Текст книги "Связная Цзинь Фын"

Глава вторая

1

Цзинь Фын проснулась. Она подумала, что, наверно, уже наступило утро и товарищи вернулись с поверхности земли. Однако, протерев глаза, увидела только командира и радиста. Один наушник у радиста был сдвинут, и лицо его выражало жаднее внимание. Он слушал то, что читал командир:

– «Древняя китайская мудрость справедливо гласит: «Защищаются друг от, друга несколько лет, а победу решают в один день. В этих условиях не знать положения противника – верх негуманности. Тот, кто его не знает, не полководец для людей, не хозяин победы».

Командир сделал паузу, а радист, кивнув головой, сказал:

– Это очень хорошие слова, я их понимаю.

Командир продолжал читать:

– «Нет ничего, что следовало бы пожалеть для получения сведений о враге. «Знание нельзя получить наперёд от богов и демонов. Знание положения противника можно получить только от людей», – кажется, так сказал древний мудрец Сунь Цзы. Он сказал очень правильно, имея в виду необходимость посылать в стан врага лазутчиков. И он же сказал: «Не обладая гуманностью и справедливостью, не сможешь ничего узнать у людей в тылу врата». Это тоже правильные слова, хотя они были сказаны тогда, когда в Китае почти не было ни гуманности, ни справедливости. Мы, армия Народного Китая, гуманны и справедливы уже по одному тому, что гуманна цель нашей борьбы и борьба справедлива. Мы не можем не быть гуманны и справедливы, потому что мы армия народа. А народ всегда гуманен и справедлив. Наши лазутчики – лазутчики народа. Все, что они узнают, узнается для народа. Все, что они приносят, приносится народу. Они всегда должны помнить это. Это даст им силы и мужество для…»

Но тут радист поднял руку, прося молчания. Это значило, что в наушнике он услышал позывные. Он быстро надвинул второй наушник и взял кисточку. Его рука забегала по бумаге. Потом он повернул рычажок в аппарате и заработал ключом. Он работал недолго. Девочка знала: то, что он сейчас передаёт, называется квитанцией. Потом он обернулся к командиру, внимательно следившему за его работой, и протянул ему листок.

Прочитав написанное на листке, командир некоторое время сидел в задумчивости. Затем девочка в щёлочку между краем ватника и своей бровью поймала его взгляд, брошенный в её сторону. Несколько мгновений командир смотрел на неё, потом встал и вышел в ту часть подземелья, где помещалась постель начальника разведки.

Цзинь Фын сбросила ватник и тут поймала на себе взгляд радиста. Это был такой же строгий и немного печальный взгляд, каким только что смотрел на неё командир. Она уже знала: если они на неё так смотрят, значит скоро ей дадут задание.

Она потёрла ладошками щеки и уши, чтобы хорошенько прогнать остатки сна. Вошёл командир. Следом вошёл начальник разведки. Заметив, что Цзинь Фын уже совсем проснулась, начальник разведки сказал из-за спины командира:

– Выспались? Это хорошо. Для вас есть задание. Прошу вас, выслушайте командира. – Он говорил совсем не так, как недавно говорил о ней, когда она спала. Его слова звучали теперь так, будто перед ним был взрослый партизан. Голос был строг и спокоен. – Связная Цзинь Фын! Вы пойдёте в миссию святого Игнатия у Сюйгоу и передадите: центральный штаб направляет в католическую миссию нового человека для выполнения специальной операции. Это – женщина. Её пароль: «Я думаю, что жизнь тут не так уж плоха. Не правда ли?»

– Правда, – сказала девочка.

Командир засмеялся:

– Я знаю, но это конец пароля: «Не правда ли?»

Девочка кивнула головой.

– Повторите пароль, – сказал командир.

Девочка повторила.

– У вас золотая память. И ещё вы скажете: все наши люди должны беспрекословно подчиняться этому новому товарищу. Он является человеком нашего командования. Очень важным человеком.

– Я должна идти днём? – спросила Цзинь Фын.

– Нет, сейчас. До обеда нужно быть там.

Девочка спустила ноги с кана.

– Если позволите, я пойду.

– Сначала поешьте.

– Извините, мне не хочется.

– Едят не только потому, что хочется.

– А почему, извините?

