Текст книги "Банда Кольки-куна"

На следующий день в барак под видом продавца швейных машин явился агент сыскной полиции. Пронырливый «коммивояжер» сунул нос в каждую комнату, переговорил с хозяйками и даже сумел продать одну машинку с большой рассрочкой. Всюду его встречали жены и дети, мужики были на работе. Лишь в угловую комнату первого этажа гостя не пустили, сказали, что там пусто. Продавец удивился: и бабы нет? Да, вся семья уехала в деревню на поминки, объяснили ему, вернутся через неделю, а пока комната стоит нежилая. Между тем из-под двери шел густой запах табачного дыма, как будто там курил стрелковый взвод.

Агент вернулся на Казанскую часть[35]35
  В Казанской части по адресу Офицерская, 28, располагалась Петербургская сыскная полиция.


[Закрыть] и доложил начальству. Филиппов с Лыковым начали думать. Ясно было, что банда Кольки-куна прячется в той комнате. Как только помещаются, сукины дети? Восемь мужиков, с боевым опытом и при оружии. Попробуй-ка таких взять. Даже подобраться будет трудно: вдруг ни с того ни с сего на пустой деревенской улице появятся экипажи с полицейскими. Барак стоит на берегу речки Ольховки, кругом кусты и бурьян с человеческий рост. Чтобы поставить плотное кольцо оцепления, понадобится человек тридцать. Где взять столько подготовленных людей? В охранной команде Департамента полиции они есть, конечно, но все при деле: охраняют сановников от террористов. У Герасимова вообще двести цепных псов, самых отборных. У Владимира Гавриловича на Офицерской активных штыков меньше всего, но зато калиброванные. И сыщики решили обойтись на этот раз без жандармов.

Ближе к вечеру Алексей Николаевич приехал на лютеранское кладбище. Извозчика тут же отпустил, причем поторговался из-за пятака. Положил цветы на чью-то могилку, покручинился и двинул к станции конки, что на дальнем краю Тентелевой деревни. Пока шел, глазел по сторонам. Мужчина в возрасте, седой, чуть грузный, но еще бодрый не привлек ничьего внимания. На Лыкова вообще редко обращали внимание из-за его заурядной наружности. Оно и лучше в сыскном деле…

Коллежский советник прошел было мимо барака, но, потоптавшись нерешительно, свернул во двор. Спросил пацаненка, где у них тут отхожее. Заглянул в развалюху, источавшую жуткое зловоние, попользовался и зашагал дальше. Все, что надо, он успел разглядеть.

А еще через час, когда уже начало смеркаться, к бараку без лишнего шума подлетела колонна пролеток. В одну секунду ловкие быстрые люди оцепили здание. Сунулись в отхожее, поймали там какого-то бедолагу и вывели наружу, не дали даже штаны натянуть. А Лыков с самыми крепкими агентами вломились в комнату.

Там оказалось всего двое человек, зато те, кого искали. Их мигом заковали в наручники. Лыков внимательно осмотрелся. На полу впритык валялось восемь грязных тюфяков. Стол был завален корками хлеба, зеленым луком, шкурками от дешевой колбасы. Всюду окурки – вид у фатеры был запущенный. К удивлению сыщика, он не обнаружил ни одной бутылки из-под водки. Что за чудеса?

Тщательный обыск не дал никаких зацепок.

Полицейские оставили в бараке засаду, но никто в нее не попался. Остальных злоумышленников местные сумели предупредить.

Лыков привез арестованных во Второй участок Нарвской части. Он хотел допросить их как можно скорее. Обыск показал, что в руки сыщика попалась знатная добыча. Один из захваченных оказался тем самым матросом, баталером с миноносца «Бесстрашный», что явствовало из отобранного билета ратника. Звали его Зот Кизяков. Второй был Иван Сажин, есаул при атамане Кольке-куне. Схваченный в уборной оказался рабочим химического завода, и его отпустили.

На вопрос, где остальные шестеро, задержанные отвечать отказались. Кизяков гордо заявил:

– Мы товарищей не выдаем!

– Как эта кислая шерсть[36]36
  Кислая шерсть – армейская пехота (ирон.).


[Закрыть] к тебе, моряку, в товарищи попала? – добродушно полюбопытствовал сыщик. Пойманные мужики вызывали у него непонятную симпатию – от них веяло нравственной силой.

– На пароходе познакомились.

