Текст книги "Первый удар (сборник)"

От настороженного созерцания темноты капитана Косых отвлекло приказание флагмана: «Учесть потери и состояние частей». Занятый переговорами с командирами, Косых забыл о времени. Каждая часть доносила о какой-нибудь утрате. Не считая разведывательных машин, эскадра потеряла выбывшими из строя 32 СБД и летящими с неисправимыми повреждениями – 14. Кроме того, 48 оставались в строю с повреждениями, исправляемыми в полете. Выслушав доклад капитана Косых, Дорохов сказал:

– Сообщите о потерях начальнику ВВС. Прибавьте слова: «Потери меньше, чем я ждал. Не сомневаюсь в выполнении задания партии и правительства».

Вернувшись на свое место и взглянув на часы, Косых увидел, что прошло уже более получаса со времени снижения эскадры на тысячу метров из-под «юнкерсов». Можно было быть уверенным, что немцы в темноте потеряли эскадру. Опасность осталась позади. Несмотря на то, что Косых только теперь о ней вспомнил, он все же вздохнул с облегчением: нужно думать, что ночью эскадре ничто не грозит. Она может дойти до цели, не понеся новых потерь.

И в темноте полет частей эскадры проходил в том же порядке. Если бы несколько лет тому назад перед соединением большой численности была поставлена задача группового полета ночью, то стало бы неизбежным огромное эшелонирование частей по горизонтали и вертикали. При условии идеальной постановки штурманской службы успех полета базировался бы на точном соблюдении временных интервалов между отдельными частями и даже самолетами. Теперь же введение в практику нескольких специальных приборов позволяло даже в полной темноте соблюдать боевые порядки в соединениях и любые строи в частях.

Дымка, закрывавшая небо, исчезла. Над колоннами засверкали звезды.

Казалось, земля была безмятежно спокойна. Ни сияющих белым заревом городов, ни огонька в деревнях. Лишь сквозь сильные линзы труб можно было изредка заметить отражавшую звездный свет гладь озера.

Косых справился с данными штурмана. Колонна шла над северной границей Богемии. Здесь разбросаны десятки городков, местечек, деревень и крупных заводов. Но жизнь в них притаилась. Все живое, напуганное гулом самолетов, забралось под землю.

Особое задание

Хотя боевой приказ десанту не содержал ничего неожиданного, Богульный не мог скрыть волнения, прорабатывая задачу с командирами частей. Его бойцы должны будут, в буквальном смысле этого слова, упасть на голову противника. Не на параде, не на маневрах с холостыми выстрелами и полотнищами условно отвоеванных рубежей. Их встретят не посредники с белыми повязками. На земле будут немцы. Богульный понимал, что это значит.

Богульный знал по имени каждого из сидящих перед ним людей. Он любил их всех, их жен, их детей, он знал все их дела, их маленькие домашние заботы, отнимавшие у него всегда столько дорогого служебного времени.

– Головные отряды, первый и второй, производят высадку на парашютах близ деревни Березно. – Богульный карандашом отметил точку на карте. – Здесь расположен штаб генерала Шверера – командующего германской армейской группой прорыва.

Задача:

Первому отряду – парализовать штаб, уничтожить связь, разрушить автомобильную дорогу, связывающую штаб с тылом и афронтом, взять в плен или уничтожить личный состав штаба.

Второму отряду – занять штабной аэродром у Погореловки и подготовить его к принятию наших самолетов. В три часа тридцать на этом аэродроме приземляются мои самолеты и высаживают там людей и средства зенитной обороны самого аэродрома и штаба нашего войскового соединения, которые должны прибыть туда в три часа пятьдесят минут.

Третий головной отряд производит высадку у деревни Тынно на берегу Случа и в зависимости от обстановки занимает один из двух аэродромов 172 или 174, расположенных около этой точки. В три часа сорок минут на этот аэродром садятся самолеты моего второго эшелона с бронетанковыми средствами и артиллерией.

Четвертый головной отряд выбрасывается севернее точки 174 и принимает все меры к сохранению невредимыми бензинохранилищ, расположенных у специальной ветки, подходящей сюда от железной дороги Сарны – Ровно. В три часа тридцать минут на этот аэродром прибывают наши истребительные части, которые будут нести службу охранения дальнейших операций.

