Текст книги "Черная голубка"

– Надо же такому случиться

А потом Людмила хохотала:

– Цыганка ведь не знала, что в сумке, она, может, даже спрыгнула с поезда на полном ходу. Представляю себе её рожу, как она вынимает из сумки игрушки и рассматривает картинки в Светкином альбоме. Наверное, думает, что это Репин рисовал. Единственное, что мне жаль, так это три пятёрки в этом альбоме. Тебе их, Светка, больше никогда в жизни не получить.

Потом все стали рассказывать по очереди и наперебой криминальные истории, произошедшие когда-то в поезде. Этим самым нагнали на себя такого страха, что для того, чтобы не быть задушенными, зарезанными или обворованными ночью, готовы были не спать или дежурить по очереди. Светлана попросилась у матери спать вместе с ней на одной полке, на что Людмила ответила:

– Ты посмотри на себя, здоровая, как лошадь, завалишься со мной на узенькую лавку, какой тут сон. Одно мученье.

Светлана надулась, легла на своё место и отвернулась от матери. Людмиле стало жаль её и она перебралась к ней, обняла, и так они проспали до утра. Поутру просыпались все одинаково – вначале, убедившись, что они живы, ощупывали свои карманы, осматривали вещи и, довольные тем, что всё в порядке, приступали к завтраку. Их соседи, родители ефрейтора, сходили раньше, им оставалось ехать ещё часа три, но они уже упаковали свой багаж и смотрели в окно, ожидая с нетерпением, когда покажется их станция.

Эти три часа показались им вечностью, за это время они устали так, как будто ехали три дня. Прощались они с Людмилой и Светланой уже как близкие родственники. Записали им свой адрес и приглашали их в гости, а потом, стоя на перроне, долго махали им.

Ну, а через полтора часа должна была быть конечная станция Людмилы. Предвкушая встречу с родными и отчим краем, она просто прилипла к оконному стеклу, родной пейзаж вдохновлял её и уводил в воспоминания. Вот сейчас начнутся картофельные поля, на них три года подряд возили всё её производство на уборку, тут она и познакомилась со своим Мишкой. Он тогда служил в армии и их, дембелей, отправили тоже сюда на заготовку картофеля для войсковой части. Михаил заметил её раньше и стал оказывать ей всяческие знаки внимания: то картошку в неё запустит и сделает вид, будто бы не он, или выберет солдата послабее и начинает с ним бороться, обязательно свалит его и смотрит на Людмилу, выпятив грудь, вот, мол, я, дескать, герой какой. А однажды приехали солдаты все в гимнастёрках, а один он в мундире и значков на нём всяких, как будто маршал какой, а бляха на ремне начищена так, аж глаза щиплет. Подошёл он к ней, покраснел, как рак, и говорит:

– Через месяц мне домой, на дембель, не дашь адресок, заеду проститься?

Неожиданным было, конечно, предложение, но приятным. Вытащил Мишка блокнотик и наборную из зубных щеток шариковую ручку:

– Диктуйте, я записываю.

Людмила упираться не стала и продиктовала свой адрес.

Спрятав в карман блокнот, он протянул ей ручку:

– Дарю на память собственноручное изделие.

– На ручке было вырезано «ДЕМБЕЛЬ 90».

С того дня Людмилу больше не отправляли на уборку картофеля, но зато она стала получать каждый день письма из воинской части. В них Михаил писал о себе, о своих планах после службы и о своей мечте – купить мотоцикл, о том, что понравилась ему Люда, и что после их разлуки он не может уснуть, а по ночам пишет ей письма и каждый раз бежит первым в ленинскую комнату, когда туда приносят почту, а, не получив долгожданного письма, готов застрелиться на посту в карауле.

После месяца такой переписки Людмила, придя с работы, сама бежала к почтовому ящику и вечером при свете настольной лампы писала ответ. В своей переписке они постепенно договорились, что будут вместе. Михаил, демобилизовавшись, приехал к ней в мундире, в котором она видела его на картошке, только в дополненном варианте: на плече висел аксельбант, будто бы он служил в посольстве, а не в стройбате. Вся улица таращила на него глаза. Откуда такой гусар взялся, интересовались, может, кавалерист какой.

