Текст книги "Банкир на мушке"

Глава 4

Верно говорят, что смерть всех равняет. Голыми мы в этот мир приходим, так и уходим. Ничего с собой не прихватишь – ни парчи, ни золота, ни хором каменных. Как бы еще и в убытке не остаться. Кончить жизнь, как, например, Лидка Козлова кончила, – это и врагу не пожелаешь.

Уже девять дней прошло с похорон, а Марина до сих пор в себя прийти не могла. Еще бы, как-никак они с Лидкой были лучшими подругами и, хотя в последнее время встречались нечасто, отношения сохраняли. Когда дружишь с пятого класса, это все-таки что-то значит.

Конечно, жизнь их все равно развела бы. Лидка свой счастливый билетик вытащила. Другое дело, что недолгое ее счастье было, но это кому что на роду написано. А вообще ей везло – не в пример Маринке. Это надо же – отхватить такого любовника, первого банкира в городе! Но у Лидки на это всегда нюх был просто звериный! И манеры у нее откуда-то появлялись такие, будто она всю жизнь по столичным тусовкам ошивалась. Ну, и внешность. То ли от природы, то ли секрет она какой знала, но в свои тридцать с малюсеньким хвостиком Лидка умудрялась так выглядеть, что больше двадцати пяти ей никто не давал. Разве что по утрам, спозаранку, когда не перед кем напрягаться, все эти синяки и шрамы, которых за три десятка от души нахватаешь, как ни береги себя, вот тогда все они, может, и вылезали из нее, как шило из мешка. Но в такие минуты Лидка до себя никого не допускала, разве что Маринку, и то не каждый раз.

Одним словом, фартило ей, не то что подруге. Маринка-то выше мастера в зачуханном салоне красоты не пошла. Целый день на ногах, от этого у самой красоты не прибавилось. Да и денег тоже. Какие это деньги – смех, а не деньги, особенно если сравнить с тем, что Лидка имела.

Этот банкир и квартиру ей обставил, и кольца дарил, и тряпки парижские. Бывало, и наличные подкидывал – за один раз столько, что Маринке целых полгода нужно в своей «Короне» крутиться, чтобы такую сумму заработать. А перед самой смертью вообще пообещал в подарок пятьдесят штук баксов! Целое богатство. Маринка и представить себе не могла таких денег. Ей-то с мужиками не везло напрочь. Почему-то ей попадались только такие, которые все норовили за ее счет проехаться. Два мужа было – и оба пьяницы несусветные. Потом-то она поняла, что ей лучше одной жить, так проще. Приходящие мужики тоже все больше никудышные попадались, но эти хоть из дома не тащили, а в случае чего Маринка с ними не церемонилась. Прибыли только с них не было никакой, так, развлечение. Как ни крути, а совсем без мужика не получается. Говорят, на Западе искусственных мужиков придумали, вибраторы всякие, но до такой пошлости Маринка опуститься не могла, хотя любопытно было бы взглянуть хоть одним глазком на заморские чудеса.

В общем, судьба у них с подругой сложилась – небо и земля. Правда, это еще как посмотреть. Она худо-бедно, а живет еще, а Лидку в землю закопали. И что интересно, только ее грешная душа отлетела, и стала она никому не нужна. И похороны вышли какие-то торопливые и совсем не пышные – хоронила-то одна старая мать да еще кой-какая родня, а из этих, из крутых, и не помог никто. Ни копейки не дали. Маринка так и не узнала, получила Лидка перед смертью свои пятьдесят тысяч или нет.

Может, и получила – порадовалась напоследок. Только к утру от этих баксов и следа не осталось. То ли убийцы взяли, то ли милиция прибрала. А может, и сам Шапошников назад их потребовал, он ведь живой остался, ему теперь нужнее.

В общем, закончила свой жизненный путь Лидка, страшно закончила. Обиднее всего, что не по своей вине. Просто прислонилась к этому богатенькому, а не подумала, что живут они по волчьим законам и грызут друг друга как волки. Бешеные деньги без крови, видать, не даются. Вот и угодила Лидка в самую разборку. И умерла, как в насмешку, в свой день рождения. Ровно тридцать один прожила – день в день, будто нарочно подгадала.

Марина на похоронах была, а на поминки не пошла – не смогла. Хотелось одной побыть. Скверно и пусто было у нее на душе, гадко, как на проселочной дороге в осеннюю слякоть. А еще Марине было стыдно, что горюет она не о подруге, а о себе, оказывается. Никому бы она в этом не призналась, а себе врать не хотела.

Лидке-то теперь все трын-трава. Покой и забвение. И не состарится она уже никогда, теперь ей ничего не страшно. Глупо, но Маринка опять ей как будто завидовала.

Ей-то еще жить, а что впереди? Распухшие ноги, морщины, расплывшаяся фигура, потускневшие волосы. Осточертевшая работа и водочка по выходным. И одиночество, что день ото дня все беспросветнее, и страх смерти пополам с горечью, что такая бестолковая вышла жизнь…

Со смертью подруги одиночество уже всерьез напомнило о себе. О семье хотелось бы помечтать, да что-то не получалось. Маринка, хоть и любила выпить, на жизнь смотрела трезво. Кому она нужна – цветок в пыли? Просто переспать – и то желающих не найти. Мужики в последние годы как-то помельчали, поредели и больше норовили при случае забраться в пивную, а не бабе под юбку.

