Текст книги "Этюды из жизни глубинки. Рассказы. Книга первая"

У всех нас свои представления о цыганах и разные мнения о них. Одни вспоминают Будулая и его друзей из кинофильма «Цыган». Кому-то они представляются гадалками, обирающими доверчивых женщин, желающих знать о превратностях и радостях своей судьбы. У кого-то цыгане ассоциируются о знаменитым цыганским театром «Ромэн», руководит которым народный артист Николай Сличенко. Есть ещё кто-то и кто-нибудь с иными представлениями о народе, не имеющем своего государства и бытующем среди жителей многих стран. Был и у нас цыган.

Редкостный якутский цыган оказался в полку на год раньше нас. Каждый раз, когда мы отдыхали или были на перекуре, его просили:

– А ну-ка, цыган, сбацай что-нибудь.

Даже если просил более молодой боец, просьба сплясать не воспринималась им ни унижением, ни оскорблением. Наоборот, при этом он ощущал свою значимость и необходимость. Щуплый и невысокого роста, он был лёгок на ногу. Мог плясать и перед завтраком, и после обеда – где угодно и в любое время. Делал он это всегда от души и, как нам казалось, мастерски.

Может быть, от всеобщего внимания к нему и его способностям или то было желанием с детства мечтал он стать артистом в цыганском коллективе. Театр «Ромэн» – вершина тех мечтаний. Знали о мечте парня даже офицеры. Потому-то, когда увидели афишу о концерте «Ромэн» в гарнизонном городке, Николаю Васильеву приобрели билет на концерт и оформили увольнительную. Наш якутский цыган Николай летал на крыльях счастья от предстоящей встречи со знаменитостью, Николаем Сличенко. Глаза его излучали столько света и теп ла, что могли бы растопить айсберг.

За кулисы после концерта пробиться сложнее чем без билета в зрительный зал. Но у Васильева есть зрительский билет и цыганистость – пробился Чтобы солдат мог показать свои способности сполна, ему дали специальные сапоги. Зажигательная цыганская чечётка в них была великолепна. Сапоги на ногах нашего сослуживца не просто выбивали из пола звуки чечётки, они будто выговаривали лова жизнеутверждающего стихотворения. Коля надеялся, что его непременно пригласят и его будущее неразрывно от театра.

Из увольнения полковой любимец вернулся поникшим, словно цветок в пору засухи. Он объяснил причину упавшего настроения:

– Видели мою пляску многие. Смотрели так, будто перед ними появился экзотический фрукт. Встретить цыгана на самом дальнем от их Москвы востоке они не ожидали. Вердикт вынесла неприятная на вид тётка, которой под полсотни лет. Она, может быть, плясала когда-то, но теперь её держат в коллективе за былые заслуги какой-нибудь администраторшей. Ярко напомаженные не по-цыгански толстые губы, растянутые в самодовольную ухмылку, озвучили тот вердикт: «Наш цыганский театр, молодой человек, несёт в массы цыганскую культуру. Вас, юноша, никто ни в чём не винит. Так обычно и бывает, соприкасаясь, культуры разных народов проникают друг в друга, ассимилируют, усредняются. Вот и три танца, показанные солдатом, – она обратилась к окружающим, – это не цыганские, а какие-то цыгано-якутские, поскольку паренёк родом из Якутии».

– У этих цыган есть на примете цыгане, поцыганистее якутского цыгана. И Николая Сличенко я видел только из зрительного зала. К нему меня не пустили, сослались на усталость великого мастера, – с грустью добавил наш Васильев.

Осень тогда выдалась на редкость тёплая даже для Приморья. Седьмого ноября, в день празднования Октябрьской революции, мы играли в волейбол на открытой площадке с голыми торсами Полковой киномеханик оказался в госпитале. Он до наступления отопительного сезона решил испытать клубную кочегарку. Для быстроты растопки плеснул в топку солярки или бензина. От воспламенившихся паров пламя вылетело из топки и обожгло истопника. Всё лето во время киносеансов я провёл в киноаппаратной и оказался единственным, кто мог заменить пострадавшего одно полчанина.

