Текст книги "Аристотель в Казахстане"

Глава III,
в которой встречаются няня Пушкина, Тамерлан, Коперник, Горбачёв и Деварха Баба

Я варю кофе. А. С. читает стихотворение, которое написал ночью. После прочтения:

– Ну как? Философское, да?

– Да! Так сразу и не поймёшь.

– Обычно я такого не пишу.

Ему плохо спалось, но он посмотрел телепередачу про Тамерлана:

– Хромой! … Было их два друга, но один другого приговорил – в борьбе за власть. Восток – дело тонкое!

Через полтора часа снова пьём кофе. А. С. рассказывает про рождение и жизнь стрекозы. Как она два года плавает под водой хищной личинкой, а потом выбирается на поверхность и перерождается в насекомое, виртуозно владеющее техникой полёта. Он хотел написать стихотворение о стрекозе, но пока застряло, не идёт. Разговор вдруг переходит к бионике. Наблюдая форму морского моллюска, Леонардо да Винчи изобрёл бур, извлекающий руду из земли. А. С. резюмирует:

– А мы живём и ни хера не знаем…

– Век живи, век учись. Если бы мы всё уже знали, неинтересно было бы жить.

Воздух за окном заполнен мельчайшими ледяными частицами, которые летают во все стороны и сверкают на солнце. А. С. выходит из туалета и насвистывает какую-то торжественную мелодию.

Мы выходим на улицу и осторожно ступаем по льду в сторону городского рынка. Продовольственная секция закрыта. А. С. идёт к прилавку с вениками и будёновками. Указывает на сушёные растения в целлофановых пакетах:

– Что это?

– Адраспан.

– Для чего?

– Для дома.

– Злые духи и всё такое?

– Да.

Мы уходим. А. С. закуривает:

– Вау! Мой любимый Темиртау.

Идём в большой продовольственный магазин. Я выбираю национальные угощения – картофель пай, ши баурсак, шоколад Kazakhstan – тот самый «Шоколады, Шоколад, Chocolate», воспетый Pyramidka Cheopsyka. Покупаю сливочное масло, вафли «Артек», чёрный молотый перец, ассорти из фруктов и орехов в меду, ржаной хлеб. На стеллажах красуется водка «Воробушек», слоган «утро будет ясным». Я пробиваю покупки. На выходе стоят два ящика для пожертвований. На одном из них лежит какая-то печать. Я беру её и штампую на свой чек: «СВК КЗ». Охранник в маске и с рацией в руке удивлённо смотрит на меня. Спрашиваю его:

– Для чего эта печать?

– Служебное.

– Кому вы её ставите?

– Это рабочее.

А. С. хочет отвести меня в какую-то столовую, где он уже бывал. Идём мимо магазинов, каждая вывеска на двух языках: «Шаштаразы – Чародейка» и «Balyq – Рыба». Казахи постепенно переходят на латинский алфавит. На медеплавильном заводе в Жезказгане у меня уже был небольшой диалог по поводу этой реформы с одним передовым работником, который решил подать всем пример и прикрепил на дверь своего кабинета листок со своими должностью и именем, набранными латиницей:

– Есть у нового алфавита преимущества?

– О, конечно есть!

– Какие?

– Как какие? Это решение правительства! Нужно выполнять.

На другой стороне дороги, в здании автозаправки, есть таинственное заведение под названием «Няня Пушкина». При входе висит портрет нашего великого поэта работы Кипренского. Глубина уютного зала, заполненная мягким приглушённым светом, креслами и книгами, гулко пульсирует музыкальными басами, обычно звучащими в тёмных кальянных. Моложавый привратник объясняет, что здесь располагается так называемое «time cafe»[10]10
  Кафе времени (англ.).


[Закрыть]. Это значит, что посетители приходят сюда не столько за чаем и кофе, но сверх того – чтобы, словно очутившись в руках заботливой няни, разменять своё время на возвышенное поэтическое молчание или умную беседу с редким собеседником, укрывшись вместе с ним от гремучей городской суеты.

