Текст книги "Зульфагар. Меч калифа"

– На все воля Аллаха, – спокойно отозвался Аргун. – Лишь бы наш посланец не попался, потому что этого допустить никак нельзя. Его будут страховать.

Собеседники отлично понимали друг друга, хотя и говорили намеками.

– Отлично. Значит, так тому и быть! Давай, действуй! Держи меня в курсе. Особенно если хоть что-то пойдет не так, как планировалось.

– Конечно, – заверил Аргун. – Ты же знаешь, что я тебя никогда не обманываю.

– Знаю. И верю. Удачи!

Аргун отключил рацию, небрежно бросил ее на стол. Несмотря на то, что все шло по плану, его не покидало чувство внутреннего непокоя. Однако на чем оно основывалось, какое-то время не мог понять. Он вновь и вновь возвращался к рассказу Зульфагара, а также к мысли о том, насколько опасное дело ему предстоит поручить. А также о том, что в случае провала акции Зульфагаром неизбежно придется пожертвовать, свалив на него же все грехи.

Хм… Неужто ему жаль посылать на это опасное дело Шанияза Хамлаева?.. Это забавно. Он-то был уверен, что все его чувства четко контролируются разумом. Неужто он так привязался к этому молодому да раннему?..

Матерому преступнику вдруг подумалось, что Шанияз чем-то напоминает ему его самого, только молодого. Погоди-ка!.. Он ведь по возрасту вполне мог бы быть его сыном.

У Аргуна детей не было – во всяком случае, он не знал о таковых. Хотя ему немало пришлось поездить по белу свету, грешил много, может где-то и бегает какой-нибудь “Аргунчик”… И ему вдруг, едва ли не впервые в жизни, стало жаль, что у него и в самом деле нет сына. А как было бы здорово!..

Стоп-стоп, Аргун, спокойно! Это сейчас тебе захотелось сыночка, когда тут закручиваются такие события? Когда война, когда убийства, когда смерть, когда не знаешь, что с тобой будет через час?.. Сейчас он переживает только об интересах дела. А как бы он себя повел, если бы в одном из отрядов служил его сын? Уж во всяком случае постарался бы по возможности уберечь это подразделение от наиболее опасных дел.

Во время русско-чеченской войны 1994-96 годов каждый четвертый русский офицер, погибший в Чечне, был сыном полковника или генерала – ложь о том, будто военные начальники укрывали своих сынков в тыловых округах, старательно раздували российские СМИ, которые, отрабатывая щедрые подачки, стояли, по сути, на антироссийских позициях. Правда состоит в другом: ни у одного из кремлевских политиков, которые, собственно, и развязали ту войну, сыновья на Кавказе и в самом деле не воевали…

Вспомнив об этом факте, Аргун вдруг подумал о том, каким мужеством должен обладать генерал, который посылает сына или зятя на войну. И усомнился, смог бы сам поступить также или все-таки постарался бы уберечь близкого человека от опасностей…

Так вот и сейчас, осознав, какой опасности будет подвергаться при выполнении предстоящего задания Шанияз, Аргун уже заранее расстроился…

– Стареешь, брат, – негромко, со смущенной снисходительностью к самому себе, проговорил он вслух. – Стареешь…

Он наклонился и достал из тумбочки фляжку с коньяком. Налив немного в чайную чашку, торопливо, чтобы никто случайно не застал его за этим занятием, опрокинул напиток в себя…

В соседней комнате Муртаз, тот самый парень, который столь неуклюже пытался прислуживать за столом, снял, отключил от магнитолы и бросил в ящик стола наушники. Потом достал из гнезда кассету и вставил вместо нее другую. Извлеченную кассету он бережно уложил в футляр и поставил на полку. Теперь она ничем не отличалась от остальных. Между тем, у нее была особенность. Внутри ее, в двойных стенках корпуса находилась тонкая проволока, на которую записывались разговоры, которые вел Аргун у себя в кабинете, в том числе по телефону или рации. Каким образом можно использовать добытые им сведения, что полезного из них можно извлечь, Муртаз обычно не мог представить. Но теперь даже ему стало ясно, какой мощный козырь появился у его руководителей против Аргуна. Если дать послушать Шаниязу запись разговора, в ходе которого Аргун легко и просто соглашается с тем, что в случае провала можно пойти на ликвидацию Зульфагара…

Муртаз даже оглянулся испуганно – как бы кто-нибудь не подслушал его мысли! Однако вокруг никого не было. Нет уж, черт с ними, со всеми, сегодня же вложить кассету в тайник и пусть те, кому это надо, думают сами, как использовать подобную бомбу!