– Потому, что нужно.

Радист ласково потянул Цэинь Фын за косичку, перевязанную красной бумажкой.

– Нужно слушаться старших, – сказал он и снял с большого жестяного чайника-самовара тряпки, сохранявшие его тепло.

Чайник был тяжёлый и совсем закопчённый. Наливая себе тёплой воды, Цзинь Фын испачкала пальцы и стала их тщательно обтирать.

Радист, засмеялся.

– Вы франтиха, Цзинь Фын!

Она с укоризной покачала головой.

– Вы так долго сидите тут, а не понимаете. Что, если кто-нибудь там, наверху, увидит? Спросят: «Почему у тебя, девочка, пальцы в саже?» Что я скажу?

И она снова покачала головой.

Девочка съела лепёшку из проса, потом встала.

– Я готова.

– Хорошо, – сказал командир. – Исполняйте поручение, товарищ Цзинь Фын.

Девочка зажгла фонарь, подняла его вровень с лицом и установила длину фитиля. Пламя колебалось, маленькое, тусклое, красноватое. Девочка переложила фонарь в левую руку и спросила командира:

– Больше ничего не прикажете?

– Зайдёте в музей и оттуда – домой.

Девочка была так мала ростом, что ей вовсе не нужно было нагибаться в подземных ходах, где люди отряда передвигались ползком. Однако от старших она переняла манеру ходить под землёй, низко согнувшись.

Она уверенно бежала в пятне тусклого света фонаря. Только один момент, там, где она пробегала, можно было видеть неровные стенки хода. Свод был такой же неровный. Местами он осел, и его подпирали бревна крепей. Иногда путь преграждали обвалы, и девочке приходилось перебираться через кучи земли.

Цзинь Фын уверенно выбирала повороты среди ответвлений, зиявших по обе стороны главного хода; она разбиралась в этом лабиринте так, как прохожие распознают переулки родного города.

Когда в лицо ей потянуло свежим воздухом, девочка замедлила шаг и прикрутила фитиль фонаря. Ещё через сотню шагов дышать стало совсем легко. Девочка увидела над головой светлые точки звёзд. Она задула фонарь и поставила его в нишу стены. Когда она осторожно приблизилась к выходу, часовой, лежавший на животе с автоматом в руках, посторонился. Она протянула ему ручонку, и он помог ей выбраться на поверхность. Оба молчали. Тут разговаривать не полагалось.

Скоро её маленькая тень слилась с темнотой, царившей в овраге, где находился один тайный выход из катакомб «красных кротов».

2

Главный город провинции Шаньси Тайюань остался в тылу наступающей Народно-освободительной армии. НОА прошла на запад, обойдя и обложив укреплённый район Тайюани. Командование НОА не стало задерживаться тут ради овладения таким призом, как гоминдановский гарнизон. Все равно, рано или поздно этот гарнизон был обречён на капитуляцию. Ликвидация последних очагов сопротивления гоминдановцев была вопросом времени. Недаром главари гоминдановцев поспешно эвакуировались с материка на остров Тайвань. Они форсированными темпами перевозили туда остатки своего вооружения. Запасы продовольствия и награбленного имущества, которые они не могли ни перебросить на юг страны, ни захватить с собой на остров, безжалостно сжигались.

В блокированную Народно-освободительной армией Тайюань, в расположение оборонявших её гоминдановцев, и шла теперь Цзинь Фын.

Ночь была тёплая и безлунная. Плотный полог низко бегущих облаков укрывал землю от света месяца. Цзинь Фын скорее угадывала, чем видела, дорогу. Временами не было слышно ничего, кроме звука собственных шагов да мягкого шуршания ветра в траве. Изредка, но всякий раз пугая неожиданностью, на дороге мелькала тень зверька. Где-то ни с того ни с сего вскрикивала не ко времени проснувшаяся птица. И снова все было тихо. Черно и тихо.

Цзинь Фын все шла. Когда ветер тянул с запада, к тёплому аромату полей примешивалась струя свежего воздуха с многоводной Хуанхэ. По расчётам Цзинь Фын, было уже недалеко до городка Сюйгоу. Там предстояло самое трудное: переправа через реку Фыньхэ. Гоминдановский патруль у парома, кроме денег, наверно, потребует и документы. Хотя старшие товарищи, отправлявшие Цзинь Фын, и уверяли, что её пропуск не уступает настоящему, ощущение опасности заставляло её непрестанно возвращаться мыслью к предстоящей процедуре контроля.

