Текст книги "Первый удар (сборник)"

Четыре минуты

В бетонном подземелье, на глубине двадцати пяти метров, стоял нестерпимый шум. В первый момент нельзя было даже определить его природу, так он был силен. Лишь привыкнув, ухо выделяло царящий надо всем рев авиационных моторов. Выстроившиеся под ослепительными лампами истребители сверкали дисками вращающихся пропеллеров. Выше и где-то в задней части подземелья могучими голосами выли вентиляторы. Гонимые вихрем пропеллеров, засасываемые широкими раструбами вентиляторов, струи выхлопных газов синим стремительным потоком неслись под сводами.

Казалось, люди в самолетах и у механизмов не замечали этого адского шума и вихря. Их глаза были устремлены на офицера, сидящего в стеклянной будке у стены. Перед офицером белел щит управления. Голова офицера была закрыта толстым звуконепроницаемым шлемом с телефонными трубками на ушах. Он один слышал голос из центрального поста. Повинуясь этому голосу, он нажал кнопку. На белой доске загорелась яркая надпись «приготовиться». Такие же надписи вспыхнули в разных концах подземелья. Летчики скосили глаза на свои контрольные приборы. Нажим другой кнопки, – и экран перед офицером посветлел. В нем отразилось вечернее небо, зады деревни с ее огородами, стандартными кустами малины, чучелами, с глядящими в небо журавлями колодцев.

Реагируя на новый телефонный приказ, офицер нажал другую кнопку. К общему шуму примешался могучий гул. Заработали мощные электромоторы, приводящие в движение покрытие подземного ангара. Потолок стал плавно отходить. На миг все головы поднялись к ясному, позолоченному закатом небу. Тяжелое плетение стальных ферм отходило, все больше неба, больше света. Летчики, как по команде, опустили очки на глаза.

Новая кнопка, рубильник, моторы.

Передняя катапульта со стоящими на ней самолетами быстро и плавно придвинулась к прорези в потолке, поднялась, закрывая собою светлую полосу неба, и выбросила в воздух свою ношу. Взлетели два истребителя, за ними еще два. Воем взмывших истребителей загудели пустые картонные домики. Через двадцать секунд на месте первой катапульты была новая. И с нее четыре машины взвились навстречу одиноко плетущемуся над самой землей советскому самолету.

Его изображение в панораме главного поста делалось все больше, яснее. Он подошел так близко к земле, что истребители не решались его атаковать. Командиру подземной зоны нужно было уже выпускать в воздух все свои самолеты. Они должны были лететь вдогонку за прошедшими стороною главными силами большевиков. А этот дурацкий одинокий самолет грозил смешать карты. Посылать истребители – значило сознательно идти на столкновение вылетающих из-под земли машин с этим безумцем, уничтожать собственную материальную часть, губить своих людей. Надо было задержать вылет своих истребителей из-под земли, пока не собьют большевика. Но командир зоны не мог пожертвовать ни одной минутой, – от своевременного вылета его самолетов зависел исход большой операции. Капитан-лейтенант в бешенстве рвал телефон. Адъютант помчался в лифте наверх, чтобы руководить попыткой снять большевика огнем с земли. Крестьяне в мундирах, припав на колено, посылали в воздух ружейные залпы. Из-под фанерных щитов, изображающих кучи навоза на телегах, засверкали пулеметные очереди.

Сафар подходил к земле. Радиус его правого виража все уменьшался. Стрелка альтиметра быстро склонялась к нулю. Еще хоть несколько минут! Держа одной рукой штурвал, он другою лихорадочно настраивал передатчик. Прошла минута, пока флагман отозвался на позывные и Сафар мог передать ему о том, где он и что делается под ним. Он глазами пытался сосчитать открывающиеся щели подземных аэродромов, но в конце концов просто сообщил: «Очень много. Не успею сосчитать. Постараюсь сделать, чтобы стало меньше».

Он бросил передатчик и вызвал по переговорному штурмана:

– Планирую спиралью. Бросай в щели.

– Есть бросать в щели.