…Сам же Зульфагар, даже не подозревая, сколько людей в настоящий момент интересуется его судьбой, вышел из дома, где размещался Аргун, во двор. Он и в самом деле не прочь был бы задержаться у двери, понимая, что скорее всего Аргун кому-нибудь позвонит, чтобы доложить о беседе с ним. Однако тут всюду была охрана, а потому он, приостановившись лишь на несколько секунд, направился к калитке. Над головой шелестели крупные листья виноградника, густо оплетшего металлический каркас, установленный над двором.

Зульфагар знал, что прямо под бетонной дорожкой, по которой он шел, находится зиндан. Его заранее спланировали и построили, еще когда начинали закладывать этот дом. Здесь под многими домами имеются зинданы – хозяева заблаговременно заботились о том, что будут промышлять похищением людей, которых до выкупа придется где-то держать.

Калитка дома, в котором разместился Аргун, выходила на центральную площадь села. Шанияз шагнул сквозь проем в высоком, метра 4, заборе и замер. На площади собралась толпа. В ней преобладали местные жители, среди которых, впрочем, виднелось и немало людей вооруженных. Отдельной группкой выделялись арабы – так здесь называли добровольцев и наемников, которые приезжали в Чечню из арабских стран. Впрочем, не только из арабских – арабами тут именовали едва ли не всех добровольцев и наемников, собравшихся в Чечне из мусульманских государств. Хоть и воевали все вместе, а в быту держались врозь.

Посреди площади стояла деревянная конструкция, напоминающая укрепленные на козлах доски. Возле нее виднелись несколько человек – один держал у руке палку, с другого снимали рубаху.

«Будет экзекуция», – понял Хамлаев.

– За что его? – поинтересовался он у оказавшегося рядом старика в высокой папахе.

– За нарушение законов шариата, – бесцветным голосом отозвался тот, покосившись на вооруженного Зульфагара.

Н-да, по нынешним временам это серьезное нарушение. Хотя, с другой стороны, шариат настолько плотно и тщательно регламентирует жизнь и был мусульманина, что не нарушить хоть какие-нибудь его положения попросту невозможно. Так что речь может идти лишь о степени виновности, о тяжести совершенного греха. Ну и, естественно, о том, донесет ли на оступившегося мусульманина кто-нибудь или нет…

– А в чем оно выразилось? – чуть понизил голос капитан.

– Ты о чем? – прикинулся непонимающим старик.

Очевидно он просто пока не сообразил, как следует отвечать собеседнику. О том, кто такой Зульфагар, он, несомненно, знал, слишком популярен тот был, а потому предпочел бы с ним вовсе не разговаривать.

– Ну, что конкретно, какую статью он нарушил?

– Выпил, – наконец неохотно отозвался старик.

– И все? – удивился Хамлаев.

Он сам иной раз мог позволить себе выпить. И включение в шариатский уголовный кодекс статьи 39, где даже за единичное употребление спиртного полагается до 40 ударов палкой, ему не понравилось. Вместе с тем он знал, что само по себе пьянство редко карается, обычно с замеченными в этом грехе мусульманами ограничиваются профилактической беседой. Тем более, что и сам Аллах в бесконечной милости своей, напутствовал, что в вине есть не только грех, но и польза, хотя греха, несомненно, больше… Когда в 1997 году в Наурском районе проводился слет участников войны 1994-96 годов, для его участников вполне официально за счет бюджета было выделено одного только крепленого вермута почти две тысячи бутылок![12]12
  Подлинный факт.