– Глянулись они тебе?

– А то! Особенно Колька-кун. Вот человек так человек. Башка! Он скумекал, как крестьянскую революцию устроить.

Коллежский советник ждал, что Сажин сейчас оборвет товарища, чтобы тот не болтал лишнего. Но есаул и не думал этого делать. Схваченные мужики или ничего не боялись, или не понимали, куда вляпались. На всякий случай Лыков решил не вызывать следователя, чтобы тот допросил арестованных под протокол. Он хотел сначала просто поговорить с ними по душам.

– Но ведь революция – это насилие, – возразил сыщик. – Многие люди не захотят ничего менять. Ты что же, будешь их казнить за это?

Баталер растерялся и оглянулся на товарища. Тот спокойно ответил:

– Придется кое-кого потревожить, верно. Но вот кого? Буржуев всяких, царевых чиновников-кровососов. Еще помещиков: сколько им нашей землей владеть?

– Так все же ответьте мне оба: кровь лить вы готовы? Понимаете, что без нее революций не бывает? Вон во Франции сто с лишним лет назад такое устроили… Сами друг друга потом перевешали.

– Я не знаю, что там во Франции, а у нас в России будет по совести, – заявил Сажин.

– Это что значит?

Тут Кизяков вдруг оглушительно чихнул и пробормотал:

– Шайтан…

– А то и значит, что по совести. Что она подскажет, то и будет.

– А кто решит, по совести ли дело делается?

– Мы, крестьяне.

– А другие что, не люди, по-вашему? – возмутился сыщик. – Только тот, кто землю пашет, голос имеет?

– Нет, другие тоже, – авторитетно пояснил есаул. – Но не все, а лишь те, которые трудятся.

– Это пролетарии?

При этих словах баталер опять чихнул и бухнул:

– Два шайтана! Вот прилипло…

И пояснил коллежскому советнику:

– На вахте я простудился.

Сажин улыбнулся товарищу и опять заговорил, как поп с амвона:

– И пролетарии, и всякие другие трудящиеся люди: приказчики в магазинах, проводные[37]37
  Проводной – то же, что проводник.


[Закрыть] в поездах, лесные объездчики, рыбаки-охотники, половые в трактирах… тормозные кондукторы…

– Ну а тех, кто на Марсовом поле потолки красит, их куда отнесешь?

– Мазурики? До них нам дела нет, пусть живут, как хотят.

– Так. А инженеры, доктора, учителя?

– Полезный народ. Куда мы без них?

– А полицейские с сыщиками, значит, бездельники? – ухмыльнулся Алексей Николаевич.

Сажин ответил с удивительной серьезностью:

– Сегодня вы нужны. Потом да, надобность в вас отпадет.

– Потом?

– Да. Когда мы власть заберем у господ и устроим справедливую жизнь.

– И куда тогда воры денутся?

– Крестьяне сами будут их ловить, пока те не кончатся. Ну, у Кольки-куна есть по ним еще особые соображения…

– Бред, ведь полный бред! Это вам атаман напел?

– Да. На него озарение нашло, когда он в плену помер, а потом ожил. Открылось человеку. Он у нас теперь вождь.

Лыков растерялся. Сидевшие перед ним люди были опасные бунтовщики. Они собирались свергнуть законную власть, которую сыщик обязан защищать. Но в то же время это были люди, желающие справедливости, пусть и в своем наивном понимании. А ведь начальство, услышав такие речи, ввинтит ребятам каторгу…

– Так, – встал сыщик, – все понятно. Ничего у вас не выйдет! Самодержавие ввосьмером не свалить, только шеи себе поломаете.

– Может, мы и погибнем, но за народное счастье, – с пафосом произнес Кизяков. Есаул опять улыбнулся:

– Зот у нас любит красное словцо. Зато товарищ хо…

Тут баталер вновь чихнул и крикнул в отчаянии:

– Три шайтана!

– Вот до чего его ваши вахты дурацкие довели, – попенял коллежскому советнику Сажин. – А мы зачем воевали? Кровь ведрами лили, и свою, и японцев – а они, чай, тоже люди! Вы, вашебродь, на войне были?

– Давно, на турецкой.

– Та не в счет. Там мы братьев-славян от турецких зверств спасали. А кого мы в Маньчжурии спасаем? Китайцев, что ли? Или ваши господские барыши? Не стыдно народную кровь лить для-ради золотого тельца?