В тот вечер они поцеловались. Этот поцелуй для обоих был первым, если не считать тот с одноклассником на выпускном вечере, зажавшим её в коридоре, за что и получил по морде. Ей было тогда противно, от него пахло бражкой. А вот с Мишкой ей даже очень понравилось. Погостил он тогда у них пару дней и уехал домой, пообещав скоро вернуться. Не соврал, приехал, и не один, с отцом. И, слава Богу, не в мундире. Привезли подарки ей с матерью. Людмиле вишнёвые туфли на каблуке с пряжкой, и, что удивительно, они пришлись ей впору. Позже Мишка сознался, что, когда от неё уезжал, вытащил стельку из её тапочка, по ней и туфли подбирал. Будущей тёще купили скатерть с кистями и ещё две бутылки шампанского и конфет разных целую кучу.

Маму долго уговаривать не пришлось: что зять, что сват ей понравились. Они вдвоём быстро навели порядок во дворе, а на дровяник дверь новую навесили, в общем, показали, что такое мужики в доме.

Свадьбу решили играть в доме на родине жениха, а тут собрали всех своих и, как кто-то сказал, пропили Людку.

Поезд подъезжал к их станции, Людмила вглядывалась в лица прохожих в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых и думала, неужели за одиннадцать лет изменились все до неузнаваемости? На то, что их придут встречать, Людмила не рассчитывала: всё ж таки мама больна, сестра на работе, а дорогу от станции до дома она пройдёт и с закрытыми глазами. Не сбылись её предвидения: на перроне стояла сестра с младшей племянницей. Сёстры обнялись и обе прослезились, затем Валентина расцеловала Светлану, а Людмила принялась целовать племянницу, тоже Людмилу, названную в честь её. Когда вошли в дом, Людмила, не раздеваясь, бросилась к матери, лежащей на постели, прижалась к её лбу щекой, плакала и говорила: «Мамочка, как я по тебе соскучилась».

Тут же состоялось знакомство со старшей племянницей и началась раздача подарков. Принимали подарки с сияющими лицами все, кроме матери; той, пожалуй, было главным увидеть дочь, а не то, что ей привезли оригинальную грелку: она, кажется, не поняла даже, для чего такая штука. Племянницы обрызгали себя подаренными духами, обнюхали себя и друг друга и, оставшись довольными подарком, пошли к столу. Там уже были поданы пельмени, Валентина сказала, что лепили их вчера весь вечер, наморозили аж четыреста штук.

Людмила помнила такие пельменные вечера, когда они все вместе лепили пельмени и раскладывали на разостланные на кровати полотенца, обязательно пересчитывая их. Такое обычно происходило на большие зимние праздники, это, пожалуй, было почти единственное кулинарное мероприятие, в котором принимало участие всё семейство, если не считать ещё приготовление холодца. Здесь тоже все были у стола, вынимали косточки из разваренного мяса и обсасывали их, холодца обычно получалось два таза и таз обглоданных костей. Разводили на огуречном рассоле горчицу, ели холодец недели две, и раньше, чем через год, не возвращались к его приготовлению. На стол к пельменям и солонине поставили бутылку марочного портвейна. Стол подвинули к маминой кровати так, чтобы ей было удобно сесть. Налили ей немного в рюмку вина, налито было всем, кроме Светланы. Говорить тосты было не принято в их семье. Валентина, подняв рюмку, произнесла:

– Ну, с приездом, сестрёнка.

Все чокнулись и выпили вкусный портвейн, одна мама смочила им только губы. Начались расспросы.

Выпив ещё по рюмке, племянницы вышли из-за стола, позвали с собой Светлану и стали знакомить её с их домом и уголком, где хранилось их самое сокровенное, позволив ей пользоваться некоторыми их вещами. Предложили ей сделать маникюр, Светлана не могла отказаться от этого, потому как мечтала об этом всю жизнь.

Сёстры шустро взялись за это дело, и в комнате запахло лаком для ногтей; затем они достали плойку, завили ей кудри и соорудили ей причёску, как у взрослой девушки. Этого показалось мало, и в ход пошла косметика – тушь, тени и помада. И когда всё было готово, Светлана вышла к столу на показ Людмиле.

Увидев дочь, та чуть не подавилась пельменем.

– Это что за образина? Я сейчас твою мордель в помойном ведре отмою!

Бабушка тоже напала на внучек:

– Девки, едри вашу мать, вы что с ребёнком сделали?

Её успокоила Валентина:

– Перестаньте вы на девчонку шуметь, играют они, пусть красится, себя, Людка, вспомни, как сажей брови мазала.

