Текст книги "Сон в зимний день"

Зима

Если бы не она, Маша то есть, я бы точно не выбрался сегодня из дома. Вернувшись вчера в первом часу ночи заледеневший и вымотанный, я думал, что буду спать минимум сутки подряд, а потом еще столько же просто валяться, изредка разве включая телевизор, а так только книжка, музыка и компьютер. Такой был план.

Но, как часто бывает, один утренний звонок может перечеркнуть все, ну или почти все. Хорошо хоть она позвонила мне не в семь утра. Все же я почти выспался. Ну и отказать ей, памятуя былое, никак не мог. Пусть даже я мало что соображал, пусть даже почти совсем ничего. Но ее голос, такой одновременно спокойный и задорный, насмешливый и загадочный, включил во мне какой-то податливый автопилот. И я был готов идти туда, куда она скажет, и делать то, что придется.

А пришлось в результате ни много ни мало кататься на лыжах. В общем, почему бы и нет – выходные, зима, прекрасная погода. Но поначалу я здорово растерялся, выбирая лыжи в прокате, и даже запутался с ботинками и креплениями, ибо не катался на лыжах уже сто лет, практически со школы и даже уже не думал об этом. А потом ничего – сделал шаг, второй и постепенно разошелся. Полчаса на восстановление забытых навыков, пара душераздирающих спусков, довольно удачных падений, и вот я уже вполне освоился с этим делом.

Все же в активном отдыхе есть свои неоспоримые тонизирующие моменты. Разве только я здорово взмок, немного замерзли ноги, и здорово хотелось есть. А в остальном все было очень даже прилично – свежо, органично и активно. Одни сплошные О!

Сама Маша была великолепно грациозна в радужном полосатом свитере с воротом, с красными крашеными волосами и в красной же шапочке. Ее определенно было видно издалека, что могло предотвратить нежелательное столкновение и позволяло мне ориентироваться по ней даже с большого расстояния. Я то и дело безнадежно от нее отставал. И если бы не ее выдающийся красный цвет, я сразу потерялся бы и беспричинно метался потом по прериям.

Места эти были известны среди лыжников, а мне совершенно незнакомы. То есть я про них слышал, конечно, но никогда здесь до этого не бывал ни зимой, ни летом. И затруднился бы сказать даже, в каком направлении находится станция.

И вот мы добрались до цели нашего путешествия. Я это понял по тому только, что она наконец остановилась, сняла лыжи и призывно помахала мне рукой, то ли поторапливая, то ли показывая, что меня ждет долгожданный привал.

Видимо, это была одна из самых высоких точек в этих местах. Редкие сосны на вершине совершенно не мешали обзору. Метров двести над уровнем моря, не меньше. Где-то там, внизу, куда обрывался крутой склон, петляла замерзшая река с накатанной лыжней посередине. И вообще, вид отсюда открывался впечатляющий. Я и не подозревал, что в нашем пригороде может существовать что-то настолько альпийско-карпатское. Горы, конечно, не совсем те самые, в смысле выразительности и высоты, но общее настроение было то самое, альпийское.

Если бы еще не довольно крепкий мороз, погода была бы абсолютно комфортная. На все небо несколько штук очаровательных облаков, и те жались ближе к горизонту, а дальше бездонная синева от края и до края. Низкое солнце сквозь заснеженные ели и сосны по склонам. Минимум людей на лыжах, и никаких строений в пределах видимости.

Только уж и правда очень холодно. Градусов десять, а то и пятнадцать мороза, должно быть. Больше всего страдали руки и ноги. Ну и лицо давно заиндевело и эмоционально не соответствовало. Недельная щетина постепенно покрылась ледяной коркой и превратилась в подобие маски. А первое время после вечно темного города глаза поначалу совершенно ослепли, и я не видел вокруг ничего кроме собственно света. Может, поэтому я только теперь вдруг вспомнил про фотоаппарат. И то почти случайно, а то так бы и не вытащил ни разу.

– Ну что? Не жалеешь, что поехал? – с превосходством спросила она меня, с интересом наблюдая при этом за реакцией.

Она стояла рядом, облокотившись на лыжные палки, и тоже разглядывала заснеженные склоны, искрящиеся в ярком, но по-зимнему прозрачном солнечном свете.

