Текст книги "Хроники сыска (сборник)"

Словно услышав его мысли, извозопромышленник юркнул в ворота большого доходного дома, и тут же наперерез ему бросился дворник. Увидев, что офицер преследует статскую личность, он, естественно, принял сторону офицера. И поплатился за это жизнью: Рубочкин выстрелом в упор выбил ему глаз и не останавливаясь промчался мимо. В следующем дворе, заслышав пальбу, в погоню вмешался какой-то мастеровой. Негодяй на ходу свалил и его… Благово понял, что, если не задержать преступника немедленно, он уложит еще столько обывателей, сколько у него в барабане осталось зарядов. Поднажав, он сблизился с Рубочкиным и, выхватив из ножен саблю – единственное свое оружие, – занес ее над головой. Оглушу ударом плашмя, думал он. Но злодей резко развернулся и вскинул руку с револьвером. Торопясь ударить его по руке, Павел Афанасьевич опустил клинок, и в ту же секунду раздался выстрел. Пуля сорвала с плеча сыщика погонный шнур, пороховые газы обожгли лицо. Лезвие сабли ударило в курок «Смит-Вессона», соскочило и по инерции пролетело вниз. Самый кончик клинка чиркнул преступника по горлу и рассек его так, что кровь фонтаном брызнула во все стороны.

Рубочкин, схватившись обеими руками за разрубленную гортань, повалился на бок и принялся лихорадочно сучить ногами. Он хрипел, пускал кровавые пузыри; бордовое пятно быстро расползалось под ним по мостовой. «Убил! – ошарашенно подумал Благово. – Как же я теперь в Чуварлей приеду? А Титус?» Он задрал венгерку, отхватил от рубахи большой лоскут и принялся неумело перевязывать раненого. Тут с черного хода выбежал на двор еще один мастеровой, расхристанный, без фуражки, но с гармоникой в руках. Невзирая на ранний час, он был уже в стельку пьян.

– Ты это чиво? – наклонился он над раненым обывателем. Потом заметил кровь, осмотрелся, увидел сцену с перевязыванием и сразу озверел.

– Падлы! Мишку убили?! Ща я до вас доберуся…

Отбросив инструмент, он кинулся на Благово с кулаками. Сыщик увернулся, отбежал в сторону и задул в полицейский свисток. Однако вместо городового на шум прибежало еще четверо столь же пьяных артельщиков.

– Полиция! – крикнул им коллежский асессор. – Бегите скорей за доктором – здесь раненые!

– Да уж, дохтур тебе спонадобится, – буднично сказал самый рослый из вновь прибывших и стал неспешно засучивать рукава.

Тут Павел Афанасьевич понял, что крепко влип. Рубочкин истекает кровью, подмоги не видать, а эти дураки сейчас примутся за него всерьез. Он нагнулся, подобрал саблю и грозно пообещал обступившим его личностям:

– Зарублю.

Сказано это было негромко и без аффектации, и потому прозвучало убедительно. Мастеровые отступили на шаг, заспорили:

– Ну его! Вишь – офицер, нас же потом и засудят. Пущай полиция разбирается!

– Чево «офицер»! Мишку убил, дворник без глаза валяется, и вон тот еще хрипит! Обходи его с боков и бросайся все сразу!

Благово, не опуская сабли, продолжал наяривать в свисток, но в колодце двора звуки гасли. Двое пьяниц отстали, но трое других сговорились и начали окружать сыщика. Он прижался спиной к стене. Болело обожженное лицо, ныла контуженная ключица, а более всего удручал идиотизм происходящего… Выпад налево – точнее, имитация выпада (Благово очень опасался поранить кого-нибудь из этих пьяниц); мазурик отскочил. Правый было метнулся в атаку, но клинок уже глядел на него.

– Васька, брось, ведь взаправду зарубит.

Троица принялась опять вполголоса совещаться.

– Я полицейский офицер, – воспользовался передышкой Павел Афанасьевич. – И дворника, и вашего товарища стрельнул вон тот, который хрипит. Я гнал его и достал саблей. Но он нужен мне живой! Ему и вашему Мишке – обоим срочно требуется доктор. А вы только время транжирите, рвань питерская! Ну-ка, быстро: один за доктором, другой за городовым!