«Война войной, а обед по расписанию», – гласит пословица. Примерно так же обстояло в армии с кинофильмами: их показывали дважды в неделю. Снарядили УАЗ, на котором офицеры поехали решать полковые вопросы. Меня, уже не впервой, взяли для обмена кинолент. К нам подсадили молодого бойца из учебной роты ближайшего осеннего призыва. Грузин Чилишвили до призыва не вступил в комсомол – небывалый случай. Мне, ориентирующемуся в Уссурийске предстояло после обмена кинолент провести бойца в фотоателье, где он сфотографируется для комсомольского билета. Договорились, что в назначенное время офицеры заберут нас на кинобазе. На дела времени ушло немного, всё спорилось по-солдатски быстро. Новый друг попросил сходить на рынок. Я возразил:

– Что там делать с трёшкой солдатского денежного довольствия?

– Пойдём, просто посмотрим.

На окраине рынка друг увидел киоск с вывеской «Грузинское вино». Заказали. Я только взял вой стакан, а молодой боец уже цинично выпускал сквозь зубы купленное и набранное в рот содержимое прямо перед глазами киоскёра. Молча, взял мой стакан и вместе со своим выплеснул в трёх шагах от ларька. Вернулся и в окошечко сказал что-то по-грузински. Было нетрудно догадать-я, что купленный напиток он сравнил с ослиной мочой. Грузин, хозяин киоска, спросил на родном языке. Я из ответа бойца понял только «Кутаиси». Пожилой грузин в ответ что-то воскликнул на родном языке. Чилишвили ответил по-русски:

– Я не один, с другом.

– Заходи с другом! Заходи, дорогой! – обратился киоскёр ко мне.

Я и теперь чувствую неподдельное гостеприимство и радушие в отношении ко мне, незнакомому для киоскёра армейскому другу земляка из Кутаиси. Продавец налил по гранёному стакану из своего бурдюка, вернул деньги за выплеснутое вино, сказав, что солдатам они ещё пригодятся. Потом грузины минут двадцать разговаривали на родном языке. За разговором приняли ещё по паре стаканов. Земляки были довольны встречей вдали от родины. Ещё по полстакана хозяин налил со словами:

– Вы на службе, много нельзя.

Я ощущал, что у обоих ни в одном глазу и сказал об этом сослуживцу.

– А ты встань, – предложил армейский друг.

Сознание было незамутнённым, но ноги немногим отличались от тех, что у ватной куклы, а в сапоги, будто свинца подлили.

– Вот это настоящее грузинское вино, – горделиво сказал Чилишвили по пути на кинобазу.

Пить такое вино мне больше не приходилось до поездки в Абхазию.

Часть 2
Любомиров Михей

Вы просите вспомнить и рассказать что-нибудь. Воспоминания – очень интересная штука. Они вспыхивают, как огонёк зажжённой спички, освещая крошечное пространство. Воспоминания могут неторопливо красться, как искорка по сухому стебельку травинки, способны нестись сплошной стеной лесного пожара, подгоняемого ураганным ветром, нестись огненной лавиной. С одними приходит тепло и ощущение уюта, другие – обжигают, делают больно, от них ни убежать, ни спрятаться. А третьи – подобны взрыву, сравнимому быстротечностью с молнией, способны поразить, ковать воображение и мышцы не только рассказчика, но и слушателя. Воспоминания о войне подобны солнечному затмению, где затмеваться приходится разуму. Не хочу возвращаться к тому периоду жизни. В воспоминаниях – тоже.

Без проблем расскажу мирные истории. Для порядка скажу, откуда я здесь. Родился и рос в Прокопьево – была на Кове́[2]2
  Кова – левый приток в среднем течении Ангары.


[Закрыть]¹ такая деревенька, одна из семи. Кова́ и тогда была судоходна только для моторных лодок, да и то не на всех участках. Не все пороги можно пройти на моторке. О таких лодочных моторах, как сейчас «Вихрь», тогда и не мечтали. И Ангару, и Кову в те времена бороздили лодки под пятисильными моторами «ЗИФ» и «Стрела». Мотор «Москва», мощностью десять лошадиных сил считался верхом мечтаний, был редкостью. Кстати, а сколько сил у современного «Вихря»? Верно двадцать пять. Зверь машина, по сравнению даже с «Москвой». Подметили верно, «Ветерок» в двенадцать лошадей сильнее той «Москвы».

