Текст книги "Среди погибших не значатся"

Накануне побега

Оперативную группу по подготовке к побегу возглавлял подполковник Бурсов. Кроме него в группе еще Нефедов, Горностаев, Зотов и Азаров. Хотели включить и майора Огинского, но он отказался.

– Какой я организатор, Иван Васильевич? И так буду делать все, что нужно…

Бурсов не настаивал.

Роли теперь распределяются следующим образом: Нефедов и Зотов подробно разрабатывают все, что придется делать в день побега и особенно в момент атаки ворот. Горностаев отвечает за заготовку продуктов питания. Его же обязанность и добыча оружия. Из полотен стальных ножовок давно уже налажено производство ножей. Теперь нужно увеличить и ускорить эту работу.

Отличный механик, старший лейтенант Лукошко тайком починил валявшийся в мастерской ни на что не годный парабеллум. На его ответственности теперь и подготовка коротких зажигательных трубок. Их капсюли будут вставлять в мешочки с пластичной взрывчаткой. Чиркнув затем спичечной коробкой о головку спички у среза бикфордова шнура, можно будет бросать их, как ручные гранаты.

На Азарове лежит обязанность готовить к побегу младших офицеров.

– Вполне ли вы уверены в своем блоке? – с тревогой спрашивает его Бурсов.

– Еще не так давно не был уверен, – откровенно признается Азаров. – Хотел даже заминировать весь свой барак. А потом, в час побега, объявил бы им: «Или вы сейчас же, без размышлений, бежите вместе со мной, или взлетите все к чертовой матери!» Рука моя не дрогнула бы сделать это. Но за последнее время я очень внимательно стал присматриваться к людям из моего блока, и теперь у меня нет больше никаких сомнений – они нас не подведут. С этими людьми можно на любой штурм.

Маршрут побега оперативная группа вырабатывает сообща. Несмотря на то, что самое близкое расстояние до леса лежит через станцию, принимается решение бежать в противоположную сторону. Правда, в том направлении нужно делать проходы в минных полях и до леса гораздо дальше, но зато местность там пересеченная, с овражками и кустарником. (Все это Азаров тщательно высмотрел с барачного чердака.) А путь через железную дорогу опасен еще и тем, что взрывы в лагере всполошат гарнизон станции. Оттуда могут даже выслать кого-нибудь на помощь Фогту, как только поймут, в чем дело.

Нефедов тщательно изучает выбранный маршрут и готовит людей для разминирования его. Они должны будут первыми броситься за ворота, сразу после взрыва.

И еще одна проблема требует решения: нужно убрать второго пулеметчика на той вышке, что в противоположном конце лагеря. Его ставят на пост только ночью, а днем всю территорию хорошо просматривает пулеметчик над входными воротами.

Азаров предлагает заминировать и эту вышку, но Бурсов не разрешает пока осуществлять его план, надеется придумать менее рискованный способ. Минировать заднюю вышку придется ведь на глазах у часовых, стоящих у ворот. Они дежурят по двое: один в проходе, другой вверху, у пулемета.

Буквально за день до побега в лагерь прибыл агитатор власовской армии – Бубенцов. Здоровенный детина лет сорока. Шварценбах выгоняет всех военнопленных на аппельплац и собирается выстроить, но власовец небрежно машет ему рукой:

– Не надо, господин унтер-офицер. Мы поговорим в более непринужденной обстановке. – И, приветливо улыбаясь, обращается к пленным: – Давайте-ка сядем тут, прямо на травке. Будет нечто вроде пикника.

Офицеры переминаются с ноги на ногу, не зная, как быть.

– А чего бы и не последовать хорошему совету? – озорно выкрикивает вдруг Азаров. – Садитесь, товарищи! Только вот сюда, поближе к забору, чтобы действительно на травку, а то ведь в центре все вытоптано до цементной плотности. А господину Бубенцову я сейчас табуретку принесу.

Азаров торопливо убегает в барак и выносит оттуда табуретку. Все уже сидят на траве, почти у самого забора, под задней пулеметной вышкой.

– Прошу вас, господин Бубенцов, – опускает Азаров табуретку перед власовцем.

Власовец благодарит его и садится.