Ну чистые Робин Гуды… Лыков поспешил сменить тему.

– Почему я у вас в комнате водки не нашел? Восемь мужиков…

– Николай Егорович запретил пить, пока не сделаем революцию, – пояснил Зот.

– М-да… Завтра договорим, головопяты. Утром вас переведут на Шпалерную, в домзак[38]38
  Домзак – дом предварительного заключения.


[Закрыть]. Там с питанием получше. Подумайте вечерком, так ли просто жизнь устроена, как кажется. Пожрать скоро принесут, а это вам на табак.

Сыщик выложил на стол рубль и ушел.

Однако увидеться с «японцами» ему пришлось раньше, чем он планировал. Рано утром Лыков брился, когда в комнатах зазвонил телефон. Алексей Николаевич подошел, снял трубку и прижал ее к намыленной щеке:

– Лыков у аппарата.

Послышались щелчки, а потом голос:

– Алексей Николаевич, это подполковник Сакович!

– Слушаю вас, Ромуальд Иванович. Что случилось?

Подполковник Сакович был приставом Второго участка Нарвской части.

– Приезжайте сюда срочно! Тут такое творится!

– Что творится, Ромуальд Иванович? Я быстро не сумею, еще не завтракал.

– Какой завтрак?! – голос пристава сорвался на визг. – Ваш Колька-кун приставил мне револьвер к спине! А в другой руке у него бомба! Он требует выпустить товарищей, иначе грозит взорвать участок к собачьим чертям. Что мне делать? Погибать неохота, и людей жалко – у нас казарма городовых за стеной…

– Лечу!

Коллежский советник помчался сломя голову. Второй участок находился в здании самой Нарвской части, на Ново-Петергофском проспекте. Было еще очень рано, но в воздухе витало сильнейшее напряжение. У входа в часть столпились городовые. Казалось, они боятся войти внутрь, но и отбежать подальше тоже боятся… Среди них ходил старший помощник пристава поручик Филодельфин, ободрял подчиненных, но как-то фальшиво. Увидев подъехавшего Лыкова, он обрадовался и кинулся ему навстречу:

– Алексей Николаевич! Слава Богу, вы здесь. А у нас… вот…

– Где пристав? – сходу спросил Лыков.

– Там, внутри. Он, как бы сказать…

– На прицеле?

– Вот! Именно так.

– Вы заходили внутрь, Николай Осипович?

– Попытался, но далеко меня не пустили. Колька-кун – так зовут этого негодяя – велел освободить дорогу, чтобы он мог вывести своих людей. Иначе грозится Ромуальда Иваныча убить, а участок взорвать.

– Что вы решили?

Филодельфин оглянулся на подчиненных, понизил голос и сказал:

– Я решил схитрить. А именно – дать им всем выйти, вместе с Саковичем. И пролетку предоставить, чин чином. А когда они пристава отпустят, по ним из подъезда напротив дадут залп. А? Ловко?

– Откуда, вот из этого дома?

– Точно так. Я уже посадил там пять человек с винтовками. Все бывшие солдаты, они промаху не допустят.

– А если допустят? А если Колька-кун пристава с собой возьмет, для страховки? Что тогда?

Поручик растерялся:

– Не знаю… Но, Алексей Николаич, что делать? Не можем же мы их взаправду отпустить? Я… я буду драться! Иначе так и с должности турнут.

Лыков огляделся. Помощник пристава был единственным, кто хотел драться. Городовые и околоточные жались к стене, беспокойно смотрели на окна второго этажа. Со двора доносился женский визг.

– Кто там голосит? – спросил сыщик.

– Так жены-дети, – ответил городовой первого разряда Михеев, знакомый Лыкову по ликвидации в прошлом году банды кавказцев.

– Вы что, казарму не эвакуировали? – поразился Алексей Николаевич. – У них бомба!

– Так приказу не было, ваше высокоблагородие, – пояснил Михеев, неодобрительно косясь на помощника пристава.

Подошел смотритель частного дома Емельянов.

– Алексей Николаевич! Дайте им уйти, ради Бога. Пусть проваливают. Надо будет – мы их опять поймаем. А сейчас… Ночная смена еще спит, в казарме полно народу. Вдруг он и впрямь фугас лукнет?

Филодельфин покрылся пятнами и заорал на всю улицу:

– Отставить! Тут я командую!

