Текст книги "Взыскание погибших (сборник)"

II

БЕЛОГОРОВ стоял в мастерской монастырского столяра, рассматривая доски для иконы. Он мучился выбором уже несколько дней, терзаемый мыслью о том, что неправильно составленная или плохо обработанная доска может испортить всю его работу. Столяр, между тем, попался зловредный и делать доску по параметрам и требованиям Белогорова не желал. Говорил, что доска – се есть часть креста Иисуса и капризничать с такими вещами грешно. Недружелюбие его было понятно: Белогоров в Свято-Духовом монастыре смотрелся совершенно инородно – светский по виду и поведению человек с претензией писать иконы! Здесь и своих иконописцев было пруд пруди и все – уже известные. Неважно, что иконы мастерами не подписываются, как обычные картины. Знатоки прекрасно различают разные иконописные школы и почерки иконописцев. А вот рука Белогорова будет отличаться от манеры местных мастеров и как это отразится на их репутации – неизвестно.

Белогоров мог бы ответить на эти нападки, если бы они высказывались ему в лицо, но монахи замолкали при его приближении и прятали глаза. Впрочем, его позицию знал настоятель, с которым художник встретился после благословения архимандрита.

– Вам не надо опасаться за репутацию наших мастеров, – пояснил настоятель Белогорову. – Владыка дал благословение только на один список, а он уйдет в новую церковь в Старом Ильмене, где его видеть будут только местные верующие, а не знатоки канонов.

Несмотря на свое внешнее несоответствие монастырю и всей братии, Белогоров собирался подойти к делу со всей серьезностью. Он видел в работе над иконой не столько творческую задачу, сколько духовную практику. До начала работы следовало очистить душу через пост и молитву, а уже затем брать в руки кисть. А перед этим следовало подготовиться. Найти доску с ковчегом, то есть, выемкой на лицевой стороне, где собственно и расположится образ. Подготовить все составляющие для краски или правильно сказать – темперы. Подобрать кисти, сделать эскизы, найти удобный для работы угол в мастерской. На такие вещи было бы обидно отвлекаться, когда придет творческий экстаз. Во всяком случае, Белогоров очень надеялся на его приход. Держа в руках очередной брусок липы, Белогоров снова видел в нем лишь недостатки. Он положил дерево на стол и пошел прочь. Вышел за монастырские стены и направился в город, а точнее в храм, где находилась икона, с которой он собирался делать список. Добрался часа через полтора, прилично устав, и, переступая порог храма, не подумал собраться с мыслями. Он остановился перед иконой «Взыскание погибших», разглядывая, как в солнечном свете мерцают слои темперы и думая о том, что доска для иконы должна быть еще и высушена правильным образом…

Невольно его взгляд встретился со взглядом младенца.

– Что же это я? – ошарашено произнес Белогоров. – О чем я суечусь? О чем беспокоюсь? Разве дело в доске? Дело во мне. Я боюсь начинать работу, так как не верю, что справлюсь. Я хороший художник, но по силам ли мне передать истину? Господи, я просто боюсь неудачи!

Он огляделся по сторонам. Несколько прихожан молились в разных частях храма, не обращая на Белогорова ровно никакого внимания.

– Страх работы – это погибель для художника. Матерь Божья, не позволь мне отчаяться!

Он постоял возле иконы еще немного, но ничего особенного больше не почувствовал. Разве что растущую уверенность в том, что пора начинать работу. В тот же день он выбрал доску для списка и начал поститься.

…Несколько дней отпуска на родине стали для Андрея духовным путешествием в свои воспоминания. Он много бродил по округе, думал о братьях и друзьях, а с теми из них, кто остался жить в селе, постарался встретиться и пообщаться. Не удалось увидеться только с Захаром Тимофеевым, который, по местным меркам, стал большим человеком – возглавил сельскую администрацию. Видимо, местная власть решала во благо земляков какие-то небывалые по объему задачи, так как Захар не нашел минутки для встречи с однокашником. Это было жаль – в детстве и юности они дружили. На обратной дороге Андрей уже не вспоминал о прошлом – его отпустило. Он размышлял о будущем, и не только о своем. Икона ехала с ним, аккуратно уложенная на самый верх его чемодана вместе с тетрадкой воспоминаний прабабушки. В тетрадку Андрей пока не заглядывал – он предвкушал этот особый момент и ревниво загадывал, что останется с ценными словами один на один, сам их прочитает и ни с кем не поделится! И только насладившись, он позовет Таисию с детьми и уже вместе с ними начнет изучать записи пристально. Тут он подумал об иконе, причем с тревогой. Святыня выглядела, мягко говоря, неухоженной. Она нуждается в реставрации, а потому следовало срочно связаться с приятелем Николаем, профессиональным реставратором, и попросить его обновить икону. Только бы он был свободен и в городе!