Первая посадочная часть в составе двух механизированных подразделений производит высадку на аэродром 172 и 174. Задача…

Он говорил так, что каждое слово запечатлевалось как написанное.

Передав командирам приказы и карты, Богульный порывисто обнял ближайшего из них.

– Родные мои, я бы обнял всех, да вас ведь много – не обнимешь. Деритесь, как настоящие большевики. А мой адрес: Березно. Буду там с трех часов тридцати. Ежели что… да что может быть? Мы с вами знаем, зачем нас посылает партия, зачем летим. Мы будем диктовать нашу волю врагу. Он запляшет так, как хотим мы. Вот и все.

Комдив отдал последние распоряжения по штабу и поехал на аэродром, откуда должен был стартовать первый головной отряд.

Там уже все было тихо. Приготовления закончены. Люди, готовые занять места, лежали на прохладной росистой траве у машин. В тишине был ясно слышен звон кузнечиков. Спокойно, ярко мерцали над степью звезды. Богульный искоса поглядел на стоящий среди других самолет с большим красным крестом на фюзеляже и крыльях. Хотелось туда, но пошел в другую сторону. Он обошел несколько машин и проверил материальную часть. Поговорил с бойцами. Удивляло спокойствие людей. Была лишь некоторая приподнятость, как перед всяким ответственным полетом, но Богульный не заметил волнения, которое сам с трудом скрывал.

«Может быть, сибиряк и прав: не становлюсь ли я стар?»

Уже не сдерживая нетерпения, пошел к санитарному самолету. Команда лежала под широким фюзеляжем. Белел глазок ручного фонарика. Богульному послышались приглушенные смешки. Он остановился. Тихо, но четко раздавался вибрирующий девичий голос. Олеся читала бойцам. Богульный кашлянул и шагнул к самолету. Навстречу поднялась темная фигура. Олеся отдала рапорт:

– Товарищ комдив, в санитарной части первого головного отряда все люди на местах. Самолет готов к старту.

Богульный протянул ей руку, как и остальным командирам. Несколько дольше задержал ее маленькую ладонь в своей и тихонько буркнул:

– Оленок… ну?

Лица дочери не было видно. Но Богульному показалось, что она смеется.

– Все хорошо, тату.

Он пожал ей руку и, круто повернувшись, пошел прочь. Сидя в автомобиле, Богульный пытался найти среди самолетов тот, с красным крестом на корпусе, но они были в темноте все как один. Прежде чем он доехал до белой линейки, загудели заведенные моторы. Командир первого головного отряда – веселый маленький Изаксон – вынырнул из-под самых фар комдива:

– Разрешите стартовать?

Голос звучал так, точно он собирался на интересное ученье.

Богульный махнул рукой.

Придерживая неуклюжий парашют, Изаксон побежал полем.

Комдив не выдержал и, вылезши из машины, уставился в темень.

Вспыхивали цветные глазки сигналов.

Самолет Изаксона пошел на взлет.

21 ч. 00 м. – 22 ч. 30 м. 18/VIII

С момента разделения эскадры Дорохова служба наблюдения противника точно определила направление движения первой колонны на Берлин и ее примерную численность. Но командование понуждало вновь и вновь уточнять данные. Начальник штаба германских воздушных сил подозревал, что конечной задачей Волкова является движение по пути, проторенному Дороховым, для дублирования его задачи. Рорбах уже не мог отделаться от этой мысли, она казалась ему наиболее верной, хотя сначала он и допустил, что Волков действительно летит к Берлину.

Первоначально у Рорбаха было намерение предоставить Волкову свободу действий на подступах к Берлину. Начальник штаба не хотел отрывать ни одного самолета от промышленного района, бывшего совершенно очевидной целью полета Дорохова. Но по мере того как укреплялась мысль, будто Волков в конце концов должен повернуть к югу, закрадывалось сомнение: целесообразно ли держать все силы сопротивления прикованными к одному направлению? Не лучше ли вовремя, не дав противнику соединить свои силы, уничтожить его колонны поодиночке? Не так ли поступал Великий Фриц[18]18
  Великий Фриц – прозвище прусского короля Фридриха II.