Людмила успокоилась, махнула рукой:

– Уйди с глаз моих, троечница несчастная.

Матери стало трудно сидеть, и она улеглась, продолжая слушать дочерей, и, сочувствуя им, кивала головой. Они не хвалились друг перед другом, а рассказывали так, как оно есть на самом деле, говорили о грустном и смешном, и были счастливы тем, что они снова вместе. К вечеру стали согласовывать, кто, где и с кем будет спать. Валентинины девчонки попросили оставить Светланку с ними, такой расклад понравился всем.

– Ну а мы с тобой завалимся на моей кровати, – предложила Валентина.

Мама одобрила такое решение, сказав:

– Конечно, доченьки, ложитесь вместе.

В общем, сложилось всё так, как представляла себе Людмила. И попив на ночь чайку, все расположились так, как решили на семейном совете. Но до этого Людмила окончательно распаковала свой подарок матери, прочла вслух инструкцию и, обув маму в этот огромный сапог, подключила его к розетке.

Мать забеспокоилась:

– Люд, эта грелка, поди, за ночь столько электричества намотает. Может, не надо?

– Мама, не переживай, это слабее лампочки в десять раз, – попыталась успокоить её Людмила.

Мать вздохнула и посмотрела на счётчик, висевший у входной двери, и, будто разглядев, как вращается в нём диск, попыталась оспорить решение дочери, но поняв, что это бесполезно, с ней спорить – время зря терять, или из-за того, что почувствовала приятное тепло в ногах, покорно согласилась.

Сёстрам, конечно, было не до сна. Валентина стала рассказывать Людмиле о наболевшем. Начала она с того, что было уже известно Людмиле из их переписки. Да и мужа её Людмила знала ещё с детства. Пашка был известный силач в школе, хоть и не хулиган, но даже ребята постарше побаивались его; парень он был справедливый, зря не задирался, но навешать мог любому. Валентина ему приглянулась на танцах. Девка она была видная и нравилась многим, но стоило Пашке проводить Валентину несколько раз до дома, как все ухажёры отвернулись от неё. Никому не хотелось соперничать с местным кулакодателем. Даже когда он служил в армии, с Валентиной никто в доме культуры не танцевал. Сыграли свадьбу, и Пашка переехал к ним жить. Мужик в доме появился ненадолго, связался он с шабашниками и стал плотничать по деревням: где ферму строить, где конюшню ремонтировать. Поначалу деньги неплохие приносил, а позже втянулся в пьянство и почти всё заработанное стал оставлять в местном ресторане. Закончилось дракой, за которую Пашка получил три года. Отбывал срок Пашка в лагере за их посёлком. Ехать недалеко, но личное свидание с ним за всё время было только один раз на двое суток. А общее по телефону – это только одно расстройство. Перед самым Новым годом разрешили свидание с ним на одни сутки. Собралась тогда, наготовила еды с запасом дня на три, там же чай и сигареты. Ждала этой свиданки, не то что дни, часы считала. Можно себе представить, как жила в эти годы без мужа, хоть на стену лезь. Дождалась этого денёчка. Приехала туда, а его, оказывается, за нарушение режима свидания лишили. У неё от расстройства боли в животе образовались, словно камень туда положили. Она с его отрядным начальником разговаривала.

Он сказал ей:

– Вёл бы себя нормально, можно было досрочно освободить. Давно бы дома был, а у него сплошные нарушения, с блатными живёт. Так что жди теперь конца срока, год остался. Если не одумается, не сделает надлежавших выводов, всю жизнь ему передачи таскать будешь.

Посочувствовал он Валентине, сумки с продуктами взял, обещал передать Пашке. На сегодняшний день у неё в кухонном столе всегда стоит приготовленный пакет: сало, чай, конфеты, сигареты. Заезжает порой к ней водитель, он у них на объекте работает. Привозит от него весточку, а она ему этот пакет вручает. Иногда водки просит, в грелке ему отправляет.

Людмила выслушала сестру и рассказала о своём житье. Так до полуночи они и проговорили. Проснулись одновременно, когда уже был день на дворе.

Людмила ойкнула:

– Ты ведь на работу проспала.

– Какая работа, у меня, как и у твоей Светки, весенние каникулы. Так что гуляем, сеструха!