[Закрыть]

– Да нет, не только, он там еще что-то сотворил… Да я не знаю толком!..

Старик оборвал сам себя и отошел в сторонку.

“Любопытно, – подумал Шанияз, – он меня просто боится или осуждает за сегодняшние потери? Или, может, тоже из тех местных жителей, которые осуждают наших руководителей за то, сколько они понаприглашали сюда арабов?”

Впрочем, развивать эту мысль он не стал. Какая разница, в самом деле?

Между тем экзекуция уже началась – было видно, как над головами взлетает и падает палка; чуть позже доносился звук удара и жалобные стоны жертвы. Это действительно весьма болезненное мероприятие – если удар получился слабее установленного статьей 16-й, его могут и не засчитать. Кстати, палкой могут наказывать и женщин, и даже, как исключение, и детей. Только бьют их иначе, немного мягче, чем мужчин.

Попробовал бы кто ко мне прикоснуться, – вдруг с вызовом подумал Шанияз, – уж я бы… Ну и попробовал бы, ну и что? – остановил он собственное бахвальство. Суд он и в Африке суд, против него не попрешь. А попрешь – можно ссылку заполучить или вообще в тюрягу-зиндан запрут!.. Нет уж, лучше в руки судебного исполнителя вообще не попадать!

– Хватит, на сегодня хватит! – вдруг, прервав стенания, взвыл наказываемый. – Я больше не могу!

– По закону наказание может быть разделено на несколько дней! – подал кто-то голос из толпы.

– Еще пять ударов и объявляется перерыв! – провозгласил судебный исполнитель. – Порка продолжится завтра в полдень!

– Послезавтра! – взмолилась жертва. – У меня тело не пройдет!..

– Послезавтра! – смилостивился судебный исполнитель. – Пожмите друг другу руки.

Тоже ритуал – после порки избитый должен поручкаться с тем, кто его избивал.

Мол, он не держит на него зла, признавая необходимость наказания и считает, что рукой палача-экзекутора двигал самолично Аль-Адль Аль-Хакам (Справедливый Судья) Аллах… Ну а вот это уже Хамлаев никому не простил бы. Он чеченец, воин, он Зульфагар, священный меч-истребитель святого халифа Али, он не подал бы руки тому, кто его ударит, пусть даже по приговору шариатского суда!.. Пусть Аллах его наказывает как угодно – но только не рукой человека!

Да будет так!

Москва. Квартира Соломатова

Калюжный – вдова Михаила

Дверь Калюжному открывать не торопились. Он довольно долго стоял, раз за разом настойчиво нажимая кнопку звонка.

В другом случае он бы уже давно потерял терпение, повернулся и с облегчением ушел, сочтя, что дома попросту никого нет. Однако что-то, очевидно, тот самый внутренний голос, про который сочинено столько анекдотов, подсказывало Константину, что это не так – еще до того, как он коротко вдавил кнопку в первый раз, ему сквозь дверь послышались из квартиры какие-то звуки, напоминающие голоса, и щелчок, похожий на тот, который издает пружина электровыключателя. Можно было бы предположить, что эти звуки доносятся от работающей радиоточки, однако после его звонка голосов больше слышно не было. И теперь Константин, раз за разом вдавливая в панель кнопку, испытывал нарастающее чувство раздражения.

Наконец, после очередной длинной трели, сквозь дверь послышался недовольный женский голос:

– Ну кто там?

Значит, не ошибся, кто-то и в самом деле в квартире разговаривал… И от осознания этого факта в душе всколыхнулась тяжелая мутная волна… В самом деле, едешь сюда специально, чтобы в память о своем друге принять на себя самый первый, самый страшный удар горя, постараться помочь женщине пережить опять же самый первый и страшный всплеск эмоций… А тебя – не пускают!