[Закрыть]? Не этому ли учил Наполеон? Когда из предположения такая мысль перешла в уверенность, Рорбах, не колеблясь, отменил прежнее задание всем силам сосредоточиваться в южнопромышленном районе. Перед частью своих сил он поставил новую задачу: сосредоточиться в районе Дессау – Торгау для встречи с колонной Волкова, когда она повернет к югу. При встрече с советскими отрядами Рорбах хотел быть сильнее каждого из них в отдельности.

Итак, независимо от того, произойдет встреча Волкова с заслоном или нет, его задача была выполнена – противник оттянул значительные силы от сопротивления второй и третьей колоннам.

Но Волков об этом не знал.

Видя, что его полет проходит без всякого сопротивления, комиссар допустил, что вражеское командование из-за малочисленности первой колонны не придало ей значения и бросило все силы против Дорохова.

Волков решил, что его обязанность – привлечь к себе внимание противника, заставить его бросить на сопротивление первой колонне большие силы. В эфир пошла ложная радиограмма Дорохову: «Ввиду отсутствия на моем пути сопротивления противника, по-видимому, поддавшегося на вашу демонстрацию, прошу разрешить мне повернуть к цели, не доходя до Берлина». Чтобы противник мог наверняка перехватить это радио, Волков дал его клером[19]19
  Дать депешу клером – дать ее в открытую, без шифра.


[Закрыть]. Оставалось только, чтобы немцы поверили радио.

Через полчаса радиограмма лежала перед Рорбахом. Генерал удовлетворенно потирал руки: его предположения подтверждались.

Большие силы немцев продолжали сосредоточиваться в районе Дессау – Торгау, ожидая Волкова. Но Волков об этом по-прежнему не знал и, по-прежнему не видя сопротивления, сделал еще одну попытку обратить на себя внимание.

Его собственная машина стремительно пошла вниз. Следом за нею снижались одна за другой части колонны. Но земля была по-прежнему мертва.

Задолго до прихода колонны страна погрузилась во тьму. Посреди улиц замирали трамваи и автобусы. Внезапно обрывалось сияние реклам, во мрак проваливались целые кварталы, районы, города.

Волкова видели. Его не могли не видеть. Волкова слышали. Не могли не слышать.

Две тысячи метров! Он почти тащится по земле. Он подставляет себя под выстрелы зенитных батарей. Так почему же они молчат? Почему нет лихорадочной стрельбы, почему не раскрываются ворота пресловутых подземных аэродромов, о которых столько писали в мирное время? Почему тучи истребителей не поднимаются в воздух, чтобы спасти от бомб мирные города своей родины? Почему, черт возьми, никто не пытается его остановить?

Земля молчала. Города Восточной Германии прятались во мраке. У них не было ни истребителей, ни зенитных пушек. Они не представляли ценности для командования. Зенитные пушки были нужны для других целей. Они должны были защищать от советских бомб узкие черные ленты земли, залитые бетоноасфальтом, – автострады. Непрерывными потоками текли по ним автомобильные поезда с войсками, бежали броневики и танки; дымя угольными моторами, мчались грузовые колонны со снаряжением, огнеприпасами и горючим. Горючее, горючее и горючее! Тысячи, десятки тысяч цистерн запружали автострады. Фронт, как губка, всасывал горючее.

Хотя все движение на автострадах и замирало при звуке приближающихся самолетов, Волков с малой высоты различал иногда бесконечные вереницы автомобилей. Он видел спины танков, а под рукой у него не было ни одной тяжелой бомбы, чтобы разметать в прах эти тысячи, десятки тысяч тонн стали, вырванных с кровью из полезного обращения у трудового народа Германии, обращенных в танки, пушки, снаряды, в броню. Эти тысячи пушек одинаково направлены как на Советский Союз, так и в сердце великого народа трудовой Германии, истекающего кровью, вынужденного в рабском безмолвии, ценою собственной жизни, утверждать господство своих оголтелых хозяев – фашистов. Несколько хороших бомб! Их нет. Только полукилограммовки, данные ему для демонстрации, годные больше для того, чтобы пугать, чем для уничтожения. Но, черт побери, и эта мелочь пригодится на то, чтобы остановить там внизу мерзкую гусеницу войны, чтобы заставить в панике метаться грузовики, чтобы выпустить в придорожные канавы содержимое сотен цистерн. Пусть это пока не те ягодки, которые обещал им Ворошилов, но кое-что Волков все-таки может сделать, не отвлекаясь от основной задачи.