В каждой из семи деревенек, кроме Че́мбы, была начальная школа. Как всякий поковинец, четыре класса я закончил на родине. Нас, живших в деревнях по Кове-реке, до сей поры называют поковинскими. И все мы после четвёртого класса про должали учёбу здесь, в Кежме, или в Болтурино Там при средней школе тоже был интернат. Завозили нас весной и осенью на самолётах, а зимой – иногда по ледовой дороге на санях с конной тягой но обычно – на самолёте. При поездке в санях приходилось кутаться в собачьи тулупы. Чтобы в пути не замёрзнуть, делали пробежки вслед за санями Бывало, подустанешь бежать в тулупе, пошитом на взрослого, хочешь запрыгнуть в сани, а ездовой в это время возьмёт, да и подстегнёт лошадку. Рванёт она, а мы бежим, согреваемся.

У родственников жили лишь некоторые. И верховских[3]3
  Верховские – жители тех деревень, которые по течению Ангары выше Кежмы.


[Закрыть], и поковинских, и заимских заселяли в интернат. Мы, поковинские, от каникул до каникул дома не бывали. Кстати сказать, интернат был в этом самом здании. И в той его части, где у девочек проходят уроки домоводства, тоже жили интернатские. Продукты, включая и соления, нам привозили из дома, а повара варили, жарили и пекли из тех продуктов. Ничего, голодными не были. Спустя годы многие уважаемыми людьми стали. Есть даже в Москве большие начальники из поковинских.

Каждый из нас чем-то отличается от других Этой своей непохожестью мы и запоминаемся друг другу. Был у нас Михей Ильич – очень необычен он Я школу заканчивал, когда Михей на пенсию пошёл Но и те, кому он был знаком молодым, знали Ильича таким же. «Не от мира сего» – говорят про таких людей.

Нет, не думайте, что у него с умом недостача вышла. Ещё как умён наш Михей! Просто какой-то нескладный. И случались с ним истории, которые других стороной обходили. Мальчонкой я был, когда Михея Ильича еле живого из весенней Ковы вы тащили. Тогда целлюлозно-бумажного комбината в Усть-Илимске ещё не было, а в Ангаре и в Кове стерлядь водилась. Вы теперь только понаслышке знаете о стерлядке и самоловах – браконьерских снастях. Спозаранку поплыл наш Михей самоловы проверять. Не всякий раз выезды удачными были, а тогда подфартило поковинцу, попалась на самолов крупная рыба. Сбросил он груз, а тот, волочась по дну, сплав замедлил, – чтобы лодку не пронесло мимо добычи.

На радостях или в спешке, но случилось то, что лучилось. Ильич самолов выбирал. Вот она, совсем рядом, стерлядка. Крупная попалась, сильная. И выпрыгивала из воды, показывая неуёмность характера, и в глубину под лодку тетиву самолова уводила, и рывками пыталась избавиться от ненавистных ей самоловных крючков. Но к самой лодке подвёл добычу Михей – не по силам стерлядке бывалому самоловщику противостоять. Радуется рыбак, что такой крупный деликатес в руки идёт. Размышляет между делом, как ему в лодку улов перевалить. Опёрся коленом о борт, поднатужился, а стерлядь в тот момент так рванула, что незадачливый рыболов, потеряв равновесие, рядом добычей очутился. И не просто выпал из лодки. Четыре крючка в тело вонзились, а сколько за одежду зацепились – не считал, не до того было.

Интересная компания вышла.

Хоть и притормаживают траки, но сносит течением лодку. Михей от борта не отпускается, чтобы самолов на дно не утянул. А уды[4]4
  Уды – здесь и далее, самоловные крючки.


[Закрыть] впились в тело нешуточно. Рыбак с лодкой и самоловный трак за собой тянут. И хотел бы, да не отцепиться Пока пытался одну уду отцепить, ещё две впились в тело. Боль ещё нестерпимее, когда стерлядка бьётся – тоже от самоловных крючков избавиться пытается.

