сверху, можно было бы увидеть много таких вращающихся деревьев. Под каждым из них скрывалась зенитка. У каждого орудия молча, застыв в напряженном ожидании, стояла прислуга. Наводчики с наушниками на головах торопливо вращали маховички горизонтальной и вертикальной наводки. Приказания приходили с поста командира батареи, откуда велось наблюдение за движением колонн.

В контрольной трубе командира батареи разбросанная по небу россыпь самолетов-мальков превращалась в машины. Можно было отчетливо разобрать их очертания и даже определить тип машины.