Когда курс колонны слишком близко подошел к линейке автострады, на земле забесновались зенитки. Разрывы создали завесу, сквозь которую с воем неслись бомбардировщики. Тысячи разрывов, похожих на взрывы ручных гранат, засверкали в месиве застывших на дороге машин. Тысячи полукилограммовок сыпались с СБД. Стрелки нижних башен не отрывались от пулеметов. Сверху не было видно результатов атаки. Полыхали только языки пламени вокруг цистерн с бензином, керосином, нефтью. Тяжкая пелена черного дыма повисла над автострадой. На ней плясали багряные блики пожаров. Зенитки посылали залпы вслед пронесшемуся смерчу советских машин. Но истребителей не было. А именно их-то ждал Волков. Привлечь к себе как можно больше истребителей – в этом сегодня его задача.

Истребители не выходили навстречу СБД. Их не хватало у германского командования. Оно не могло оборонять авиацией всю территорию империи. Оно создавало заслоны на вероятных путях движения советских колонн. Оно готовило Волкову достойную встречу, когда он повернет на направление, которое генерал Рорбах принимал за цель его появления над Германией.

Волков понял это по-своему. Он решил, что германское командование разгадало в его движении простую демонстрацию. Мало ли каким образом оно могло это узнать? Вплоть до агентурной разведки. Во время войны она у немцев усилена в десять, в сто раз.

Если это так, то немцы знают и то, что у него нет ни одной бомбы весом более полукилограмма. Они знают, что он не может принести существенного вреда ни Берлину, ни какому бы то ни было другому пункту. Если все это так, значит, они бросили все резервы главного командования на сопротивление Дорохову. Значит, единственная верная задача, которую ставит перед Волковым обстановка, – немедленная помощь Дорохову силою своего вооружения. Если удастся присоединиться к Дорохову, первая колонна Волкова сможет принять на себя роль крейсерского охранения. На пути к цели машины Дорохова тяжело нагружены бомбами. На обратном пути они будут измотаны боями. Помощь Волкова не будет лишней.

Больше всего пугала Волкова мысль, что рейд его двухсот сорока СБД окажется выстрелом, сделанным в воздух. Он был ошибочно уверен, что не сыграл предназначенной ему роли. Двести сорок самолетов казались ему напрасно оторванными от основной задачи. Они не только не отвлекли на себя крупных сил противника, но просто совершили увеселительную прогулку. А где-то там, на юге Германии, Дорохов, может быть, и даже наверно, испытывает жестокие удары соединенных сил врага. СБД второй и третьей колонн принуждены вести воздушные бой, а его, Волкова, самолеты идут налегке, забавляясь стрельбой по грузовикам.

Меньше всего Волков мог думать, что начальник штаба германских воздушных сил нервно грызет ногти, решая вопрос: можно ли взять из заслона Дессау – Торгау хоть один самолет, чтобы использовать его против Дорохова?

Терпение Волкова было исчерпано. Он радировал в СССР начальнику воздушных сил:

«…противник не оказывает никакого сопротивления. Попытки вызвать его на бой безуспешны. На этом направлении нет ни одного самолета. Разрешите повернуть к Нюрнбергу для оказания поддержки Дорохову и для прикрытия его возвращения. Волков».

Ответ был:

«Идите на соединение с Дороховым».

Обрадованный Волков немедля отдал нужные приказания по колонне. Двести сорок СБД изменили курс и стали набирать высоту. Из добивающегося столкновения искателя битв Волков превратился в осторожного водителя, трясущегося над целостью каждой машины. Может быть, в недалеком будущем им предстояло прикрыть утомленных боями товарищей из второй и третьей колонн.