Машина снижалась. Она со свистом неслась над зоной подземных аэродромов. Казалось, она ищет столкновения с поднимающимися истребителями.

Видя в своих экранах самолет, который, как помешанный, кружит в спирали над выходными отверстиями аэродромов, германские командиры прекращали выпуск истребителей. Катапульты замирали. Наступила растерянность. Уже несколько минут ни один из десяти аэродромов не выбрасывал в воздух своих истребителей. Капитан-лейтенант отдал адъютанту приказ:

– Командиру седьмого отряда в одиночку таранить противника.

Но прежде чем адъютант передал приказ по назначению, каземат командира зоны дрогнул от страшного взрыва. Погас свет. Широкая трещина легла поперек стекла панорамы… Медленно, точно в задумчивости, осела стальная труба перископа вместе с бетонным перекрытием. Кучи земли и распыленного бетона рухнули в каземат.

Миша думал, что промахнулся. Первая двухсотпятидесятикилограммовая бомба вместо аэродромных ворот упала прямо в соломенную крышу «кабака».

Сафар не знал, что под этой крышей был мозг всей зоны. Он крикнул в микрофон:

– Михаил, ты комсомолец или шляпа? Если промахнешься еще раз…

Миша и сам знал, что мазать нельзя – осталось три бомбы. Машина неслась впритирку к земле. Предметы на земной поверхности мелькали перед глазами как бешеные. В прицел нельзя было поймать ничего… Штурман рванул бомбосбрасыватель, освобождая следующую бомбу.

Силою взрыва машину подбросило с хвоста так, что Сафар с трудом вытянул ее на себя. Она ушла от земли, едва не задев трубы домов.

Но зато сквозь стекла пола Сафар увидел, как взметнулись вверх огороды. Огромным пауком поднялась из-под земли катапульта. Черный дым и языки пламени скрыли остальное.

Теперь высота была такая, что ее не хватит больше, чем на одно сбрасывание. На следующем самолет воткнется в землю. Сафар приказал:

– Залп двумя бомбами.

И тотчас почувствовал, как мощным потоком машину швырнуло вперед. Все стекла в полу самолета вылетели внутрь рубки.

Кратер вулкана раскрылся под деревней. В него посыпались домики. На воздух поднялись в беспорядке сцепившиеся истребители и грудой рушились обратно. Пламя взвивалось выше, чем шел Сафар.

Бомбы кончились. А там впереди раскрылись новые ворота еще одного подземелья. Дотянуть бы, только бы дотянуть туда! Мысли неслись в голове Сафара быстрей, чем его машина над землей.

«Бомбы все… нет больше бомб… Но есть еще комсомольская птичка и в ней лейтенанты Миша и Гиго. Бери их, Родина, бери, партия, своих сынов!»

Он схватил микрофон:

– Прощай, Миша!

– Гиго, милый Гиго, да здравствует Сталин и великая Родина!

Сафар потянул на себя штурвал. Машина задрала нос. В мозгу вихрем понеслись образы: Косых, Олеся, Гроза… «Сухие у тебя мозги, майор Гроза», – мельком подумал Сафар, и прежде чем задравшаяся машина успела скользнуть, всем своим огромным телом он навалился на штурвал, отжимая его от себя. Самолет повалился на нос. Струя ветра с воем ударила под разбитый козырек колпака, сорвала с Сафара очки и шлем. Сафар с силою дал правую ногу, направляя самолет в зияющую щель аэродромных ворот.

Дробя и ломая стальное плетение ферм, самолет врезался в гущу готовившихся к вылету истребителей. Сразу несколько машин загорелись. Самолет был слишком велик, чтобы исчезнуть под землей. Его хвост торчал из ворот. Веселые языки пламени хлопотливо лизали смятый металл фюзеляжа, поднимаясь к пылающему закатному небу.

21 ч. 00 м. 18/VIII

Из записок фельдмайора Бунка

«Вторые сутки Бурхард живет на никотине. Садясь за машинку или к аппарату прямого провода, я не попадаю пальцами в клавиши. До меня как из-за ватной стены доносится голос Рорбаха, делающего очередной доклад. А он железный, этот Рорбах!..