Так добралась она до перекрёстка дорог.

Нужная дорога – та, что шла в обход Сюйгоу, – лежала вдоль глубокой балки, поросшей по краю густым кустарником. Несколько старых акаций высились тут, ласково шелестя нежной листвой. На этот раз у девочки не хватило сил пройти мимо, не позволив себе хотя бы короткого отдыха. Ей казалось, что если не дать ногам передышки, они не донесут её до цели. Она выбрала акацию пораскидистей и присела у её корней.

Но едва она примостилась под деревом, как веки её сами собою сомкнулись.

3

Цзинь Фын очнулась от раздавшегося в небе нового звука. Она тотчас поняла, что он исходит от летящего на большой высоте самолёта. Самолёт делал круги; звук то удалялся, то снова нарастал, приближаясь. Внезапно он резко усилился. Девочка поняла, что самолёт вышел из-под облаков. Вот он перешёл в горизонтальный полет; пролетев немного, снова стал набирать высоту и ушёл обратно за облака. Сколько Цзинь Фын ни приглядывалась, ей не удалось увидеть самолёт. Он исчез. Словно забытый им в пространстве, раздался лёгкий хлопок. Напрасно Цзинь Фын вглядывалась в темноту, в ночном небе не было ничего видно. Тянувший с запада ветерок не приносил никаких звуков, по которым можно было бы судить о случившемся в небе. Поэтому девочка вздрогнула от неожиданности, когда вдруг почти совсем над нею тёмный фон облаков прочертила ещё более чёрная тень огромного тюльпана. На этот раз Цзинь Фын не могла ошибиться – это был парашют. Вот он уже почти у земли! Ещё мгновение – и в ветвях акации, под которой она только что сидела, послышался треск рвущегося шелка. Прежде чем она решила, что нужно делать, с той стороны, где упал парашют, послышался женский голос, отчётливо произнёсший:

– Кажется, удачно…

Цзинь Фын хотела побежать к парашютистке, но ослепительный свет фар автомобиля, выскочившего из-за поворота дороги, ведущей к Тайюани, пронзил темноту, Фары ярко осветили дерево с висящими в его ветвях обрывками парашюта и, как показалось Цзинь Фын, её самое. Чтобы ускользнуть из поля света, она метнулась в сторону и тотчас почувствовала, что летит в бездну. Она падала в овраг, обдираясь о кусты и колючки. Из-под обрыва она видела, как бросилась прочь от светового луча и парашютистка и тотчас исчезла в окаймлявших дорогу кустах. А фары продолжали гореть. Серебром переливались в их голубоватом свете трепещущие листки акаций и колыхались лохмотья чёрного парашюта.

Из автомобиля вышла женщина. Она посмотрела на свисавшие с акации парашютные лоскуты, нагнулась, взяла в руки стропы. Потом быстрым движением сбросила с правой руки автомобильную перчатку с широким раструбом, достала из кармана жакета пистолет и коротким движением передёрнула затвор, загоняя в ствол патрон. В другой руке у неё появился фонарик. Она направила его луч на кусты, растущие по краю оврага, раздвинула их и исчезла.

Долго царила вокруг тишина, но вот её встряхнул удар пистолетного выстрела. Тотчас за ним – второй…

Подумав, Цзинь Фын решила, что тайно спуститься на парашюте в расположение гоминдановцев мог только человек из НОА. Может быть, это и был товарищ, о котором говорил командир «красных кротов»? А тогда, значит, скрывшаяся в кустах парашютистка была для Цзинь Фын своим человеком. Но так открыто ехать на автомобиле в Тайюань мог только враг. Значит, автомобилистка была врагом…

Цзинь Фын долго карабкалась по песчаной крутизне откоса, он осыпался. С тоннами песка Цэинь Фын скатывалась обратно, но поднималась и карабкалась снова, пока не очутилась на краю оврага.

Тут она услышала третий выстрел.