Вынесло лодку из ямы, совсем медленно пошла она, вот-вот остановится. И остановилась. Превозмогая боль, подтянулся наш Михей вдоль борта на несколько сантиметров, перехватился ближе к носу лодки и одной рукой за тетиву самолова ух ватился. Это чтобы рывки стерлядки смягчить Впившиеся в тело уды стали менее болезненны Онемевшими руками с большим трудом держится на течении. Благо, что стерлядь рядом успокоилась: силы копит для новых рывков.

Сквозь низко нависшие тучи забрезжил рас свет, близится необычное для Михея утро.

– Каким будет сегодня день? А не всё ли равно сейчас? Главное – как живым выйти из этой переделки, – размышляет узник собственного само лова. – А тишина-то какая! Птицы ещё не проснулись – они защебечут, закрякают и зачирикают когда подойдёт пора восхода солнца. И добрые люди спят в этот ранний час. Однако нет – бабы уже встали, коров чилькают[5]5
  Чилькают – (диалектное), доят.


[Закрыть]. Будто в такт молочным струйкам, ударяющимся о стенки ведра, бьётся о борта и нос лодки речная зыбь плёса, – подмечает Ильич. – Наверное, около часа уже трепыхаюсь, – как в тумане мыслит потерявший счёт времени рыбак.

Как улетающий на юг журавлиный клин, медленно и так же удалённо в сознании проплыли картинки из далёкого и яркого, но безвозвратно минувшего детства. Вспомнилось, как мама, доярка, оставляла детвору под присмотром старших сестрёнок. Потом отчётливо, будто это было вчера, увидел карусель на льду. Тогда парни в лёд на Кове вмораживали ось от телеги, к колесу крепили жердь – получалась карусель. Санки привязывали к жерди. Совсем маленьких катали медленно. Тех мальчишек и девчонок, которые были постарше, раскручивали так, что санки относило далеко за жердь, они катились боком. При малейшем препятствии детский транспорт переворачивался, а ездока отбрасывало, и он на спине или на животе катился по льду подальше от карусели. Ни слёз, ни хныканья, только общий заливистый смех. Даже ссадины не могли испортить настроение.

Представились явью походы на молоканку. Там ручным, а позднее электрическим сепаратором перегоняли весь удой. Полстакана свежих сливок для ребёнка – не убыток для колхоза. А для малыша – приятные воспоминания на всю жизнь. Если молоко было просепарировано на момент прихода кого-то из малышей, женщины в ручных масло бойках из сметаны сбивали масло. Тогда угощали свежей пахтой – вкусностью, остающейся от сметаны после получения главного продукта. В пахте плавали мелкие крупинки масла, отчего она была только вкуснее.

Память привела Михея и в бондарку, где строгий дядя Максим Викторов разрешал детям посмотреть, как делаются бочки для сбора «сосновых слёз» – живи́цы. Он клал на пол обруч, вставлял внутрь его строганные дощечки, клёпки, обхватывал верхние концы клёпок тонким тросом и аккуратно стягивал ручной лебёдкой. Если какая-то из клёпок при стягивании ломалась, то в этот момент наблюдатели сидели «тише воды и ниже травы». Не любил дядя Максим детских советов «под руку», мог и выгнать всех вместе с советчиком. Иногда он делал кадки для воды, которые ставили обычно в бани, чтобы вода успевала про греться. Скотину поить лучше не ледяной водой из проруби, а тёплой. И лагуны для браги – тоже его рук дело. Красивые, аккуратные, небольших размеров, они походили на деревянные игрушки Находилось среди мужчин немало тех, кто «заигрывался» около тех «игрушек» для взрослых.

К счастью Михея, под берегом моторка проходила. И, срывая голос, звать на помощь – дело бес полезное. Даже беседующие в одной лодке, чтобы друг друга услышать, старались перекричать рёв мотора. Сидящим в моторке не видно полощущееся за лодкой тело, но Михеево судёнышко они признали. Поняли, случилось что-то неладное, рассуждают:

– Не уснул же Михей, коль спозаранку на рыбалку отправился? Да и лодка заякорилась не на рыбном месте.