– Ну что ж, товарищи, – начинает он свою беседу, – давайте потолкуем по душам. Я вовсе не оговорился, назвав вас товарищами. Это не в большевистском смысле, конечно, а в смысле нашего товарищества по роду оружия. Я ведь тоже сапер. Командую инженерным батальоном у генерала Власова. Рад был бы видеть вас офицерами в моих подразделениях. Меня совершенно не интересует ваше прошлое. От вас требуется обязательное соблюдение лишь двух условий: абсолютной лояльности к германским властям и верной службы генералу Власову.

Уже привыкший к не очень дружелюбному приему в лагерях военнопленных, власовец, к своему удивлению, не видит тут враждебных глаз. Напротив – пленные офицеры смотрят на него с явным любопытством и даже, кажется, доброжелательно. Это ободряет его, и он продолжает:

– Я мог бы, как это делают другие агитаторы, нарисовать вам бедственное положение Красной армии, но я не буду прибегать к этим дешевым приемам. Я не политик, а солдат и потому считаю своим долгом честно сообщить вам, что обстановка на фронтах временно сложилась не в пользу Германии. Немцам пришлось оставить Орел и Белгород, но зато слишком ломаная линия фронта теперь выровнена и сокращена. А это дает возможность германскому командованию начать планирование нового грандиозного наступления, в котором и вы имели бы возможность принять участие. Могу сообщить вам также, что в этом наступлении против большевистской армии будет использована совершенно новая техника.

Замолчав и оглянувшись по сторонам, будто опасаясь, что его может кто-нибудь подслушать, он произносит доверительным шепотом.

– Урановые бомбы! Вы инженерные офицеры и должны знать, что это такое. Это то, в сравнении с чем даже тонны гексогена, тротила и тэна – один лишь жалкий пшик. И это главное, что должно побудить вас принять решение, а вовсе не обещание сытного питания в частях власовской армии, что, кстати, тоже немаловажно. Ну-с, так как?

Все угрюмо молчат. Видимо, сообщение о новом оружии произвело на них впечатление.

И вдруг раздается звонкий голос того самого лейтенанта, который так любезно принес власовцу табуретку:

– Эх, была не была! Записывайте меня, господин Бубенцов! Но не думайте, что меня урановая бомба испугала, просто надоела бурда, которой нас тут кормят.

– Ну, если Азаров записался, – крикнул еще кто-то, – то и меня тогда пишите!

Третьим подает голос майор Нефедов. Он встает, подходит к власовцу поближе и степенно произносит:

– Эти молодые люди слишком легкомысленны, ибо, видимо, плохо себе представляют, что такое урановая бомба. А я-то знаю, что это такое! И не сомневаюсь, что ее уже создали такие великие немецкие ученые, как Альберт Эйнштейн и Макс Борн. Больше ведь некому… Ну, в общем, для меня именно этим обстоятельством, а не сытной жратвой вопрос окончательно решен. Записывайте и меня в армию генерал-лейтенанта Власова.

Вслед за ними записываются еще трое. Очень довольный власовец обещает прислать за ними не позже чем через неделю своих уполномоченных и уезжает.

А вечером на нарах Бурсов спрашивает Нефедова:

– Не переборщили ли мы? Сразу столько записалось?!

– Не думаю, – отвечает Нефедов. – Зато это должно успокоить наше лагерное начальство. Раз столько людей в армию Власова записалось – им трудно будет допустить даже мысль, что мы готовим коллективный побег.

– А насчет Эйнштейна и Борна, которые давно уже бежали из Германии в Америку, вы ехидно сказали, – усмехнулся Бурсов. – Я, правда, боялся, что он знает об их бегстве и поймет вашу издевку.

– Знать-то эта скотина, может быть, и знает, но полагает, наверно, что мы этого не знаем.

Затем Бурсов спросил:

– А Азаров вам ничего не докладывал?

– Нет, а что?

– Он действительно молодец! Пока мы этого власовца дурачили – подложил под стойки тыловой пулеметной вышки взрывчатку. Там высокая трава, к тому же он ножом подрезал землю и сунул заряд под дерн.

– А каким же способом мы его взорвем?

– При помощи упрощенного взрывателя. К чеке его уже подвязана бечевка. Азаров ее в траве замаскировал. Как только стемнеет, он подтянет ее к самому бараку.

На утренней поверке присутствует сегодня сам комендант – капитан Фогт.

– Я есть очен рад за вас, господа, – торжественно произносит он перед их идеально выровненным строем. – Господин Бубенцов все мне рассказал. Конечно, мне вас очень жалко отпускайт. Вы есть короший специалисты. Особенно мне жалостно расставайтся с господин Азаров. Он есть очен храбрый человек и короший старшина. Я такой больше не буду иметь. И это есть мой очен большой печаль. А теперь надо все дружно на работа!