И снова тишина наполнила мир насторожённостью. Эта тишина показалась девочке бесконечной. Но вот неподалёку от притаившейся Цзинь Фын послышался шорох раздвигаемых кустов. Женщина в костюме автомобилистки вышла на дорогу. Она неторопливо оправила измятую юбку, отряхнулась от приставшей к костюму травы. Так же не спеша ощупала карманы жакета, словно вспоминая, где у неё что лежит. Отыскав наконец папиросы, она закурила. Потом развернула зажатый под мышкой бумажник и принялась с интересом разглядывать его содержимое. Часть бумаг она по прочтении тут же рвала и пускала по ветру, другие тщательно прятала обратно в бумажник. На одной она задержалась особенно долго. Цзинь Фын было видно, что это крошечный листок, на котором едва может поместиться несколько слов. Губы незнакомки шевелились – она, казалось, заучивала написанное. Как будто проверив себя по бумажке и убедившись в том, что знает её содержание наизусть, она порвала и этот листок и отбросила клочки прочь. Ветер тотчас подхватил их и разметал. Подобно ночным бабочкам, уносились они в ярком свете автомобильных фар.

Цзинь Фын, казалось, все говорило о том, что эта женщина – убийца парашютистки. Но чем дальше девочка следила за её движениями, тем больше сомневалась: уж не случилось ли все как раз наоборот? Не стоит ли там, на дороге, парашютистка, переодетая в костюм автомобилистки? Иначе почему бы она так неуверенно ощупывала свои карманы? Почему рассматривала бумажки так, словно видела их в первый раз?.. А впрочем, разве ей самой, Цэинь Фын, не доводилось иногда от волнения не находить в собственных карманах самых обычных вещей?..

Между тем незнакомка спрятала бумажник; подняв с дороги перчатки, отряхнула их и надела. Спокойно, как делала все, заняла место за рулём автомобиля.

Фары погасли. На дороге осталось мутное пятно замаскированного света. Мягко замурлыкал мотор, автомобиль тронулся, набирая скорость. Исчезли в ночной черноте урчание мотора, шелест шин и робкое пятно замаскированного света.

Цзинь Фын понадобилось некоторое время, чтобы найти в кустах парашютистку. Она была мертва. По покрою комбинезона, по шлему, Цзинь Фын признала в ней бойца НОА. На всякий случай девочка осмотрела её карманы, хотя и понимала, что бумажник, с таким интересом изучавшийся автомобилисткой, был, вероятно, единственным, что могло бы открыть имя убитой.

Постояв несколько минут, в раздумье, Цзинь Фын пошла прочь. Она спешила в сторону, подальше от начавших появляться в предрассветной мгле силуэтов Сюйгоу.

Часть 2

Глава третья

1

В те дни, если путник шёл в Тайюань с юга по дороге, огибающей Сюйгоу с западной стороны, ему было не миновать моста «Четырех ящериц», перекинутого через правую протоку реки Фыньхэ. Этот мост был старинным каменным сооружением, украшенным по четырём углам изваяниями огнедышащих чудовищ. Чудовища назывались тут мирным именем ящериц, хотя они имели весьма свирепый вид и походили скорее на драконов, нимало не обладая изяществом настоящих ящериц. Впрочем, может быть, в VI веке, к которому знатоки относили это произведение древнего ваятеля, ящерицы и выглядели так воинственно. Четырнадцать веков – большой срок. За это время многое изменилось в Китае. Быть может, так неузнаваемо изменились и ящерицы. Гораздо удивительнее было то, что мост этот в те дни ещё стоял не взорванный. Ведь на протяжении последних тридцати лет гоминдановцы и интервенты старательно разрушали в Китае всё, что могло служить переправой красным. И китайские и иностранные контрреволюционеры панически боялись «красных», неустанно и беспощадно преследовавших этих врагов народа и загнавших их наконец к последнему рубежу на китайской земле – к берегу моря.

Миновав мост, и свернув по первой дороге налево, путник сразу за пригорком попадал в неожиданно возникавшую среди широких полей густую зелень. Запущенная аллея, обсаженная платанами, упиралась в железные прутья высоких ворот. Деревья аллеи были так стары, что стволы многих из них полопались до самой вершины, а ветви, как усталые руки, уныло свисали к земле. Сквозь чугунный узор наглухо замкнутых массивных ворот был виден тенистый парк, из которого при малейшем движении воздуха доносился аромат роз. За густой порослью парка не было видно строений. Только над вершинами деревьев к небу тянулась игла католической церкви.