Когда моторка подплывала к казавшейся безлюдной лодке, стерлядь стала биться с такой силой, что часть уд вырвалась и из неё, и из рыболова. От боли Михей потерял сознание, но пальцы судорожно вцепились в борт и тетиву самолова.

Безысходность и ужас последнего мгновения исчезающего сознания отразились во взгляде стерлядкиного компаньона, нанизанного на самоловные крючки.

– Вот так улов! – не сдержали удивления подплывшие односельчане.

– Как добычу делить будем? Кому стерлядку, кому Михея? – шутили рыбаки, когда еле живой незадачливый рыбак и добыча оказались в лодке.

– Половину стерлядки мне, а вы вторую половину делите, – распорядился пришедший в сознание Михей.

Пять собак взяли след и рванули в погоню. Михей, которому тогда перевалило за сорок, скомандовал юному сыну:

– Пошли, Тёма. Зверь может ходом пойти. Тогда собаки не смогут задержать его. Чем больше про судачим да проваландаемся, тем дольше будет погоня. Снег небольшой. Наста, какой весной бывает, нет – ходко идёт лесной бродяга.

Широкая размеренная поступь сохатого отчётливо видна на снегу в цепочке следов, оставленных собаками. Вскоре неожиданно услышали собачье повизгивание. Оказалось, что две самки вернулись отказались от преследования.

– С чего бы это, батя? – поинтересовался Артём.

– Значит, есть причина. Пойдём, узнаем, что заставило их вернуться.

Собаки поплелись следом. Через сотню метров Тёма, идущий впереди отца, с недоумением сообщил:

– На след сохатого вышли чужие собаки. Откуда им тут взяться? Неужели кто-то решил поохотиться на наших угодьях?

– Решили и нас не спросили. Они здесь хозяева. Их-то и опасаются наши питомцы. На след сохатого вышли волки. Смотри, как на собаках шерсть вздыбилась. Порвут зверя наши конкуренты. Их пятеро. Собак по следу только трое пошло, надо поспевать пока и собачек не загрызли, – поторопил Михей сына.

Спасовавшие ранее самки, видя, что хозяева пошли вперёд полные решимости, тоже помчались по образовавшейся тропе. Оказавшись на взгорке, охотники услышали злобный лай дерущихся с волками собак. К ним добавился более звонкий лай подоспевших на помощь самок. Михей не отставал от сына, легко скользящего по недавно притоптанному снегу.

– Держи ухо востро, а ружьё наготове. Подходим к месту побоища, – предупредил сына отец.

Вышли на небольшую поляну на берегу замёрзшего и припорошенного снегом таёжного ручья. Там волки напали на могучего сохатого. На не сброшенных ещё разлапистых рогах алела кровь. Стало понятно, что одного из нападавших лесной великан тяжело ранил рогами, а потом нещадно затоптал, превратив в месиво. Другой клыкастый удостоился удара копытом.

Когда подбежали первые собаки, три волка оставили жертву, но не бросились врассыпную а пошли в наступление на недружелюбных не званых гостей. Волк, оставшийся в живых после «прикосновения» копыта, был им не помощник Не пустились они наутёк и тогда, когда к собачьей стае примкнули ещё две обладательницы без жалостных пастей. Всё кружилось и кувыркалось как в невообразимом аттракционе. В этой непрекращающейся круговерти стрелять прицельно не представлялось возможным.

Переполненный адреналином ещё во время погони, Тёма всё-таки выстрелил. Один из волков осел на зад, стал отползать от места схватки огрызаясь и отбиваясь от неотступно следующего пса. Самый проворный, хоть и не самый рослый пёс, сподобился мёртвой хваткой вцепиться в за гривок другого дикого зверя. Они оба покатились по утоптанному пятачку. Одна из самок успевала вонзать зубы то в ноги, то в бока барахтающегося лесного разбойника. Клыки другой пары собак злобно вырывали клочья шерсти, расправляясь с третьим противником. Волк, «обласканный» копы том, пытался отползти от места схватки. Собакам было не до него.

Михей добил его первым, потом – Тёминого подранка, и в упор застрелил задыхающегося зверя, которому пёс успел мёртвую хватку перенести загривка на глотку.