Уклоняясь к югу, мягко гудели в темной вышине двести сорок машин. Неотступно по их следам поворачивались на земле широкие уши звукоулавливателей и неслись по проводам донесения о движении колонны.

И тут-то, из этих донесений, генерал Рорбах наконец понял, что ошибся. Двигаясь на соединение с Дороховым, Волков летел вовсе не по тому пути, который казался Рорбаху наиболее вероятным. Его группа быстро уклонялась на юго-восток, для того чтобы через полчаса изменить курс на строго западный и потом снова лечь на южный. Волков шнырял, как лиса, неожиданными зигзагами. Темнота надежно укрывала его. Очень скоро Рорбах увидел, что заслон, стерегущий бригкомиссара на линии Дессау – Торгау, бесполезно теряет время. Волков обходил его с юго-востока. Единственным средством спасти истребительные силы этого заслона от бездействия был стремительный бросок к югу, в район Нюрнберга, куда, несомненно, двигался Волков.

Среди свежих радиограмм офицер штаба положил на стол Рорбаху короткую сводку о потерях, понесенных германской авиацией в бою с эскадрой Дорохова:

Истребители «мессершмит» – сбито 110 (22 %)

получили повреждения – 211 (33 %)

Истребители «Арадо-Удет» – сбито 162 (10 %)

получили повреждения – 20 (5 %)

Бомбардировщики «хеншель» – сбито 92 (16 %)

получили повреждения – 101 (50, 5 %).

Первая бригада «юнкерсов» в результате ошибки штурмана наткнулась в темноте на подвесные мины своей второй бригады и понесла тяжелые потери. Точное число их еще не установлено вследствие того, что самолеты дивизии рассеялись на очень большом пространстве. Пока обнаружено 47 разбитых машин.

Положив эту сводку перед генералом, офицер поспешил уйти. Он знал, что реакция на нее будет не из тех, когда можно услышать что-нибудь хорошее. Потери превосходили самые пессимистические ожидания командования. При таком расходе в людях и материальной части не хватит никаких резервов для поддержания германской авиации даже на уровне мобилизации, не говоря о каком бы то ни было расширении.

Ночь с 18 на 19 августа. Берлин

Пользуясь суматохой, под самыми различными предлогами хозяйки убегали из подвалов, превращенных в убежище ПВО. Тихонько, прячась в подъездах, прижимаясь к стенам, они пробирались по темным улицам. Раз люди сидят в подвалах, есть надежда занять такую очередь за молоком или мясом, что, может быть, завтра, когда кончится эта тревога (не может же она продолжаться вечно), что-нибудь достанется. По правде говоря, хозяйки не очень-то обеспокоены этими россказнями о приближающихся большевиках. С восьми часов вечера берлинцев держат в подвалах, а большевиков нет как нет. Какие там большевики? Кто слышал о том, чтобы красные бросали бомбы на головы мирных жителей? Это бывало только в мозгах писак из «Ангриффа»! Довольно вранья, господа хорошие! Просто-напросто полиция хотела избавиться от бесконечных процессий, наводнивших берлинские улицы с того самого момента, как стало известно, что наци все-таки напали на Россию. Демонстрантов загнали в убежища. Будет ли еще какой-нибудь толк от того, что целый день, а за ним и целую ночь проторчишь в этой проклятой духотище под домом, – неизвестно; а вот если удастся встать первой, ну, даже не первой, а, скажем так, в пределах первой сотни, у молочной лавки, то, возможно, достанешь литр молока. Есть из-за чего беспокоиться.

Но немногим из этих женщин, пренебрегавших опасностью ради того, чтобы раздобыть несчастный литр молока для изголодавшихся ребятишек, удавалось добраться до лавок. Несмотря на полную темноту, царившую на улицах Берлина, полиция каким-то образом обнаруживала эти крадущиеся тени. Шупо[20]20
  Шупо – сокр. от Schutzpolizei – так называют в Германии наружную полицию.


[Закрыть] безжалостно гнали их в первые попавшиеся дома.