– Кто-кто… Хрен в пальто, – не сдержавшись, грубовато ответил негромко непрошеный гость. А в “глазок” произнес в голос: – Это Костя Калюжный. Мы с вашим мужем знакомы… – споткнувшись на этом слове, он добавил: – Были. Я… – Ощущая, насколько противоестественно выглядит этот разговор через дверь, он начал разъяснять, опять чуть помявшись: – Я из командировки прилетел. – И зачем-то добавил: – Проездом…

Все заранее заготовленные офицером слова и фразы, которые он шлифовал-обкатывал в уме, разом вылетели из головы, он говорил сумбурно и суетливо. Он вообще не считал себя мастаком говорить – а тут еще такая ситуация… И оттого злился – на ситуацию, на себя и на женщину, которая явно не спешила открывать дверь.

За дверью вновь на некоторое время зависла пауза.

– Костя? – женщина была откровенно растеряна. – Ах, Костя… Да-да, конечно… А Миши нету…

– Знаю, что нету… – сказав эти слова, Калюжный вдруг подумал, насколько женщина, сама того не подозревая, недалека от истины. – Так вы мне откроете? – прямо спросил он.

Хозяйка продолжала мямлить из квартиры сквозь стальную, обитую дерматином дверь:

– Но знаете ли, у меня тут такой беспорядок…

Константин вдруг со всей очевидностью осознал, что его попросту не желают впускать в квартиру. И сразу предположил, по какой именно причине. Да и что иное тут можно предположить…

– Переживу, – грубо отрезал Калюжный. И повторил вопрос: – Так вы меня впустите?

– Может быть, вы зайдете в другой раз?.. Попозже?..

Теперь у Константина исчезли последние сомнения в том, насколько его догадка верна.

Там, в этой квартире, находился посторонний мужчина. И вертолетчиком вдруг овладел какой-то злой азарт.

Так у него уже бывало. Когда хочется добиться своего любыми путями. Даже рискуя нарваться на неприятности, даже серьезные. Как, например, тогда, в июне 1995-го… На своей «вертушке» он раз за разом заходил на безымянную высоту северо-западнее Шатоя. Там боевики блокировали горстку десантников, к которым рвалась и никак не могла пробиться сквозь заросшие лесом горы подмога – десантникам вообще никто помочь не мог. Снизу лился в сторону вертолета шквал огня и свинца, на склоне полыхал сбитый вертолет… А Калюжный не испытывал ни страха, ни ответственности за выполнение задания, ни чувства сопереживания тем ребятам, что бились внизу, ни даже вполне понятного желания отомстить за товарищей, погибших в сбитом вертолете – лишь одну всеохватывающую злость. Злость и азарт. Он просто не мог уклониться от боя, пока не влепит весь боезапас в этих уродов внизу, что пытаются свалить с неба его, Константина Калюжного!..

Азарт… И сейчас, перед дверью, которая никак не желала открываться, он испытывал чувство, схожее с пережитым над той высотой под Шатоем. Еще несколько минут назад он просто мечтал о том, чтобы дома и в самом деле вообще никого не оказалось и тогда он на вполне законных основаниях избежал бы тягостных объяснений с женщиной, которая была женой, и в одночасье стала вдовой его друга. А теперь ему во что бы то ни стало необходимо было преодолеть бронированную дверь и посмотреть в глаза этой женщины в тот момент, когда она узнает, что мужа у нее больше нет.

Что отныне она свободна, вольна распоряжаться своим телом и отдельными его местами как самой заблагорассудится, не опасаясь попасть впросак вот из-за такого незапланированного визита. Неважно чьего визита – знакомого или нежданно вернувшегося супруга.

Что это, мазохизм? Обостренное войной чувство справедливости? Взыграла обида, некогда нанесенная его собственной бывшей женой?.. Или все вместе взятое? Кто ж его знает, на чем основываются наши эмоции… Константин и в самом деле не мог бы даже себе объяснить, зачем ему вдруг захотелось обязательно попасть в квартиру Соломатовых… Быть может, ему, напротив, хотелось убедиться в неправильности своей догадки?