Генералы сидят друг против друга, подтянутые и настороженные. Бурхард, не спуская глаз с карты, ловит каждое слово начальника штаба. Тот сухо выкладывает:

– …далее в районе третьей армии бомбардировщики пытались проникнуть к нашим перегрузочным пунктам Поморжаны и Стрыя. Они отбиты с потерями. Однако одной советской штурмовой эскадрилье удалось прорваться к автодорожному узлу Коломыя и внести панику в момент высадки химических войск. Имели место повреждение бомбами баллонов с ОВ. Произошло массовое отравление наших войск.

Бурхард:

– Опять штурмовики! Я же предупреждал вас, генерал: максимум внимания охране наземных войск от налетов. Я попрошу вас…

– Ваше превосходительство, – Рорбах сделался еще суше, – земля сама зевает. Мы не вездесущи и не всевидящи. Их штурмовики идут на бреющем полете по сто километров в глубь нашего расположения.

– Все время на бреющем?

У Рорбаха появилась нотка торжества, точно речь шла об его собственной заслуге:

– Да, ваше превосходительство, местами пятнадцать метров. Борьба средствами одних воздушных сил невозможна. Мы их просто не видим. Я уже докладывал о необходимости наземными средствами затруднить противнику пользование идущими в наш глубокий тыл удобными долинами рек, прогалинами лесов. Мы предвидели: все это будет подступами для штурмовиков.

– Нужно телеграфировать ставке.

– Пехота сама должна обороняться пулеметами. Здесь, собственно говоря, даже не нужна зенитность. Огневая завеса пулеметов могла бы остановить любую атаку штурмовиков. Особенно страдает от штурмовиков пехота.

Бурхард повернулся ко мне:

– Со слов генерала Рорбаха вы передадите в ставку телеграфный доклад: мы снимаем с себя ответственность за все, что лежит ниже ста метров и будет прозевано наземными войсками. Мы еще раз указываем командованию, что пехотным частям должны быть немедленно приданы офицеры военно-воздушных сил для связи и инструктажа. Немедленно.

Он раздраженно ткнул окурок в переполненную пепельницу и потянулся за свежей сигаретой. Рорбах молчал. Бурхард спросил:

– Все?!

Рорбах бережно провел по карте жирную линию. От города Радома она упрямой красной чертой потянулась в юго-западном направлении через Калиш, Остров, пересекая германскую границу, подошла к Бреслау.

– Советская эскадра, – лаконически бросил Рорбах.

Брови Бурхарда поднялись.

– Она движется сюда, – показал он на Берлин.

– Нет. Последние донесения: выше Калиша большевики разделились. Всего двести с чем-то машин идут к Берлину. Остальные, числом примерно четыреста, повернули на юго-запад.

– Наша агентура ни к черту не годна. Генерал Александер спит. Разве нельзя было знать это заранее? Что им там нужно? Неужели Бреслау?

– Боюсь, что хуже, – сказал Рорбах.

– Но ведь больше там ничего нет, – Бурхард оживился. – Вы не думаете, что они могут вот отсюда повернуть на северо-запад? Они хотят подойти к Берлину с двух сторон.

– Берлин? Зачем он им нужен?

– Столица!

– Судя по численности машин в колоннах, нечто более существенное интересует их именно здесь, в южной Германии.

Жуя папиросу, Бурхард уставился в карту.

– Вот! – выкрикнул Рорбах и коротким движением карандаша охватил весь юго-восточный угол Германии. – Здесь добрая половина военной промышленности страны.

Бурхард даже откинулся в кресле. Он хмуро глядел на отрезанный смелым карандашным мазком угол Третьей империи.

– Дрезден, Мюнхен, Нюрнберг, Штутгарт, – бормотал он.

– Радиус действия машин, находящихся в строю советской эскадры, допускает такой рейд при сохранении большой бомбовой нагрузки. Мы просчитались в надежности прифронтового пояса обороны.