– Не стреляй, с последним они сами расправят-я. Пусть почувствуют свою победу. В другой раз смелее будут, – посоветовал отец.

Бока истекающего кровью сохатого вздымались, словно великану леса не хватало воздуха. Успели дикие преследователи добраться до гортани копытного. Голова его подвёрнута так, будто затуманенным взглядом он следил, как собаки расправляются с его губителями.

– В таких боях без правил не всегда побеждает сильнейший – в них свои неписаные законы, – подытожил Михей, поочерёдно поглаживая питомцев, изрядно потрёпанных в схватке с побеждёнными волками.

Знали толк в изяществе, умели ценить красоту предки тех прокопьевцев, с которыми мне довелось жить в детстве. Около трёх столетий минули с той давней поры, когда появилось село. Сносились отслужившие старые дома, строились новые, более просторные и добротные в сравнении с первыми срубленными на скорую руку. Время шло, а место таёжного селения осталось неизменным.

От речки до горы за селом природой сделаны два уступа. Неширокая равнинная полоска в половодье скрывалась от глаз людских. Когда большая вода уходила, Кова входила в своё русло, на низине оставались небольшие озёрца. Правильнее сказать, лужи, вода в которых прогревалась, а дно покрывала мягкая молодая трава. Вот раздолье-то было ребятне, готовой плескаться в тёплой водице мелководья даже без обеда! Дальше от реки высоченный угор[6]6
  Угор – (диалектное) в значении высокий крутой подъёмна берегу реки.


[Закрыть]. На нём-то и расположилось Прокопьево – деревня почти на всём протяжении в одну улицу с домами к реке.

На готовку пищи, для бани и стирки воду носи ли из Ковы. Тяжело подниматься на угор с полными вёдрами под коромыслом, да только красота стоила того. Сараи, амбары, стайки, бани и прочие строения – всё на задах огородов было построено, в улицу своей неприглядности не выказывало, красоту не нарушало. За огородами, почти вплотную к ним, растянулась озерина[7]7
  Озерина – (диалектное) в значении озерцо.


[Закрыть], неширокая полоска воды, куда летом выпускали гусей и уток. Зимой на том водоёме лошади из проруби пили. Там же воду и для другой домашней скотины набирали.

Рыба в озерине не водилась – домашние пернатые мигом проглотили бы всякую живность, случись ей появиться из занесённых дикими птицами икринок. Да и откуда взяться икринкам? Даже во время перелёта не садились на ту воду ни утки, ни гуси и никакие другие дикие птицы. Наверное, в генетической памяти заложено у них пролетать мимо этого места, чтобы охотники не перестреляли. Местные водоплавающие часто ныряли и доставали что-то съедобное.

Никто там не купался. Почему? А вы представьте, что плывёт кто-то из вас, а рядом пристраивается гусь и клювом долбит плывущего по темечку – другие-то части тела под водой. Тюк да тюк, и так раз за разом. Это вам здесь смешно, а рискнул бы кто-нибудь там оказаться? Гуси ревностно оберегали свой водоём от посягательств любого бескрылого существа. Даже тогда, когда они отдыхали на берегу, при приближении детворы гусаки вытягивали шеи и с шипением преследовали убегающих, не желающих быть пощипанными сильными клювами.

Но расскажу я вам, друзья мои, про баню «по-чёрному». Теперь такую и не отыщете. Встречались баньки и с трубой. Дым в них сначала сквозь камни топки в помещение идёт, потом, когда прогреется, весь вытягивается в трубу.

Приехал тогда студент – Артём Брюханов – на каникулы. Пора покоса подступала, а отец, Михей Ильич, средь бела дня дома.

– Здравствуй, батя? Чего это ты праздникуешь?

– И впрямь, не время праздники отмечать в будний-то день. Хвороба меня прихватила, поя́сница распоясалась.

В слове «поясни́ца» отец сделал ударение на второй слог.

– Потерпи, батя. Вот отойду от болтанки в перелёте, истоплю баньку и попарю тебя от чистого сердца да от всей души.