Артельщики слушали его с видимым напряжением, но мало что понимали. И тут наконец раздался топот, и во двор вбежал солдат с винтовкой – подчасок от Военного министерства. Увидев происходящее, он немедленно закрыл собой офицера, взял винтовку «на руку» и навел ее на мазуриков.

– Значитца, тот убил. Не энтот, – задумчиво сказал обладатель гармошки, после чего не спеша вынул из сапога нож и пошел к Рубочкину. Тот, замотав шею обрывком рубахи, держался из последних сил. Увидев приближающегося к нему диопсода[22]22
  Диопсод – алкоголик (устаревш.).


[Закрыть] со зверской физиономией, Рубочкин только зажмурился.

– Назад! – рявкнул Благово так, что у самого в ушах зазвенело, и ударил гармониста саблей плашмя по затылку. Одновременно с этим солдат выстрелил на воздух. Тесный двор заволокло дымом, замелькали какие-то тени. Когда дым рассеялся, способные передвигаться убежали; остались лишь сыщик с подчаском, убитый дворник и трое раненых. Вскоре примчались долгожданные городовые, появилась карета с доктором, собралась толпа зевак. Коллежский асессор показал старшему свой билет с фотопортретом и отправился с ним к градоначальнику – давать объяснения по поводу происшедшего. От Трепова сыщик вернулся в Военное министерство и рассказал Кунцевичу, что призошло. Скрипнув зубами, тот пошел докладывать Милютину.

Через час в кабинете последнего стоял навытяжку генерал-майор Кострубо-Карицкий. Лицо его было покрыто красными пятнами, холеные усы подрагивали. Благово, переодетый в партикулярное платье, сидел в кресле; разгневанный Милютин мерил шагами кабинет.

– Полковник Кунцевич передал вам от моего имени не соваться в историю с сумским гусаром князем Порюсом?

– Точно так, ваше высокопревосходительство!

– Почему же вы не выполнили точно обозначенного моего распоряжения?

– Виноват, ваше высокопревосходительство! Понятие о чести офицера… побудили меня, так сказать… высказать свое отношение. Я человек чести!

– Вы отказываете в понимании чести коллежскому асессору Благово? Который ведет свой род, если не ошибаюсь, с четырнадцатого века…

– Этот господин обозвал меня идиотом!

– Он как нельзя более прав, генерал. Честь офицера… Вы знаете, что наделали вашим длинным языком? Поставлена под угрозу операция по защите наших конно-мобилизационных планов. Господин Благово чудом не погиб – он контужен произведенным в упор выстрелом. Имеются жертвы среди обывателей. И все это потому, что вам захотелось посудачить на тему офицерской чести?

Кострубо-Карицкий молчал. Министр повернулся к Благово:

– Имеете что сказать, Павел Афанасьевич?

– Да, Дмитрий Алексеевич.

Сыщик устало поднялся, потер не заживающее плечо, подошел к генералу. Поглядел ему в глаза, как огнем прожег.

– Глупость и дешевый апломб, проявленный вами, в обычное время являлись бы вашим частным делом. Жаль только ваших подчиненных… Но сейчас не то. Из-за вашей фанаберии, генерал, погиб человек. Так, обычный дворник. Но ведь тоже Божья душа. Честно исполнял свой долг и был застрелен преступником наповал. Остались двое детей – теперь они сироты. Из-за вас. Другой случайный прохожий сделался навсегда калекой. Тоже из-за вас. И еще мой подчиненный, губернский секретарь Титус. Он теперь в заложниках у преступников, которых я ловлю. Его жизнь под угрозой. И я не знаю, как его спасти… И это тоже из-за вас. Будьте вы прокляты! Если с Титусом что-нибудь случится, я сделаю все, чтобы вас отдали под суд.

– Я тоже, – добавил Милютин. – За невыполнение указания министра, что повлекло за собой тяжкие последствия. Пока же я отстраняю вас от командования бригадой и перевожу в распоряжение начальника Главного штаба. Без должности. Молите Бога, чтобы господин Благово успешно завершил операцию. Идите!

Когда Кострубо удалился, министр спросил у Павла Афанасьевича:

– Вы не забыли взять перевязочное свидетельство?

– Помилуйте, Дмитрий Алексеевич – зачем? Пустяковый ушиб.