Потом Андрей задумался о том, как хранить старинный образ в тот период, когда он будет находиться в его доме? Не хотелось уподобляться псевдоинтеллигентам, что украшают иконами свои шикарные квартиры и откровенно хвастают ими перед знакомым, демонстрируя свой материальный достаток (старинные иконы были и остаются самым дорогостоящим антиквариатом). Ну, нет. Он философ, а не стяжатель, ему не пристало выставлять святыню на обозрение в качестве дорогого интерьерного аксессуара. Андрей глянул на жену. Она спокойно смотрела вдаль и вид у нее был совершенно безмятежный. Он даже не ожидал, что Таисия так обрадуется иконе. Она часами смотрела на нее, находя в ней какие-то новые уникальные краски и линии, даже пыталась срисовать лики. Захочет ли жена хвастаться бабушкиным наследством или… Это было нехорошо, учитывая их двадцатилетний брак и совместно приложенные к воспитанию детей труды, но он не смог удержался от проверки.

– А что, Тая, как ты видишь судьбу «Взыскания» в дальнейшем? – его голос прозвучал с обманчивой прозаичностью.

Она повернулась к нему с улыбкой, будто ждала этого вопроса и уже подготовила ответ.

– Ты же в курсе, что церковь в Ильмене скоро откроется после ремонта?

– Ну, вроде… мы так и не посмотрели на нее, а надо было!

– Вот именно, надо было! Не думаешь, что нам надо отдать икону в эту церковь, чтобы люди могли молиться?

Она сказала именно то, что говорила в свое время бабушка Екатерина: «Отдать людям»!

– Тая, я редко такое говорю, но…

– Ты очень меня любишь, – закончила она чуть насмешливо.

– Не очень… – он выдержал интригующую паузу, наблюдая за поднимающимися бровями жены, и добавил: – Безумно.

Дома они долго смотрели на икону, осветив ее настольной лампой. Каждый думал о своем и каждый удержался от вопросов и комментариев, чтобы не помешать внутреннему диалогу другого.

Спустя несколько дней все сложилось и с реставрацией – Николай по-прежнему работал в Центральной художественно-реставрационной мастерской. Когда Андрей привез ему свой список «Взыскания погибших», он полчаса рассматривал икону под лупой, а потом забегал по мастерской и замахал руками, выплескивая свои эмоции через физическую активность.

– Андрюша! Андрюша! Ты хоть знаешь, что это? – последние два слова Николай произнес с пришептыванием и придыханием, широко раскрыв свои зоркие маленькие голубые глазки. – Это же шедевр!

Андрей сдержал смешок, хоть восторг Николая и выглядел невозможно комичным.

– Правда, Коль? – переспросил он радостно. – Я знаю, что икона старинная, знаю, что красивая, но в искусствоведческом плане не специалист и оценку такую дать не могу.

– А я могу! – гордо сообщил Николай. – Я вот, как раз, не чувствую в произведениях искусства их божественности, а вижу только гениальность или наоборот… – он снова подскочил к своему рабочему столу и уставился на икону. – Чья же это работа?..

– Подписи нет.

– И не может быть! Иконописцы не подписываются! Они считают, что их рукой Бог двигает, так что хорошая икона – это заслуга Всевышнего. Ну, это я тебе просто передаю то, что знаю об иконописи. А как историку искусств, мне очень интересно, кто написал икону. Конкретно эту…

Николай снова прилип к увеличительному стеклу. Андрей позволил себе широко улыбнуться, зная, что не будет застигнут врасплох. Он любил Николая, хоть они и не были близкими друзьями, да и виделись нечасто. Но если и был в жизни Андрея кто-то абсолютно светлый, преданный своему делу и добродушный до крайности, то это – Коля-художник. Он работал реставратором в лучшей мастерской России, а также писал книги о живописи второй половины XIX века, читал лекции в престижных вузах, ездил по всему миру и… умел радоваться жизни. Каждый раз, слушая Николая, Андрей удивлялся тому количеству приятных сюрпризов, которые преподносила ему жизнь. Или… он просто умел их замечать?