– Южный промышленный район все же велик. Они должны были избрать более узкую цель.

– И, конечно, избрали. Логика говорит за то, что первыми должны быть уничтожены заводы, поставляющие нам наиболее активное оружие, – авиацию, бронемашины, ОВ.

– Так.

– Значит, первый удар должен быть нанесен здесь.

Рорбах очертил кружком город Нюрнберг.

– Руки коротки. На Нюрнберг не упадет ни одна бомба.

– Да, нужно постараться, чтобы не упала.

– Ни одна, – решительно повторил Бурхард.

– Максимальные усилия обороны будут сосредоточены именно здесь – на линии Регенсбург – Цвикау. Но первая наша задача заключается в том, чтобы не допустить советскую эскадру до этой линии вообще.

– Это верно.

– Я распорядился…

– Вы распорядились? – раздраженно переспросил Бурхард.

– Вашим именем. Все наличные силы сосредоточиваются над районом Мариенбад – Карлсбад – Теплиц – Либерец и ожидают ваших приказов по радио. Сюда же бросаются истребители Герлицкой зоны «U»[16]16
  «U» – обозначение подземных аэродромов в имперских ВВС.


[Закрыть].

– Они опоздают.

– Нет. Они уже вылетели. Четвертая высотная дивизия, летящая к армии генерала Шверера, меняет направление и идет сюда же.

– Это немыслимо.

– Это необходимо.

Бурхард сделал протестующий жест:

– Я не могу отменить распоряжение ставки.

– А вы можете, ваше превосходительство, – голос Рорбаха звенел, – взять на себя ответственность за уничтожение узла Фюрт – Нюрнберг? Если мы хотим спасти Нюрнберг с его заводами, нельзя терять ни минуты.

Я видел, какая борьба происходила в Бурхарде. Рорбах положил перед ним лист приказа. Бурхард подписал не глядя.

– Первая часть вашего приказа уже выполнена, – сказал Рорбах, – все части, назначенные для операции, – в воздухе. Остается вторая часть: уничтожить врага. И этому может помешать только одно – темнота. В нашем распоряжении, к сожалению, минуты. Солнце уже у горизонта.

Бурхард сидел за столом, осунувшийся, постаревший. Он снизу вверх посмотрел на Рорбаха:

– Может быть, бросить наперерез противнику части западного сектора обороны Берлина?

Рорбах заговорил почти покровительственно:

– Во-первых, Берлин – столица, ее общественное мнение надо щадить. Во-вторых, части ПВО придут к месту столкновения, израсходовав все топливо. В-третьих, мы ведь не знаем намерений северной колонны, а в ней свыше двухсот машин. В наших интересах втянуть эту группу в бой. Она слабее воздушной обороты столицы. Там мы ее уничтожим, какие бы цели она ни преследовала. Мы постараемся завлечь ее к Берлину. К тому же мы по радиодепешам противника можем судить, что ею командует бригадный комиссар Волков.

– Волков? – равнодушно переспросил Бурхард.

– Так точно, Волков. Это очень смелый, я бы даже сказал, отчаянный начальник.

– Что же, вы их командиров знаете так же, как своих?

– Лучше, ваше превосходительство, – улыбнулся Рорбах. – За их командным составом я слежу уже четыре года, а наши командиры мелькают, как метеоры. Я не всегда успеваю с ними даже познакомиться.

Бурхард примирительно протянул руку:

– Ладно, больше этого не будет. Я вам обещаю.

– Боюсь, что обещание несколько запоздало, ваше превосходительство.

– Лучше поздно, чем никогда, господин генерал.

– Иногда поздно – это и есть никогда. Разрешите идти?

– Вы свободны, генерал!»

21 ч. 17 м. – 22 ч. 10 м. 18/VIII

Советские самолеты шли на запад.

Капитан Косых с болью отметил выбытие Сафара и поставил на его место, во главе эскадрильи, другую машину.

