Текст книги "Взыскание погибших (сборник)"

Наше время. Андрей

– НУ, ЧТО ТЫ так на меня смотришь? Правда глаза режет? Или уже передумал меня облагодетельствовать?

Борис нападал уже не так яростно, но настроение Андрея, такое предвкушающее, взволнованное разлетелось острыми осколками и больно резало изнутри. Он не понимал, почему друг так ведет себя, в чем его, Андрея, вина и надо ли ему сейчас обидеться и уйти или стоит довести задуманное дело до финала.

«Нет, я обещал, значит, я должен», – решил Андрей и полез в портфель.

– Не понимаю, Борь, что ты так взвелся, но возьми это. Награды твоей матери – твои по праву. Я всегда знал, что ты их достоин и теперь, когда моя мама умерла, я выполняю то, что должен.

Он протянул три небольших картонных коробочки, оклеенных красной тисненой клеенкой, имитирующих, по замыслу советских дизайнеров, кожу. Небрежным жестом, но с загоревшимся взглядом, Борис взял коробочки в руки, открыл их, сел на продавленный диван рядом с Андреем.

Внутри первой коробочки на красном бархате лежала медаль Материнства, а в других – ордена Материнской славы I и II степеней за воспитание десяти детей. Некоторое время Борис молча смотрел на награды. Его лицо исказилось, на лбу и щеках прорезались морщины, выдававшие горечь. Если бы у него спросили, что он чувствует, он бы не смог точно ответить. Он считал себя смертельно обиженным, когда не получил эти награды из рук матери, но сейчас он должен был бы обрадоваться, так как справедливость восторжествовала, но в его душе было так же пусто, как и ранее.

– Ну, вот, я сделал то, что обещал, – пробормотал Андрей.

Совсем не того он ждал, совсем не так хотел провести этот день. Надеялся увидеть родственников, оставшихся в Юнусовке с тех самых лет, когда он сам впервые приехал знакомиться с бабушкой Дарьей, той самой, чьи награды сейчас отдал Борису. Ожидал встретить родные лица, услышать семейные истории, поднять тост за ушедшее поколение и много тостов – за будущие.

После долгих лет научной деятельности, изучения философии и генеалогии Андрей стал выше ценить семейные узы, а трагедия его семьи, семейного круга, в котором он вырос, особенно обостряла чувство родственности.

Завтра, после семейных посиделок, ему хотелось бы пойти с Борисом за село, в лес, посмотреть округу и те места, где гуляли они вместе чуть ли не полвека назад. Он уже заметил, как сильно изменилась Юнусовка. В отличие от многих других сел, деревня не погибла за ушедшие годы. В 80-х здесь был построен молзавод, который, худо ли бедно ли, но помог сельчанам пережить развал колхоза в 90-е. Молзавод построил для своих работников целый район двухэтажных домов городского типа. В одном таком доме как раз и проживал Борис. Несколько лет назад Юнусовке снова повезло: земледельческие корпорации организовали несколько производств – колбасный цех, сыроварню и возвели несколько гектаров теплиц. В село вдохнули новую жизнь.

Хотелось посмотреть на все это, а побродить в лесах – еще больше!

Но все вышло иначе. Вряд ли Борис, поглощенный жалостью к себе, захочет гулять с бывшим другом. Андрея очень удивляло его поведение, воинствующее нежелание собрать родственников вместе, скрытые в словах ядовитые упреки.

И только сейчас, когда миссия была выполнена, он вдруг задумался: а зачем, вообще, Борису так нужны материнские награды? Например, боевые награды его отца, деда Матвея, переданные в юнусовский музей, не интересовали Борю. А за материнские Борис обижался с тех пор, как баба Даша отдала их Алёне. Даже как-то высказал сестре, что, мол, она о жизни матери ничего толком не знает, поэтому не может по-настоящему осмыслить ценность этих наград. И, если рассуждать отстраненно и даже немного цинично, разве не удивительно, что пожилой уже мужик так хочет получить ордена Материнской славы?..

Мимо дома проехала скорая, звук сирены оторвал Андрея от размышлений.

– Я в гостинице остановлюсь, хочу еще несколько дней побыть в Юнусовке, – сказал он, – а потом в Москву поеду, детей повидаю. Дай мне телефоны тети Зинули и других родственников, хочу их увидеть.

– Да, конечно, – отозвался Борис.