– А вы что, не хотите открывать?.. – зло и громко, чтобы хозяйка услышала его злость, крикнул он, напряженно уставившись все в тот же “глазок”. – Вы не хотите поговорить с человеком, который привез вам информацию о муже, который уехал в командировку в «горячую точку»?.. Так прямо и скажите – и я уйду!

Наверное, она не так испугалась угрозы, что он уйдет, как того, что эти слова гневливого гостя услышат соседи.

– Да нет-нет, что вы…

Было слышно, как коротко клацнул открывающийся засов. Дверь приоткрылась и Калюжный шагнул через порог.

…И зачем он на этом настаивал? Может, легче было бы ничего не знать?..

Собственно, он все понял еще на лестничной площадке. И сейчас лишь убедился в правильности своей догадки. Порядок в квартире, во всяком случае в прихожей, был вполне приемлемый – ничуть не хуже, чем в любой другой, в которую доводилось входить Константину с неожиданными визитами. Нередко порядка было куда меньше, и при этом хозяйки этого не стеснялись.

Встретившую его женщину он узнал сразу. По фотографии, которая оказалась в Мишкиных вещах и которую тот ему при жизни никогда не показывал. Константин тот снимок увидел позже, когда в качестве понятого – о Господи, слово-то какое, да еще при описи вещей погибшего друга! – присутствовал при сей малоприятной процедуре. Там она была запечатлена в строгом деловом костюме, который несколько не вязался с ее игривококетливой улыбкой и склоненной на Мишкино плечо хорошенькой головкой. Теперь женщина оказалась облаченной в красивый домашний халат с откровенным вырезом на груди; она явно не так давно вышла из душа – была свежая, без косметики, с раскрасневшимся лицом и слегка влажными волосами. Чуть ниже шеи в вырезе багровело красное пятнышко – возможно, кожу просто чем-то натерло, однако гость приписал его появление интимным ласкам. Да и губки ее выглядели вроде как чуть припухшими…

В квартире стоял легкий запах спиртного, свежего кофе и сигаретного дыма. Дверь в одну из комнат просторной трехкомнатной квартиры была плотно закрыта и еще зашторена гардиной – очевидно, с сарказмом подумал незваный гость, именно там укрылся основной «беспорядок», на который ссылалась хозяйка. Константин обратил внимание на неровно стоявшие у порога мужские туфли – они явно не могли здесь оставаться со дня отъезда Михаила на Кавказ. На комоде небрежно валялась торопливо сброшенная легкая мужская куртка-ветровка.

Судя по всему, гость очень торопился раздеться…

– Так я вас слушаю, – женщина тщательно старалась сохранить самообладание, не делая ни малейшего намека на то, что собирается пригласить гостя в комнату или хотя бы на кухню.

Она заметила подчеркнуто неприязненный взгляд, брошенный непрошеным гостем на мужские вещи, поняла ход его мыслей и инстинктивно запахнула халат на груди, словно пыталась скрыть от посторонних глаз то, что посторонним мужчинам видеть не полагается.

…Не нужно было открывать! Не нужно было даже подходить к двери!.. Поддалась, дура, на настойчивые звонки, как Табаков в «неверящей слезам Москве»…

– Что ж, теперь я понимаю, почему так все случилось, – отозвался Константин.

Злой запал у него растворился столь же внезапно, как и вскипел. И осталась опустошенность, как у лопнувшего воздушного шарика, разом потерявшего всю свою привлекательность и обратившись в некрасивый лоскуток.

– Я в ванной была, поэтому не слышала звонок, – вдруг невпопад сказала женщина.

Однако Калюжный эту ее фразу проигнорировал, молча и тяжело глядя на вдову.

…В самом деле, зачем он сюда ворвался? Зачем настоял, чтобы ему открыли? Что хотел здесь увидеть? Очередную иллюстрацию к историям о том, как муж неожиданно вернулся из командировки?.. Так ведь это только в анекдотах выглядит смешно! Да и то далеко не всегда… Над теми глупыми и пошлыми анекдотами обычно искренне смеются только сами же рассказчики, многомудрые холостяки, те женатые дураки, которые верят своим женам, да еще лукаво поглядывающие на мужей женщины.