Хотя отсюда просматривались предместья Тайюани и даже её старинная крепостная стена на горе, шум города сюда не достигал.

На левом каменном столбе решётчатых ворот была прибита большая чугунная доска с выпуклой литой надписью:

Миссия

РОТЫ ХРИСТОВОЙ,

учреждённая отцами иезуитами во блаженную память

ИГНАТИЯ ЛОИОЛЫ,

преподобного генерала роты, и восстановленная

достопочтенным и высокопреосвященным

кардиналом-епископом

ТОМАСОМ ТЬЕН

с апостольского благословения

святейшего отца нашего папы

ПИЯ XII.

Над этой надписью венчиком латинскими буквами был расположен известный девиз ордена иезуитов:

«К вящей славе господней».

Под доской белела фарфоровая кнопка звонка.

Если нажать эту кнопку, то из скрытой в акациях сторожки появлялся высокого роста китаец. Не отпирая ворот, он сквозь решётку спрашивал, что нужно посетителю, и, лишь сходив в миссию для доклада, возвращался, чтобы впустить путника или отослать его прочь. Если нужно было отворить ворота, привратник делал это с нескрываемым неудовольствием, словно посетитель был его врагом.

Как сказано, человек этот был высок ростом, широк в плечах; черты его смуглого лица были правильны и тонки. Карие глаза глядели строго. Он был молчалив и сдержан в движениях. Звали его У Вэй. Это был шофёр, он же привратник миссии.

С некоторых пор миссия перестала быть заведением религиозным. Теперь тут, как в пансионе, отдыхали высшие тайюаньские чиновники и иностранные офицеры, служившие советниками у гоминдановского командования.

Миссионеры-иезуиты исчезли из миссии. Никто не знал, куда они девались. Можно было только предполагать, что они, как всегда, отправились выполнять какие-то тайные задания врагов народа. Хозяйкой пансиона оказалась китаянка – экономка Ма, которую здесь называли «сестра Мария». Народная молва утверждала, будто эта женщина, изменив родине, пошла на службу в полицию. А так как гоминдановская полиция с некоторых пор стала слугой иностранной военной миссии, то, следовательно, народ считал, что и «сестра Мария» состоит на службе у иностранцев.

От ворот миссии к большому каменному жилому строению вела запущенная каштановая аллея. Единственное, за чем в этом парке, по-видимому, ухаживали, были розы. Бесчисленные кусты роз – алых, розовых, чайных, белых – источали сладкий аромат. Аромат этот был так опьяняюще силён, что, казалось, расслаблял волю, располагал к лени и к ничегонеделанию.

По мнению Ма – Марии, именно такое состояние и было основным условием отдыха высоких гостей, пребывавших под кровом миссии.

Ма была ещё молодой женщиной, небольшого роста, с лицом очень правильным и даже красивым, но слишком неподвижным, чтобы быть привлекательным. Глаза Ма были всегда полны грустной задумчивости, движения – медлительны и спокойны; говорила она ровным голосом, не повышая его, даже когда сердилась. Эта мягкость, однако, не мешала ей быть придирчивой и строгой хозяйкой, державшей в страхе служащих миссии.

2

Ранним утром, когда Ма и гости ещё спали, женский персонал миссии, состоявший из двух горничных и кухарки, собрался в просторной, выложенной белыми изразцами кухне.

Горничные Го Лин и Тан Кэ представляли во всем резкую противоположность друг другу. Го Лин была полная девушка с мечтательными глазами и с мягкостью движений, свойственной полным женщинам. На вид ей можно было дать больше её девятнадцати лет. Тан Кэ была стройна, её непослушные волосы плохо укладывались в причёску и беспорядочно окаймляли смуглое лицо с тёмным пушком над верхней губой и с хмуро глядящими карими глазами. Движения Тан Кэ были коротки, стремительны, речь – быстра и тверда. Третьей женщине, кухарке У Дэ, окрещённой здесь именем Анны, было под шестьдесят. Она выглядела крепкой и суровой. У неё были гладко прибранные седеющие волосы и строгий взгляд.