– Ни в коем разе! Это же взрыв мозга для убежденного урбаниста подобного мне! Ничего настолько умиротворенного и позитивного я увидеть никак не ожидал. То ли курорт, то ли заповедный какой-нибудь край. И воздух настолько чистый, что с непривычки голова кружится. И всего-то час на электричке от города.

– Да уж лучше, чем перед теликом всю жизнь сидеть, ногти грызть, – согласилась она и стянула рюкзак.

Я тоже снял лыжи и немного попрыгал на носках, пытаясь хоть немного их согреть. Потом взялся за руки, отогревая озябшие пальцы, но так, без особого результата. Добился восстановления относительной чувствительности и ладно.

Она, присев на корточки, сосредоточенно рылась в рюкзаке, то и дело доставая то термос, то какой-то очередной пакет.

Даже в этой ее обыденной позе мне виделись элегантность и значительность. Ярко-красная шевелюра вовсю выбивалась из-под шапки во все стороны, что ей здорово шло. Ей вообще, похоже, шло почти все, даже без особого с ее стороны старания. На лице то и дело появлялась улыбка – отвлеченная сама по себе или персональная, если она вдруг ловила мой взгляд. Такая улыбка, вполне себе привлекательная и даже милая. Правда, порой с ноткой эдакого скептического кокетства.

Снова она была немногословна, и снова это выглядело вполне естественно. Мы, конечно, немного поговорили, пока ехали в поезде, а потом почти не переговаривались даже.

Теперь на свету я с интересом разглядывал ее профиль и всячески размышлял на тему, все же нравится она мне или нет. По всему выходило, что, скорее всего, нравилась. Профиль у нее был красивый, очень изысканный, даже благородный. И конечно, глаза, настолько много в себе содержащие, чего только в них не было. Особенно когда с них слетал, уже привычный мне, лукавый блеск. Ее глаза смеялись значительно чаще, чем она сама.

Теперь она почувствовала, что я ее разглядываю, и тут же принялась разглядывать меня в ответ, будто здесь не я сам, а только мое изображение, тщательно изучая детали и то и дело возвращаясь к глазам.

Мне тут же сделалось неловко, хоть и понятно было, что это делается специально. Но слишком уж прямой был взгляд, слишком всепроникающий. И вот я не выдерживаю и смеюсь, а потом закуриваю, с деланным интересом разглядывая противоположный склон, весь словно зафиксированный в кадре и застывший. И только вытащив из-за пазухи фотоаппарат и припав к окуляру, я забываю про то, что она на меня пялится.

Потом мы пьем крепкий горячий чай, от которого поднимается пар, едим холодные бутерброды и смотрим, как постепенно снижающееся солнце наливается густым красным цветом и как розовеет небо над горизонтом. А над нами на фоне синего-синего неба висели редкие сосновые ветви посеребренные инеем с нахлобученным снегом, такие неподвижно застывшие, будто замерзшие, но при этом по-летнему яркие.

Однако уже четыре, самое начало пятого – пора возвращаться обратно, пока солнце не село. Блуждать туда-сюда по лыжне в сумерках не хотелось. Маша здесь тоже бывала не часто и ориентировалась соответственно. На свету еще все понятно и просто, а в темноте легко заплутать. Мы выкуриваем по сигарете и постепенно начинаем обратный путь. И снова как тогда – этот обратный путь начинается с продолжительного спуска.

На платформе уже вовсю горели фонари и стояли редкие лыжники, в основном молодежь со сноубордами. И этот искусственный свет с горстками людей под ним как-то сразу приблизил и осуществил темноту. Словно тут уже давно наступил вечер. Видно, тоже условный рефлекс.

Всю обратную дорогу она как-то нехотя рассказывала мне о себе. Наверно, потому, что я так промерз, что говорил с большим трудом. Некоторые слова вообще мне никак не давались, и она сжалилась, видно.

Вернее, она говорила не совсем о себе, скорее о своей семье. Что-то она рассказывала про мать, что наполовину японка, что мечется вечно со своей активной жизненной позицией впустую, что чрезмерно увлекается кинематографом, что отец ее был на все руки мастером и был художником. Только он здорово пил и жил отдельно с самого ее детства. Великодушно ушел практически сразу, как начал пить.

Она сама так сказала, что он ушел великодушно. И вообще, о нем она говорила с большим уважением и особо не посвящала в детали, но при этом говорила исключительно в прошедшем времени.