Похоже, мы заблудились. Вокруг только вывески «Шиномонтаж». Всегда забираться вглубь – самая благородная эпистемология. И всё-таки ноги помнят. Мы на месте – столовая «Бабушкина кухня». Внутри на стене укреплена корзина с фальшивыми фруктами, рядом пластмассовый повар в белом колпаке и с чёрными усами – держит в руках часы, не давая времени лететь понапрасну. Композиция окружена тремя живописными полотнами в рамах. Слева молодой мужчина в белой сорочке жадными пальцами впивается в бока женщины. Она в лёгком вечернем платье, голова томно закинута назад. Красавица изогнулась в экстазе и льнёт к своему ухажёру, обнимая его голову и закрывая ладонями его уши. Внизу русская тройка везёт по заснеженному лесу пустую телегу, на заднем плане виднеются церковные купола – маковки с острыми шпилями вместо крестов. Справа – три парусных судна, качающихся на морских волнах. Что это за триптих? Прелюбодеяние, за которым для неё следует всеобщее оплевание и монастырь, а для него – продолжение беззаботной жизни моряка. В общем, carpe diem[11]11
  Лови день (лат.).


[Закрыть].

А. С. подходит к кассе:

– Девушка, миленькая, что на первое у вас?

– Меню на столе!

Приятное советское обращение. А. С. заказывает борщ, я выбираю лагман и чай. Мне выносят стеклянную кружку с гербом РСФСР и надписью «Рождённые в СССР».

Когда я был в польском городе Торунь, на родине Николая Коперника, во время прогулки по центру мне указали на кафетерий и рассказали, что он сделан в стиле советского концлагеря: там едят баланду из эмалированных тазов, запивая водкой из алюминиевых кружек, а огромные официантки нечистоплотны и беспрерывно хамят посетителям. Место весьма популярно, в очереди на столик можно стоять годами. (Абажур моей настольной лампы очень хлипко закреплён на трёх спицах, торчащих вверх. Гладильная доска стоит ненадёжно, пока я печатаю, абажур постоянно трясётся. Я пробую «картофель пай», он очень жирный. Я встаю, чтобы ополоснуть водой пальцы. Задеваю коленом гладильную доску, абажур отваливается и падает.)

С меня берут восемьсот двадцать тенге. Я спрашиваю:

– А кто тут у вас бабушка?

– Бабушка на пенсии. Одни внучки остались.

– Слава богу! Есть кому продолжить дело.

Из-за стола встаёт бритый старик. Он требует подогреть его рассольник. А. С. тоже просит дополнительно подогреть борщ.

Старик ест за соседним столом. Сидит, не снимая шапки. На его спине напечатано крупными буквами: «White Trash»[12]12
  Белый мусор (англ.).


[Закрыть].

А. С. пообедал, он собирается и благодарит кухарок:

– Привет бабушке!

– Передадим.

Застёгивая куртку, он спрашивает меня:

– Что такое моё естество?

– Всё зависит от точки зрения. Кто-то видит это так, кто-то иначе…

– Да, правильно. Один скажет – вот такое у него естество, а на самом деле – иначе. Что вообще определяет естество доменной печи?

– То, для чего она была сделана.

– Вот, – А. С. значительно поднимает палец и выходит на улицу.

Мы стоим на крыльце. А. С. закуривает:

– Вот как лучше сказать про доменную печь? Чугун или естество?

Это про стихотворение, написанное ночью.

– Естество звучит абстрактно, чугун – конкретнее.

– Мне кажется, естество. Ведь стихотворение не про печь, а про человека.

– Тогда да!

– Блядь, на философию потянуло!.. Что определяет человека? Всё! От генетики до черт характера, и так далее. А самое главное – есть ли в нём самобытность.

Мы возвращаемся домой. А. С.:

– Тамерлан! Строил пирамиды из отрубленных голов… Но надо отдать ему должное. Он считал, что власть должна передаваться только потомкам Чингиз-хана и не претендовал на престол. Чингиз-хан был его кумиром. Там, в передаче, одну историю рассказали. Столицей был тогда Самарканд. Тамерлан приближал к себе учёных, поэтов, художников. И вот один поэт влюбился в девушку лёгкого поведения. В проститутку, грубо говоря. Она была очень красива. ВИП, как сейчас говорят. Но денег у него не было, и чтобы получить её благосклонность, он написал стихи: «Самарканд и Бухару / За одну родинку твою / Я отдам». Уж не знаю, приняла ли она эту плату, но о стихотворении узнал Тамерлан. Он призвал поэта к себе и стал его отчитывать: «Я сил своих не щажу для моих городов, а ты их хочешь отдать за одну родинку! Как это понимать?» На что поэт ответил: «…», – (не помню, что он ответил, что-то вполне восточное). – Тогда Тамерлан рассмеялся, дал ему халат со своего плеча и сказал: «Пошёл вон!»