Лыков шагнул в подъезд. Сказал через плечо Емельянову:

– Ничего не предпринимать, ждать меня.

– А… – начал тот.

– Освободить проход и подогнать мою пролетку. И чтоб никаких выстрелов.

– Слушаюсь! – обрадовался смотритель. И гаркнул еще громче, чем только что помощник пристава: – Разойдись на дистанцию двадцать шагов!!!

А Лыков, перекрестившись, начал подниматься по лестнице. Наверху находились арестантские комнаты Нарвской части.

Не успел он одолеть и трех ступенек, как сверху послышался голос. Спокойный, уверенный, с хрипотцой:

– А ну погоди. Ишь чешет, как к себе в нужник. Ты кто будешь?

– Лыков меня зовут, – ответил сыщик, задрав голову. Но наверху никто не высовывался.

– Ну пусть Лыков, – согласился человек. – А зачем пришел?

– Договориться.

– Это дело хорошее. Тогда лезь. Одно только помни: чтобы без фокусов-покусов. Иначе всем каюк, и тебе тоже.

Коллежский советник поднялся на площадку и увидел следующую картину. Пристав Сакович, весь бледный, без ремня и портупеи застыл на пороге своего кабинета. Из-за его плеча выглядывал мужик неопределенных лет с седой бородой и холодными глазами. Рядом с ним пристроились оба его пленных товарища: матрос и есаул. А в коридоре стоял на коленях и беззвучно молился обезоруженный городовой.

– Здорово, Николай Егорович. Поговорим?

– Ишь ты, по имени-отчеству знаешь, – усмехнулся Колька-кун. Он был совершенно спокоен, словно покупал семечки на рынке, а не стоял в окружении врагов в ожидании схватки.

Атаман внимательно осмотрел гостя и кивнул:

– Ну, давай поговорим. Тебя как звать?

– Алексей Николаевич.

– Что скажешь, Алексей Николаевич? Отпустите мою вшивобратию, или мы тут все вместе помрем?

Городовой икнул, а у подполковника Саковича задергался глаз.

– Бомбу взрывать не надо, а то много невинных людей погубишь, – ответил Лыков. – Во дворе съезжей помещается казарма городовых. Там женщины и дети.

– Невинных людей нет на земле, – равнодушно парировал Колька-кун.

– Есть! – жестко возразил коллежский советник. – Есть. И ты мне тут не рисуйся, чай, не Бог, чтобы суд вершить. А будешь такую чушь нести, я сейчас развернусь и уйду. Оставайся тогда со своей бомбой, пусть она тебя в ад и отправит…

Атаман смутился. Он шепотом обратился к товарищам, те что-то коротко ему ответили.

– Ладно. Ты чего предлагаешь?

– Сейчас вас выпустят, и катитесь на все четыре стороны. Пристава с городовым отдайте прямо сию секунду. Хватит с них того, что уже пережили.

– А…

– А заместо них я останусь. Как-никак коллежский советник, полковник. Повыше чином, нежели пристав Сакович.

Колька-кун задумался. Лыков между тем продолжал:

– Там в доме напротив городовые с винтовками. Я приказал их увести. Обещаю, никаких попыток остановить вас не будет.

– Но…

– Я с вами сяду в пролетку. Под руку поведу, на всякий случай. В меня стрелять не посмеют. Как отъедете на безопасное расстояние, я выйду. Уговор?

Неожиданно быстро атаман согласился:

– Полковника менять – это правильно. Уговор!

Он подтолкнул Саковича вперед, и тот налетел на сыщика. Едва не упал – чувствовалось, что хладнокровие дается ему нелегко. Алексей Николаевич ободрил пристава:

– Все в порядке, Ромуальд Иванович. Идите вниз. И успокойте там Филодельфина, чтобы он не вздумал палить. Ответственность перед начальством я беру на себя.

Подполковник не заставил просить себя дважды и на ватных ногах начал спускаться. Лыков поднял с колен дрожащего городового, приказал ему коротко:

– И ты иди.

На этаже остались лишь Колька-кун со своими сообщниками и Лыков. Атаман держал в правой руке браунинг, а в левой жестянку из-под конфет. Обращался он с ней осторожно, и сыщик сразу понял, что там настоящая бомба, готовая к взрыву.

– А ты ничего, полковник, – одобрительно усмехнулся Куницын. – Не из робких. Коли не обманешь, мы тебя оставим в живых.