Мало кто из окружающих Николая людей знал, какие испытания выпали на долю этого невысокого узкоплечего живчика! Его мать двадцать лет была парализована и требовала постоянного ухода. Страдания превратили бедную женщину в злобное существо, полное зависти к здоровым людям и горечи по поводу своего положения. Но ни разу Николай не пожаловался на мать. Её смерть, случившуюся лет восемь назад, Николай переживал так сдержанно, что окружающие даже не догадывались о его горе. И тут настигла новая беда: у его дочери проявилось психическое расстройство. Николай снова молча держал удар, скрыв свои чувства. Может быть, поэтому его профессиональная радость была так приятна Андрею – пусть Николай порадуется и как можно дольше не вспоминает о горестях.

– Конечно, икона писана по канону, хорошей темперой. Вот тут, на участке с синей краской – слоев двадцать, не менее. Ты в курсе, Андрюша, что синий цвет на иконах – это редкость? Но я все-таки вижу руку светского художника, не монаха, который пишет иконы одну за одной и ничего более не может и не хочет. Здесь – другое… Тот, кто писал этот список, пришел к иконописи по велению души, у него есть какая-то история. Ах, как интересно!

– Сколько времени займет реставрация?

– А сколько ты можешь дать?

– Нет, я не ограничиваю, просто люблю знать перспективы.

– Ну, по-хорошему, мне надо месяцев шесть-восемь.

Николай бросил на Андрея тревожный взгляд – согласится ли?

– Да пожалуйста! Хоть целый год.

– Отличненько! – Николай просиял. – А я тебе за терпение добром отвечу. Постараюсь узнать об иконе все, что возможно. Паспорт реставрационный оформлю. И, если ты не против, я об этой реставрации подготовлю отчет для коллег. У нас будет конференция через год, и я там представлю эти данные.

Энтузиазм Николая не знал границ! Андрей ушел из его мастерской довольный и вдохновленный, но с ощущением разлуки. Икона уже успела прикипеть к его сердцу.

Поздно вечером, когда Таисия отправилась спать, Андрей сел за свой рабочий стол и открыл тетрадку с записями бабушки. Воспоминания Марии Дмитриевны интересовали его чрезвычайно. Сам он прабабку едва помнил. Она была очень старенькой и погруженной в свои мысли, а он – слишком молодым и направленным во внешний прекрасный мир. Точек для соприкосновения было немного. Сейчас он восстановил в памяти только ее профиль – открытый высокий лоб, чуть удлиненный прямой нос, линию рта с небольшими заломами, идущими от уголков губ, упрямый подбородок. Помнил Андрей и ее руки. Кисти с узкой ладонью и немного расширенными кончиками пальцев. Кожа на руках была молочно-белая безо всяких пигментных пятен. Эти руки так много умели, но в них было так много усталости!

Рукопись начиналась просто:

«Мария Дмитриевна Зубова, урожденная Опарина, 1876 года рождения.

Родилась в селе Старый Ильмень Казанской губернии.

От ее имени записала дочь Екатерина Васильевна.

Во имя Божьей Матери и ради сохранения памяти хочу оставить то, что знаю о нашем селе. Также хочу рассказать о спасении святой иконы Богородицы «Взыскание погибших». Это самое важное, что я сделала в своей жизни. И как бы ни было мне страшно иной раз, как бы не хотелось отбросить эту ношу, я смогла удержаться, но только потому, что икона сама хотела быть спасена, чтобы приносить людям душевное спасение, защищать от уныния, сохранять веру. Гордиться себе позволю только тем, что именно мне выпала роль хранительницы святыни. А каждому из нас испытание выпадает согласно его силам. Знаю и верю, что дочь моя и потомки наши тоже смогут выдержать любые невзгоды ради спасения этой иконы. Завещаю им это и молюсь за них.