Пересматриваю «Репортаж о Деварха Баба». Святой старец в набедренной повязке сидит в деревянной клетке. Он говорит журналистам из России, что нашу страну ожидают большие страдания. Но они помогут нам очиститься. Он очень уважает Горбачёва и просит передать, чтобы тот во время предстоящего визита в Индию заехал к нему – старец даст ему один очень полезный совет. Напрасно Михал Сергеич не воспользовался приглашением! Прощаясь со старцем, репортёр подходит к его клетке, стоящей на возвышении, и просит благословения. Старец просовывает через прутья деревянной решётки свою тощую загорелую ногу и кладёт её репортёру на голову. Я снова неловко задеваю гладильную доску. Абажур падает прямо на картошку. Кусочки жирного лакомства разлетаются по комнате.

Готовлю ужин. Выгреб из кастрюли в тарелку макароны, сваренные А. С., и убрал в холодильник. Поставил на плиту рис. Открываю окно и выглядываю наружу. За переплетением голых древесных ветвей виднеется двухэтажное здание из кирпича. Дверь открыта и светится в темноте. Над дверью красным неоновым светом сияет только одна большая буква – «С». Это тот самый продовольственный магазин, на втором этаже которого есть парикмахерская.

Ужинаю. А. С. приходит на кухню в куртке и в зимней шапке. Он готовится выйти на балкон, чтобы покурить:

– Вот ты мне как философ скажи, что такое память? Это ведь не чувство? Мозговая способность?

– Нет, конечно, не чувство. Это ближе к ощущению. Хотя во многом связано с чувствами.

– Да, чувства – это зрение, обоняние, слух.

– Тут важен сам механизм, выбирающий то, что мы забываем и вспоминаем.

– Ну, понятно.

– Память – это способность к самовоспроизведению. Что бы мы ни вспоминали, мы восстанавливаем свои прошлые состояния.

– В принципе, да.

Книга «альфа-малая», главы с первой по третью. Истина – это общее дело. Если бы все люди взялись за руки и прочесали бы так всю землю, то непременно обрели бы её. Но этого не будет, и поэтому философы собирают истину крупицами, а собрав, толком не знают, как сберечь. «Каков дневной свет для летучих мышей, таково для разума в нашей душе то, что по природе своей очевиднее всего». И всё же, собирая малые крохи, высказываясь даже поверхностно, мы мало-мальски и волей-неволей участвуем в великом процессе стяжания истины.

– Ах вот как! Я стяжаю, тружусь над истиной в поте лица, а придёт какой-нибудь Гегель и всё присвоит? Не вернуть ли билетик?

«Начала вечно существующего всегда должны быть наиболее истинными». «В какой мере каждая вещь причастна бытию, в такой и истине». Здесь, на земле, мы только готовимся к постижению истины. Настоящая философская работа начнётся после смерти. Теперь я понимаю Сократа. Чтобы поступить на философский факультет того света, нужно сдать вступительный экзамен смерти. Вся жизнь – подготовительные курсы.

Аристотель говорит, что в случае воды и воздуха имеет место взаимный переход, а в случае мальчика и мужчины – уже нет. И поэтому это разные типы возникновения. Но мальчики выдыхаются в дутых мужей, журчание мальчишеских голосов становится затхлым дыханием пустых голов, а взрослые мужья только и ждут, как бы снова сжаться в каплю детства.

«Конечная цель – это не то, что существует ради другого, а то, ради чего существует другое». Моральная трагедия человечества: ведь в морали всё должно быть наоборот. Конечная цель – существовать для другого.

«Существо беспредельного не беспредельно». Разве оно не сжимается в сущность? И не отдаётся нашему схватыванию? У беспредельного лишь два пути: отдаться уму или навсегда скрыться из мира вещей в область потаённого и неизречённого.