– Сначала надо отсюда живыми выйти, Николай Егорыч, – просто ответил сыщик, и все сразу посерьезнели.

– Ну, с Богом. Николай, вставай слева. Иван, ты справа. Берите меня под руки, – дал команду Лыков, и бунтовщики выполнили ее беспрекословно.

– Зот, ступай мне за спину, как можно ближе.

Так, тесной группой, они начали спускаться. Моряк дышал сыщику в затылок и, кажется, тихонько поминал Всевышнего. Коллежский советник крикнул:

– Мы выходим! Всем стоять спокойно!

Четыре человека медленно, прижимаясь друг к другу, вышли на подъезд. Там полукругом толпились полицейские. Некоторые были с винтовками, остальные держали наготове револьверы.

– Убрать оружие! – приказал Лыков. Все как один выполнили команду, лишь Филодельфин замешкался.

– Ты чего не понял?! – рявкнул на него сыщик, и тот нехотя подчинился.

– Теперь расступились, дайте нам сесть в пролетку.

Четверка двинулась к экипажу. Алексей Николаевич крепко держал атамана с есаулом под руки, баталер сзади наступал ему на пятки. В этот момент сыщик легко мог взять их: хватить двоих лбами друг о дружку, а Кизяков не в счет. Но его останавливала бомба в руках у Кольки-куна. Бомба и что-то еще. Он вдруг понял: ему не хотелось арестовывать этих людей…

Нервы у Лыкова были напряжены до предела. Вдруг какой-нибудь дурак сорвется? Или Филодельфин махнет платком, и из окна пальнет поставленный им стрелок? Но все вокруг хотели жить, и четверка благополучно добралась до пролетки. Расселись, и сыщик скомандовал вознице:

– Гони как на приз!

Пара сильных коней рванула, и они помчались по Ново-Петергофскому проспекту к Фонтанке. Погони за ними не было. Колька-кун обернулся раз-другой и успокоился.

В конце проспекта коллежский советник велел:

– Стой!

Вышел из пролетки и кивнул атаману:

– Отойдем на два слова.

Колька-кун аккуратно спустился, держа бомбу в руке.

– Чего?

– Мне приказали тебя поймать.

– Ну, исполняй приказ.

– Я ведь поймаю, – пригрозил сыщик.

Куницын ответил:

– Вижу, что ты мужик серьезный… Сказать-то что хочешь?

– Бросайте вы это дело.

– Какое? Революцию?

– Да. Не свалить вам государство, только головы положите.

– Твое государство, Лыков, звериное. Не надо людям такого.

– А ты лучше создашь?

– И создам! Мужицкую республику, где все будет по совести.

– Так не бросите?

– Нет. Сейчас и надо революцию вершить, пока народ в армии да при оружии!

Алексей Николаевич прожег атамана взглядом, но тот выдержал и не поежился.

– Тогда больше мне не попадайся.

– А ты – мне.

На этих словах Колька-кун протянул коллежскому советнику руку. Тот пожал ее без раздумий. Атаман сел обратно в пролетку, и вся вшивобратия умчалась прочь. А Лыков пешком отправился обратно. Спешить он не хотел, опасаясь за сердце. Оно и так колотилось, словно паровой молот. Ведь заряд в жестянке у Кольки-куна был самый настоящий. И жизни всех, кто оказался сегодня в части, висели на волоске.

Алексей Николаевич хорошо знал разрушительную силу таких зарядов. Утром 26 февраля этого года он был в гостинице «Бристоль», где взорвалась бомба. Террорист снаряжал ее и по ошибке разбил взрыватель с гремучей ртутью. Взрыв разрушил четыре номера и часть ресторана Мишеля. Капитальная стена рухнула на Вознесенский проспект. На той стороне проспекта повалило на землю чугунную ограду Исаакиевского сквера! Под ней, кстати, отыскали пальцы бомбиста. Левая нога лежала на развалинах стены. А позвоночник и легкие сыщик смог разглядеть невооруженным глазом, поскольку грудная клетка покойника была разворочена…

Придя во Второй участок, Лыков обнаружил, что там все уже пьяные. Подполковник Сакович сидел в кабинете и цедил коньяк, а лицо его медленно приобретало природный розовый цвет. Увидев своего спасителя, он вскочил:

– Алексей Николаевич! Позвольте вас угостить! Счастье-то какое: живой!