Ну и, наверное, поэтому с самого детства что-то у нее отвязалось, то ли внутри, то ли снаружи. И как только она поступила в институт, от матери сразу съехала и сама зарабатывала на жилье. В основном занималась репетиторством, ибо пару языков она знала свободно. Ну и переводила кое-что по мелочи, там-сям. Почти всех любимых моих авторов она читала непременно в подлиннике, фильмы смотрела без перевода. Во мне немедленно проснулся спящий до сих пор комплекс неполноценности.

На вокзале, когда мы вывалились из поезда на перрон, от внешнего мира остается исключительно только электрический свет. Там, над ним, висит своеобычная непроницаемая городская мутная тьма. Будто в городе с самого утра так и не наступал день.

***

На следующий день вся эта идиллическая лыжная прогулка осталась в памяти как продолжение долгого сна. Будто ее не было в действительности или она случилась не со мной – настолько все это выбивалось из привычного мне ежедневного распорядка. И даже та первая наша встреча на холме теперь казалась мне всего-навсего очередным моим зимним сном.

На улице с утра неимоверно мело. Не видно было соседнего дома, не то что неба. Одно сплошное снежное месиво сверху и донизу. Работать в подобные дни дома – одно сплошное удовольствие. Но работать пока тоже не хотелось. Хотелось просто сидеть в кресле с чашкой горячего кофе и, разглядывая буйство стихии за окном, думать о чем-то значительном и приятном.

И я непроизвольно стал думать о Маше, что она такое есть. Она совершенно выбивалась из череды знакомых мне женских образов. Ее даже не с кем было сравнить. Маша являлась для меня абсолютно самостоятельным отдельным от всего персонажем, уникальным и единственным. Никаких аналогий не существовало даже в каких-то отдельных чертах. Типичный идеальный объект. Не иначе это все мистический налет сна.

К примеру, она была совершенно не похожа на мою сестру, хотя чисто внешне в их поведении можно было бы обнаружить некое сходство. Сравнивать мою новую подругу с ней было удобно по одной простой причине – из всей череды знакомых мне женщин именно сестра явственнее всего проступала теперь в памяти, что было бы вполне естественным фактом, если бы мы не виделись с ней раза три в год, а то и реже. Остальные дамы разной степени близости приходили и уходили, особенно не оставляя следа. Хорошо это или плохо, не знаю, но это факт. Либо мне не повезло с ними, либо им со мной, что скорее, но не сложилось.

Так вот, моя сестра, внешне весьма привлекательная, со вкусом и манерами, была, на мой взгляд, чересчур уверенным в себе человеком, даже заблуждаясь изначально, даже пребывая далеко за гранью своей компетенции, она неизменно добивалась в результате своего, будто подминая под себя противостоящие ей обстоятельства, что отчасти и затрудняло наши с ней отношения. С Машей изначально все выглядело иначе. Вся эта ее внешняя отстраненность, отчасти, может, надменность, были продиктованы не самоуверенностью, а скорее независимостью от тех самых обстоятельств. Я почти ее не знаю, но вряд ли она стала действовать хоть в чем-то без оглядки и без сомнений. Ей бы не пошла самоуверенность, скорее самодостаточность. Мне почему-то так казалось. Ну и с суждениями она обходилась аккуратнее, что вообще особенно ценно в людях.

Да и вообще, помимо присущего ей легкого авантюризма и табакокурения, за те оба раза, что мы были вместе, я не находил в ней более ни единого формального диссонанса. Она заочно гармонировала с любой обстановкой, будто являясь ее составной частью и одновременно самим воплощением этой гармонии.

Хотя, может, это опять-таки налет сна, его умиротворяющее воздействие, сглаживающее реальное положение дел. Теперь исключительно все приобретало подобный налет. Как ни крути, со времен образования Солнечной системы декабрь неизменно был и есть сезон зимних снов. А короткий декабрьский день зачастую более похож на сон, чем иной истинный сон, чего уж тут ждать от наполняющих его людей.

Я так увлекся своими полуснами-полуобразами, что в результате с неимоверным трудом переключился в рабочее русло. И то словно бы не до конца. И ладно бы мне предстояла какая-то там очередная халтура. Речь-то шла о своем, сокровенном. И здесь я уже не мог позволить себе свои собственные слабости.

Я давно уже носился с идеей персональной выставки, кроме того находил в этой связи поддержку и понимание у друзей и единомышленников. И дело было не в самом по себе перформансе – типа устроить выставку. Несколько раз я участвовал в подобных проектах, но это было давно, кроме того это была очередная групповуха на какую-нибудь тщедушную злободневную тему и непременно в дилетантском каком-то формате. А персональную выставку в приличном месте с соответствующим бэкграундом соорудить совсем не просто.