Улицы были черны и пусты. Только на крупнейших магистралях Курфюрстендамма, Фридрихштрассе, Лейпцигерштрассе, Унтер ден Линден едва заметно синели редкие, прикрытые колпаками фонари тревоги. Они ничего не освещали, служа лишь маяками, по которым могли держать направление автомобили тех, кого шупо не гнали насильно в подвалы убежищ, кому предоставлялось самому избирать время и место для укрытия от бомб.

Весь остальной город, в особенности такие бецирки[21]21
  Округ, район.


[Закрыть], как Нейкельн, Веддинг, Панков, был погружен в тишину и мрак. Изредка пробирался там по улицам полицейский автомобиль, сторожко щупая дорогу синим светом притушенных фар. Даже эти посланцы Александерштрассе[22]22
  Hа Александерштрассе расположен полицейпрезидиум Берлина.


[Закрыть], о приближении которых обычно можно было узнать за два квартала по отчаянному вою сирен, двигались теперь молча. То ли это было желание подкрасться незаметно к кому-то, кого они искали, то ли сами они боялись малейшего звука.

Громкоговорители, установленные в подвалах домов, переоборудованных в убежища, изрыгали бесконечную истерику национал-социалистских агитаторов. Берлинцев пытались убедить в том, что все обстоит очень хорошо, что германский народ как один человек поднялся по зову фюрера, что части рейхсвера давно уже перешли советско-польскую границу и громят Красную армию на советской земле. Еще немножко терпения, еще немножко воздержания, – и подданные Третьей империи попадут прямо в рай. Хриплые выкрики наци сменялись бодрыми маршами. Грохот меди, бесконечная дробь барабанов и визг военных флейт. Наци пытались отвлечь от горькой действительности мысли нескольких миллионов берлинцев, сидевших в полумраке убежищ. Ни одной верной новости, ни слова правды о том, что происходит на фронте, в стране, за границей. Все радио и телеграммы фронтового командования и местных властей обрабатывались прежде всего на Бендлерштрассе[23]23
  Военное министерство.


[Закрыть]. До жителей не доходило ничего, кроме привычного, набившего оскомину вранья. Чем победней звучало радио, тем меньше ему верили. Неведомо какими путями, без телефона и телеграфа, через все фашистские рогатки извне приходили слухи. Чем меньше они были похожи на сводки правительства, тем больше им верили. Среди слухов была правда. Передавали, что к Берлину движется советская воздушная эскадра в несколько сот новейших бомбардировщиков. Эскадра летит приблизительно вдоль течения Одера и скоро должна будет вступить в бой с истребителями противовоздушной обороны германской столицы.

Берлинцы не знали имени ведущего эту эскадру советского командира, но в слухи проникла даже такая подробность, что, мол, командир этот очень смел и искусен. Берлину несдобровать! Очевидно, речь шла о бригкомиссаре Волкове.

Какими путями, через кого и как получили такое распространение случайные слова, несколькими часами ранее сказанные генералом Рорбахом своему начальнику? В двадцатом веке пантофельная почта, по-видимому, не нуждается уже ни в путешествующих обывателях, ни в стенках вагонов, чтобы писать на них секретные сообщения. Существуют тысячи коротковолновиков-любителей, тысячи любительских ключей и шифров, за которыми не может угнаться никакое гестапо. В подземельях шушукались.

Шушукались в подворотнях, в темных квартирах, в цехах затемненных заводов.

Берлинские предприятия стояли. В ожидании Волкова они были погружены в темноту и молчание. В одиннадцать часов ночи, когда настало время смены на заводах АЭГ[24]24
  Allgemeine Elektricitats-Gesellschaft – Всеобщая компания электричества.


[Закрыть], рабочие отказались сидеть взаперти. Они требовали, чтобы их отпустили домой. Прискакавшие бонзы[25]25
  Так именуют профсоюзных национал-социалистских функционеров.


[Закрыть] ничего не могли сделать. Рабочие волновались и требовали, чтобы их немедленно выпустили, грозя в противном случае головами бонз разбить ворота завода. И опять заработала почта шепотом. Через двадцать минут то же самое произошло на газовом заводе у Данцигерштрассе. Туда даже не успели приехать бонзы. Рабочие газового завода вышли на улицу, не ожидая смены. Но вместо того чтобы разойтись в разные стороны, как делали каждый день, отправляясь по домам, они в молчании беглым шагом направились вверх по Данцигерштрассе на выручку рабочим АЭГ. На ходу строились колонны. Выделялись командиры.