– А давайте. Я ведь тоже переволновался. Но неприятностей вам не избежать: квартира рядом с арестантскими помещениями, а так не полагается. И на карауле всего один человек… Уж очень легко Колька-кун пробрался.

– Пустяки, – отмахнулся пристав. – В сравнении с тем, что все уцелели, – пустяки. Пускай наказывают. Ну, по лампадке?

– Охотно.

Не успел сыщик опрокинуть рюмку, как к нему подошел Филодельфин. Глядя неприязненно, он заявил:

– Извольте извиниться за ваш хамский окрик, господин чиновник особых поручений.

– Что? – не сразу сообразил тот.

– За окрик. Извиниться.

– Вы что, тоже переволновались, Николай Осипович?

– Я был спокоен тогда и спокоен сейчас, – с пафосом сказал старший помощник пристава. – А кричать на себя, и на «ты» при подчиненных никому не позволю. Как офицер.

Лыкову очень захотелось врезать дураку по морде. Он чуть не обрек всех на гибель, даже не понял этого, а теперь еще требовал извинений.

– Поручик, вы не были в гостинице «Бристоль», когда там произошел самоподрыв террориста?

– Не был, но при чем тут «Бристоль»?

– При том. Что, если бы Колька-кун захотел умереть героем? И кинул бы свою бомбу нам под ноги?

– Не кинул бы.

– Почему?

– Я этот народ знаю.

Лыков посмотрел на пристава, тот лишь развел руками. Тогда сыщик сказал, четко выговаривая слова:

– Извинений не дождетесь. Хотите – напишите на меня рапорт, хотите – вызовите на дуэль. Как офицер. А лучше всего ступайте в храм и поставьте свечку за то, что остались живы.

Поручик покрылся пятнами и выскочил прочь из кабинета.

Лыков налил себе вторую рюмку и спросил у Саковича:

– Ромуальд Иванович, как вы с ним служите? Он же безмозглый!

– Так и служу, Алексей Николаич. А он теперь на вас ябеду подаст градоначальнику.

– Пусть подает. Главное, что все мы уцелели. Я как увидел, что этот баран револьвер не убрал, чувствую – у Кольки-куна рука напряглась. Та, в которой он снаряд держал. Пришлось брать на горло. А ваш помощник даже не догадался, что его с того света вернули…

– Бр-р!!! – передернуло пристава. – Знайте, Алексей Николаич: я теперь за вас всю оставшуюся жизнь молиться буду. И мои дочки с супругой тоже.

– И я со всем семейством, – внезапно раздалось за спиной сыщика. Тот обернулся и увидел несчастного городового, который охранял арестантов и стал вместе с приставом заложником Куницына. Городовой тихо прокрался в кабинет начальства, чтобы высказать свою благодарность.

– Да ладно… – начал было говорить сыщик. Но служивый вдруг бросился на колени и поцеловал ему руку. Так быстро, что Лыков не успел ее отдернуть.

Коллежский советник вскочил, но бывший заложник уже выбежал в коридор, растирая по лицу слезы. Вот понимает человек, что его тоже вернули с того света…

Алексей Николаевич махнул третью рюмку, после чего попросил у хозяина разрешения воспользоваться его телефонным аппаратом. Он набрал свой собственный служебный номер. Как и ожидалось, трубку снял Азвестопуло.

– Сергей Манолович, тут Лыков.

– Здравствуйте, Алексей Николаевич! Вы где?

– Я… ну, это долго рассказывать. Сейчас поеду домой. Скажи, пожалуйста, Зуеву, что я плохо себя чувствую. Буду лечиться. Завтра приду.

– Раз так, я тоже задам стречка, – обрадовался помощник. – Сегодня в театре «Альгамбра» новая пьеса – «Цыган Яшка, детовор и душегуб». Возьму Надю и… Разрешаете? А потом пошикарим с ней у Дюссо…

Надя была новая пассия Азвестопуло, ремингтонистка[39]39
  Ремингтонистка – машинистка.


[Закрыть] из городской управы.

– Разрешаю, – бухнул сыщик и положил трубку.

В полупьяном виде он вернулся к себе на Стремянную. Остаток дня валялся на диване, смотрел альбомы с семейными фотокарточками. Хорошая была жизнь… Нина Никитична сходила за пивом, и в целом вечер удался. К удовольствию Лыкова, телефон ни разу не зазвонил.