«Привычное более понятно». И сила привычного огромна. Привычное сокрушит всё и заставит нас забыть о настоящей смерти. Забыть о благородном долге смерти. О роковой задолженности, определяющей природу вещей. Есть те, кому требуются свидетельства поэтов, а есть те, кто считает точность мелочностью. Но ведь есть и такие, для кого свидетельства слаще всякой поэзии, а мелочность заменяет точность.

Переписываюсь с М. Он переслал мне довольно наглое письмо, которое отправил Ф. В нём он, в частности, говорит, что я – «сама живая мысль», но не в моих «романах», которые «невозможно читать», но, «как это ни странно», в переписке. По словам М., он сегодня полон сил и поэтому зол – «почему бы и нет?» Что прикажете делать? Бросать рассказы и публиковать переписку? У меня есть ещё один корреспондент – Б. В., он из Архангельска, он душевнобольной и живёт на пособие по инвалидности. Я вспомнил о нём, потому что М. напоминает его вниманием к некоторым деталям: к форме бороды, к переплёту книги, к фасону кошелька, к марке автомобиля. Это не внимание к деталям вообще, свойственное художнику, но какая-то жажда замещения своей личности внешними очертаниями, данными в мелких, но ярких подробностях. Однажды Б. В. собрал нашу переписку за несколько лет и сказал, что считает нужным её опубликовать, поскольку она – кладезь мудрости. Я отговорил его. Если там есть крупицы мудрости, то рождены они его особой наивностью, над которой слишком просто посмеяться. Б. В. иногда сочиняет. Он присылает мне небольшие отрывки, а я даю комментарии. Вот, например, его послание от двадцать второго декабря прошлого года:

– «Котлы, жар, огонь кострищ, неразрушимые стены и башни Волшебных Крепостей… Колыхание на ветру славных алых знамён… Протяжное пение звонких боевых рогов… Промёрзшие северные долины, осеняемые алым закатом…»

– Чувствуется новогоднее настроение, Б.! Но предлагаю заменить «Волшебных Крепостей» на «Кремля».

– Ни за что!

Но основные темы нашей многолетней переписки – религия, духовность и нравственность. Мы – русские мальчики. Б. В. делится со мной своими сомнениями, а я пытаюсь разрешить их:

– Боюсь, что меня больше удовлетворяет философский текст, чем православно-богословский. Не знаю, что с этим делать. Допускаю, что у тебя такая же проблема. Я хочу остаться в православии! Православный психолог Татьяна Борисовна сказала, что в философии много пустого.

– Я с ней согласен. Но читать труды по философии – это не самый мерзкий из грехов. Православному человеку философия помогает удивляться тому, что создал Бог.

Между тем я понемногу работаю над монографией. Дополняю параграф про Поля Рикёра. Нужно сдать первую редакцию до конца месяца. Работа идёт кое-как – приходится сдерживать себя, чтобы не начать писать в пророческих тонах или по-хулигански и не испортить всё. Это моё бремя. И тяжесть его – добрый знак.

Глава IV,
в которой на заводе совершается кровавое жертвоприношение, выясняется, что русские не пьют чай, а также рассказывается политический анекдот

Понедельник. Мы выезжаем на завод. Водитель такси, Рамазан Гуммет-Оглы, обрюзгший азербайджанец в летах:

– Россияне! Куда собрались?

– На цементный завод.

Небольшая провокация:

– «Яндекс» маленькую цену назначил. Нужно будет доплатить.

Я заявляю, что мы отчитываемся по чеку и поэтому ничего доплачивать не станем. Цену рассчитывает компьютер и делает это вполне справедливо.

– Э, молодой человек! Что вообще такое справедливость?

Хороший вопрос, но у нашего водителя уже есть ответ на него. Звучит спонтанный монолог о справедливости и её недоступности для простых людей. Выступает А. С.:

– Предлагаю снизить пафос.

– Какой пафос? Что такое?

– Это термин такой театральный.

Водитель постепенно успокаивается:

– Не будем друг друга расстраивать. Всё прекрасно. Всё хорошо.

Но какое-то недовольство в нём всё-таки остаётся. Увидев стоянку такси, он решает выплеснуть остатки:

– Стоят, бляди! – с этими словами он въезжает на стоянку, проезжает перед автомобилями и несколько раз сигналит им.