– Надо, пожалуй, сделать ему подарок, – шепчет Бурсов Огинскому по дороге к минной мастерской. – У него ведь сегодня день рождения.

– Что вы имеете в виду под подарком?

– Порадуем его взрывом сразу десяти мин. Это окончательно успокоит его и вдохновит на липший тост во время вечернего пиршества.

Все летит к черту!

Вот и вечер девятого августа сорок третьего года.

Старшина лагеря Азаров, как обычно, проводит вечернюю поверку в присутствии унтершарфюрера Шварценбаха. Для всех она, однако, полна особого значения. Это ведь их последняя поверка в спецлагере гауптштурмфюрера Фогта. Удастся побег или не удастся, но отступить от своего замысла они уже не могут. Часовые механизмы взрывателей, замурованные лейтенантом Азаровым, уже отсчитывают последние сто восемьдесят минут до того мгновения, когда сработают их боевые пружины и пошлют ударники в капсюли-детонаторы.

Все ждут теперь команды «Разойдись!». Но прежде чем она раздается, унтершарфюрер Шварценбах произносит:

– Подполковник Бурсов и майор Оганский, выйдите из строя! Вы пойдете со мной к капитану Фогту. Остальные могут разойтись.

– Разойдись! – зычно командует Азаров.

Бурсов незаметно подходит к майору Нефедову и взволнованно шепчет:

– Вы остаетесь за меня. Что бы с нами ни произошло – все должно быть осуществлено строго по задуманному плану.

Их сразу же уводит Шварценбах, а остальные офицеры разбредаются по блокам. Нефедов лишь на несколько мгновений задерживается возле Азарова.

– Я остаюсь за Бурсова, – шепчет он. – Всем быть наготове. Вторую вышку взрывайте сразу же, как только взорвется первая, не ожидая никаких приказаний. Остальное в соответствии с выработанным планом. Познакомьте с ним свой блок.

И он уходит к себе, оставив Азарова с беспокойными мыслями о судьбе Бурсова и Огинского.

В блоке старших офицеров его сразу же обступают тесным кольцом. Сыплются тревожные вопросы:

– Зачем это их?… Что могло случиться?… Не догадались ли о нашем замысле?…

– Не думаю, чтобы могло быть что-нибудь серьезное, – успокаивает их Нефедов, хотя и у самого тревожно бьется сердце. – Во всяком случае, не похоже, чтобы догадались. Тогда бы всех нас… Но что бы там ни случилось с ними, помочь им мы, к сожалению, не можем, а замысел наш будем осуществлять строго по плану, который я вам сейчас сообщу. Таков приказ подполковника Бурсова.

Уже одиннадцать, а о Бурсове и Огинском все еще ничего не известно. В блоке старших офицеров никто не только не спит, но и не ложится на нары. Нервы у всех напряжены до предела. Нефедов почти не отходит от двери и смотрит сквозь щель на освещенный луной лагерь.

– Черт бы побрал эту луну! Как будто нам прожекторов мало…

А прожектора, установленные по углам забора и освещающие лишь его проволоку с частым пунктиром нанизанных на нее колючек, превращают лагерную территорию в огромный ринг. Он пуст пока, но скоро произойдет на нем такой бой, от которого содрогнутся и земля, и небо…

Входные ворота хотя и не освещены прожекторами, но в лунном свете Нефедов хорошо видит пулеметную площадку над ними, шагающего по ней часового в тупорогой каске и задранное в небо длинное рыльце пулемета на высокой раскоряченной треноге. Второй часовой ходит внизу, с наружной стороны, и его сутуловатый силуэт лишь изредка появляется в просвете ворот, зарешеченных колючей проволокой.

Через каждые полчаса Нефедов переговаривается с Азаровым условным стуком в стенку, за которой находится блок младших офицеров. У них по-прежнему все в порядке. Они тоже готовы и ждут лишь взрыва входных ворот, чтобы немедленно действовать.