Он так и не достал награды, не взял их в руки. Положив коробочки на стол, достал из кармана мобильный телефон самой древней конструкции, которую мог вспомнить Андрей.

– Записывай…

Потом проводил теперь уже бывшего друга к выходу, сохраняя молчание, скрывавшее внутреннюю пустоту, похожую на затишье перед бурей.

Восьмидесятые. Борис

…ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА Андрея из Юнусовки их дружба несколько лет развивалась в эпистолярном жанре. За это время Борис окончил десять классов и отслужил в армии. Надо сказать, что служба, проходившая в Ставропольском крае, показала Борису, как огромна его страна, и как много всего такого, чего он может не увидеть, если будет сидеть в своей деревне до конца дней. Повзрослев, Боря стал испытывать огромный интерес к жизни и к перспективам, которые она могла бы открыть. Ведь он может учиться дальше, стать большим человеком, получить уважение и зажить в городе, в любом городе СССР!

Семья, мать, сельская жизнь, кроме которой прежде он ничего не знал, отошли на второй план, освободив горизонты. И Борис счастливо жмурился, разглядывая их…

Но еще до службы в армии, после окончания школы, он решил погостить у племяша, посмотреть на Таджикистан. Даже влюбившись в русскую природу, Андрей не мог не восхищаться в своих письмах красотой окружавших Умарали Фанских гор. Зараженный этим чувством, Борис совершил долгое путешествие в Душанбе. Город потряс его цветами, запахами, жарой, девушками, огромными домами, широкими улицами, клумбами, небом… После двух дней в мареве и шуме Борис с облегчением воспринял тишь маленькой деревушки, пограничного форпоста между обычным миром и невероятной вселенной гор. Прежде Боря не видел таких пейзажей, а особенно вокруг себя, в обманчивой близости. Сначала его пугали эти громадины, треугольные зубы матери-земли, торчащие в небо, ледяные, злые. Но вскоре страх равнинного человека переродился в восхищение. Горы захватили его и заставили себя любить. «Я сердце оставил в Фанских горах, теперь бессердечный хожу по равнинам», – процитировал как-то Визбора отец Андрея, Петр. Фраза совершенно точно описывала состояние Бориса в то время.

Конечно же, Андрей потащил друга в горы в первый же день после его приезда. Они поднялись по окружавшим село невысоким, поросшим редкой растительностью возвышенностям, но даже на этой высоте непривыкший к переменам давления Борис почувствовал себя дурно – начал задыхаться, разболелась голова. Сердце стало пропускать удары, оставляя в груди легкое ощущение холода. Борис не показал своего состояния, а уже через несколько недель адаптировался и забыл о давлении. Папа-геолог снабдил сына и его друга разным полезным туристским оборудованием – палатками, веревками, ножами, непродуваемыми куртками, шерстяными носками, ледорубами и прочим. Пользуясь этим полезнейшим добром, парни повадились ходить в горы на несколько дней, поднимаясь все выше – к мерцающим синевой глубоким и прозрачным озерам, к искрящимся ледникам и отвесным суровым скалам. Они ловили рыбу, собирали ягоды, сидели у костра и беспрерывно говорили обо всем на свете.

Андрей, несмотря на юность и откровенную неопытность в житейских вопросах, был начитанным пареньком. Его отец собрал приличную библиотеку для подрастающего поколения. На полках стояли Лондон, Верн, Стивенсон, рассказы о природе, научно-популярные издания о науке, искусстве. Прочитав их все, Андрей теперь дочитывал книги из деревенской библиотеки и выписывал кучу разных полезных журналов. Борису, имевшему некоторый опыт общения с девушками, а также талантливому от природы рассказчику, тоже было чем заинтересовать племяша. Но часто, пропутешествовав целый день по горным диким тропам, они оба не открывали ртов весь вечер, иногда разбавляя это вовсе не тягостное молчание вдруг пришедшим на ум анекдотом.

Однажды, примерно в начале осени, случилось то, что впоследствии сильнее прочего связало обоих друзей. После этого происшествия Андрей стал испытывать к другу благодарность и восхищение, а Борис ощущал гордость за сделанное и чувство, которое возникает у людей по отношению к тем, кого выручил: желание оберегать их и далее. Это случилось на леднике, лежавшем под взметнувшейся высоко в небо скалой. Его нижний край уходил в пропасть. Кое-где снизу ледяную простынь обрамляла узкая каменная гряда.