Черт вас всех, замужних шлюх, побери!..

Ладно, наставляете мужикам рога в будничной жизни – тут уж ничего не попишешь, коль уж такой уродилась, то тебя никакое свидетельство о браке не переделает… Разве что совесть в конце концов проснется, ну да только на это надеяться…

Но когда муж на войне!.. Это уж верх подлости и цинизма!

Сколько наших ребят там погибли, гибнут и еще найдут свою погибель, пока их женушки тут развлекаются с теми, кого в войну с изрядным налетом презрения именовали «героями тыла»!

И если разобраться, их счастье, этих ребят с передовой, что они об этом не знают. Невозможно представить, что бы произошло, проведай они, уставшие, с измотанными нервами, нередко голодные, а то и завшивленные, и – главное! – вооруженные, что именно в то время, когда они с ностальгической тоской вспоминают о родном доме, в этом самом доме привечают и потчуют интимными ласками постороннего…

Воистину, прав великий «отец» бессмертного Фауста Гете, утверждавший, что «Будь ты король или простой землепашец, ты будешь по-настоящему счастлив лишь тогда, когда в твоем доме будет мир и покой»… Как же, обеспечат они, такие вот шлюхи, мир и покой в доме, держи карман шире!..

– Что случилось? – вспомнив сказанную Калюжным фразу, механически переспросила женщина, не особенно вдумываясь в его слова.

Она сейчас лихорадочно выстраивала в голове версию того, что потом мужу можно будет сказать, что это заглянула Ленка с пятого этажа или Татьяна с девятого… Лишь бы этот Калюжный, или как его там, не увидел самого гостя, тогда можно будет хоть как-то объяснить и присутствие этих злосчастных туфель. Сказать, что, например, Ленка заглянула вместе с мужем.

– Что случилось, спрашиваешь? – подчеркнуто перешел на «ты» Константин. – Я Мишку привез! А так – все, больше ничего особенного.

– То есть как привез? – испугалась совсем иного, еще не понимая, что произошло, женщина. Ей вдруг подумалось невероятное: что муж решил сделать ей сюрприз, стоит за дверью на лестничной площадке и сейчас войдет. – И где он?

– В морге! – рявкнул вертолетчик. – В морге он лежит, холодненький!.. Заиндевевший!.. Берегиня…. твою мать!

Выплеснув остатки своей злости, Константин вдруг решил, что больше ему здесь делать нечего. Он повернулся и вышел, громко, изо всех сил, громыхнув за спиной стальной дверью. Он услышал, как женщина охнула и ему показалось, что она рухнула на пол. Однако возвращаться не стал. Есть кому утешить!

Калюжный не стал вызывать лифт, а побежал вниз по лестнице. Ждать лифт и потом стоять в тесной кабинке он попросту не смог бы – ему необходимо было движение. Внутри клокотала злость, которая требовала выхода.

…Когда-то, кажется, весной 95-го, сползший с гор непроницаемый туман плотно окутал аэродром в ставшей в те времена для него и его товарищей едва ли не родной Ханкале. Полеты, естественно, отменили – какие тут могут быть полеты, если на добрый километр в высоту стояла непроницаемая молочно-белая пелена. Тут еще взлететь как-то можно, а уж приземлиться… Самоубийство! И Константин, пользуясь вынужденным бездельем, от нечего делать лежал в палатке и листал книжечку стихов Василия Ставицкого, называвшуюся «Тайны нашей души». Этот сборник как-то оставил ему тот же Мишка – «вот, мол, погляди, какие поэты в нашем ведомстве на Лубянке работают»… В поэзии Калюжный чувствовал себя полнейшим профаном, никогда специально стихов не читал, искренне не понимая, как на таковое занятие можно тратить время. И тогда, в палатке, он прочитывал, да и то, как говорится, по диагонали, лишь те, которые были помечены Мишкиной рукой, стараясь при этом понять, по какой причине Соломатов выделил именно данное стихотворение. Чаще не доходило…

И только теперь Калюжный понял, почему в числе помеченных оказалось то, которое он сейчас вдруг вспомнил:

 
«Вздрогнет от скрипа дверь,
Словно живая душа.
Снег упадет в постель,
Холодно в ней без тебя.
Дом без любви озяб,
В страхе живет домовой.
Жалкой улыбкой взгляд
Стонет один за стеной.
Кажется, нет надежд
В вымершей этой глуши.
Волею сильных невежд
Жизнь угасает во лжи.»
 