«А что, если взрыва не будет?… – не покидает Нефедова тревожная мысль. – Что, если взорвется только эсэсовская комендатура, а взрыватель в воротах откажет?… Нет, не должно этого быть! Ну а если?… Нужно же быть готовым и к этому. Эх, был бы тут сейчас подполковник Бурсов!…»

Но его нет, и все надо решать самому. И Нефедов решает: если спустя несколько минут после взрыва комендатуры лагерные ворота не взлетят на воздух, он подает команду Азарову – взрывать заднюю пулеметную площадку. А Нефедов с офицерами своего блока пусть сразу же атакует входные ворота.

Приняв такое решение, он сообщает его остальным офицерам и азбукой Морзе выстукивает приказ Азарову.

Но что же все-таки с Бурсовым и Огинским? Скорее всего, они приглашены на день рождения Фогта. Видно, он хочет задобрить их, чтобы завтра они не подвели его при обстреле минного поля в присутствии штандартенфюрера. Но ведь в таком случае они в офицерском помещении над комендатурой, которая вот-вот должна взлететь на воздух?

Нефедов торопливо вытирает пот, мгновенно выступивший на лбу. Времени уже без четверти двенадцать, нужно, значит, ожидать взрыва с минуты на минуту…

А Бурсов с Огинским в это время действительно сидят с эсэсовскими офицерами за столом, но не в их клубе над комендатурой, а во дворе, под акациями, – вечер ведь нестерпимо душный и пировать в закрытом помещении просто немыслимо. Гости капитана уже изрядно захмелели, и это дает возможность Бурсову и Огннскому незаметно наливать в свои рюмки вместо коньяка фруктовую воду.

У капитана сегодня кроме его сослуживцев еще один гость – штурмбаннфюрер из той танковой дивизии, в которой и сам Фогт служил когда-то. На рукаве его мундира нашивка «SS Division „Totenkopf“». Он прямо с фронта. Заехал к старому приятелю по пути в отпуск. Сначала хвастался своими ратными подвигами, а потом как-то вдруг скис и пьет теперь молча, с очень злым выражением лица.

Но и Бурсову с Огинским не веселее. И не столько потому, что приходится сидеть с эсэсовцами, а потому, что сидят эти эсэсовцы под акациями, метрах в ста от комендатуры, а не в клубе над комендатурой, которая должна скоро взлететь на воздух.

Пора, однако, уходить отсюда.

Бурсов уже дважды просил Фогта отпустить их – завтра ведь ответственный день, но захмелевший капитан лишь легкомысленно машет рукой:

– Я верю в завтрашний день! И никого не боюсь… Давайте выпьем за наш завтрашний успех, господа! Мы скоро дадим нашему фюреру могучее оружие против русских минных полей, на которых танковый батальон моего друга потерял так много машин…

Но тут захмелевший друг Фогта вскакивает вдруг и изо всех сил грохает кулаком по столу:

– Какое еще оружие, черт побери? Против каких полей? Нас гонят по всему фронту… Русские захватили вчера Богодухов и прорвали нашу оборону на всю оперативную глубину… Наша белгородско-харьковская группировка рассечена на две части. Мой батальон потерял почти все танки, и я не в отпуск еду, черт все побери, а на переформирование! И думать нам надо не над уничтожением русских минных полей, а над усилением своих собственных. Теперь пойдет уже не та война – будем главным образом драпать! А вы готовьтесь сматываться отсюда. Фронт уже близок!…

Он говорит, вернее, выкрикивает еще что-то, но Фогт поспешно выводит Бурсова с Огинским из-за стола и подзывает дежурного эсэсовца:

– Отведи их в лагерь! Им надо хорошенько выспаться к завтрашнему дню. Спокойной ночи, господа! Надеюсь, вы не подведете меня завтра?

А время бежит – уже около двенадцати. Скорее бы вел их этот эсэсовец в лагерь, но он не торопится. Вызывает еще кого-то и посылает вперед, а сам идет сзади. Движутся они не спеша, а время бежит!…

Но вот наконец и лагерь. В нем все спокойно. Старший эсэсовец сдает их часовому у ворот, и тот разрешает идти в свой блок.

Их появление в блоке вызывает громкий вздох облегчения. И почти тотчас же раздается глухой, раскатистый грохот. Все вздрагивают и устремляются к двери.

– Спокойно, товарищи, – останавливает их Бурсов. – Это всего лишь гром. И это очень хорошо. Теперь бы еще хорошего дождя! Он загнал бы пирующих эсэсовцев в их клуб над комендатурой.

И он торопливо рассказал товарищам все, что произошло с ними у капитана Фогта. А гром гремит теперь все чаще и яростней. Луны уже не видно.