Работ скопилось много, но они упорно не соединялись в требуемую концепцию – или соединялись не так, или же эта самая концепция была не до конца придумана. Идея вроде и проступала время от времени, но зачастую весьма расплывчато. Раз от раза я силился за нее ухватиться, но каждый раз она ускользала от меня, оставляя после себя неуверенность и сомнение. Лишь общее направление я представлял себе более-менее осмысленно. Но само по себе направление – это только намерение, оно ни на что не претендует и ничто из себя не представляет, являясь по сути неким ориентиром в пространстве. А стержнем могла стать лишь идея и только идея, пронизывающая объединенные одной темой работы сверху и до низу. То ли недостаточно глубокое видение предмета, то ли недостаточно ракурсов и, наверное, понимания собственных желаний. А банальности лежащей на поверхности не хотелось, этого добра хватало и без меня.

Изначально меня не отпускала идея в окружающем меня информационном и социальном хаосе вычленить обыкновенного человека, плюс-минус городского жителя, и каким-то пока неведомым мне способом показать его без того самого деревянного костюма, но в естественной среде обитания, как-нибудь максимально абсурдно, чтобы проявились грани и полутона его истинного бытия.

Потому, как только проступало то самое ощущение подступающей идеи, я несся с фотоаппаратом в центр и блуждал там фактически до темноты в любую погоду, пока не иссякало желание или не наступала полная темнота.

Сегодня я намеревался в очередной раз просмотреть, сортируя по папкам, изучить, уложить у себя в голове все то, что я наснимал за последние несколько лет, в попытке нащупать тот самый стержень, для чего мне требовалась максимальная сосредоточенность. От какого-нибудь излишне неоднозначного кадра, дурацкого фона или даже просто акцента вся смысловая нагрузка менялась подчас радикальным образом. А идея, пусть эфемерная и глубокая, обязана быть кристально чистой и понятной. И через это заблуждение мне тоже следовало перешагнуть. Наверное, я хотел отобразить само это время без времени, некий сакральный его смысл и символ запечатленный в субъекте, эдакое погружение в нагромождение человеческих сущностей, как в элемент городского интерьера, а может, и наоборот.

В общем, я затеял весьма непонятное и потому весьма непростое и долгое дело. И в этом для меня, помимо всего остального, еще неизвестного мне наполнения, уже заключалось вполне конкретное приобретение, а именно еще одно дополнительное оправдание и надежда на никому не известный дополнительный вход.

***

Но как только я уселся за компьютер, вознамерившись отрешиться от всего земного, зазвонил молчавший до этого сутки телефон, будто специально притаившийся на книжной полке в самом темном ее углу, за томиком какого-то неизвестного мне поэта. Хотя, возможно, это был Тютчев.

Звонили зачем-то из жилконторы. Я долго не мог понять, что им от меня нужно. Какие-то дополнительные услуги, какие-то счета. Что-то про прошедший год и аномальные холода.

«Что же там было в прошлом году?» – машинально думал я.

Но если вчерашний день и тот был покрыт для меня призрачной завесой сна, что говорить о том, что было когда-то там в прошлом году.

Настойчивая женщина на том конце провода меж тем не унималась, что-то упорно мне втюхивая про особые обстоятельства и соответствующие нормы законодательства.

– Скажите, наконец, что вы от меня хотите? – перебил я ее, начиная терять терпение.

Женщина замолчала на какое-то время, а потом заговорила снова обиженным голосом про какие-то дополнительные квитанции и что-то еще в том же духе.

– Мне никакие дополнительные квитанции не приходили, – сухо выдавил я из себя, – придут, будем разбираться. Все остальные квитанции я аккуратно оплачиваю. О чем вообще разговор? Или вы намекаете на оплату помимо квитанции?

Женщина вконец обиделась, потребовала, чтобы я записал какой-то телефонный номер, и сказала, чтобы я туда звонил, если что.

– Если что – что? – запоздало спросил я уже в короткие гудки. – Чертовщина какая-то.

Появившиеся было до телефонного звонка мысли моментально куда-то улетучились, меня охватила совершеннейшая апатия и вялое раздражение.

– Черт бы побрал эту жилконтору! – в сердцах сказал я, открывая браузер и залезая на первый попавшийся новостной сайт.