Колонны продолжали жить напряженной боевой жизнью. Ход операции становился капитану Косых ясен. По-видимому, расчет командования был верен: уход второй и третьей колонн Дорохова с берлинского направления оказался неожиданным для противника. Несмотря на то, что колонны удалились уже более чем на тысячу километров от своей границы, они не встретили сколько-нибудь серьезного сопротивления. Авиация противника прозевала время для удара или была отвлечена движением Волкова. Тем труднее придется Волкову. Все силы противника обрушатся на его малочисленную колонну. И все же он должен будет пробиваться к столице, чтобы отвлечь на себя немцев.

Солнце было уже у горизонта. Поверхность далекой земли тонула во мгле.

Судя по всему, главные силы не встретят сопротивления в воздухе. Не пойдет же противник на ночной бой!

Если бы не кислородная маска, вероятно, на лице Дорохова можно было бы увидеть улыбку удовлетворения. Капитан Косых услышал приказание перестроить колонны в ночные походные порядки и вынести разведку на большее расстояние вперед.

Но флагманская радиостанция не успела отправить это распоряжение. Разведка Старуна донесла о скоплении самолетов противника сразу в двух секторах: первом и втором. Плохая видимость не позволяла с точностью определить состав неприятельских сил. В них присутствовали различные виды авиации. В наибольшем числе были обнаружены истребители, движущиеся на большой высоте в направлении главных сил.

Положение сразу осложнилось. До веера Старуна – пятьдесят километров. Если истребители противника летят со скоростью около шестисот километров, то при движении собственных СБД со скоростью пятьсот километров в час сближение происходит со скоростью приблизительно тысячи – тысячи ста километров час или двести семьдесят – двести восемьдесят метров в секунду. Пятидесяти километров, отделяющих Старуна от головных частей СБД, хватит всего на три минуты, а затем до дистанции боя меньше двух минут. Допустим, что, учитывая трудность дальнейшей разведки в наступающей темноте и жертвуя собой, Старун…

Мысли Косых прервала новая передача полковника Старуна:

«Разведывание закончил. Собираю часть для боя с истребителями противника».

Итак, Старун действительно рисковал шестьюдесятью разведчиками, чтобы дать главным силам время на подготовку к бою. Несколько лишних мгновений имеют для громоздких колонн большое значение. Хозяйственный, расчетливый человек полковник Старун! Он определил верно: роль его разведчика сыграна, в хозяйстве Дорохова они больше не нужны. И как ни был полковник влюблен в свои ВРД, он, не колеблясь, бросил их навстречу врагу, грудью прикрывая главные силы.

Допустим, что Старуну удастся привлечь на себя истребительные силы противника и навязать им бой. Допустим далее, что бой затянется и истребителям понадобится совершить ряд повторных атак, чтобы уничтожить соединение Старуна. Все это отнимет у них не больше пяти минут, и то лишь у части противника. Его главные силы будут продолжать сближение с Дороховым. За остающиеся три минуты нужно флагману принять решение о схеме атаки и расположении своих сил, передать это решение командирам соединений и частей. Те, в свою очередь, должны изменить свои порядки на боевые. Люди на самолетах должны приготовиться к бою…

Через сорок пять секунд приказ флагмана был принят частями. Косых не без тревоги смотрел, как в неверном вечернем свете одни самолеты стремительно мчались вперед на предназначенные им боевым расписанием места; другие, сбавив обороты, пропускали товарищей. Группы меняли вид. Теперь они, невзирая на сумерки, сошлись ближе. Масса самолетов сделалась более компактной.

Косых понимал всю ответственность момента: впервые должно было разыграться большое воздушное сражение, в котором обороняющаяся сторона – наши колонны – состоит из однотипных самолетов-неистребителей. Из-за большой глубины рейда у Дорохова не было обычного крейсерского охранения. Скоростные бомбардировщики должны вступить в единоборство с силами противника, состоящими из привычных для воздушного командования того времени видов боевой авиации. Против СБД будут драться и легкие одноместные пулеметные истребители, и пушечные истребители дальнего боя, и большие двухмоторные истребители, могущие вести затяжной бой на параллельных курсах благодаря наличию у них вращающихся пулеметных установок.