– А вы возьмите. Передадите его пока мне, я потом верну. Возьмите, возьмите – поверьте старому бюрократу.

Вечером, когда Благово сидел у Косаговского, за ним неожиданно прислали из Михайловской больницы барона Виллие. Туда был помещен под охраной раненый Рубочкин, и теперь он просил «человека, называющего себя князем Порюсом», приехать. Говорить извозопромышленник не мог и потому прислал записку.

Павел Афанасьевич немедленно поехал в больницу. Обмотанный бинтами, Рубочкин выглядел измученным, писал с трудом, но настойчиво хотел объясниться.

«Вы спасли мне жизнь, а ведь я в вас стрелял. Спасибо».

Благово молча кивнул.

«Довольно вохры (зачеркнул, написал: «крови»). Надо спасать Титуса».

– Как?

«Пошлите князю Мамину телеграмму от моего имени. Я-де уехал в Варшаву, а вас отсылаю пока в Чуварлей. Вернусь будто бы вскорости. За это время сделайте облаву. В телеграмме обязательно должно быть слово «благородно». Иначе вас обоих зарежут».

Павел Афанасьевич наклонился, пристально заглянул уголовному в глаза.

– А может, нас зарежут именно потому, что в телеграмме будет слово «благородно»?

Извозопромышленник не отвел взора, а перекрестился и дописал:

«Спасайте Титуса. На суде я дам признательные показания».

Благово вернулся в Департамент полиции в сильной задумчивости. Показал директору записки от Рубочкина и попросил совета – вставить слово-пароль в телеграмму или нет.

– Я полагаю, что это ловушка, – сказал, подумав, Косаговский. – Ему и так уже светит двадцать лет каторги – за убийство и тяжелое увечье, за конокрадство скопом по предварительному сговору и за сопротивление при аресте. Если вас с Титусом в Чуварлее зарежут, наказание Рубочкину повысят до бессрочной каторги. Но вы же знаете, что всем бессрочнокаторжным по прибытии на рудники переписывают приговор на двадцатилетний. Следовательно, отомстив вам, этот бандит останется безнаказанным. Вы верите в благородные мотивы подобных людей?

– Не верю, Павел Павлович, но деваться некуда. Если Рубочкин солгал – нас определенно убьют, если нет – у Титуса появляются шансы.

– А не ехать вы не можете?

Благово посмотрел на Косаговского, тот смутился:

– Извините, Павел Афанасьевич… Как собираетесь штурмовать этот притон?

– Чуварлей – большое село. Крестьянских дворов около трехсот, они стоят в четыре порядка. От старого Сибирского тракта до села примерно две версты. Дальше – усадьба, в ней около десяти строений. И, наконец, конезавод с казармами для рабочих. Собственно село нас не интересует. Нужно будет блокировать усадьбу и отсечь ее от казарм, где живут верные Мамину люди. Слабые сразу побегут; для их поимки поставим наружное оцепление. Дороги перекроем патрулями. Бой я ожидаю только в самой усадьбе – туда войдут двадцать человек самых решительных. Главное – не упустить князя!

– Удастся ли полицейскому отряду подобраться незамеченным? Наверняка там есть предупредительная служба.

– Имеется, причем на тридцать верст вокруг, а также в уездном городе. Но если применить солдатскую смекалку…

В Нижнем Новгороде почти сутки Благово, Каргер и Всеволожский разрабатывали план захвата главной станции. Решено было, что Павел Афанасьевич приедет в Чуварлей с денщиком, роль которого исполнит старший городовой Тимофеев. Этот человек обладал огромной физической силой; однажды он в одиночку задержал четырех опасных дезертиров. В местном цейхгаузе с трудом нашли солдатский мундир подходящего размера. Также Благово прихватил с собой маленький, но мощный «трэнтон» двадцать пятого калибра[23]23
  6,35 мм.


[Закрыть], который спрятал во внутреннем кармане доломана.

Телеграмму от имени Рубочкина коллежский асессор послал еще из Петербурга, в ней была фраза, что «интенданты ведут себя благородно». Второе донесение сфабриковали так, будто бы оно пришло из Варшавы. Из Нижнего Благово телеграфировал Мамину уже от имени подполковника Порюса, прося встретить его в Теплом Стане завтра в одиннадцать часов до полудни.