Мерный топот тысячи ног глухо раздавался в темной щели Данцигерштрассе, когда вдруг голова колонны остановилась. На скрещении с Шенгаузераллее рабочих встретил сильный отряд полиции. В темноте можно было разобрать силуэты броневых автомобилей. На один из них взобрался «доверенный»[26]26
  Совет доверенных – ставленники наци, подменяющие профсоюзные органы на предприятиях Третьего рейха.


[Закрыть], но, прежде чем он успел что-нибудь сказать, толпа повернулась и бросилась к Паппельаллее, пытаясь обойти заставу с севера. Это не удалось. Там стояли броневики. Машины глухо гудели, двигаясь на малом газу и сжимая рабочих стальным прессом.

Когда теснота достигла предела и люди готовы были лезть друг на друга, полицейские открыли узкий проход в сторону Шенхаузераллее и ударами дубинок погнали рабочих к выходу метрополитена. Светящееся синее «U»[27]27
  Латинским «U» в Берлине обозначаются входы в метрополитен (Untergrundbahn).


[Закрыть] было единственной точкой на всем пространстве улицы, которую можно было видеть. Рабочих загоняли в узкий проход унтергрунда – первое попавшееся место, где их можно было лишить возможности передвигаться.

Нижние рабочие были уже на платформе подземной станции, а наверху работали резиновые дубинки шупо, пихали в спину стальные листы бронированных радиаторов полицейских машин. Толпа рабочих уже не помещалась на лестницах, в проходах, на платформе. Под напором верхних рядов рабочие оказались сброшенными на пути. Снизу предупреждали, кричали, вопили. А полицейские продолжали втискивать толпу под синее «U».

Рабочих на путях становилось все больше. Им некуда было деваться. Пронесся слух, что от Александерплатц идет поезд с полицией. Начальник станции подтвердил это. Раздались крики с требованием задержать поезд, чтобы он не врезался в толпу. Но испуганный начальник станции заперся у себя в будке с несколькими шупо. Напрасно сыпались удары рабочих на окованные створки. На путях были уже сотни их товарищей. Рабочие хотели сами дать сигнал об остановке поезда. Но все управление сигнализацией находилось в будке. Несмотря на то, что оттуда сыпались ругань и угрозы шупо стрелять в первого, кто покажется, рабочие раздобыли на платформе железную скамейку и стали ею, как тараном, выбивать дверь.

Красная стрелка индикатора стремительно бежала по линейке схемы. Вот она миновала Лотрингерштрассе, вот подошла к Шенгаузерплатц, приближается к пересечению Данцигер– и Шенгаузераллее. Остались считанные минуты. Стальная дверь камеры гнется, но висит еще на петлях. Рабочие разбили уже одну скамейку и таранят второй. Вот соскочила первая петля. С путей сотни расширенных глаз следят за движением красной стрелки. Люди в ужасе карабкаются на платформу. Стоящие там лезут на плечи товарищей, они садятся друг на друга. Цепляются за поручни лестниц, чтобы освободить лишний дюйм места для нижних товарищей. Наверху, у выхода на улицу, загороженного решетчатой дверью, кто-то, рыдая, пытается объяснить полицейскому офицеру происходящее, но тот делает вид, что не слышит. Люди по эту сторону решетки кричат, требуют; многих начинает бить истерика. Их нервы уже не выдерживают напряжения. Они вцепились в прутья и с воем трясут их, трясут. Оттуда, с улицы, несется брань. Шупо бьют дубинками по пальцам людей, вцепившихся в решетку. Их не касается то, что происходит внизу. Приказ был ясен: рабочих газового завода загнать в унтергрунд до прибытия резерва, высланного с Александерплатц поездом подземки. Шупо его исполнили. Теперь рабочие могут бесноваться, сколько им угодно.