О селе нашем, Старом Ильмене, я помню больше всех, кто здесь живет, так как отметила свое столетие, и все события за этот век случились на моих глазах. Верю всей душой, что Ильмень – особое место, где живут особые люди, потому что «Взыскание погибших» попало именно к нам. Наверное, Бог хотел дать нам особую опору в трудные времена. Я в это верила и молилась пред иконой Богородицы не только за себя и детей, но и за моих односельчан, а то – и за всех людей в мире, так как зла в нем много и горя много.

Я не образованна, только в приходской школе при церкви поучилась, но знаю, что все неправое творится, когда люди теряют веру. Они думают, что теперь все, ими сотворенное, будет идти на их пользу, а о плате за причиняемое зло не думают. Но потом приходит тот миг, когда Бог возвращает нам то, что мы заслужили своими делами и тогда уже поздно просить прощения. А вот для людей искренне верующих, скромно молящих об избавлении, есть заступничество Богородицы и через это – прощение Бога. Вот для чего я хранила образ Матери Христа «Взыскание погибших».

Что же касается нашего Старого Ильменя, то помню я наше село вольным и богатым. Когда-то у нас был помещик, но потом крестьянам дали волю, и люди стали жить свободно. Когда я была маленькой, все у нас жили хорошо. Растили хлеб, лен, ягоды в лесу собирали и грибы. В каждом дворе была корова, а то и две, козы, куры. Моя мать пряла из козьей шерсти, а пряжу в городе продавала. Ее хорошо покупали – белая, чистая, нежно пахла ягнятами. Но чаще в город батя ездил – он был бондарем, то есть, набивал бочки. Набьет с десяток – и в город везет. В господские дома, на винокурню, а остатки – на ярмарку. Мы хорошо жили, но старшие нам, детям, говорили, что добро Бог дает за то, что мы его почитаем, а также – за трудолюбие и правильную жизнь. В это верю и сейчас.

После рождения я была крещена в церкви Святой Троицы, которую тогда только построили на месте молельного дома. Тот дом я уже не видела, а мама говорила, что был он маленьким – люди приходили на службу и во дворе попа слушали, так как все в дом не вмещались. Новая церковь была деревянная, большая, как господский дом бывшего нашего помещика Юсуфова, искусно выстроенная, а купола раскрашены в голубой цвет и украшены золотыми звездочками. В ней была церковная серебряная утварь, подаренная женой Юсуфова, а также несколько икон. Сельчане любили эту церковь, но в 1877 году она сгорела. Пожар случился только в ней, в селе не сгорело ни одного дома, а причина, наверное, в том, что служка не усмотрел за горящими свечками. Он должен был следить, чтобы свеча до конца не догорала и на пол не падала. Служка тот бежал из села, поэтому люди признали его виноватым. Приезжали из города начальники, спрашивали, кто, мол, в ответе за пожар? Но мы говорить про служку не стали. Тут осталась его мать – каково бы ей пришлось, кабы его признали виновным да в кандалах на каторгу отправили?..

Без церкви жить стало невозможно – кто б ни родился-женился-помер, приходилось ехать в соседнее село, а там и своих забот у священников было полно и нас не привечали. Отец рассказывал, что однажды собрались на разговор сельские старшины, обсудили беду нашу и порешили, что надо строить новый храм. Объявили сбор денег по селу, каждый принес, что было. Но помогли и от епархии – в городских церквях было объявлено, что мы затеялись храм возводить, а добрые люди и дали каждый понемногу, чтобы у нас было место, где можно молиться. Новая церковь была возведена из хорошего дерева, она была еще больше прежней, тоже с голубыми куполами и золотыми звездами. Ее посвятили Михаилу Архистратигу. Освещалась она архимандритом Феофаном, а утварь привезли какие-то господа из губернских властей. Все было серебряное, как и ранее, но работа более искусная. Помню кадила из той церкви – резные, тонко сработанные. Икон только привезли слишком мало – три или четыре на такую большую церковь-то!.. А мы с подружками особо любили именно образами любоваться, сравнивать.