За час до приезда лжегусара в Чуварлей должен был войти под видом Курмышской конвойной команды полицейский отряд. Конвой несколько раз в году останавливался в селе на дневку, поэтому в его появлении не было ничего необычного. Для большего правдоподобия поручик и старший унтер-офицер команды были настоящими, хорошо знакомыми местным жителям.

Хуже обстояло дело с кавалерией, из которой надлежало составить оцепление и патрули на дорогах. Как известно, во внутренних губерниях она полностью отсутствует, дислоцируясь на западной границе и в областях казачьих войск. По счастью, Всеволожский только что закончил формирование конно-полицейской стражи. Ночью пятьдесят верховых должны секретно выйти из Нижнего Новгорода, к двум часам дня достигнуть деревни Сарбаево, там свернуть с тракта и окружить Чуварлей. К половине третьего заставы перекроют дороги на Скрыпино, Старую Назаровку и Малое Игнатово; в это же время пешая полиция из села пойдет на штурм усадьбы. Успех операции, а также жизни Благово, Тимофеева и Титуса зависели от слаженности действий всех сил.

С тяжелым сердцем въезжал Павел Афанасьевич на маминском экипаже в Чуварлей. Жив ли еще Яан? Вот сейчас и узнаем. Заодно выяснится, сколько жить тебе, господин коллежский асессор…

Седобородый управляющий встретил гостей на крыльце усадьбы и сразу заселил их во флигель. Три опрятных комнаты с хорошей обстановкой, еще одна заперта на ключ… Окна выходят на пруд и на яблоневый сад, слегка запущенный. Молчаливый лакей разложил вещи и уселся у двери в ожидании приказаний. Управляющий предложил баню с дороги, но Благово уклонился и попросил обычного умывания. Его «индусская» смуглость могла после парной сойти на нет. Вдруг в сенях раздались торопливые шаги и в комнату ворвался – Титус! Живой и здоровый.

– Здравствуйте, ваше сиятельство! Как жизнь, Тимофеев? – затараторил он. – Я уж тут заждался, все занятия по десятку раз перепробовал. Васька! Бегом за пивом, да смотри, чтоб холодное было.

Лакей вышел. Благово хотел кинуться Яану на шею, но тот демонстративно прикусил язык и скосил глаза в сторону запертой комнаты.

– Договорились ли с Соловово, ваше сиятельство? Уж больно жаден…

– Ха! Выпил полведра водки и на все подписался. Савва Прович тоже мастак убеждать. Поехал с Перельмутером в Варшаву, в военно-окружное управление; через два дня вернется сюда. А я пока с князем здешним познакомлюсь да чуток отдохну. Два года в отпуску не был! Где он, кстати?

– Вот я вас сейчас к нему и проведу.

Как только они вышли из флигеля, Благово быстро произнес:

– Штурм ровно через полтора часа. Держись ближе к Тимофееву.

Первая беседа двух князей оказалась на удивление короткой. Мамин дружески пожал Порюсу руку:

– Наслышан, наслышан! Рад наконец познакомиться. Рубочкин прислал мне телеграмму из ста трех слов, описывая ваши переговоры. Сегодня уже из Варшавы телеграфировал: все хорошо, выезжает сюда. Чего это его в Варшаву потянуло?

– Это самая свежая и интересная новость. Хорошо начинаем сотрудничать, князь! Нашему округу поручено собрать отряд из двух тысяч лошадей для нужд Черняева[24]24
  Русско-турецкой войне 1877—1878 гг. предшествовала сербско-турецкая война 1876 г. В ней сербской армией командовал генерал М.Н. Черняев, фиктивно уволенный с русской службы.


[Закрыть]. Триста рублей за штуку безо всяких торгов! Берутся только строевые и вьючные четырехлетки. Официально мы с Турцией не воюем, потому наша поставка – большая государственная тайна; деньги Военное министерство выделяет из секретного фонда. Каково, а?

– Весьма интересно.

– Сколько можете поставить в две недели?

– Двести – двести пятьдесят, но среди них есть гужевые и упряжные.

– Немножко упряжных допускается.

Беседу прервало появление сконфуженного управляющего.