Некоторое время парни отдыхали после подъема, сидя на рюкзаках, потом двинулись вверх, вдоль ледяной кромки, чтобы выбраться на солнечную сторону горы и оттуда обозреть вид через перевал. Камни перед ледником были мокрыми. Андрей, поскользнувшись, оступился и покатился по леднику на животе, лицом вперед к краю скалы. Он пытался тормозить носками кедов, но они весело скользили по плотной поверхности, руки безнадежно царапали твердый плотный наст. В мгновение ока Андрей соскользнул к краю ледника и, наполовину свесившись в разверзшуюся перед его глазами пропасть, повис на самой кромке каменной гряды.

– Андрюха, держись!

Как только Андрей покатился по насту, Борька бросился на ледник, чтобы поймать его на пути к пропасти. Шлепнулся – тоже подвели кеды. А когда принял устойчивое положение на четвереньках, Андрей уже висел над пропастью. Борис двинулся вперед, пополз как можно быстрее, умоляя небеса удержать темное пятно Андреева тела на камнях над пропастью и не дать ему упасть! Добрался, сел, упершись ногами в твердую и скользкую, вечно холодную поверхность ледника и вцепился коченеющими пальцами в ремень на штанах друга.

– Отталкивайся от камней, двигайся назад, – скомандовал он, начав тянуть за ремень.

– Да, двигаюсь… – прошептал Андрей, ошарашенный глубиной обрыва, глядящего снизу прямо ему в лицо.

Борис с натугой потянул ремень на себя, и Андрей отодвинулся от края на пять сантиметров. Эти сантиметры вернули ему волю к победе, он стал отталкиваться, перемещаться назад. Борис, откатываясь на мерзнувшей уже заднице, освобождал ему путь, продолжая тянуть за ремень. Наконец, Андрей смог развернуться и стать на четвереньки. Борис сделал то же самое и вскоре они оба добрались до камней.

– Спасибо, дядя Боря, – сказал Андрей дрожащим голосом.

– Да чего тут, – махнул рукой Борис, тяжело дыша.

После этого приключения у Андрея еще несколько часов дрожали руки, и он прятал их в карманах, но вот нервный смех удержать не мог.

Борис жил у сестры еще целый год. Петр устроил его водителем в местную артель, вывозившую горную породу с разработок. Другой работы не было, а артель располагалась километрах в пятидесяти, поэтому Боря теперь редко видел племяша, но все свободные часы они проводили вместе где-нибудь в горах. Оба мечтали стать егерями в этих местах и строили планы на будущее.

Спустя год Борис поступил в душанбинский техникум, выбрав профессию лесника. Андрей страстно завидовал ему, но отца направляли в Москву, на руководящую должность, и теперь семья перебиралась в столицу, а Андрей готовился поступать в институт. Он выбрал философский факультет, пока еще мало понимая, чем конкретно будет заниматься в отдаленном будущем.

После отъезда родственников, оставшись в Таджикистане один, Борис как-то сразу скис. Выросший в большой семье, привыкший к тому, что его окружают знакомые лица, он стал тосковать. Вспомнил маму, дом, деревню, Полю, с которой даже не думал поддерживать отношения, но сейчас казавшуюся ему девушкой-мечтой. Не подумав даже посоветоваться с преподавателями, он бросил учебу и вернулся в Юнусовку. Пошел на работу в колхоз. Спустя какое-то время снова соскучился – теперь его мучили магниты, тянувшие в противоположную сторону. Он снова хотел покорять большой мир. Этот вполне обычный для любого молодого человека период метаний начался у Бориса позже положенного возраста, и поэтому он переносил его тяжелее, как переносит детскую болезнь ветрянку уже взрослый человек.

Как раз кстати Борис получил письмо от армейского приятеля Толика, жившего в Ставрополе. Тот звал в гости, а также – на выставку картин молодых художников, на которой были представлены и его работы. Решив, что сама судьба манит его к переменам, Борис простился с матерью и родными. Он отправился в Ставрополь. На месте выяснилось: Толик был художником во втором поколении, поэтому в его распоряжении оказалась настоящая художественная мастерская, а папа щедро снабжал его материальными ресурсами. Это обеспечивало полную свободу творчества во всех областях жизни. Неожиданно для себя Борис увлекся поэзией. Всего за полгода, со свойственной ему тягой к самостоятельному постижению, он овладел искусством сложения стихов.