По мысли флагмана, в соответствии с ранее выработанной системой обороны соединений СБД, нагруженных бомбами, части строились таким образом, чтобы создать из себя мощные компактные ядра. Центры их могли заботиться лишь об обороне вниз и вверх. Вся огневая мощь «колец» могла сосредоточиваться на фронте, тыле или соответствующем фланге. Таким образом, в каждой группе создавался как бы огневой шар, клубок, передвигающийся в пространстве со скоростью пятьсот километров в час и ощетиненный во все стороны лучами пулеметного и артиллерийского огня. Этот боевой порядок был в свое время предложен Дороховым и образно назван «ежом». Здесь впервые с подлинной полнотой была освоена трехмерность воздушного оружия.

В 21 час 30 минут, через три с половиной минуты после получения предупреждающего радио Старуна, с борта флагманского самолета увидели отходящие под натиском противника разведывательные самолеты. Несмотря на то, что полковник Старун, подавая пример своим летчикам, с головной эскадрильей первый бросился в атаку на превосходящие его во много раз силы немцев, разведчикам не удалось значительно задержать их движение. Разведчики были смяты, рассеяны. Вооружение разведчиков оказалось недостаточным для того, чтобы противостоять подавляющему огню многочисленных истребителей; их маневренность была ниже, чем у истребительных машин. Остатки их уходили на восток, под прикрытие главных сил. Но во главе их уже не было храброго полковника. Старун погиб в первой же схватке с более сильным врагом.

К удивлению капитана Косых, противник подходил не только в первом и втором секторах: со всех сторон небо было усеяно точками приближающихся самолетов. Первыми на дистанции в тысячу метров вошли в соприкосновение с СБД пушечные истребители «Мессершмит-120». Хотя СБД также несли мощное вооружение из пушек, численно даже превосходивших пушки нападающих, на стороне немцев было преимущество атаки. В первый момент боя башенные установки СБД оказались в менее выгодном положении. Но зато уже через несколько секунд после начала огня, когда истребители должны были думать о выходе из атаки, преимущество перешло на сторону СБД. Они обстреливали уходящего противника.

Характерной особенностью первой фазы этого боя было то, что обычный прием нападения истребителей из-под солнца оказался для немцев роковым. Солнце начало садиться за горизонт раньше, чем завязался бой. Заходящее солнце не могло уже слепить советских стрелков. И вышло так, что движущиеся с запада истребители очень ярко проектировались на фоне окрашенного закатом неба, а самолеты Дорохова, идущие с потемневшего уже востока, были плохо различимы.

Немцам не удалось разрушить построение «ежей» и заставить их распасться на части, которые могли бы быть с легкостью атакованы на близкой дистанции пулеметными истребителями Арадо-Удет.

Те из летчиков-немцев, у кого за плечами был опыт испанской войны, хорошо знали, как трудно заставить хороших боевых летчиков перейти от групповых действий к бою за собственный риск и страх. Они помнили, с каким упорством, доходящим до самоотвержения, республиканские летчики бросались на выручку товарищу, попавшему в затруднительное положение. Сфера огня «ежей» была непроницаема. Дождь пуль и снарядов неизменно сосредоточивался там, где товарищам угрожала наибольшая опасность. Этот великий принцип взаимной поддержки обеспечивал максимальную безопасность каждому отдельному самолету и всему «ежу» в целом.

Понеся некоторые потери, «ежи» сохранили сферичность своего построения и огня. Это значило, что на протяжении следующей фазы боя, пока пушечные истребители «мессершмит», выйдя из атаки, смогут снова настичь СБД, на стороне большевиков будет неоспоримое боевое преимущество. Подошедшие к тому времени навстречу Дорохову германские пулеметные истребители Арадо-Удет не смогли даже использовать свое оружие. Орудийный огонь СБД держал их на слишком большом расстоянии. Лишь отдельные германские летчики, видя бесполезность стрельбы с таких дистанций, очертя голову бросились сквозь огневую завесу советских пушек. Не больше половины их дошли до дистанции действительного огня.