– Князь Сергей Сергеич – беда! Повар, свинья, жаркое пережег! Прикажите хоть ухи по-быстрому для дорогих гостей сготовить…

Раздосадованный Мамин вышел в приемную и очень скоро вернулся обратно в кабинет.

– Вот шельма! Опозорил меня перед вами, а вы с дороги. Принужден просить вас обождать еще не более трех четвертей часа. Сейчас уже готовят сурских стерлядей. Вы ели когда-нибудь сурских стерлядей, князь? Они особенные, лучше волжских.

– Раз только в «Палкине» довелось. В Петербурге их почти не бывает, а уж в Варшаве тем более.

– Подождите покамест во флигеле, я приказал принести туда наливок и закуски. Самое позднее через час… Ох, подвел, подлец! Выгоню я его, ракалью, и поделом!

Титус с Благово вернулись обратно во флигель встревоженные. Похоже, у князя что-то случилось не по плану. Павел Афанасьевич жестами велел Яану и Тимофееву забаррикадировать выход из запертой комнаты диваном, причем по возможности бесшумно. Усевшись затем за стол, сыщики завели пустую беседу, то и дело поглядывая на стрелки брегета. До штурма оставался еще целый час.

Тем временем в кабинете Мамина происходил бурный разговор. Управляющий привел одного из рабочих с конезавода по прозвищу Васька Чугунная Шишка.

– Точно он? Не обознался? – спросил его князь.

– Как есть срисовал! Фамилие евойное – Благово, служит в Нижнем помощником начальника сыскного отделения. Всем тама заправляет, начальник у них спрыть ево пустое место. Умища необыкновенного: нашего брата наскрозь зрит. Самый разопасный во всей полиции человек. Я споначалу-то ево не признал – волос черный, в гусарском мундере; но как цыкнул он на свово денщика, так сразу и открылось мне…

– Так. Теперь понятно, в какую «Варшаву» Рубочкин уехал. А продал ведь, подлец! Слово «благородно» указал, мы и купились. Ступай за ребятами. Приведи Гаврилу, Сашку-Капрала и еще человек пять, кто поопытней; ножи с собой возьмите.

Чугунная Шишка ушел, а Мамин посмотрел на управляющего:

– Что мне делать, дядя Евсей?

– Бежать, Сережа. Я слышал про Благово – с ним шутки плохи. Это хвост от убийства Быткина; мы должны были догадаться.

– Их всего трое…

– Не глупи, Сереженька. Конвойная команда в село на постой пришла. Я поглядел – поручик знакомый, да и успокоился. Теперь уж ясно, что это за конвойцы. Беги! Шкатулки обе возьми, мы давно их собрали, и беги. Тысяч с триста в них есть. Ребятушки за сыщиков примутся, начнется заварушка. Пока разберутся, ты уж далеко будешь. Я запрягу тебе Абрека.

– Бежим вместе, дядя Евсей! Куда я без тебя?

– Обоим сразу нельзя. Ребятушки поймут и разбегутся наперед – тогда и тебе не уйти. Себя спасай – я уже старик! Покомандую сколь получится, глаза им отведу, а ты поспешай!

– Кого мне с собой взять? Одному с такими деньгами опасно.

– Эх, Сереженька, какой ты еще неопытный… С такими деньгами только одному и можно. Любой соблазнится, в первом же лесочке и закопают. Помни мой завет: никому не верь!

– Хорошо, дядя Евсей. Я тебя вытащу! Адвоката найму такого, что даже в подозрении не останешься. А сейчас, когда я стану команду давать сыщиков резать, ты уходи. Без тебя дело было! Ты – управляющий, твое дело хозяйство, знать ничего не знаешь.

Тут вошла сразу целая толпа молодцов самого варначьего вида, и управляющий удалился распорядиться насчет брички. Мамин проводил его взглядом, потом глянул сурово на свою гвардию.

– Ну, что, орлы, достукались? Наследили! Сыщик к нам приехал. Ремонтера играет и думает, что обдурил нас. Как ремонтер, он везет с собой пятьдесят семь тысяч будто бы для закупки лошадей. Только что тряс тут ими… Пустите ему вохру – деньги ваши, только, чур, меня не выдавать. Я при этом присутствовать не должен. Скатаюсь в волость, вернусь через три часа – чтоб к этому времени были уже холодными! Зароем в навоз – черт не сыщет. Там их трое, один на вид крепок; но и вы ребята теплые – чай, справитесь?

