Текст книги "Декалов"
Автор книги: Николай Успенский
Жанр: Литература 19 века, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
VI
КЛАСС
Еще не было шести часов утра, как овсовские ученики уже сбирались в класс, отыскивая в сундуках и под кроватями книги, сапоги, фуражки, вязенки. Суматоха была такая, что проснувшиеся философы и старшой кричали в один голос: «Подайте сюда лозу!»
– Пойдем к хозяйке за хлебом, – говорили мальчики, вереницей устремляясь в кухню.
– Господин Пречистенский! посмотрите: Воздвиженский разорвал мою книгу! – подходя к ритору, говорил один из учеников.
– Вот я сейчас разбужу старшого, – с угрозой отвечал ритор.
Кто молился богу, кто просматривал урок, а кто, прижавшись к стене, плакал.
– Ты что голосишь? – спросил Пречистенский.
– Да шапку потерял.
Зная, что в таком беспорядке трудно отыскать шапку, Пречистенский дал мальчику старый свой картуз и приказал ему идти в школу.
Мало-помалу ученики все убрались из квартиры, оставив после себя выдвинутые из-под кроватей сундуки, груды войлоков и затрапезных подушек на нарах и грязь на полу. Ритор подвязывал перед зеркалом галстук, намереваясь отправиться в семинарию. Он так рано сбирался потому, что рассчитывал попросить у казенных учеников, живших в семинарии, библию, в которой ему нужно было отыскать и выучить несколько текстов.
На улице был мороз. Трещали подводы, ехавшие к хлебной площади; мужики постукивали в рукавицы. Полный месяц освещал гладкую дорогу. В конце улицы около сада промелькнули легкие санки и исчезли за угрюмыми зданиями присутственных мест; в некоторых обывательских домах зажглись огоньки, и на окнах начали рисоваться человеческие фигуры…
Часов в семь утра во всех классах училища дрожали стены от крика, беганья по скамьям и чтения уроков. Среди третьего класса ученик дневальный с необыкновенной ловкостью вертел в воздухе лозой, желая познакомить товарищей с методой, которой он держался при сечении: товарищи, удивляясь его искусству, совали ему кто кусок хлеба, кто пирог или черепенник.
В восемь часов в классе была тишина. Учитель сидел на кафедре и рассматривал по замечаниям, кто не знал урока. Человек тридцать он вызвал к двери и сошел с кафедры. Став перед осужденными и сделав рукой взмах, как дирижер перед открытием пьесы, учитель крикнул: «Высечь!..»
VII
ОТПУСК
Приближались святки… Ученики записывали на бумажках и на книгах, сколько недель, дней и даже часов оставалось до отпуска. По вечерам, до зажжения свечи, они вспоминали все подробности праздника, как кто хаживал по приходу и катался с гор, во что наряжался и проч.
Недели за три до рождества Декалов получил от своего отца следующее письмо:
«Любезный сын Иван. К празднику рождества Христова подводы за тобой не посылаю, ибо лошадь заболела от чемера и наиболее, я полагаю, от скудной пищи, какова солома; потому тревожусь, как бы не издохла, лишив нас последней опоры…
Голуби твои все целы и сидят под печкой.
Учись, Ваня! Ты пишешь, книг нету; что делать! Книги дороги; товарищам поклонись в ноги и попроси у них… Молись богу… в наше время в лаптях хаживали…
Господь умудряет и слепцы…
К празднику отыщи подводу на постоялом дворе и приезжай к нам. Мать говорит: не переделать ли тебе из моей старой шапки – жилетку? Думаю, что на твой рост выйдет… К старшим будь почтителен: смирением обрящешь покой душе своей…
Дед твой был ума несказанного, а он гнулся в дугу перед каждым человеком. Люди, Ваня, любят уважение, которое им оказывают; но они возненавидят тя и пронесут имя твое яко зло, ежели не будешь покорствовать им.
Верь отцу твоему; он знает это по опыту и не пожелает тебе худа. Будь прилежен в учении; за это тебе сторицею воздастся…
Молю бога, чтобы он не спустил тебя с порук своих, и посылаю тебе родительское благословение. Причетник Декалов».