Старый рабочий, по скрюченным пальцам которого с ожесточением бьет шупо, не выпускает решетки. Он уже не может кричать, нет больше ни голоса, ни сил. Слезы текут по желтой коже изможденного лица и застревают в глубоких морщинах, в седой бороде.

Вдруг снизу доносится вопль тысячи глоток. Его покрывает грохот выкатившегося из тоннеля поезда. Рабочий отпускает руки и без сил повисает, прижатый к решетке телами других рабочих…

Весь юго-запад неба окрасился в пурпур. Это не был восход. Было еще рано, да солнце и не восходит на западе. Но отсвет разрастался. Скоро он окрасил половину неба.

Это горели гигантские склады горючего в Магдебурге.

Отблеск этих пожаров видел и Волков в тот момент, когда он с курса на Берлин повернул к Нюрнбергу.

23 ч. 00 м. – 0 ч. 30 м. 18/VIII – 19/VIII

С приближением к цели Дорохов обнаруживал все более оживленную деятельность неприятельского радио. Причина оживления не оставляла сомнений: готовился прием его колоннам. Дорохов не боялся нового боя. Он справедливо считал, что в ночных условиях на его стороне имеется значительное преимущество. Прежде всего его нужно найти в пространстве. Даже четыреста самолетов, если они захотят уйти от встречи с противником, не так просто обнаружить. Пусть посты земного наблюдения с полной точностью отмечают его путь, уклониться от встречи он сможет.

Дорохову нужно было решить основной вопрос: продолжать ли полет прежним курсом или совершить обходное движение с тем, чтобы подойти к цели с тыла?

В конце концов он решил, что, подойдя на расстояние двухсот пятидесяти километров (т. е. примерно на 40 минут хода), он резко переменит курс на южный и обогнет Нюрнберг. Бомбометание будет вестись на северном курсе.

Капитан Косых уловил приказ, передаваемый флагманской рацией всем штурманам колонны: подготовиться к выходу на новый боевой курс.

Со стороны Дорохова такой маневр был большой смелостью. Уже в течение четырех с половиной часов эскадра летит без всякой земной ориентировки. Руководствуясь исключительно приборами, она должна выйти на цель с такою точностью, чтобы иметь возможность безошибочно сбросить бомбы на город и плотину. Цель к моменту подхода колонн будет погружена в темноту и сольется с окружающей местностью. В лучшем случае, если будет светить луна, удастся произвести визуальную проверку с контрольного самолета, который ради этого снизится до полутора-двух тысяч метров.

Косых отлично знал, что все штурманы эскадры уже в течение долгого времени с крайней тщательностью, не отрываясь от таблиц и приборов, производят счисление пути; летчики со всею доступной им точностью стараются вести самолеты по заданному курсу. И вот, когда всеобщее внимание и силы сосредоточены на том, чтобы привести линию курса точно к цели, Дорохов одним махом ломает ее.

Полторы тысячи человек в течение пяти часов, рискуя жизнями, бережно несли по воздуху пятьсот тысяч килограммов тротила, и теперь, из-за самой незначительной ошибки, все это может полететь на ветер…

…Получив донесение о приближении эскадры Дорохова, командир москитной дивизии ПВО Нюрнберга полковник Бельц отдал распоряжение о подготовке к вылету. У него оставалось еще около получаса на то, чтобы проверить свою готовность, подняться в воздух и на боевой высоте ожидать подхода большевиков. Бельц с волнением следил за сигналами радиостанций, доносивших о движении Дорохова. Вот советским колоннам осталось 270 километров до Нюрнберга… 260… 250… Иными словами, до зоны боя – 100… 90… 80… Вдруг произошла страшная путаница. Станции, расположенные по пути следования эскадры, донесли о том, что не слышат больше противника. Его стали слышать посты, расположенные к югу. И когда Бельц готов был уже изменить приказ о направлении вылета, вся сеть станций, расположенных к северу, стала доносить, что опять слышит противника. Но в то время как одни станции доносили о противнике, удаляющемся к югу, другие сообщали об его приближении с севера: это было нелепо, почти невероятно. Заработал передатчик Бельца, разбрасывая в эфир поверочные запросы. Но станции упорно твердили свое: «Противник уходит на юг… противник приближается с севера».