Наверное, Михаил уже тогда почувствовал, что дома у него не все благополучно. Может, потому не особенно и рвался-то лишний раз в Москву на побывку, что предполагал, что может наткнуться на что-то подобное…

А может, уже натыкался?

…Эх, подумал вдруг вертолетчик, поднять бы сейчас за Мишку своего родного «Ми-шку», да по этому вертепу, да залпом из обеих кассет НУРов, да еще пару «фугасок» сверху, чтобы ничего живого не осталось от этого гадючьего гнезда… Где-то в глубине души он понимал, что неправ, что весь дом и остальные жильцы не при чем… Но сверху клокотало: все они тут одним миром мазаны!.. Пока наши ребята там – они здесь… А, да что там говорить!..

Мишка потому и погиб, что за спиной не стало надежного тыла. Позади него больше (или никогда?) не было Берегини, которая уронила (никогда и не держала?) обережный круг.

…Читал когда-то Калюжный, что по стародавним, еще дославянским преданиям, у наших далеких пращуров были такие женщины-жрицы – Валькирии. Даже не жрицы, а как бы особая каста женщин, одаренных некими сокровенными знаниями и сокровенными же возможностями. Так вот они себе выбирали (или судьба-Карна для них выбирала – в данном случае это непринципиально) из простых мужчин суженых. Обычно это были воины – кого же еще могла выбрать Валькирия, сама воительница? Когда этот избранный Валькирией герой отправлялся в дальние странствия, остающаяся женщина держала его обережный круг, который должен был хранить мужчину в его опасных приключениях. Валькирия, которой безропотно покорялись мужчины и женщины, наделенная сокровенными знаниями, позволяющими ей заставлять людей совершать едва не любые поступки, после этого не имела права только на одно: она не имела права не то что влюбиться – даже просто выделить из множества мужчин кого-то другого, не говоря уже о том, чтобы позволить ему расчесать свои космы и уж подавно переспать с кем-то. Случись такое – упадет обережный круг. И избранный судьбой мужчина, который, чаще всего, даже не подозревает о том, что он больше не защищен любовью женщины, практически обречен на смерть.

Красивая легенда.

Но поскольку Валькирий на всех ныне воюющих попросту не хватит, рассуждая дальше, выстроил уже личный логический ряд Константин, у каждого воина должна быть своя Берегиня (благо, такая богиня или жрица также имелась в дославянской мифологии). Пусть не жрица и не богиня – просто жена или любимая. И у каждой из них есть свой обережный круг, которым она оберегает любимого. Должен быть. Потому что иначе быть не может. Обязательно должна быть некая высшая сила, которая хранит воина, когда он идет в бой. Тем более, в бой за правое дело. А кто же может быть проводником этой высшей силы, кроме женщины?

А впрочем, кто и по какому критерию может определить, какое дело является более правым, а какое менее? Ведь абсолютное большинство людей, если, конечно, он не маньяк-убийца, идет на смертельную схватку ради высших интересов. И что ж тогда получается – бой это единоборство Берегинь, каждая из которых держит обережный круг своего избранника?

Впрочем, это не то, сейчас Калюжный не отвлекался на абстрактные размышления. Он просто считал, что каждого воина обязана хранить его Берегиня. Обязана!

…Понятно, что это только легенда. Очаровательная, привлекательная, красивая – но легенда. И никакой обережный круг не в силах уберечь, скажем, вертолет, в котором среди десятка других бойцов окажется избранный, от ракеты или очереди ДШК. Но только Константин свято верил, что если человека где-то верно и преданно ждут, шансов вернуться домой у него куда больше. Да, от ракеты не увернешься, но есть сила, которая может заставить лежащий на спусковом крючке палец спустить курок на мгновение раньше или позже.