Когда утром сыщик пришел в департамент, то нашел на столе свежий приказ министра. За допущенный проступок кс[40]40
  Кс – коллежский советник.


[Закрыть] Лыкова от службы отставить и предать суду. Что за проступок, в приказе не сообщалось. Алексей Николаевич сначала расстроился. Вот идиоты! Он вчера целый участок от смерти спас… Потом ему стало все равно. Если за такое хотят выгнать заслуженного человека, то к черту всех. Пусть сами себя спасают, когда Колька-кун явится с бомбой уже по их душу.

Лыков не спеша порылся в столе, собрал вещи. Вышитый бисером подстаканник, доставшийся от Благово, аккуратно упаковал в бумагу. И пошел в чайную комнату. Там толпился народ, обсуждал увольнение коллежского советника. Алексей Николаевич как богатей состоял старостой комнаты и главным поставщиком чая; Азвестопуло именовал его за это майданщиком[41]41
  Майданщик – поставщик в тюрьме.


[Закрыть]. Теперь чиновникам предстояло сбрасываться из своих, и они возмущались. Кто про что, а вшивый про баню, подумал сыщик. Его спросили про вчерашнее, и он рассказал, как все было. Подошло время обеда. Лыков не уходил, все ждал: неужели так и закончится его служба? Выкинут без прошения, да еще и под суд отдадут? Сергей, мрачный, как туча, ходил кругами и пытался утешить.

Вдруг сыщика позвали к Дурново. Товарищ министра встретил своего давнего подчиненного насмешкой:

– Что, потатчик террористов, получили пинка? То-то. А как меня покойный государь в девяносто третьем вышиб, помните? Вот наш крест: тянешь-тянешь лямку, а взамен шиш с маслом. Хорошо вы, Алексей Николаевич, еще при имении. Не так обидно уходить, как мне.

Коллежский советник стоял молча и ждал продолжения. Для чего он здесь? Самого Петра Николаевича вышибли, допустим, за дело. В бытность свою директором Департамента полиции он подослал на квартиру к бразильскому послу агентов, те взломали бюро и выкрали оттуда письма общей их с послом любовницы. И Дурново обличил распутную бабу, бросив украденные письма ей в лицо…. Соперник пожаловался государю, и ревнивца перелицевали в сенаторы. Но Лыкова сенатором не назначат, чином не вышел.

– Следуйте за мной, – лаконично скомандовал Дурново.

Они сели в блиндированную карету с опущенными шторами и куда-то поехали. Сыщик молчал, ожидая, что будет дальше. Товарищ министра улыбался, причем почему-то со злорадством.

Через сорок минут экипаж остановился. Тайный и коллежский советники вышли. И оказались перед дачей министра внутренних дел на Аптекарском острове. Удивление Лыкова возросло еще больше. Дурново быстро взбежал на второй этаж. Алексей Николаевич едва поспевал за ним и смотрел по сторонам – на даче он был впервые. Вдруг открылась очередная дверь, и сыщик увидел министра.

Булыгин сидел в кресле и пил чай. Вид у него был помятый: домашняя нанковая куртка застегнута сикось-накось, из-под нее высовывается несвежая нательная сетка, волосы всклокочены. Было такое ощущение, что министр внутренних дел только что отошел ото сна. Увидев вошедших, Булыгин нехотя поднялся, кивнул.

– Вот, привез, – сообщил Дурново.

Александр Григорьевич, казалось, не понимал, о чем речь.

– Что? – спросил он сиплым голосом. Тут из соседней комнаты вошел человек. Лыков узнал Ватаци, бывшего харьковского губернатора, а теперь директора Департамента общих дел МВД и ближайшего друга Булыгина.

– А, Петр Николаевич, вы доставили нам Лыкова?

– Точно так, Эммануил Александрович.

– Очень хорошо. Мы должны ознакомить его с августейшей метой на всеподданнейшем рапорте министра.

Ватаци протянул сыщику лист бумаги. Сверху было написано: «О служебном проступке чиновника особых поручений Департамента полиции в шестом классе Лыкова». Далее шло описание, как этот самый чиновник отпустил из-под ареста трех революционеров, испугавшись их угроз. В результате трусливого служаку пришлось уволить; дальнейшую его судьбу будет решать суд.

Внизу рапорта знакомым почерком красным карандашом было написано: «Я Лыкова знаю, он трусом никогда не был. Во Втором участке Нарвской части он спасал безвинных людей. Странно, А.Г., что в столь тяжелое для порядка время вы гоните со службы преданных и опытных сотрудников. Лыкова восстановить, суду не подвергать».