Все это время Борис и Андрей переписывались, отправляя примерно по паре писем ежемесячно, и мечтали найти способ увидеться. Андрей описывал свою учебу и увлечение философией. Постепенно он начинал понимать, что создан для науки, что это его стезя, его перспектива. А пока племяш отлично чувствовал себя в студенческой среде, нашел новых друзей, а к концу пятого курса встретил Таю, свою будущую жену. Борис, со своей стороны, расписывал, как хорошо быть творцом в провинции, но по прошествии нескольких лет сам так уже не думал и страдал новым разочарованием. Он обвинял в своей новой неудаче узость мышления провинциальной богемной среды, вялость писательской жизни тупикового города, отсутствие настоящих тем для творчества, отдаленность от столиц, но отчаянно не желал признаваться ни себе, ни окружающим, что вся проблема – в отсутствии у него настоящего дара. Уметь писать стихи и быть поэтом – это не одно и тоже.

Сначала Борис верил в себя, много работал, надеясь стать хорошим ремесленником в своей области, но со временем со все большим энтузиазмом поддерживал разнообразные тусовочные мероприятия. И, чего прежде с ним никогда не было, Борис приобщался к алкоголю, становившемуся для него все более желанной отдушиной. К тому времени Толик, в чьей мастерской Борис продолжал обитать, и вовсе спивался. Он уже забыл, что такое творчество, но хорошо помнил, как выпрашивать у отца деньги. В мастерской беспрерывно сидели, ходили, курили, пили, ели десятки прихлебателей и любопытствующих. Общаясь целыми днями, люди умудрялись не обмениваться ни единой полезной мыслью, а лишь производить звуки и уничтожать полезные ресурсы. Тем не менее, Борис выдержал в этой обстановке около пяти лет и сохранил разум, если не считать того факта, что этот разум постоянно находился в заторможенном от спиртосодержащих жидкостей состоянии. За последний год своей ставропольской богемной жизни он не прикоснулся к перу ни разу.

Что-то должно было случиться, чтобы вывести его из этого анабиоза и толкнуть к следующему жизненному этапу, и это случилось. Толик допился до белой горячки, схватил нож и разрезал все свои работы. Трудясь в поте лица, он несколько раз порезался, что было результатом мучившего его тремора конечностей, но врачи сочли эти порезы попыткой суицида. Знаменитый отец отправил Толика в психиатрическую больницу, а всех, кто помогал сыну достичь его «просветленного» состояния, выпер из мастерской вон.

Оказавшись на улице, Борис понял, что пора возвращаться в Юнусовку.

Родная деревня встретила скитальца плохой новостью – вот уже с полгода мать тяжело болела и надежд на выздоровление не оставалось. За мамой ухаживала Зинуля, замужняя жизнь которой не сложилась. В старом родительском доме братья сделали ремонт, но дом все равно казался пустой оболочкой чего-то давно ушедшего: детства, юности, надежд.

Борис вошел в комнату матери. Она лежала в кровати, как показалось ему, ужасающе постаревшая и тяжело больная. Казалось, мать не замечает его, погруженная в полусон. Он сел возле нее, не представляя, что можно сказать в этой ситуации.

– Боря, сыночка, как давно я тебя не видела! – тихо отрывисто сказала мать.

– Мам?

– Как ты живешь? Женился?

– Нет, мам, не женился. Я вернулся домой, теперь тут буду. Может, женюсь.

– А что ты делал все это время?

– Я научился… писать стихи.

– Да ты и в детстве хорошо их писал! Ты способный ко всему, что хочешь!

– Мама, а ты как?..

– Два инсульта, Боря. Уже не жилец. С тех пор, как папа умер, я все думала, что и мне пора, но задержалась.

Отец умер, когда Борис служил и теперь казалось, что случилось это много-много лет назад. Они поговорили с мамой еще немного, а потом пришла Зинуля и отправила Бориса прочь – маме требовался отдых. Так Борис снова оказался дома. На этот раз – навсегда. Один из братьев устроил его шофером на молзавод, и в этой жизни, такой пустой и тусклой, Борис даже находил некоторое удовлетворение. Его больше не тянуло ни на какие новые дороги. Период надежд и метаний кончился.