Девчонок не было слышно, они втроём умчались в поселковый парк, туда из города приехал кукольный театр. Дочери Валентины, как гувернантки, повели младшую сестру на это представление. Людмила тогда подумала, девчонки унаследовали гены Валентины. Мать как с вечера легла, так в том же положении продолжала пребывать по сей час. Дочери засуетились возле неё, отключили грелку и стали кормить. Мать есть не хотела, и Людмила предложила ей выпить граммулечку винца для аппетита. От вина она отказалась, но кашу овсяную, заправленную маслом, все-таки съела.

Потом были туалетные процедуры, дочери помогли матери сесть на ведро, обмыли тёплой водой, накрыв её с головой тёплым одеялом, проветрили комнату и, подбодрив её, какая она сегодня молодец, усадили на кровати в подушки. В груде таблеток и микстур могла разобраться только Валентина. Она стала отмеривать лекарство ложками и каплями, и вот так подлечив маму, оставили её в покое.

Людмиле не терпелось, конечно, вырваться из дома, пройти по своей улице, встретить кого-нибудь из детства и юности. Но решили мать одну не оставлять, дождаться девчонок, а тогда уже по памятным местам пройтись. А пока обе пошли к плите и кухонному столу проявлять свои кулинарные способности, а точнее, готовить винегрет и сельдь под шубой, заодно завести тесто на пироги. Девчонки появились дома точно к обеду. Заглянув на кухню, потянули носами и, радостные, стали сервировать стол вилками и тарелками, по центру стола поставили графин с напитком из колодезной воды с вареньем. Обеденная пирушка прошла без спиртного. Перед уходом из дома Валентина наказала дочерям, чтобы те следили за тестом, осаживали его вовремя; почаще интересовались бабушкиным самочувствием, а если она уснёт, не шумели. Людмила построжилась на Светлану: «Смотри у меня, чтоб не баловалась тут, а то знаю я тебя, как ты на голове ходить можешь». Добавила, чтобы вела себя здесь прилично, и чтобы она, мать, не краснела за её поведение. В противном случае отправит её завтра же поездом домой к отцу.

Светлана смиренно пообещала матери быть послушной девочкой. Вот так две сестры, показав друг перед другом, какие они строгие мамаши, вышли из дома на родную улицу. Здесь им знакома каждая доска на любом заборе, для Людмилы эта трогательная прогулка была путешествием в детство.

Почти возле каждого дома она интересовалась его обитателями:

– Скажи, а Фроловы всё ещё в этом доме живут, как они тут, поди, все их пацаны переженились. Да что ты говоришь, дети у каждого?!

Улыбаясь каким-то своим мыслям, Людмила говорила:

– Ты знаешь, Валь, у меня сейчас такое желание: собрать бы сейчас всех с нашей улицы за одним столом да со всеми поговорить, вспомнить, как всё раньше было. Счастливая ты, Валька, что в родном доме живёшь, но такое, конечно, можно понять, если на чужбине побывал. Хотя эта чужбина стала тоже родной. То, что я сейчас испытываю, это будто бы мне лет десять, и мы с тобой идём в магазин за мороженым. Вот ты, наверное, такое не испытала, если бы ко мне в гости приехала. А побывать у меня всё равно должна. Если летом приедешь, свожу тебя на речку, хотя наша в сто раз лучше. Я о речке вспомнила, потому что она на нашу похожа, берега такие же. Помнишь, как летом купались? На мелководье, как вода прогревалась, по полдня из неё не вылезали. Весной ждали, когда ледоход начнётся, на берег ходили смотреть. Пацаны одно время на льдинах катались, пока один не утонул. После этого взрослые следить стали, чтобы ребята к берегу не подходили. А ещё помнишь, как по ягоды ходили, за раз по ведру клубники набирали. Мамка варенья наварит, насушит её, в наволочке в сенях повесит. Какой запах стоял. Веришь, нет, мне эти ароматы детства до сих пор снятся.

Валентина стала тоже вспоминать. Как осенью картошку копали. Из картофельной ботвы костры разводили и в них картошку пекли. Домой приходили перемазанные сажей, как будто не картошку, а уголь ели.

– А ещё здорово было, когда капусту на зиму солили. Отец с мамкой крошат её и в кадушке толкут, а нам кочерыжки вырезают, мы с тобой, как кролики, грызём их. А сейчас, думаешь, мои девки станут кочерыжки грызть? Им теперь конфет подавай. Ты вспомни только, сколько в огороде мака было, так ели и пирожки пекли. А сейчас прошли те времена, не то, что в огороде, я мак даже на картинках не вижу. Что ни говори, раньше всё было лучше и радостнее. Дети другими стали. Нам, учителям, как никому это заметно. Я же с ними в школе все дни провожу. Требования к нам завышенные. Дожили, даже в угол ученика поставить нельзя, хотя он не то что угла, а хорошей порки заслуживает.