Капитан Косых увидел, как соседний СБД подфлагмана, потеряв управление, стал делать странные фигуры и исчез в направлении темной земли. Пока Косых старался отметить направление, в каком исчезает подфлагман, в поле его зрения попали еще несколько падающих СБД. Там и сям, сквозь сумрак, окутавший землю, сверкали внизу крошечные светлячки взрывов – рвались бомбы сбитых СБД. Но вдруг яркий сноп пламени ослепил Косых. Столбом рванувшегося воздуха флагманский СБД подбросило и столкнуло с курса. Косых не сразу понял, что произошло: не успев выйти из атаки, германский истребитель врезался в один из соседних самолетов. От удара взорвались бензиновые баки истребителя. Пожар в свою очередь вызвал взрыв бомб на СБД. Через секунду капитан Косых увидел, что еще один германский истребитель воткнулся в спину другому СБД. Косых заметил, как пылающей ракетой вылетел со своего места пилот истребителя вместе с сидением, к которому был пристегнут. Удар столкнувшихся самолетов был настолько силен, что Косых даже не уловил момента, когда СБД разломился. Он видел только, как падает фюзеляж с центропланом[17]17
  Центроплан – средняя часть корпуса самолета с коренными образованиями несущих поверхностей, к которым крепятся крылья.


[Закрыть] вместе с воткнувшимся в его верхнюю башню истребителем.

Секундомер, пущенный капитаном Косых в момент, когда он увидел первые самолеты противника, показывал уже семидесятую секунду. Впереди, в сфере действительного пулеметного и даже пушечного огня, ничего не было. Лишь довольно далеко на фланге и впереди маневрировали крупные соединения противника. Косых мог поручиться, что они меняют направление полета и ложатся на параллельный курс, одновременно стремясь набрать высоту. Пока он старался разгадать значение этого маневра, пушечные истребители, успевшие наверстать потерянное в бою расстояние, еще раз атаковали СБД. Но эта атака была слабее. Лишь незначительная часть «мессершмитов» нагнала СБД. Остальные были еще далеко сзади за хвостами бомбардировочных колонн. Эта раздробленность действий ослабила силу второго удара. Лишь несколько «ежей» пришли в расстройство. Особенно сильным было оно в части, где два СБД одновременно взорвались от столкновения с истребителями. Сила взрыва двух с половиной тысяч кило тротила была так велика, что соседние самолеты завертело воздушной волной. Один СБД, подкинутый под крыло, перевернулся вокруг продольной оси на спину. У двух СБД шквалом были сорваны вертикальные поверхности хвостового оперения. Им пришлось стремительно пикировать, чтобы не расстроить боевой порядок всей части. Но поблизости не было сил немцев, могущих использовать замешательство. «Ежи» успели перестроиться, заполнить прорывы и поставить поврежденные машины в наименее напряженные места.

Когда стрелка секундомера отсчитала пятую минуту, капитан Косых разобрал наконец, что перестраивающиеся впереди неприятельские соединения составлены из устаревших бомбардировщиков «Хеншель-123». Они летели впереди и выше СБД. Косых решил, что они пойдут над колоннами эскадры параллельным курсом. Благодаря разности скоростей ОБД обгонят противника. Обгон этот произойдет гораздо медленней, чем если бы враги сошлись на пересекающих курсах. Этого времени идущим выше самолетам будет достаточно для того, чтобы с большою вероятностью попадания использовать запасы мелких бомб.

Предположение капитана Косых было отчасти верно. Бомбардировщики «Хеншель-123» действительно должны были дождем мелких бомб – весом от двухсот пятидесяти граммов до одного килограмма – засыпать колонны большевиков. Разрыв бомбы во много раз действеннее пулеметного и пушечного попадания.

Избавить эскадру от этого врага могла надвигающаяся темнота. Проектируясь на темную землю, СБД будут почти не видны сверху. Если флагману удастся искусным маневрированием уйти с курса «хеншелей», их работа будет сильно затруднена.