Монолог о справедливости становится более конкретным. Заходит разговор о пенсионном возрасте и о преклонных годах нового президента США Джо Байдена.

– Нас лучше вперёд ногами! – А. С. озвучивает позицию чиновников, не желающих уступать власть молодым, и сочувственно добавляет: – Вон дядя Миша Горбачёв, живёт в немецких Альпах, у него шикарный дом, получает зарплату в России.

Водитель меняет гнев на милость. Он пускается в спонтанный монолог о своей жизни, о той улице в Азербайджане, где он родился и вырос, о службе в армии, о единственном месте в мире, где растёт настоящий гранат без косточек. Закончив, он обращается к А. С.:

– Я тебе всю биографию рассказал, а теперь ты мне скажи, как есть: что дальше с нами будет?

– А хрен его знает!

– Да ну! – Рамазан Гуммет-Оглы разочарован. – Такого ответа я не ожидал от такого мудрого человека.

Мы на проходной завода. Нас встречает главный энергетик – Александр Николаевич. Он просит выписать нам пропуск и на своей «Ниве» отвозит в здание управления. Мы поднимаемся в кабинет директора. Это Джордж Розарио Рамэш, он из Индии. Он сидит в очках и белой рубахе, на столе – ноутбук и бумаги. Говорит вежливо, быстро и лаконично, с типичным индийским акцентом и так же тихо, как говорят на английском почти все индусы.

– Mr. George[13]13
  Мистер Джордж (англ.).


[Закрыть], namaste![14]14
  Приветствую вас (санскр.).


[Закрыть]

– Namaste!

– I’m glad to see you after these five years[15]15
  Я рад встрече с вами спустя пять лет! (англ.)


[Закрыть].

Мой английский чудовищно деградировал с момента сдачи кандидатского экзамена. Сзади нас сидит личная переводчица Джорджа. Она переводит всем, о чём мы говорим. Я кратко сообщаю о наших планах. Джордж рад, что мы привезли измерительное оборудование, и даёт необходимые распоряжения А. Н. Он просит зайти к нам через неделю. Я оборачиваюсь к А. Н. и спрашиваю, стоит ли нам сразу договориться о питании. А. Н. обращается к Джорджу и получает необходимое благословение. Я уже знаю, что на заводе две столовые – для пролетариата и для «иностранцев». В прошлый раз мои спутники плевались после посещения пролетарской столовой. Кто-то даже сделал фото недоеденного обеда, чтобы продемонстрировать своим корреспондентам, насколько омерзительна оказалась предложенная нам еда. Видимо, тогда мне больше повезло с выбором. Но мы все были счастливы, когда смогли получить доступ в буфет для избранных, где после сытного и вкусного обеда всегда можно было возлечь на кожаные диваны и неторопливо выпить чаю вприкуску с восточными сладостями и орехами. Мы попали туда благодаря Карý, который работал начальником паросилового хозяйства. Это он впервые отвёл нас в буфет, и на следующий день я уже просил Джорджа:

– The food in the common canteen is not very good. May we use the canteen for engineers?[16]16
  Еда в общей столовой не слишком хороша. Можно ли нам пользоваться буфетом для инженеров? (англ.)


[Закрыть]

Полное имя Кару – Карунакаран Перумал. У меня сохранилась его визитка. Он малазиец. Когда мы обедали с ним, я между делом спросил:

– What is your religion?[17]17
  Каково ваше вероисповедание? (англ.)


[Закрыть]

На что Кару ответил:

– I am hindu[18]18
  Я индуист (англ.).


[Закрыть], – и рассказал небольшую историю.

Однажды на заводе сломалась одна из печей сушки шлака. За её состояние тогда отвечали два инженера, это были мусульмане из Пакистана. Они долго пытались починить печь, но ничего не получалось. Тогда они привели на завод двух козлов и совершили жертвоприношение, окропив механизмы козлиной кровью. Увы, аллах не принял жертву – печь не ожила. Тогда за дело взялся Кару. Он внимательно изучил техническую документацию и сделал всё в том порядке, который там предлагался. Его попытка увенчалась успехом.

– Так вот, – заключил Кару. – Религия – это важно. Но я стараюсь не смешивать свои религиозные убеждения и профессиональную деятельность.