– Это за что же так? – переспросила Людмила.

– Курят и матерятся, как мужики заправские. К старшим на «ты» обращаются. Вспомни, как раньше: по улице идёшь – с каждым поздороваешься. А теперь замечание никому не сделай.

Людмила слушала сестру и понимала, это она от усталости стала такой пессимисткой. Можно понять, как ей нелегко с детьми, без мужа. Хотя формально он есть, но лучше бы вообще не было, чем такой. Да ещё больная мать на её плечах. Тут любая на её месте стала бы придираться не только к поступкам людей, но и к пению скворца на ветке. Так и бродили сёстры по посёлку, заглядывая во все уголки памятных для них мест, вспоминая прошлое, говоря о будущем. В мечтах у Людмилы будущее в перспективе было радужным, она всё-таки надеялась и верила, что родит сына. Валентина же не ждала от будущего большой радости, для неё всё было в сером цвете. Хотя популярность её была на лицо, всё-таки учительница – профессия почётная, с ней все здоровались и смотрели на неё не просто, а как-то с благодарностью, такое заслужить непросто. Видно, преуспела она в своей профессии. Домой сёстры вернулись уставшими и голодными, когда уже стало вечереть. Их ждали домочадцы и разогретый ужин. Снова усадили маму в подушки и чисто женским коллективом стали пировать. Мать ничего не ела, пила только жиденький куриный бульон, который приготовили внучки. Из поведения девчонок было видно, что дочери Валентины взяли на себя заботу о Светлане, им пришлась по душе двоюродная сестра. Эту особенность они унаследовали от своей матери, она такая же сердобольная и всегда готова жить для других. Она просто не может не заботиться о ком-то. Как только закончился ужин, двоюродные сёстры снова начали делить Светлану, спорить друг с другом, с кем ей сегодня спать. Людмила с Валентиной стали укладывать маму, взбили ей подушки и, как прежде, обули в электрическую грелку. Валентина собиралась погасить свет, но мать слабым голосом попросила не делать этого и позвала дочерей к себе поближе:

– Девчонки, я чувствую, долго мне не протянуть, зовут меня на тот свет. Всегда я вам добра хотела, не всегда, видно, получалось. Желаю вам, доченьки, прожить свой век счастливо. У меня последнее желание, исполните мой наказ. Есть у меня сбережения. Скопила я деньжонок, все они подо мной, в матрасе. Как умру, положите их со мной в гроб, в подушку, под голову. Мне там с ними легче будет и спокойнее.

Оторопевшие дочери не знали, что и ответить. Мать больше ничего не говорила. Просто лежала и смотрела в потолок, и по её щекам стекали скупые слезинки. Валентина с Людмилой взяли её за руку и попытались успокоить.

– Мам, ты что, тебе ещё жить да жить, а ты что-то выдумываешь – умру, деньги какие-то.

Мать перевела взгляд на дочерей и закрыла навсегда глаза. На другой день после обеда привезли гроб, крышку от него и крест оставили у входа во дворе. К тому времени дочери обмыли покойницу и, как требовалось по обряду, одели во всё новое. В матрасе под головой была прорезана щель. Людмила запустила туда руку и стала вынимать оттуда деньги, их было много и все разными купюрами. От образовавшейся денежной кучки у сестёр округлились глаза.

– Ну что, считать будем? – спросила Людмила.

– Не надо, – ответила сестра.

– А может? – предложила Людмила.

– Нет. Ни одной копейки от неё не возьму, – строго ответила Валентина. И стала набивать деньгами наволочку, приготовленную для покойницы. Соседи вырыли могилу, они же и закапывали её, сделали над ней холмик и поставили крест. Сёстры с дочерьми стояли рядом, молча прощаясь с усопшей. Только Людмила, кивнув, произнесла:

– Едри твою мать!

Все друг за другом пошли от могилы. Валентина с Людмилой шли вместе, взявшись под руку.

– О чём думаешь? – спросила Валентина.

– Мне перед отъездом в универмаг зайти бы, купить Мишке фотоаппарат.