– За пятьдесят семь тыщ, князь, мы тебе гвардейский батальон вырежем, не то что троих фараонов, – успокоил Мамина коротко остриженный верзила, беглый с каторги по прозвищу Сашка-Капрал.

– Там, во флигеле, в запертой комнате спрятан Петруха. Как начнется, он ударит им в спину. Хитростью зайдите, без шума. Я им закуски обещал, вот вы их будто бы и несете. Только не все семеро, а двое; остальные крадучись подбирайтесь, чтобы в окна не увидели!

– Разберемся, не впервой…

В дверь просунулся управляющий:

– Готово, Сергей Сергеич.

Мамин отпустил варнаков, прошел в свой кабинет. Рассовал по карманам сюртука револьвер, дворянский паспорт на чужое имя, пачки купюр. Подхватил две увесистые шкатулки – одну с золотом, другую с процентными бумагами крупных номиналов, вынес их на двор, положил в бричку под ковер. Красавец конь, предчувствуя гоньбу, прядал ушами.

– Прощай, дядя Евсей. Вытащу!

– Прощай, Сереженька! Не забывай старика. А помнишь, как я тебя маленького по грибы водил?

Они обнялись, поцеловались. Мамин сел, не мешкая хлестнул скакуна по ребрам. Тот сорвался с места как вихрь, легко и быстро вынес бричку на дорогу и полетел к старому Сибирскому тракту. Через пять минут князь уже въезжал в Скрыпино. Глянул на запад – оттуда, вздымая пыль, неслась колонна всадников; до них было не более версты. Основные силы колонны рассыпались влево и начали по полям окружать Чуварлей со всех сторон, несколько верховых бросились по тракту к бричке. Мамин усмехнулся, повернул на восток и огрел плетью Абрека что было силы.

– Что-то долго нет князя, – обеспокоился Титус, глядя внимательно в окно. – Вон бричка какая-то отъезжает.

– За мной! – мгновенно скомандовал Благово, подбежал к двери и распахнул ее. И тут же захлопнул обратно.

– Тимофеев, держать!!

Старший городовой перехватил ручку, уперся плечом в косяк и вовремя – с той стороны дверь принялись отчаянно тянуть на себя. Засов изнутри не без умысла отсутствовал.

– Яан, в ташке[25]25
  Ташка – форменная гусарская сумка.


[Закрыть] револьверы. Один взведи и сунь Тимофееву сзади за пояс, второй твой! Надо продержаться четверть часа.

Вдруг за спиной Благово повернулся в замке ключ, и кто-то попытался выскочить из загадочной комнаты наружу. Не тут-то было: помешал предусмотрительно поставленный диван. В щели мелькнуло лезвие топора, раздалось площадное ругательство. Павел Афанасьевич выхватил «трэнтор» и дважды выстрелил; человек за дверью со стоном рухнул на пол.

– Нехорошо подслушивать, – назидательно сказал Благово и подбежал к окну слева. Красный от натуги, Тимофеев с трудом удерживал дверное полотно.

– Ручка… отрывается…

– Сейчас, Иван Фомич, – хладнокровно успокоил его коллежский асессор и разрядил остатки барабана в толпу на крыльце; с другой стороны его поддержал Титус. Крыльцо вмиг опустело, кто-то, бранясь, скатился по ступеням.

– На вылазку, пробиваемся к селу, где наш отряд.

И Благово первым выскочил наружу. Коротко стриженный верзила бросился на него с ножом. Тимофеев из-за спины сыщика вылетел ногой вперед, снес бандита, как рюху в городках, и побежал дальше. Огромный и страшный, он разбросал еще несколько человек и вдруг остановился – повсюду вокруг них уже оказались переодетые в форму конвойных войск чины нижегородской полиции.

– Продержались! – радостно хлопнул Благово Титуса по плечу.

– Да, как в романе, – подхватил невесть откуда взявшийся Всеволожский. – Слава богу! Вы все живы…

Действительно, сыщики были целы и невредимы, только у Тимофеева оказались сильно порезаны ладони – пришлось отбивать нож голыми руками.

– Где Мамин? – спохватился наконец Павел Афанасьевич и бросился в главный дом. Тихий и спокойный, там сидел управляющий и хладнокровно наблюдал за разгромом усадьбы.