Во всем письме отца Декалову особенно была по душе одна строка: «Голуби твои целы и сидят под печкой». Ее Декалов читал сотню раз…
День ото дня приближение святок становилось ощутительнее. На рынках и в лавках начали появляться груды мерзлых гусей и свиней; в обозах, ехавших по городу, ученики начали встречать земляков-мужиков, которые везли с собой от сельских дьячков и дьяконов письма и посылки. С каждым днем ученики делались между собою дружелюбнее; учители, почуяв рождество, умерили свое ожесточение; лоза теряла прежнюю свою силу.
Наконец, наступил отпуск. Ученики, с билетами для отъезда в руках, без оглядки неслись по коридорам и по лестницам вон из училища, как будто опасаясь, чтобы 'начальство не раскаялось, как фараон, что отпустило так 'много народу.
На дворе овсовской квартиры стояло несколько приезжих подвод.
У ворот привязана была запряженная лошадь в верёвочной сбруе. Из семинарской квартиры выходил дьячок с двумя маленькими детьми, одетыми по-дорожному. Их провожали, в одних сюртуках, исключенные.,
– Прощайте, господа! – говорил дьячок, – желаю вам в добром здравии разговеться… Благодарим за хлеб, за соль…
– Вам ведь недалеко? – спросил один исключенный.
– Тридцать верст… засветло доедем…
– Воротники-то поднимите! – сказал дьячок своим детям, уже сидевшим в розвальнях.
– Нам тепло, тятенька!
– Поищите же мне невесту-то… – сказал исключенный.
Дьячок взялся за вожжи и ответил:
– Будьте покойны; расстараюсь…
Дьячок, ежеминутно запуская кнут под брюхо лошади, ехал по направлению к заставе.
– Тятенька! – говорили дети, указывая на синий дом, – вот здесь наш инспектор живет. Тятенька! а вот – в обозе едет наш товарищ Декалов.
Среди обоза, тянувшегося из города, в пустых санях сидел Декалов, прислонившись к передку. Он отыскал на постоялом дворе кочергинских мужиков, от которых получил следующее письмо отца:
«Любезный сын. Поспеши приездом с сими мужиками, понеже праздник рождества Христова настанет зело вскоре. Посылаю тебе закрыться в дороге материн тулуп и гривенник на продовольствие; не будь расточителен на постоялых дворах. Мать тебе выгадала из моей шапки теплый нагрудник. Засим прими благословение родителя твоего, дьячка Декалова».
– Духовный! ступай вперед! – крикнул один мужик в обозе.
Дьячок поехал вперед и очутился в поле; обоз не отставал от него.
– Что, озябли? – спрашивал дьячок детей…
– Нет, нет.
– Что нет! Ну-ка лягте, я вас укутаю… ишь поднимается подзёмок какой…
Дети легли; дьячок накрыл их веретьем совсем с головами и увязал веревкой.
– Тятенька! Скоро придет Заметаловка? – спрашивали дети.
– Сейчас приедем… Озябли?
– Нет…
Мальчики только слышали рев полозьев, фырканье лошадей, покряхтывание отца и затянутую где-то песню… Иногда навстречу кричал чей-нибудь голос: «Держи в сторону!» – причем крепко стучали сани об сани. Дьячок потрогивал детей рукой, желая привести все в порядок, и снова погонял лошадь. Он уже дал иное направление своему кнуту, пуская его вдоль спины лошади! Проехав верст двадцать, дети заговорили:
– Мы встанем…
– Лежите! – крикнул отец, – ишь стыдь-то!..
– Тятенька! А далеко до Журавлева?
– Три версты.
Три версты проехали. Один мальчик раскопал дыру в веретье и закричал:
– Вон Журавлево-то! Мы встанем.
Видя, что до дому осталось недалеко, дьячок развязал детей. Они начали поправлять свои смятые картузы и с любопытством рассматривать деревню.
– Дворы-то как занесло! – говорили они.
Вскоре дьячок свернул с большой дороги на проселочную и скрылся.