Сердито погромыхивая посудой, У Дэ готовила утренний завтрак. Го Лин перетирала посуду, Тан Кэ вертелась перед зеркалом, в пятый раз перекалывая кружевной фартучек. Тихонько, так, что едва можно было разобрать слова, все трое напевали песенку, завезённую в Китай из далёкого Советского Союза:

 
Девушка хорошая, смелая и юная,
С тёмными упрямыми дугами бровей,
Не гуляй с врагами ты вечерами лунными,
Не растрать ты, девушка, нежности своей.
Эта жизнь весёлая нам совсем ненужная,
И тепло Шаньси не согреет нас.
Мы семью товарищей, тёплую и дружную,
Сохранимте, девушки, в этот грозный час.
Не теряйте мужества, не растратьте силы вы,
Девушки хорошие, с жаркою душой…
 

Пение было прервано звонком, донёсшимся со стороны ворот. Го Лин посмотрела на часы: время было слишком раннее для появления какого-нибудь нового гостя из иностранцев или гоминдановских чиновников. Тан Кэ с любопытством выглянула в окно; У Вэй, на ходу застёгивая куртку, шёл отворять. Через минуту по главной аллее, скрипя ободьями по песку, проехал маленький жёлтый шарабанчик, запряжённый низкорослой мохнатой лошадкой. Из шарабана торчала прикрытая соломенной шапочкой женская голова. Волосы женщины были собраны в высокую причёску. По этой причёске Тан Кэ безошибочно признала гостью.

– Сяо Фын-ин! – бросила она в кухню.

У Дэ сердито громыхнула кастрюлей и безапелляционно отрезала:

– Плохой человек!

– Что ей может быть нужно? – с беспокойством пробормотала Го Лин.

На ступенях послышался дробный стук каблуков, и в кухню стремительно вбежала посетительница. На ней был изящный дорожный костюм, модная обувь, все мелочи её туалета соответствовали картинкам новейшего модного журнала.

– Здравствуйте! – развязно воскликнула она.

У Дэ демонстративно отвернулась. Тан Кэ сделала вид, будто не слышит. Только Го Лин несмело ответила:

– Здравствуйте, Сяо Фын-ин.

– Вы нарочно дразните меня? – сердито вскинулась гостья.

– Извините, – растерянно проговорила Го Лин.

– Сколько раз я повторяла вам: нет Сяо Фын-ин, есть Стелла! – строго заявила гостья. – По-моему, эго не так трудно запомнить.

Тан Кэ с насмешливой почтительностью произнесла:

– Госпожа Стелла!

– Ничего смешного в этом нет, – надулась гостья.

– Да, конечно.

– Какой у вас всех скучный вид! Можно подумать, будто вы только что с похорон.

С этими словами Сяо Фын-ин презрительно скривила губы.

У Дэ пристально поглядела на неё:

– А у вас, видно, вечный праздник?

– Вы, Анна, способны испортить настроение кому угодно. – И тут Сяо Фын-ин так же отвернулась от У Дэ, как та от неё. Обращаясь к молодым горничным, она проговорила: – Глядя на эту женщину с дурным характером, и вы, девочки, становитесь старухами. Теперь, когда перед нами открываются двери мира…

– Замолчите, пожалуйста! – гневно перебила её стоящая у плиты У Дэ.

Сяо Фын-ин посмотрела на кухарку сквозь прищуренные веки.

– О, как много вы себе позволяете, Анна. И вообще я…

Она не договорила. У Дэ исподлобья вопросительно смотрела в её сторону:

– Ну что же, договаривайте!

Сяо Фын-ин вспыхнула:

– …удивляюсь, почему вас тут держат.

– А вы замолвите словечко, чтобы меня выгнали, – негромко проговорила У Дэ.

Несколько мгновений Сяо Фын-ин молча глядела на неё.

– Если бы не У Вэй…

Пальцы Анны, державшие ложку, судорожно сжались.

– Оставь моего сына в покое!

Чтобы предотвратить ссору, Тан Кэ спросила Сяо Фын-ин:

– Вы были сегодня в городе?

Та не сразу сообразила, что вопрос обращён к ней. Наконец ответила, нахмурившись:

– Да.