– Говори, каналья, где твой хозяин?

– Уехал в Теплый Стан, ваше сиятельство. Точнее, господин Благово.

– Титус! Беги в конную команду, пусть немедля организуют погоню по тракту в сторону Казани.

– Бесполезно, – охладил его пыл вице-губернатор. – Наши лошади скакали всю ночь и все утро, нам его не догнать. Кажется, я лицезрел бричку князя, когда мы сворачивали с тракта на Чуварлей. Он как раз въехал в Скрыпино и, завидев нас, действительно ушел на Казань. Там такой рысак!

– Десять минут. Нам не хватило десяти минут… Что-то нас выдало. Эй, старик! Как вы догадались?

– Васька Чугунная Шишка вас опознал, господин Благово.

– А, Василий Анцыферов, налетчик. Он здесь?

– Здесь, здесь. Лежит у крыльца и, кажется, убит – я вижу его в окно.

– А где Гаврила с рваным ухом?

– Убег, если только ваши конники не перехватили его в поле.

– Ишь, какой разговорчивый. На следствии такой же будешь?

– Я старый человек, ваше благородие. О душе пора уже думать. Что знаю – расскажу.

– Тьфу! – плюнул в пол коллежский асессор. – Я уже вижу, что ты расскажешь, старый прохвост. На князя Мамина надеешься? Это зря… Он теперь далеко, и с деньгами; некогда ему будет тобой заниматься. Сдохнешь на каторге как собака – там и молодые долго не живут, а уж ты… Ну?

Но управляющий отвернулся и говорить дальше не пожелал. Полицейские продолжали обыск, Благово же утратил к происходящему всякий интерес. Безучастный, он сидел на веранде, пил пиво и смотрел на пруд. Павел Афанасьевич понимал, что сорвал растение, но упустил корень: князь Мамин на свободе. Это значит, что через год где-нибудь в России затеется новое большое и хитроумное преступное предприятие. Сибирь или Лифляндия, фальшивые деньги или махинации на поставках – князя выдаст масштаб. Не любит он мелочиться… А поскольку Мамин более не появится в Нижегородской губернии, значит, Благово его уже никогда не поймать. Вот так!

В Чуварлейском конном заводе было обнаружено и арестовано более двухсот лошадей. Следователи полгода разбирались, которые из них ворованные, а которые выращены законно; последних оказалось немного. Главная станция была разгромлена, имение отписано в казну. После уничтожения этого притона покражи лошадей во внутренних губерниях уменьшились в десятки раз.

Гаврила с рваным ухом был схвачен оцеплением и доставлен в Нижний Новгород. Свидетели опознали в нем убийцу извозчика Быткина, и офеня отправился на рудники. Помимо него, в Чуварлее было задержано еще несколько опасных, находящихся в розыске преступников.

Рубочкин тоже предстал перед судом и получил строгое наказание. Благово выступил с речью, в которой описал, как раскаявшийся извозопромышленник помогал следствию и спасал жизнь агента полиции. Скостили три года…

Старый управляющий никого не выдал и умер в тюрьме, не дождавшись приговора. Видимо, он очень любил своего хозяина. Говорили, что старик был дядькой Мамина с детских лет, и князь во всем доверял и слушался своего наставника.

Три недели спустя, ранним субботним утром Благово шел по Большой Покровской из дома на службу. Навстречу ему попался мужик с ведром и кистью, по виду маляр. Что-то в нем Павлу Афанасьевичу не понравилось… Оглянувшись, коллежский асессор обнаружил, что сзади его поджимает крепкий молодец в чуйке, с оловянными глазами. Недолго думая, Благово заскочил в ворота дома Кемарского, велел оторопевшему дворнику запереть их изнутри и послать служителя с запиской в управление полиции. Когда через четверть часа прибежал встревоженный Тимофеев и освободил начальника, ни маляра, ни чуйки поблизости уже не было.