Но чтение новостей только усугубило это мое состояние дискомфорта. Оказалось, что случилось столько всего ужасного, что воспринять всю эту информацию, не будучи циником, было просто-напросто невозможно, моментально наступал эмоциональный уже ступор и новости более в голове не укладывались.

Тогда я с отчаяния выпил чаю, полистал журнал и только начал постепенно приходить в себя, как телефон зазвонил снова.

– Алло! – напряженно проговорил я в трубку, прислушиваясь к потрескивающей тишине на том конце провода и заранее внутренне съеживаясь.

– Ну, здравствуй, братишка! – промурлыкали на том конце.

Я уныло огляделся в поисках возможного выхода и, не обнаружив его в своей комнате, самоотверженно улыбнулся и устремил свой взгляд в никуда.

– Привет, привет. – Голос я сделал ровно таким, чтобы его невозможно было заподозрить ни в чем, кроме как в стремлении закончить разговор как можно быстрее. – Ты что, не на работе?

– На работе, где же еще. В отличие от некоторых, – пошутила она на грани фола.

Я готов терпеть подобные высказывания от кого угодно, но только не от ближайших родственников. Какое ее дело, в конце концов? И что она, собственно, знает о моих делах?

– И что? Образовалась свободная минутка? Или у тебя ко мне какое-то срочное дело? Извини, но я именно теперь немного занят. Я тоже иногда работаю, между прочим!

Сколько раз я говорил себе не поддаваться на подобные мелкие провокации со стороны своей сестры. Именно это она умела лучше всего и именно подобные мелкие провокации наиболее болезненны, учитывая, что начинается все с ерунды, а кончиться потом может чем угодно.

– Ладно, не сходи с ума. Между прочим, последний раз я тебе звонила полгода назад. От тебя же не дождешься. Ты к матери съездить не хочешь? Все же у нее день рождения на носу. Я-то точно поеду, но одной как-то скучно.

«Черт!» – подумал я про себя.

Опять я забыл обо всем на свете. И опять как это все не вовремя. Впрочем, абсолютно все оказывается не вовремя, если не проистекает из тебя, а ты сам привык действовать исключительно исходя из собственного настроения.

– И когда ты собираешься ехать? – спросил я ее, пытаясь посмотреть на все это как-нибудь с другой стороны, без этого оттенка тоскливой безнадежности.

– Да вот в пятницу и собираюсь. У нее же в пятницу день рождения. Надеюсь, ты не забыл? А в субботу утром уже обратно. Ну что, поедешь?

– Куда деваться? Поеду, конечно. Ты уже и расписание знаешь? – говорил я механически, вспоминая, что у меня там в конце недели.

– В шесть с чем-то. Там в это время только один поезд, а следующий через час.

– Договорились. Если что, еще созвонимся, – пробубнил я, намереваясь тут же повесить трубку.

Однако она попыталась-таки вклиниться напоследок.

– А чем ты там таким важным занимаешься? Снял чего-нибудь интересное? Ты мне никогда ничего не показываешь. Рассказал бы хоть чего-нибудь.

– Извини, но я действительно очень занят. Поговорим в пятницу. Пока.

– Ну, пока.

Короткие гудки звучали обнадеживающе, но было уже слишком поздно. В мою личную жизнь было осуществлено грубое вторжение. Теперь у меня был запланирован семейный слет, и все остальное естественным образом пошло побоку. Даже если это остальное могло бы стать самым важным в жизни.

Я с досады вышел на балкон и закурил, несмотря на холод. Я вообще старался дома не курить, но тут уж не было вариантов. Реализация замыслов привычно трещала по швам.

И только я поплелся к себе в комнату, в очередной раз думая уже почти исключительно о работе, как позвонили теперь уже в дверь. И позвонили не абы как. Это был долгий, настойчивый самоуверенный звонок как минимум казенной надобности.

«Видно, не судьба все же», – вяло подумал я и поплелся открывать дверь.

На площадке стоял угрюмый участковый, я раньше видел его только раз, и председатель нашего дома, в халате и домашних тапочках, еще более недовольный и насупленный.

– Здравствуйте! – пробормотал я, соображая, чем таким неотложным мог бы быть продиктован данный визит. – Что-то случилось?

– Попрошу ваши документы, – стараясь быть минимально вежливым, пробубнил участковый, не глядя на меня совершенно, – и позвольте войти.