А Декалов продолжал ехать в обозе по большой дороге. Толстый, покрытый изморозью мерин нес его по раскатам, через глубокие ухабы и даже по сугробам. Когда проезжавший мимо мужик замахивался кнутом и выбивал его из обоза, Декалов закоченевшими от холода руками держался за веревки, чтобы не вывалиться из саней.
Уже давно стемнело; обоз все ехал, по-видимому рассчитывая сделать большую станцию. Упорно думая о своем родном Кочергине, Декалов почти не чувствовал ни холода, ни боли в спине, на которой долгое время учителя расписывались кровавыми рубцами… Он не верил своему счастью, не верил, что он теперь свободен и скоро увидит свое село.
Вот деревня… говор мужиков и дворников. С горы катаются мальчики на подмороженных скамейках, лавируя среди бегущих лошадей… Огни на постоялых дворах; кое-где сквозь оттаявшие стекла видны кипящие самовары и артели извозчиков… Обоз миновал деревню.
Снова поле; темь и холодный ветер…
Слышится шум саней и дружный топот лошадиных копыт то по мягкому снегу, то по торной дороге, изрезанной приступками, об которые стучат полозья розвальней, как об рубель… А в поле ни голоса!.. В стороне мелькают леса… Декалову рисовался и вечер на семинарской квартире; ему становилось жаль своих товарищей: теперь они тоже где-нибудь в дороге, на холоде…
В обозе ни один мужик не подавал голоса: вероятно, все спали. При сильных раскатах Декалов замирал, опасаясь быть вываленным из саней; достаточно было на четверть минуты отстать от обоза, чтобы потерять его из виду…
Но как обрадовался Декалов, когда обоз поехал шагом и вдруг подле его саней какой-то мужик заговорил:
– Ванюша, что, озяб?
– Озяб, – сказал Декалов.
Мужик поправил шлею на лошади.
– Сейчас приедем ночевать; версты две осталось…
Мужик сел на край саней и, помолчав, продолжал:
– Небойсь мать-то твоя ждет не дождется тебя… чудно! Колько времени не видались… как нешто обрадуется, сердечная!..
Мужик говорил таким братским голосом, что Декалов готов был обнять его…
VIII
ВЕЧЕР ПОД РОЖДЕСТВО
В доме кочергинского дьячка все было вымыто и убрано; зажженная перед образом лампадка озаряла на столе белую скатерть.
Декалов, в новой рубашке, сидел с матерью и бабушкой на печке, при свете ночника; там же, в углу, стояла кадка с пирожным тестом. Дьячок, расчесывая свои волосы, сидел на лавке.
– Ох-ма, хма, хма!.. – проговорила дьячиха, выслушав несколько рассказов сына об училище.
Все молчали. По свежей соломе, устилавшей пол, тихонько кралась кошка; под печкой ворковали голуби…
– Матушка! – сказала дьячиха, – не посмотреть ли нам, как всходят пироги?
Старуха и дьячиха осветили на печи кадочку и, глядя в нее, говорили:
– Кажись, хорошо всходят… дрожжи бесподобные… Закрой. Господь с ними…
– А у нас хотят заказать новый колокол, – сказал дьячок сыну.
– Да, да! – подхватила дьячиха, – пудов в шестьдесят, что ли?
– Заказали в шестьдесят… что говорить! Колокол будет городской… – отвечал дьячок.
– А не пора ли нам затоплять печку?
– Погоди, маменька, – сказала старуха, – а вот нешто принеси из амбара мясное да потроха… не тронь, пока оттаят в избе…
Дьячиха оделась в шубу и принесла из амбара гусиные лапки и головки, поросенка, двух кур и часть свинины. Все эти предметы хозяйка разложила на лавке.
– А студень-то не пора вынимать?
– Теперь пора.
Дьячиха вынула из печи чугун и начала разливать студень в деревянные чашки, вынимая оттуда ложкой бабки, которые старуха отдавала внуку.
Дьячок, чтобы не мешать бабам, отправился на печку.