Всё так и сделал. Баню Михей ещё не переделал по-чёрному топилась, но с трубой. Пока протапливалась банька, успел Тёма свежий берёзовый веник наломать, а в придачу – крапивный. Благо, что за крапивой идти никуда не надо, в огороде вдоль за бора наросла. Берёзовый веник распариваться положил, а крапивный – на полочку, чтобы от кипятка не размяк, как тряпка не стал.

Приковылял Михей в баню, дошло дело до пропаривания. Прошёлся сын по отцову телу берёзовым веником туда-сюда-обратно и взялся за крапивный. Плеснул на каменку ковш кипятка, обдал паром крапивный веник и продолжил парить больного отца, уже крапивой. Попытался Михей вывернуться из-под веника, но понял бесполезность этого занятия при больной-то пояснице. Прижал Тёма хворого к полкý, парит да приговаривает:

– Терпи – это, батя, из тебя хвороба так выходит. Банька с вениками радикулит твой как рукой снимут. Будь мужиком. Или ты и фельдшерицу Марию Васильевну упрашиваешь не ставить тебе уколы от того, что болючие?

– Изверг, а не сын ты мне. Муки-то какие! Сам, небось, не пробовал так лечиться. Терпежа нет, горит спина-то, – кряхтя от жгучей боли, ворчит отец.

– Ничего, обвыкнешься, зато здоровым будешь, – успокаивает сын, продолжая экзекуцию. – И по сидельнице твоей пройдёмся, разгоним кровь.

Парит сын, утешает больного, а Михею Ильичу вспомнилось, как шестилетнего Тёму раза три-четыре брючным ремнём стеганул. Тогда с дружками, под стать самому, курил его челядёнок[8]8
  Челядёнок – (диалектное) ребёнок.


[Закрыть]. И нигде-нибудь, а сидя на завалинке начальной школы. А перед тем курением завалинки открыли для просушки стен. Детвора о пожаре не подумала, а ухим-то опилкам, что в завалинках, немного надо для возгорания – искры от самокрутки вполне хватило бы.

«Не в отместку ли за то сын так безжалостно хлещет теперь?» – подумалось отцу.

– Тёма, сынок, не издевайся над отцом, пожалей хворого. Христом Богом прошу пощадить, – взмолился больной.

Через оконце в баню проникает немного света не замечает Тёма, какая спина у отца. Сын твёрдо стоит на своём, усердно врачует, удерживая батю на полке́. Пока веник гулял по наболевшим местам, с трудом, но терпел Михей Ильич. Когда же крапива прошлась по икрам ног, вырвался болезный. В чём был, в огород выскочил, крутнулся там и, махнув на всё рукой, с воплями: «Ошпарил, окаянный! Как есть ошпарил крапивою», – трусцой засеменил к озерине. В тот раз гуси при виде бегущего с крика ми, переваливаясь, разбежались в разные стороны Почти рядом с берегом, где вода чуть выше колен, с маха плюхнулся Михей в мутную жижу, сплошь по крытую гусиными и утиными перьями.

Подбегающий Артём кричит, чтоб отец услышал, а сам хохот унять не может:

– Ох, уморил ты, батя, всю округу! Смотри, даже лес на всей горе чуть не попадал от смеха при виде стремительности твоего побега. Жалко, сабли при тебе не было. Это для полноты зрелищности отступления.

Отец из озерины вторит ему:

– По-чёрному ты меня в баньке отходил, ляд[9]9
  Ляд – (диалектное) нехороший человек, иногда – нечистая сила.


[Закрыть] проклятушший. Неужели для этого я тебя растил изверг ты мой, издеватель хладнокровный даже стокий?! И как у тебя рука поднялась? Ошпарил отца крапивой-то. Как кипятком обдал. Как я теперь жить, работать-то буду?

С этими словами вернулись к Ильичу ощущения. Чувствует купальщик, что не болит поясница. От контраста температур пара и воды в озерине, от крутого настоя птичьего помёта в месте «купания» или от крапивного веника, только прошёл Михеев радикулит. Надолго прошёл. А сплошной крапивный волдырь от шеи до икр длиною за три дня исчез.

«Свой своему поневоле друг», – гласит пословица. Лишь сошёл след ожога, тогда же Михеевы обиды на сына и забылись.