После некоторого молчания Тан Кэ сказала:

– Говорят… на бульваре…

Она не договорила, но Сяо Фын-ин, видимо, сразу повяла, о чём идёт речь. Тень растерянности и смущения пробежала по её лицу. Однако, быстро оправившись, франтиха с наигранной небрежностью сказала:

– Ах, вы об этом…

Го Лин испуганно взмахнула густыми ресницами и приблизила руку ко рту, словно желая удержать собственные слова.

– Говорят… там… двенадцать переносных виселиц, – проронила она едва слышно.

– И на каждой уже не двое, а четверо наших, – сказала У Дэ.

Го Лин испуганно вскинулась:

– Тётя У Дэ!

– Тётя! – вторя ей, так же испуганно воскликнула и Тан Кэ.

– Ну что, что? – Глубоко сидящие глаза У Дэ сверкнули.

– Его превосходительство Янь Ши-фан поступил так, как рекомендовал ему советник господин Баркли, – сказала Сяо Фын-ин.

– Замолчишь ли ты?! – крикнула У Дэ. Сквозь зубы, как только могла презрительно, она процедила: – Госпожа Стелла…

Го Лин испуганно всплеснула пухлыми руками.

– Уведи отсюда тётю Дэ, – шепнула ей Тан Кэ.

Го Лин взяла старую женщину за локоть и потянула прочь. Но кухарка гневно высвободилась:

– Оставь, я скажу ей всё, что думаю о ней!

– Тётя У Дэ, прошу вас, довольно! – строго сказала Тан Кэ и властно вывела кухарку.

Губы Сяо Фын-ин нервно дёргались. Она вынула сигарету. Несколько раз щёлкнула новенькой зажигалкой. Пламя в её вздрагивающих пальцах колыхалось и не попадало на кончик сигареты. Не обращая внимания на пристально следящую за нею Го Лин, она отодвинула стеклянную дверь холла и, войдя туда, с размаху бросилась в кресло. Го Лин стояла на пороге, в её глазах были страх и страдание. Она хотела что-то сказать и не решалась. Вошедшая Ма нарушила молчание. Она спросила Сяо Фын-ин:

– Что вам угодно?

– У меня есть дело к вам.

– Ко мне? – удивилась Ма.

Сяо Фын-ин движением головы велела Го Лин уйти и сказала Ма:

– Я буду здесь жить.

Ма воскликнула:

– Я не хотела бы этому верить!

– Теперь я главный секретарь его превосходительства Янь Ши-фана, – заявила Сяо и постаралась изобразить на лице важность.

От изумления Ма могла только издать односложное:

– О-о!

Между тем Сяо продолжала так же важно:

– Кажется, госпожа Мария хотела, чтобы его превосходительство советник Баркли тоже оказал честь этому дому своим пребыванием под его кровлей? Сегодня он будет здесь.

– Баркли будет здесь? – тихо проговорила Ма и на минуту задумалась. – Хорошо… Я все приготовлю…

– Прошу вас не думать, будто уговорить его было так легко, – улыбнувшись, сказала Сяо Фын-ин. – Мы обязаны этим его превосходительству генералу Янь Ши-фану, другу моему и господина Баркли… Вы меня понимаете?.. Значит, ждите нас вечером…

С этими словами Сяо Фын-ин вышла, уселась в свой жёлтый шарабанчик и, подобрав вожжи, погнала лошадку.

3

Когда У Вэй, затворив ворота, повернул к дому, Ma быстро прошла в гараж.

– Приготовься, – сказала она, – сегодня здесь будут Баркли и Янь Ши-фан.

– Вот что!.. Ну что же, я готов. А ты? – Он испытующе посмотрел ей в глаза.

Она опустила взгляд.

– Ещё немного, и… я не выдержу, – едва слышно ответила она.

– Стыдно так говорить, – спокойно, но очень внушительно сказал У Вэй.

– Раньше моё положение было, пожалуй, опаснее, но на душе у меня было легко. А с тех пор как ты распустил слух, будто я связана с чанкайшистской полицией, мне стыдно смотреть людям в глаза. Гоминдановцы у всех на глазах так подчёркивают своё доверие ко мне, словно я действительно стала изменницей. Даже наши девушки и твоя мать подозревают меня.

– Ты же знаешь, что это было необходимо. Иначе чанкайшисты ни за что не доверили бы тебе миссию. Но я-то ведь знаю, что ты остаёшься верной нашему делу.