Мы заходим в отдел кадров. Начальница осматривает нас проницательным взглядом:

– Вы хорошие или плохие?

– Мы хорошие.

Она звонит в столовую и сообщает кухарке Индире, что два человека будут обедать у неё.

Пока мы стоим в коридоре и чего-то ждём, я спрашиваю А. Н.:

– Кару работает ещё?

– Нет, выжил его Джордж.

Он немного рассказывает об интригах и смещениях за прошедшие пять лет. Джордж уволил многих иностранных специалистов, знавших своё дело, и привёл на их место своих ставленников. Некоторых из них, правда, ему почти сразу пришлось выгнать, потому что они оказались совершенно не пригодны к работе. Я пытаюсь вспомнить ещё кого-нибудь:

– Был у вас такой, Денис. Кажется, энергетик на помоле сырья…

– Денис? Не знаю. Наверное, Слава. Да, Слава был толковый парень. Уволился.

Но мне всё равно кажется, что того звали Денисом. Пять лет назад меня ударило током, когда я делал измерения на его участке. Пока мы ходили с ним от одной трансформаторной подстанции к другой, пролезая через колючие кусты, чтобы сократить расстояние, он рассказал историю про своего одноклассника. В детстве тот вместе с другими мальчишками взрывал бутылку, начинённую карбидом, и осколком ему вышибло глаз. Он вырос. Однажды во время лесной прогулки кто-то, шедший спереди, неаккуратно согнул ветвь колючего растения, она спружинила, и торчащий на ней шип вошёл парню прямо в тот глаз, который видел. Сам глаз удалось сохранить, он не вытек, но почти полностью утратил способность зрения. Будучи уже слепым, этот несчастный человек всё-таки смог жениться. Но и тут ему не повезло. Во время семейного скандала жена схватила утюг и забила его до смерти.

А. Н. продолжает свой рассказ. Когда началась эпидемия, все индийские руководители тяжело заболели. Джорджа положили в больницу, но его состояние не улучшалось. Тогда он добился, чтобы его отдельным самолётом вывезли на родину. Там он быстро пошёл на поправку. Вернувшись, он обратился к администрации города с предложением отправить темиртауских врачей на стажировку в Индию. Местные чиновники отклонили его предложение.

Мы в кабинете промышленной безопасности. На полу стоят кадки с растениями. За спиной начальника висит календарь с изображением Сталина. За стеклянной дверцей шкафа снова Сталин – чёрно-белый портрет в парадной форме. Начальник окидывает нас взглядом:

– Я не буду рассказывать вам сказки.

Мы расписываемся в журнале и получаем защитные каски из белой пластмассы.

А. Н. приводит нас в здание лаборатории, к себе. Он сидит на четвёртом этаже в одном кабинете со вторым главным энергетиком Нурланом Болатхановичем и главным механиком Михаилом Эмильевичем, семидесятилетним стариком. Я приветствую Н. Б.:

– Нурлан Болатханович! Я рад видеть вас спустя пять лет.

Он приветствует нас анекдотом:

– Встречаются Назарбаев и Путин. Путин спрашивает у Назарбаева: «Узбеки в моей стране работают, и таджики работают, а почему казахи не работают?» На что Назарбаев ему отвечает: «Они и в моей стране не работают».

На стене за ним висит государственный флаг Казахстана. На других стенах – таблица перевода казахского языка с кириллицы на латиницу и листы старого календаря на тему «лучшие места планеты». Сохранилось два месяца – Большой Барьерный риф в Австралии и Мурманск.

А. Н. отводит нас в столовую и представляет главной кухарке – Индире. (Когда кухарка научится управлять государством, тогда главная кухарка сможет возглавить мировой союз держав). Оглашается меню. Я выбираю рис и картофельную котлету, начинённую фаршем. А. С. предпочитает бризоль и манты. На первое – борщ. В ожидании блюд мы наливаем из кувшина прохладный отвар сухофруктов. Индира подаёт борщ и свежеиспечённый белый хлеб, нарезанный крупными кусками. Я осваиваю казахский:

– Рахмет![19]19
  Благодарю! (каз.)