– Сколько же времени? – спрашивает Бурсов.

У Нефедова часы со светящимся циферблатом. (Ему чудом удалось уберечь их от эсэсовцев.) Часовая стрелка перевалила уже за двенадцать, минутная стоит на цифре «три» – значит, четверть первого.

И тут на черепичную крышу барака сразу обрушивается ливень, будто кто-то открыл клапан гигантской цистерны. Грохот теперь такой, что офицеры сомневаются, услышат ли они взрыв…

Но взрыв гремит вскоре хоть и далеко, но так мощно, что в бараке начинают вибрировать не только стекла, но и стены. Это ненавистная эсэсовская комендатура взлетела наконец ко всем чертям!

Перепуганные часовые сразу же открывают беспорядочную стрельбу. Несколько пуль дробят черепицу барачной крыши.

– Будем действовать? – кричит Нефедов в самое ухо Бурсову.

– Подавайте сигнал Азарову!

Нефедов стучит чем-то тяжелым в перегородку между блоками барака. И почти тотчас же раздается взрыв под пулеметной вышкой позади барака. Он разрывает и кабель, подающий энергию прожекторам. Все сразу же погружается в непроглядную тьму.

По команде Бурсова старшие офицеры распахивают дверь своего блока и стремительно бегут к воротам лагеря. Над их головами летят трассирующие пули, но в шуме ливня выстрелов не слышно, виден только пронизывающий лавину дождя огненный пунктир. А когда до ворот остается всего пять метров, атакующих ослепляет пламя взрыва.

Это наконец сработала мина замедленного действия, которую установил Азаров во входных воротах.

– Добить часовых, если еще живы! – командует Бурсов.

Тем временем к ним подбегает команда Азарова. Лейтенант сообщает:

– Захвачен ручной пулемет и автомат!

– Кто должен разминировать проходы?

– Отделение капитана Азбукина, – докладывает майор Нефедов, отвечающий за маршрут побега.

– Быстро разберитесь по группам! – приказывает подполковник.

Все офицеры уже заранее разбиты на четыре группы. Во главе их стоят майоры. Они быстро разбирают своих людей и ведут к проходам в минных полях.

– А где же Азаров? – спрашивает Бурсов.

– Азаров и еще двое из нашего отряда побежали к мастерским, – докладывает капитан Зотов.

«Ах, Азаров, Азаров!… – вздыхает подполковник. – Опять что-то придумал…»

А в стороне эсэсовской комендатуры сквозь густую пелену дождя мутно полыхает пламя пожара. Слышатся глухие беспорядочные выстрелы, заглушаемые раскатами грома.

У разминированного прохода их встречает капитан Азбукин.

– Часть мин уже снята, – докладывает он. – По одному можно идти. Потом этими же минами мы снова закроем проход.

– Разобраться по одному! – командует Бурсов и приказывает капитану Азбукину: – Обязательно дождитесь Азарова.

Идут почти в сплошной темноте, держась друг за друга. Ноги скользят по мокрой траве, проваливаются в лунки от снятых мин. Вспышки молнии изредка озаряют стоящих вдоль проделанного прохода офицеров, снимавших мины.

Преодолев минное поле, Бурсов с Нефедовым пересчитывают людей и направляют их в лощину. Появляется наконец и Азаров с двумя старшими лейтенантами.

– Примите трофеи, товарищ подполковник! – докладывает он Бурсову, с трудом переводя дыхание. – Десять гранат, тридцать толовых шашек с капсюлями-детонаторами, бикфордов и детонирующий шнуры, взрыватели и еще кое-какая мелочь. Мы все это припрятали еще днем. А вот вам и компас.

Надо бы отчитать лейтенанта за самовольство, но подполковник лишь крепко жмет ему руку.

Спустя несколько минут весь отряд Бурсова собирается в овраге. Подполковник разрешает пятиминутный отдых, чтобы распределить оружие, гранаты, взрывчатку и перевязать тех, кто получил ранение при взрыве лагерных ворот.

Потом он ориентируется по компасу и, впервые вздохнув всей грудью, весело подает команду:

– Вперед!

Чтобы выйти к лесу, им предстоит преодолеть до рассвета не менее пятнадцати километров. И они идут под проливным дождем, почти не чувствуя усталости, счастливые, что не просто тайком бежали из плена, а вырвались из него с боем, использовав для этого всю грозную силу взрывных средств своего военно-инженерного искусства.