– Ванюша, не забудь завтра сходить к отцу крестному – Христа прославить! – сказала дьячиха.
– Бабушка, – спросил Декалов, – что же, вы не видали Петю Лаврухина?
– И! Да уж он про тебя спрашивал бесперечь… он, верно, еще не знает, что ты приехал. А что я вспомнила? – вполголоса сказала старуха дьячихе, – не помазать ли Ване спину гусиным салом?
– Когда я ждал тебя домой, – сказал дьячок, – я написал речь… Если бы ты ее выучил, завтра от помещика получил бы что-нибудь… Я тебе ее прочту: мудрена покажется или нет?
Дьячок достал речь и прочитал. – Что, мудрено, Ваня? – спросил дьячок. Декалов немного подумал, желая угодить отцу; наконец, сказал:
– Мудрено, тятенька!
– Мудрено-то мудрено! – сознался дьячок.
– Ванюша, – сказала старуха, – поди-ка ляг спать… тебе и так надоела эта учеба…
Дьячок отправился на полати, а Декалов полез под печку к голубям.
Почуяв его приближение, один голубь заворковал и щипнул его за руку.
Падавший с лавки свет сквозь дощатые треугольники тускло озарял стадо спавших голубей, которые, запустив носы в крылья, поглядывали одним глазом на Декалова; в стороне от них одиноко сидела галка: видно было, что голуби преследовали ее и она жила с ними по необходимости.
IX
РОЖДЕСТВО
На другой день, после заутрени, Декалов шел к священнику славить Христа. Начинало рассветать. По небу тянулись красные полосы; у крыльца священникова дома стояли резные сани с свежей соломой.
В горнице священника на зеркалах висели узорчатые полотенца. Декалов подошел к образу и запел тропарь.
Из боковой комнаты вышел священник.
– Здравствуй, брат! – сказал он, давая Декалову гривенник. – Давно приехал?
– Вчерась…
– А мой богослов приехал третьего дня. Ну, нынче сбирайся с нами – в приход…
После обедни весь сельский причт был в хлопотах. Священник стоял перед дьячком, державшим под мышкой стихари с церковными книгами, и говорил:
– Ступай скорей к дьякону. Скоро, что ли, он? докуда мы будем прохлаждаться?.. Жена! дай мне гребень – голову причесать, да коровьего масла…
– Катерина! – сказала попадья, – подай отцу масла голову намазать…
Дьякон в своем доме стоял перед закуской и, держа в руках ножку жареного гуся, говорил:
– На барскую закуску надеяться нечего… вилочкой там немного сделаешь…
– Поешь себе хорошенько, – говорила дьяконица, ставя на стол новое блюдо.
– Отец дьякон! – закричал( входивший дьячок, – что же вы мешкаете? батюшка сердится…
– Я готов, у меня лошадь давно запряжена. Ступай, беги за другим священником да за дьячками…
Причт явился в доме помещика и шепотом начал спрашивать лакея:
– Дома господа?
– У себя…
– Что, мы не опоздали?
– Нет; барыня только встала.
Вскоре по коридору застучали сапоги, и в отдаленной зале раздалось пение.
Священник и дьякон приглашены были хозяином в столовую, а дьячки отправились в лакейскую.
– Что, холодно на дворе? – спрашивал помещик.
– Очень холодно…
– А я сегодня и в обедне не был.
– Прошу покорно… Закусите… – сказала помещица. В передней шел разговор между дьячками и лакеем.
– Это ваш сынок-то?
– Мой… из третьего класса… Что это вы подвязали щеку?
– Да зубы-с… – отвечал лакей, – ночей не сплю.
– Позвольте спросить, какие это ложки: неужели серебряные?
– Серебряные! да вот извольте – проба. У них корец и то серебряный… Вот не знаю, чем зуб лечить…
Лакей начал губами раздувать кофейник на окне.
– Кому это вы? – спросили дьячки.
– Барчуку-с…
Наконец, вышел священник с дьяконом, и в одну минуту весь причт был на улице близ лошадей, которым подвязывались поводья и чересседельники…
– Ну, что? о чем барин говорил? – спрашивали дьячки, – сколько дал?