Как и полагалось, мета государя была покрыта специальным лаком для сохранности.

– Вам все понятно, господин Лыков? – спросил Ватаци.

– Да.

– Не смеем задерживать.

Алексей Николаевич повернулся и вышел вон. Поймав себя на мысли, что министр кроме «что?» так ничего и не сказал… Дурново чуть задержался, но тоже скоро появился. Молча они спустились вниз, сели в карету. Когда она тронулась, Лыков спросил:

– Кто объяснил государю?

– Я.

– Но как, Петр Николаевич? У вас нет личного доклада.

– Через Витте.

– Он же на меня дуется еще с того раза[42]42
  См. книгу «Лучи смерти».


[Закрыть].

– У него, как и у меня, на вас есть виды. Так что уже не дуется.

– Выходит, я теперь должник Сергея Юльевича? – скривился сыщик.

– А вы бы предпочли остаться без службы?

Лыков замолчал, не зная, что ответить. Дурново покосился на него и усмехнулся:

– Витте вы ничего не должны, зря расстроились. Все сделал я. Мне вы тоже не должны: мы давно служим вместе, я весьма вас уважаю и уже говорил вам об этом. Возвращайтесь в департамент и ловите этого негодяя Кольку-куна. Такое время, что каждый человек на вес золота, а они, ишь, разбросались!

– Спасибо, Петр Николаевич!

Коллежский советник вернулся на Фонтанку, 16, и опять сел за свой стол. Не спеша разложил обратно по ящикам собранные вещи, посмотрел накопившиеся бумаги. Так он сидел до позднего вечера, думал, как теперь ловить вшивобратию. Сергей давно ушел домой, радостный оттого, что шефа не уволили. А Лыков все рисовал на листе бумаги кружки и стрелки. Тоже мне, Мольтке-младший, думал он сам про себя с иронией, но продолжил составлять план дознания. Вдруг уже в десятом часу зазвонил телефонный аппарат. Оказалось, что сыщика срочно хочет видеть Трепов.

Алексей Николаевич отправился на Мойку. Визирь встретил его суровой гримасой и сесть, как обычно, не предложил. Наоборот, поднялся сам и начал с раздражением:

– Я слышал, вас восстановили в должности. Не уверен, не уверен… Пойти на поводу у террористов… Знаю, что вы не трус, но… Считаю, что вы совершили упущение, оправдания которому нет.

– Государь думает иначе, – с легкой издевкой сообщил коллежский советник.

– Что? – изменился в лице генерал-майор Свиты. – Это в каком смысле?

– Спросите у Дурново.

Трепов схватился за телефонный аппарат. Приказал соединить его с тайным советником и произнес в трубку:

– Петр Николаевич, у меня сейчас Лыков. Что про него сказал государь?

Выслушал, наливаясь краской, потом спохватился:

– Но у меня рапорт старшего помощника пристава поручика Филодельфина! Что? Выбросить в мусор? Понял…

Положив трубку, генерал-губернатор вытер лоб платком.

– Да… Так что там было, Алексей Николаевич? И кстати, извините за мой тон – я был неправ. Присядьте, пожалуйста.

Лыков рассказал всю историю с нападением Кольки-куна на участок. Трепов был поражен.

– Он в одиночку явился в участок, набитый полицейскими, чтобы освободить своих товарищей?

– Именно, Дмитрий Федорович. Теперь вы поняли, что у нас за противник?

– Э-хе-хе… Как же его ловить, если человек ничего не боится?

– Такие и есть самые опасные. Видимо, война и плен полностью истребили в нем страх. Представьте только: с бомбой и револьвером пойти на целый участок. И одержать верх. Он готов был там умереть за своих. Я, как только его увидел, сразу принял решение всех их отпустить.

– Да-да, вы были абсолютно правы. Не хватало нам кучи трупов. Но… все равно ведь надо его обезвредить.

– Совершенно верно. Я так ему и сказал в конце: беги, а то поймаю. Сидел вот сейчас, перед вашим звонком, думал, как это сделать.

– И что надумали?

– Восемь человек – не иголка в стоге сена. Если они не разделятся, то их поимка лишь вопрос времени. А у мужиков, судя по всему, спайка. Артель по производству революции. Найдем!