Хрупкая целостность существования треснула одним осенним вечером. Забежал племянник Витька, позвал к матери, а она повелела собрать всех детей на ее именины через три недели. В положенный срок все восемь детей Дарьи собрались у ее кровати. Они предчувствовали самое печальное, но при маме не хотели показывать своей обеспокоенности. Зинуля застелила мамину кровать красивым бельем с ручной прошвой, расчесала и заплела ее совсем седые волосы, нарядила в светлое свободное платье, но убрать синеватые круги вокруг ее глаз, спрятать ввалившиеся виски и скрыть нездоровую бледность лица уже не могла.

– Дети, мы с папой любили всех вас, каждого, – мамин голос звучал глухо, поэтому дети невольно придвинулись к ней. – Я помню, как кто родился и как рос, и когда заговорил, и что сказал. Правда… иногда путаю, – призналась она. Все заулыбались – мама пошутила, она еще не совсем сдала! – на лице матери тоже отразилось слабое подобие улыбки. – Все вы мне сейчас так же дороги, как и в детстве. Поэтому я не хочу, чтобы вы обиделись.

– Мам, – не выдержала младшая, Лизавета. – Да ты нам жизнь дала, на что вообще после этого можно обидеться?

– Ну, вы же знаете, что меня наше государство наградило. Медаль дали, а потом и два ордена Материнской славы. Вот, на тумбочке лежат мои награды, посмотрите, если кто не видел.

Зинуля взяла три маленькие красные коробочки и передала их братьям и сестрам. И каждый, в чьих руках они оказывались, каждый, кто открывал их и видел переливающиеся благородным блеском ордена и серебристый металл медали, словно снова становился ребенком, возвращался в прошлое и видел маму молодой, наконец-то понимая – каждый о себе – нечто очень-очень важное…

Бориса тоже посетило это видение и, возможно, гораздо более сильное, чем остальных. Он вспомнил, что мама считает его талантливым, не таким, как другие. Она ждет, что он добьется в жизни многого, значит, он должен.

– И вот, – продолжила мать, – я хочу передать свои награды старшей дочери, Алёне. Она была вам всем, как вторая мать. Алёна сама мать-героиня, она воспитывает тринадцать моих внуков. Я считаю, что именно ей и должна передать свои ордена.

Борис оторопел. Он вроде и не рассчитывал получить эти награды здесь и сейчас, но как само собой разумеющееся, полагал, что когда-нибудь именно ему мать передаст их с тем, чтобы он хранил реликвии и позднее вручил своему наследнику.

– Мама, зачем ты?! – заплакала Алёнка. – Что ты, пусть у тебя будут! Я не заслуживаю! Да вот хоть Борис, пусть возьмет! Он же самый младший сын.

– Борис, ты же согласен, что награды должны принадлежать Алёне? – спросила мать.

Он сглотнул, прокашлялся, чтобы не показать, как сейчас сжато его горло, и произнес, крича в душе «нет!»:

– Да, мама.

Плачущая Аленка сейчас казалась ему некрасивой и лживой, а все братья и сестры – пустыми и чужими людьми. Не стать, не добиться ему ничего хорошего, это никому не нужно! В тот вечер, впервые с тех пор, как вернулся из Ставрополя, Борис крепко напился.

Мать умерла через месяц – просто не проснулась утром. На похороны снова съехались все ее дети, но уже с семьями. Когда пошли к кладбищу, за гробом шли человек восемьдесят родственников, да еще полсела. Борис шел в первых рядах, едва разбирая дорогу. Он пил с самого утра, надеясь обезболить душу, но лишь терял мысли и контроль за телом, а внутри оставалась все та же боль. А вот, отчего, он бы не ответил.

Андрей на похороны не попал – был на симпозиуме за границей. Алёнка страшно гордилась сыном. Да что уж там, все гордились. Большинство внуков бабы Даши выросли вполне умными и успешными, но в науку, да еще так по-серьезному, пошел только Андрей. Борис же думал, что будь у него такие же возможности (много книг в доме, да время, чтобы их читать, да отец, во всем помогавший, да мать, души в нем не чаявшая), он бы тоже не остался в этой деревне да не работал бы за копейки шофером! Но произносить вслух такое он не собирался, потому как понимал, что все это от лукавого. На похоронах Борис опять сильно напился, а потом пил беспробудно еще три дня. На работу вышел опухшим и злым, но ему и слова не сказали – мать умерла! С тех пор он стал пить. Временами – с некоторыми просветлениями, но чаще – без.