В бою же всегда и все решают эти самые мгновения. В одной «афганской» песне есть великолепный образ – рассказ молодого парня, который вернулся с войны: «Прицел наверняка, глядит навстречу ствол… Сухой щелчок курка – осечка… Ты пришел!»… Наверное, его крепко ждали, того парня, раз произошла эта спасительная осечка.

Любовь, верность жены или любящей женщины, ее преданность – вот тот самый обережный круг, без которого на войне никак не обойтись. Когда находящегося на фронте солдата предают, он об этом чаще всего не узнает. Но только пули в такого преданного (в смысле, что его предали) человека попадают чаще. Ибо больше не остается никакой силы, которая заставила бы дрогнуть руку снайпера…

Константин эту свою теорию не рассказывал никому. Поведай ее сослуживцам – ребята на смех поднимут. Еще бы, сам Калюжный, гроза боевиков, летчик-снайпер, жуир, любитель женщин и выпивоха, Калюжный, который не боится ни черта, ни ладана, выдумал и сам теперь верит в какой-то никому не ведомый эфемерный обережный круг, который будто бы может спасти кого-то в бою… Ха-ха-ха! Умора, да и только!..

Посмеются.

Да только вот ведь в чем закавыка: едва ли не каждый на войне и сам во что-то верит! Пусть не в обережный круг, во что-то другое, но – верит! Один открыто носит освященный крестик, другой тайком, за обложкой удостоверения, образок; один тайком перед полетом сплевывает через левое плечо, другой перед боем надевает «счастливую» старенькую тельняшку… Более того, чем чаще человек по роду службы сталкивается со смертельной опасностью, тем чаще у него возникает потребность в подобных приметах – вплоть до трех плевков через левое плечо. На войне невозможно не верить в некую оберегающую тебя силу. Вся разница только в том, сформулировал для себя Константин, откуда она, эта сила, проистекает и откуда подпитывается – от любимых, точнее, любящих людей. И с каждым совершенным ими предательством эта оберегающая сила истончается, уходит, улетучивается… А в какой-то момент, кто знает, может быть, вообще перерождается, превращаясь в какой-то магнит для пуль и осколков, летящих в солдата…

Калюжный ударом ноги распахнул дверь подъезда и вышел на улицу.

Был пронзительно ясный, обычный будничный августовский солнечный день. Вокруг громоздились дома, по асфальту с шумом мчались машины, куда-то спешили по своим делам люди… Они смеялись, разговаривали, пили пиво, лузгали семечки, лизали мороженое… Их было много и они были разные… У них у всех было общим только одно: им всем было абсолютно по фигу, что где-то кого-то сейчас убивают, что в промозглом холодильнике лежит окоченевшее тело Мишки, что его обрекла на гибель его же не удержавшая (не утрудившая себя желанием удержать) обережного круга жена…

И Константину вдруг нестерпимо захотелось обратно, в полк, к товарищам, к опасностям, к таким красивым и таким неприветливым горам, к своему родному вертолету… Ему захотелось в родную стихию, в родную атмосферу, в родную обстановку… Ему захотелось запустить «движки», ухватиться за ручку шаг-газа, поднять машину к небу и устремиться на поиски боевика по кличке Зульфагар. Теперь именно в нем, в этом далеком таинственном образе Зульфагара, словно в линзе, сфокусировалось все нынешнее его желание мстить. Кому? За что? Это неважно, это потом разберемся… Главное – оказаться где-нибудь подальше отсюда.

Он настолько наглядно представил себе это свое действие, что даже не сразу понял, что к нему кто-то обращается.

Константин словно вынырнул из сна, даже слегка встряхнул головой, отгоняя видение.

Рядом с собой он увидел двух пожилых мужчин – одного небритого и помятого, а второго в опрятно выстиранной и выглаженной старенькой одежонке.