Все сплотнились в кучу…
Между тем в отсутствие мужей поповны зазвали к себе в гости лакеев, земских, приказчиков с женами и дочерьми. На столах стояли лакомства; вокруг гостей ходил поднос с рюмками. Молодые люди играли в карты и фанты. В комнатах сильно пахло скоромным; многие жаловались на головную боль, спрашивая друг друга: «Не угорели ли вы?» Лакеи, срывая с леденцов билетики, дарили их девкам, если надпись была вроде следующей: «Коль я тебе не мил, что я тебя, тиранку, полюбил». Девки в свою очередь дарили билетики лакеям.
В углу кто-то играл на гармонике, а хозяйка просила убедительно:
– Спойте, девушки, что-нибудь…
Раздавалось: «Вечор поздно из лесочку…»
В доме Декалова не было гостей. Дьячиха и ее мать спали на постелях в праздничных платьях; на хорах тоже спала какая-то крестьянская старушка, которая в доме дьячка и разговелась. В избу светило солнце… по полу бродили голуби; галка, раскачиваясь на шесту, висевшем над печкой, вслушивалась, как ее подруги покрикивали на улице. Вытянув шею, она вскрикнула и потом съежилась, намереваясь вздремнуть; кто-то проснулся и зевнул…
В сумерках дьячок Декалов подъезжал с сыном к дому одного приказчика. Неверными шагами подходя к крыльцу, дьячок говорил:
– Наше дело такое: мужик горбом, а дьячок горлом…
Отец с сыном вошли в сени, в которых на полу кипело несколько самоваров. В горнице приказчика играли на гармониках и балалайках и шла такая пляска, что дрожал весь дом.
Дьячок приладился ухом к двери и, иронически прищурив один глаз, проговорил:
– Пир Валтасара![2]2
Пир Валтасара – по библейской легенде, во время пира у халдейского царя Валтасара таинственная рука начертала на стене письмена, предвещавшие ему гибель. В ту же ночь Валтасар был убит.
[Закрыть] да нам что же?.. Мы яко служители церкви…
Часов в десять ночи падал небольшой снег. Дьячок с сыном ехали по полю; между ними на возу лежал мешок с христославными курами, которые при каждом ухабе вскрикивали и утаскивали мешок на край саней.
– Ну! наши приехали! – сказала пономариха, услыхав под окном скрип саней, и понесла в сени ночник.
– Здравствуй, жена, – слышался хриплый голос пономаря, – вот это тебе пироги…
– Ваня, беги скорей в избу… несите сюда мешки…
Декалов вошел в избу весь в снегу; мать принялась распоясывать его, причем на пол упал мешок с деньгами. Старуха пускала под печку кур и говорила:
– Первой… другой… а это кочет… вот и утка…
– Здравствуй, жена, – сказал явившийся пономарь. – Эко нахрюкался!
– Первое, – продолжал хозяин, растопырив руки, – Агафья Ермолаевна тебе кланяется и пеняет, что ты ее не проведаешь…
– И! городит!.. она, чай, знает, когда мне проведовать?..
– А кум прислал тебе заочно утку и обещался заехать… Были у помещика Егора Ивановича… он дал Ване гривенник… Что ж нам?..
Через час пономарь лежал в углу на полу и говорил: «Дети мои! отец ваш много испытал!» Декалов спал на печи.
Огонь давно потух; в трубе гудел ветер; под печкой иногда, ссорясь с курами, ворковали голуби. В полночь хата выстыла до того, что протрезвившийся пономарь собрал с полу свои пожитки и отправился на печку. В избе прокричал один петух, за ним другой… с надворья заголосил третий… ветер жалобно выл под окном и посвистывал в плетневых сенях… от бури хата часто вздрагивала… Закричали «вторые петухи»; Декалов проснулся и начал ощупывать печку; он осторожно спустился на пол.
– Бабушка!
– Что ты, батюшка?
– Проводите меня.
– Господи благослови… где это мои башмаки?.. Студено как стало в избе-то…
1862
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.