И действительно, прежде чем упали первые бомбы немцев, в наушниках Косых уже прозвучал вызов Дорохова. Предупреждая свои части о появлении бомбардировщиков, он приказывал непрестанно менять курс. Обстановка позволяла, кроме того, несколько разредить строй. Было маловероятно, что истребители немцев повторят атаку, – этому мешало скопление над эскадрой их собственных машин. А к тому времени, как «хеншели» останутся за хвостом главных сил Дорохова, будет уже совсем темно.

Роль германских истребителей на сегодня сыграла. Сыграна достаточно неудачно.

За бомбардировщиками «хеншель» Косых с трудом различил еще многочисленные силуэты больших самолетов. Это были монопланы «Юнкерс-90». Он полагал, что «юнкерсы» должны будут продолжить работу «хеншелей» по бомбардировке эскадры. Но на плечи «юнкерсов» была возложена совершенно другая задача. Об этом догадался более осведомленный в секретах противника Дорохов.

Летя плотным строем, «юнкерсы» должны были сблизиться с противником на расстояние, какое допустит его огонь, но не превышающее двести метров. Германское командование совершенно сознательно шло на то, что потери в рядах «юнкерсов» будут очень велики; с такой дистанции их будут расстреливать, как куропаток. Но пассажирские машины не представляли для него такой ценности, как боевые. Достигнув указанного сближения, «юнкерсы» выпустят тросы, подобные тросам полетных антенн. К концу троса подвешена мина большой взрывной силы. Вытравив тросы, «юнкерсы» меняют свой параллельный курс на пересекающийся с таким расчетом, чтобы оставаться как можно дольше на пути нижней колонны.

В противоположность «хеншелям», которым темнота мешала работать, «юнкерсам» она была необходима.

Последняя часть сражения – введение в бoй «хеншелей» и «юнкерсов» – проходила уже значительно более замедленными темпами. В то время как за все три атаки истребителей секундомер капитана Косых отсчитал всего 5 минут 50 секунд, сближение с надвигающимися «хеншелями» длилось свыше двадцати томительных минут. К тому времени, когда вся масса «хеншелей» осталась за хвостом эскадры, Косых успел насчитать не больше двенадцати разрывов бомб. В темноте вспышки были очень хорошо видны, хотя уже и нельзя было различить машин, ставших жертвами попаданий. Небольшой процент попаданий бомб нужно объяснить тем, что СБД непрерывно маневрировали, меняя курс. Это вынуждало немцев тоже постоянно менять курсы и углы прицеливания.

Ночь вступила в свои права.

Земли не стало.

Взошедшая луна не в силах была помочь сражающимся.

Они мчались навстречу друг другу или следом, или наперерез один другому, не видя ни противника, ни своих.

Бойцы на земле в обстановке ночного боя могут переброситься словом, они чувствуют друг друга по отрывистому дыханию, по топоту ног, по шороху земли, а если есть хоть немножечко света, светит хоть кончик луны, бойцы уже видят друг друга. И при часовой скорости перебежки в восемь – десять километров собственное движение кажется им столь стремительным, что встреча с врагом бывает внезапной как столкновение. А корабли в море? Несколько десятков кораблей, избирающих место для боя на пространстве в миллион квадратных километров, представляют друг для друга ежесекундную угрозу столкновения, могущего возникнуть более быстро, чем это воспримет глаз вахтенного. И это при скорости хода всего в каких-нибудь пятьдесят – шестьдесят километров. Самолеты же двигались со скоростью пятьсот и больше километров.

Только время от времени, при удачном повороте, в слабом свете луны мерещились летчикам неверные силуэты ближайших машин.

Юнкерсы совершенно растворились в темноте. Все вокруг представлялось бесконечной бездной. Темнота делала бессмысленной трату зарядов. Только еще далеко, где-то на крайнем левом фланге, сверкали вспышки у надульников. Может быть, особенно дерзкие летчики врага подошли там на слишком короткую дистанцию, позволяющую стрелкам угадать их присутствие. Может быть, просто нервы стрелков не выдерживали томительного ожидания противника.