– Это так страшно, так страшно… когда тебя все презирают, все считают изменницей…

Он ласково погладил её по голове.

– Прошу тебя, успокойся.

Она закрыла глаза, и на лице её отразилось утомление, вокруг рта легла горькая складка.

– Если бы не ты, – тихо произнесла она, – у меня не хватило бы сил.

– Все будет хорошо.

– Да… Лишь бы нам быть вместе… Но… твоя мать… Она ненавидит меня.

– Когда можно будет, я объясню ей все. Она поймёт…

– Но пока она ненавидит меня с каждым днём все сильнее. Впрочем… так и должно быть. Меня все ненавидят, все, все!

– Все?.. Нет, только те, кто не знает твоей истинной роли. А кто её знает, тот понимает, как трудно честному бойцу разыгрывать предателя.

Ма повела плечами, словно от холода, хотя на улице стояла жара.

– Постоянно чудится, будто кто-то меня выслеживает. И свои и враги – все меня подкарауливают. Не знаю, откуда мне ждать пули: от людей Янь Ши-фана или от своих партизан?.. Иногда бывает так страшно…

– Бедная моя! – проговорил У Вэй. Он подвёл её к скамеечке у ворот гаража и, заботливо усадив, сам сел рядом.

Она молчала. В саду было тихо. Птицы прятались в листву от лучей поднимающегося солнца. Надвигался жаркий день. Аромат роз висел неподвижный и душный. Ма долго молча смотрела на расстилавшийся перед нею ковёр цветов. Улыбнулась:

– Когда я смотрю на это, мне хочется верить, что все… все будет хорошо.

– Разве можно в этом сомневаться? – сказал У Вэй. – Подумай только: ведь Народно-освободительная армия очистила от врага уже почти всю страну. Ещё одно усилие – и весь Китай будет свободен. Помнишь, как сказал наш Мао…

– Да, да, помню! – просветлев, воскликнула Ма. – Я тоже вижу его, этот прекрасный корабль свободы. И что бы ни случилось, какую бы тяжёлую обязанность ни наложил на меня народ, я буду гордиться тем, что капелька и моей силы двигала этот корабль великой победы.

У Вэй ласково коснулся ладонью её пальцев, но Ма отстранила руку, боясь, чтобы кто-нибудь не увидел этой ласки. Лицо её снова стало непроницаемым, спокойствие и обычная выдержка вернулись к ней.

4

Цзинь Фын нужно было миновать патрули войск Янь Ши-фана на южных подступах к городу. Проникнуть в миссию святого Игнатия следовало так, чтобы никто, решительно никто этого не видел. Девочка хорошо знала дорогу. Она знала, что пройдёт, если только ничего не случится на пути от лавки, где она взяла овощи, чтобы наполнить свою корзиночку, в которой она якобы разносила покупки клиентам торговца овощами. От лавки ей приходилось идти открыто по улицам до самого бульвара. Там был снова вход под землю. Та галерея уже приведёт её в миссию.

Только бы благополучно пройти к бульвару! Лучше всего идти парком. Там никто не обратит внимания на продавщицу овощей. Но как только девочка свернула на улицу Маньчжурских могил, она сразу увидела, что туда лучше не соваться. Что-то случилось там. Её намётанный глаз сразу различил в толпе нескольких агентов полиции. Она вернулась и пошла в сторону разрушенного вокзала. По дороге она услышала разговор о том, что в парке сегодня обыскивают подозрительных прохожих.

Она не может дать себя обыскать! У неё в корзинке под овощами лежит электрический фонарик. «Зачем фонарик обыкновенной девочке?» – спросит полицейский.

Значит, ей следовало обойти и парк.

Цзинь Фын миновала улицу, называвшуюся теперь улицей Чан Кай-ши, и подошла к харчевне на углу, помещавшейся в домике, сколоченном из старых ящиков. Здесь она сделала вид, будто рассматривает выставленные под навесом кушанья. Это было жалкое подобие того, что продавалось тут прежде, до войны. Но, видимо, голодающих тайюаньцев могло привлечь даже это скудное угощение. Будто увлечённая видом кушаний, девочка искоса бросила взгляд вдоль улицы: свободен путь или нет?