Однако среди новых икон мы сразу заметили одну особенную – неземной красоты, новую, тонко расписанную. Это был образ Богородицы «Взыскание погибших». Если кто видел ее, то обязательно останавливался посмотреть и долго уйти не мог, словно его душу тянуло к этой божественной красоте. Батюшка наш, отец Михаил поначалу даже заподозрил, что красота эта сверх всякой меры и надо «Взыскание погибших» передать в монастырь. Мол там монахи молятся и для них видимое очарование не смутительно, а вот простому люду такое ни к чему. Мирянам надо больше строгости и скромности. Узнав про это, православные села стали умолять отца Михаила не отнимать у них эту радость. Он подумал и смилостивился.

Мы с бабами часто ходили к ней. Кто урожай просил, а кто – чтоб корова не издохла этим летом, но священник тогда открыл нам очи, объяснил, что молиться надо не за обыденное. У этой иконы Богородицу просят о спасении от отчаяния. Он сказал: Дева Мария просит у Сына своего даже за самых падших, и он дает им спасение и прощение, поэтому нам, суетным, нельзя предаваться греху уныния. Об иконе нашей прихожане рассказывали чудеса. Не знаю, правда ли это, ведь есть и счастливые случайности, а иногда люди просто придумывают разное, чтобы сделать свою жизнь интереснее. Но все-таки расскажу о паре таких чудес с односельчанами, когда спасение приходило после обращения к «Взысканию погибших».

Жена Якова, что держал в деревне лабаз, пила водку. Бедная женщина заливала горе – их с Яковом дочь умерла от падучей, а других детей Бог им не дал. Когда жена запила совсем тяжко, Яков хотел бросить ее, но любил и не смог. Сильно мучился ее пьянством, стал впадать в отчаяние, теряя надежду увидеть жену прежней. Узнав об иконе, Яков спросил у жены – хочет ли она освободиться от водки? Жена сказала «да», но сколько ни пыталась сделать это, водка каждый раз побеждала. Тогда Яков повел жену к «Взысканию погибших», пали они вдвоем на колени и стали молить об избавлении от пьянства. Три дня молились, не ели, не пили, с колен не вставали. И было жене Якова видение: пришла Богородица с ковшом чистой воды, дала ей пить, а когда женщина напилась, сказала: боле ты ничего другого пить не сможешь! Жена Якова более и не пила.

У моей кумы, Авдотьи, дочь не брали замуж. Хорошая девка, работящая, но нет ей судьбы и все тут! Девушка уж отчаялась встретить своего суженого, стала обозленной, исхудала вся. Тогда Авдотья повела дочь молиться «Взысканию погибших». Они молились с неделю, держали пост и жертвовали нищим. И в конце той недели дочке привиделось, что ежели она три раза церковь обойдет, то Богородица пошлет ей жениха. Она пошла вокруг церкви и встретила сына кузнеца, а он сам хотел жениться, но не мог найти подходящую девку. Вскоре они поженились. И не раз случалось так, что после молитвы матерей излечивались от тяжких недугов их дети. И как бы то ни было, мы верили: всем, кому самая крайность приходила, помогала наша чудотворная икона!

До тринадцатого года мы жили и беды не знали, а потом – война, революция. И пусть была бы эта революция, раз они (мама только так называет советскую власть – «они» – примечание Екатерины) хотели беднякам богатства дать, но в 1917 году случилось страшное – снесли нашу церковь вместе с сотнями других церквей и храмов по всей православной России!