[Закрыть]

Мы сидим в отдельной комнате. Здесь светло и чисто. Мы одни за длинным столом, накрытым белой скатертью. Я посыпаю борщ перцем и рассматриваю А. С.:

– А. С., вы очень интересно выглядите. Чёрная рубаха, белая повязка чуть-чуть выглядывает… Вы напоминаете мне католического священника.

– Значит, я он и есть! – радостно отвечает А. С., но потом сразу поправляется, грозя пальцем: – Но я никакого отношения к католичеству не имею.

– Вот и чётки у вас на руке.

– Чётки – это мусульманское.

– Христиане тоже чётки уважают.

– Они у меня на удачу.

– А помните ту старуху, которая ехала с нами в Жезказган? Как ловко она управлялась с чётками! Будто какая-то машина!

Пообедав, я сижу на кожаном диване с чашкой чая и беседую с А. С. о том, как мы будем рассчитывать КПД котла по прямому и обратному балансу, после того как узнаем калорийность угля, характеристики пара и получим результаты газового анализа. Говорят, что во время обеда нужно забывать о работе и отдаваться непринуждённой беседе. Согласно преданию, так делал Иммануил Кант. Но что может быть благотворнее для души, чем теоретический разговор? Я допиваю чай и рассматриваю дно чашки. Там написано: «Julia Vysotskaya. England».

Мы стоим возле здания лаборатории. А. С. курит. Я говорю ему, указывая на растущее рядом дерево:

– Посмотрите! Какое шумное и пыльное производство, а птицы всё равно вьют здесь гнёзда.

– А где же им ещё вить?

Когда мы возвращаемся, я рассказываю Н. Б., как мы добирались из Петербурга до Темиртау. Он убеждает меня, что из Темиртау в Астану (он не говорит: «Нур-Султан») лучше ехать не поездом через Караганду, а напрямую – машиной:

– У нас внучка в Астане. Мы только и ждём с женой, когда пятница. Какая там погода! Метель, буран… Казахам погода и деньги безразличны! Садимся в машину, полный багажник подарков, угощений. Еду к внучке, хватаю её, нюхаю, обнимаю.

Н. Б. рассказывает увлечённо, со страстью в голосе. Приятно обрести свежего собеседника:

– Мы, казахи, на втором месте в мире после волков по поеданию мяса. Я на зиму целую лошадь покупаю. Всегда мясо есть, в магазин ходить не надо.

Н. Б. смотрит, как я достаю из рюкзака термос и наливаю себе чай. Он с удивлением восклицает:

– Русские не пьют чай!

Меня берёт оторопь:

– Да как это не пьют! – отвечаю возмущённо, но тут же начинаю подыскивать объяснение столь дикой мысли: – Да, знаете, у меня жена из Липецка. Они там чай – не очень. Но это юг России. А мы на севере – по любому поводу.

Н. Б. понимающе кивает:

– Да, чай согревает.

– А вы, казахи, чай с молоком пьёте.

– Да, только мы любим, чтобы молоко было процентов десять-пятнадцать. Чтобы это были сливки. А то что это, два-три процента? Такое молоко вкус чая убивает. Вот со сливками – чувствуешь настоящий аромат. Если чай хороший.

Н. Б. тыкает пальцем в ту сторону, где за стеклом сидит один из индусов:

– Сколько раз я этого чёрного просил привезти мне из Индии настоящий чай! Я тебе, говорю, сто долларов дам. Могу пятьсот дать. Тенге им наши не нужны. Рупий у нас нет. А доллар, он везде сойдёт. Так он привёз мне пакетированный! – Н. Б. выпучивает глаза и почти кричит: – А разве это чай? Это же мусор! Привозит он вот такой пакет, – показывает размер. – Открываю, а там – пакетированный чай. Э-э!

Он задумался. Встаёт:

– Надо и мне чаю выпить.

Проходит к чайнику, включает его, потом достаёт откуда-то пачку молока:

– Три и два процента. Это нам выдают.

– Выдают?

– Да, вредное ведь у нас производство. Пыль.

– А мне на одном заводе сказали, что в Казахстане перестали выдавать молоко за вредность.

Я смотрю на пачку молока, на которой написано «CYT»:

– Как молоко по-казахски?

– Сыт.

– Сит?

– Сыт!