Благово решил было, что ему померещилось, но на следующий день лошади дежурной пролетки, на которой он ехал в арестантские роты, неожиданно понесли. Обычно смирные и далеко не молодые, они вдруг ни с того ни с сего озверели и помчались по Благовещенской площади и той же Покровке, наводя ужас на пешеходов и встречные экипажи. Первым вылетел на мостовую возница и сильно расшибся. Павел Афанасьевич дотянул до Никольской церкви, где не удержался и тоже вывалился. Он сломал два ребра, ободрал руку и ногу, но в целом отделался легко. А лошади домчались до Лютеранской кирхи и стали, все в мыле, вновь сделавшись доживающими век клячами… Всеволожский, навестив Благово на его квартире, сказал:

– Я слышал о таких проделках. Именно скрыпинские коновалы умеют взбесить ненадолго самых кротких кобылок – знают такие способы. Значит, князь Мамин жив и мстит за разрушенное вами его доходное дело.

Месяц после этого Благово ходил везде пешком и только под охраной могучего Тимофеева, но потом дела закрутили его, и об опасности забылось.

В один из тех дней, что Павел Афанасьевич отлеживался дома после падения, курьер принес ему свежий приказ по Министерству внутренних дел. В нем были награждения за раскрытие гигантской преступной организации конокрадов в центральных губерниях. Орденов удостоились Косаговский, а также Путилин со всеми тремя своими агентами. Лукашевич «за примерную службу» был произведен не в очередь в следующий чин статского советника. Наибольшее отличие выгадал почему-то Каргер – его сделали генерал-майором; наименьшее – Всеволожский, тому объявили лишь особенную благодарность министра. Замыкал список Титус – он повышался в коллежские секретари. Не остался забыт даже подчасок, помогавший Благово отбиться от мазуриков в колодце двора по Вознесенскому проспекту: с разрешения военного министра он получил три рубля наградных. Ни слова не было только о самом Благово. Видимо, Тимашев с Маковым действительно запомнили эту фамилию…

В той же пачке документов обнаружился еще один приказ – по сыскному отделению. В нем Васенька объявлял выговор своему помощнику за излишне долгое раскрытие кражи в квартире ротмистра Галахова. Вторым пунктом Лукашевич приказывал удержать из жалования Благово перерасход прогонных в размере 4 рубля 12 копеек. Мелкая душонка поняла, что сейчас можно…

Вечером по очереди зашли проведать раненого Каргер и Всеволожский. Полицмейстер виновато прятал глаза, по-немецки заскорузло шутил и обходил неприятную тему молчанием. Вице-губернатор, наоборот, метал громы и молнии и, уходя, пообещал «предъявить им кузькину мать». Благово одинаково равнодушно слушал и того, и другого. Он осознавал свою вину за то, что упустил князя Мамина – какая же может быть тогда награда? Ну, а с Лукашевичем Бог разберется…

Последним в тот вечер заявился Титус. Ушлый лифляндец раздобыл где-то мороженой хурмы – любимой закуски Павла Афанасьевича под коньяк. Они изрядно выпили и закусили, обмыв новый чин Яана; кухарка Матрена еле выставила гостя уже за полночь.

Как вскоре выяснилось, Андрей Никитич Всеволожский слов на ветер не бросал. Воспользовавшись служебным вызовом в Петербург, он зашел там к Милютину и показал ему оба приказа. Генерал хмыкнул, извлек из стола перевязочное свидетельство о контузии, которое он ранее клещами вытянул из Благово, и сунул в папку с августейшим докладом. Туда же ушли и приказы. И через день грянул гром…

Именным повелением императора Павлу Благово была пожалована Анна 2-й степени.

Тимашев получил через флигель-адъютанта записку: «Неприятно удивлен отсутствием в приказе о награждении за поимку конокрадов коллежского асессора (зачеркнуто; сверху надписано «надворного советника») Благово. А ведь тебе известна его центральная роль в этом деле. Так-то ты отличаешь моих верных слуг? Немедля исправить. Александр». В тот же день злополучный приказ был дополнен – Благово не в очередь, «за особенное отличие», был произведен в надворные советники.

И наконец, военный министр обратился к министру внутренних дел с ходатайством разрешить ему наградить нижегородского сыщика за большие заслуги в деле поддержания конно-мобилизационной повинности. Тимашев не решился в третий раз нарываться на августейший разнос. Павел Афанасьевич получил 1200 рублей наградных (свое десятимесячное жалование!) и смог купить давно желаемую старинную трубку потемкинских времен, с вишневым чубуком.