Для этого преступления в наше село приехали на грузовике военные из города, с пистолетами, винтовками, почти все в гимнастерках. Знающие люди по секрету сказали, что это не солдаты, а «пролетарьят», то есть, те, у кого ни кола, ни двора. Эти люди и шли богатых громить-резать, чтоб отнять их добро. Но сейчас «пролетарьят» дошел до самой крайности – уже не добро они забирают, а отнимают самое главное в людской жизни – веру. Люди также говорили, что приходят последние времена, брат идет на брата, попраны все Божьи законы. Слышала я и совсем уж страшные речи, что заправляет «пролетарьятом» сам сатана, но точно сказать не могу – я видела только озлобленных людей, мстящих за свою боль. Им бы упасть на колени перед нашей иконой, да попросить спасения!.. Но были они слепы и глухи в то время, а потом и сами погибли. Сколько лет прошло, а воспоминания перед глазами, будто кино: несколько этих приезжих в гимнастерках, смеясь, забрались на купол нашей церкви с топорами, стали его рубить, пока не срубили. Купол пошатнулся, повалился и стал падать, а на земле разбился – полетели доски, крашеные голубым, и золотые звезды. Будто небо рухнуло! Не знаю, почему, но тут я словно увидела перед собой икону, она звала, чтобы я вынесла ее из церкви, пока туда не добрались эти люди. Я вбежала в церковь, она уже стояла без купола и свет из дыры наверху лился прямо на «Взыскание погибших». И я бросилась к иконе, спрятала ее под подол верхней юбки. Придерживая рукой, бросилась к двери – бежать. Тут вошел один из этих, что в гимнастерках, с пистолетом в руке. Навел пистолет на меня, велел руки поднять. Я стояла, замерев, ведь, подними я руки, икона бы и вывалилась! И что бы он тогда сделал? Он бы растоптал ее, расстрелял, уничтожил. И руки мои приросли к телу, придерживая святыню. А он все грозил, пистолетом размахивал, кричал. И я подняла руки, ожидая, что икона упадет на пол. Но ничего не произошло! Икона удержалась под подолом юбки!

Дома я посмотрела, как это произошло. Оказалось, что углом икона зацепилась за рваную складку нижней юбки. Только моя юбка была целой до этого! Случилось чудо. И это чудо не только образ спасло, но и показало мне – нельзя отчаиваться, а надо верить в спасение. С тех пор я храню икону. Прятала я ее в самых разных местах, пока не обнаружила тайник в полу комнаты, где мы с мужем Васей жили. Край одной доски пола в середине комнаты, под кроватью, немного поднимался. Подцепила его большим ножом – доска и отошла, а под ней – еще доски, которые составляли перекрытие над подполом. Между ними нашелся зазор, и в него я спрятала «Взыскание погибших». Позже, в других домах, я также находила хранилища для своей тайны, но старалась время от времени менять их.

Вот Екатерина спрашивает: страшно ли было хранить икону? Не знаю, что ответить. Мне было радостно, что она сохранена, что не уничтожена. В иконе куда больше смысла, чем в моей жизни, ведь… Что такое человек? Отец Михаил говорил, что мы только временные гости в этом мире, и если помнишь об этом, то готов ко всему. Но люди слабы и пугливы. Вот и я часто дрожала, боясь, что меня разоблачат и накажут…

Страшнее всего пришлось в 37 году, когда они взяли моего Васю. Я тогда подумала – если отдать им икону, то они отпустят Васю! Это я от отчаяния так подумала, а сейчас понимаю, что понеси я им икону, так и сама бы в застенках сгнила, и его бы не спасла. Дрожа от страха за мужа, я сообразила все же сначала помолиться перед образом, а потом уже делать что-то. Стала молиться – просить исхода, решения. Все спрашивала Богородицу: что мне делать?! Молилась я всю ночь, а утром надо идти в колхоз на работу. А вечером Вася вернулся. Троих его товарищей расстреляли, а его – нет, так как он не сознался в шпионстве, саботаже и контрреволюционной деятельности.

Так же сильно я боялась только в войну. Фашисты бы не пожалели нашей веры, они бы с радостью растоптали святыню, а всю мою семью расстреляли. После войны стало спокойнее, гонения на церковь ослабли, но я все равно хранила икону в большой тайне. Сама в газете читала, что одну бабу за старую икону в лагерь отправили, а бывшего священника посадили за книгу церковную. И мало того, что меня бы посадили, так ведь и детей могли бы. Или стали бы они детьми врага народа, а все мои младшие дети в городе уже учились. Я не могла им жизнь испортить, поэтому молчала и сохраняла «Взыскание погибших» до лучших добрых времен. Жаль, что на мою жизнь они не выпали.

Только сейчас я рассказываю историю моей жизни дочке Екатерине, а она записывает. Я завещаю, чтобы икона теперь ею хранилась, а когда придет время, пусть она отдаст икону тому из наших правнуков, кого считает достойным. И если когда-нибудь людям снова разрешат верить без страха, то пусть тот мой правнук отдаст икону в церковь или храм. И пусть присматривает за ней, чтобы она несла людям добро.

Береги нас всех, Святая Богородица, от страха и отчаяния!»