Н. Б. рассказывает, как он перенёс коронавирус:

– Температура была, кости все ломало. Я упал и лежал. Лекарства пил, какие жена давала. Или не пил, не знаю. Жена тоже заболела. Лежала рядом. Моему сыну двадцать пять. Он ходил, всё делал. Чай принесёт, еду готовил, когда надо было.

Говорит о самом начале болезни:

– Я люблю запахи, люблю одеколоном побрызгаться, чтобы аромат шёл, а тут беру, – Н. Б. показывает, как душится одеколоном, – и ничего не чувствую. Поначалу страшно стало. Думал, вдруг навсегда такое. Но вкус чувствовал, когда мясо ел. А некоторые у нас на заводе даже после болезни едят мясо, и кажется, что протухло. Переключилось, видать, у них что-то, – Н. Б. делает движение пальцами, как будто переключает что-то у себя в голове.

За соседним столом сидит старик с усиками – главный механик Михаил Эмильевич. К нему приходит другой старичок, похожий на восточного старца: короткие седые волосы, маленькая седая бородка. Он просит о чём-то Михаила Эмильевича, и тот отвечает:

– Четверг – понятие относительное…

Рабочий день окончен. Н. Б. везёт нас домой на своей «Ниве»:

– Я родился и вырос в горах. Я пил чистую родниковую воду. С восемьдесят девятого я здесь. Направили молодым специалистом после армии.

А. С. спрашивает его об армии, Н. Б. отвечает:

– О, хорошая школа!

Мы едем по степи. Вокруг только лёд и кусты, торчащие тут и там. Прямо на горизонте – город; справа – пологая трёхверхая гора, над которой пронзительно сияет солнце, сжатое в маленький холодный комок, окружённый гигантским гало. Н. Б. чувствует наш восторг перед величественными просторами его родной земли:

– У нас в Казахстане столько нефти! Все элементы Менделеева есть у нас. Мы не так должны были жить. Но жизнь распорядилась!

Мы приехали и договариваемся встретиться завтра около нашего дома в семь утра. Мы стоим у того магазина, над которым ночью сияла буква «С». Пока светло, можно увидеть нагромождение букв, прибитых на стену: «CITYЪI OVEБ». Game over[20]20
  Игра окончена (англ.).


[Закрыть].

Мне пишет М. Обвиняет меня в разных оказанных ему неучтивостях: я покинул его авторский «паблик», а перед этим отключил сообщения об обновлениях в нём; я недостаточно восторженно отозвался о его книге, посмев назвать её «занятной»; я недостаточно торжественно опубликовал рецензию на его книгу. Что за человек! Сказать бы: мы современные взрослые люди, – а вдруг возникают подобного рода слова, такая литературная выспренность. И всё-таки, это очаровательно. Я дразню его: «Вы лишаете нас языка, а мы затыкаем уши. И ломаем через колено дудку, под которую нас учат плясать». Но кое-чего из своих оплошностей перед ним я просто не помню. Я не придавал им значения. Память – одно из ключевых слов этого путешествия в Казахстан. Моя память – сонная степь под коркой льда. Забвение – это форма памяти, и мы движемся ему навстречу.

Книга «бета». Глава первая. «Живое ли существо или человек начало и кому из них бытие присуще в большей мере по сравнению с отдельным существом?» (Отдельное существо – это Мартин Хайдеггер, вслушивающийся в голос бытия, пасущий его в степях забвения).

«Далее, самый трудный и недоуменный вопрос: есть ли единое и сущее, как это утверждали пифагорейцы и Платон, не нечто иное, а сущность вещей, или же это не так, а в основе лежит нечто иное, например, как утверждает Эмпедокл, дружба, а другие указывают: кто – огонь, кто – воду или воздух?» Есть много миров и много соответствующих им начал. Эти миры не где-то на другом конце галактики, а там, где их начало, – там, где огонь, вода, воздух, единое, сущее. На кончике сигареты А. С. – целый мир, сгорающий меньше чем за минуту. Но слаще всего в том мире, где начало всего – любовь. Она – неиссякаемый источник: огня, воздуха, воды, дружбы. Но мы предпочитаем делать цемент. Или войну. Любовь пусть делает Бог. Мы доверяем ему в этом вопросе и не лезем со своими советами.