Последний Маринкин хахаль не из таких был, но тоже с прибабахом. Правда, выбирать-то ей особо и не из кого было. А этот хотя бы не жмот был – денег не жалел, продукты покупал, водку самую лучшую, иногда подарки дарил. Не такие, как банкир, но тоже не мелочь какую-то, один раз даже цепочку Маринке купил золотую. Пил крепко, но головы не терял, держался как штык. И в любви был большой мастер, а за это женщина многое простить может. Одно плохо – редкий он у нее гость был. Заходил когда вздумается и всегда неожиданно. И так же неожиданно исчезал. На расспросы отвечал односложно – дела. Вроде бы работал он в автосервисе – так он говорил, но Маринка в этом сильно сомневалась. У тех, кто с моторами возится, руки вечно словно мазутом измазаны, дочиста не ототрешь, а у этого даже под ногтями всегда чисто, как у доцента. Хотя ладони и грубые, все в каменных мозолях. Да и мускулатура у него такая, что закачаешься. Не Шварценеггер, конечно, но что-то вроде этого.

Познакомились они случайно, на какой-то шумной свадьбе, куда Маринка и попала-то нежданно-негаданно, просто затащила одна подруга. Никого, кроме нее, там Маринка не знала, а этот подсел сам, представился Николаем, а минут через пять без всяких предисловий предложил отправиться к ней домой. Маринка опешила, но отказать почему-то не смогла.

С тех пор и пошло. Маринка, кажется, даже начала привыкать к этому странному неразговорчивому мужику, который хотя и оказался моложе ее на два года, но выглядел даже старше, настолько он был всегда серьезен и уверен в себе.

Николай никогда на эту тему не говорил, но при нем Маринка уже не рисковала встречаться с другими мужчинами. И это несмотря на то, что Николай иногда исчезал из ее жизни на три-четыре недели, а появляясь, даже не считал нужным что-то объяснять.

В каком-то смысле Маринка даже чувствовала себя с ним как за каменной стеной, таким он казался непрошибаемым и сильным. Николай ни разу ее не обидел, что тоже было для Маринки немного удивительно. В этом была неведомая ей прелесть новизны. Правда, она не давала для этого поводов, но прежние ее дружки и в поводах не нуждались.

Иногда Маринка даже позволяла себе изливать в присутствии Николая душу, делилась сомнениями и мечтами. Обычно это происходило после бурных любовных упражнений и давало ей иллюзию общения, родства душ. Николай выслушивал ее терпеливо, никогда не перебивал, но редко подхватывал разговор. Он вообще не любил трепать языком. Однажды Маринка даже набралась смелости и спросила Николая, не работает ли он в каких-нибудь спецслужбах. В душе она уже не сомневалась в этом.

Тогда она впервые услышала, как Николай смеется. Почему-то ее вопрос страшно развеселил его. Он смеялся минут пять, она даже слегка обиделась. А Николай, заметив это, ласково потрепал ее по обнаженному плечу и проговорил:

– Ты думаешь, если баба работает на панели, то она непременно скажет об этом мужу?

Что он имел в виду, Маринка так до конца и не поняла, но подозрения насчет того, что Николай фээсбэшник или того хлеще, еще больше в ней укрепились. Это все объясняло – и его долгие отлучки, и постоянное молчание, и ощущение силы, которое столь явственно от него исходило.

Теперь вот он опять пропал, а Маринке без него было совсем тошно. А ведь Николай не мог не знать про жуткое убийство, об этом гудел весь город. И о том, что Лидка – лучшая ее подруга, он тоже знал. Маринка сама ему рассказала в хорошую минуту.

Намекнула, что завидует белой завистью. Намекнула с расчетом, а вдруг это наведет Николая на мысль о браке. Правда, пример был не совсем удачным – Шапошников был Лидке далеко не мужем, но в своих рассказах Маринка представляла его так, что получалось, будто почти и муж. И про пятьдесят тысяч выложила для эффекта, Лидка ей заранее похвасталась.

Николай выслушал хладнокровно, но выспросил все до тонкостей – и где Лидка живет, и когда у нее день рождения, и пригласила ли она Маринку отмечать знаменательную дату. Это у Маринки было самым больным местом – ясно было, что за одним столом с Лидкиным банкиром ей не сидеть. Дружба дружбой, а табачок врозь. Просто она собиралась на следующий день забежать – поздравить и подарить какую-нибудь безделушку, неважно какую. Чем она могла удивить подругу, которая запросто загребает по пятьдесят тысяч?

Вот и забежала. Этот день, шестнадцатое августа, она до самой смерти не забудет. Хорошо еще, она не видела всего. Говорят, там такое творилось! Мужики не выдерживали. Какого-то мента, рассказывают, прямо вырвало, как он все это увидел. Бедной Лидке просто полголовы снесли, будто из пушки стреляли, и ничегошеньки не осталось от ее красоты и молодости.

Но Маринка, к счастью, этого так и не увидела. Она видела только, как трупы выносили, простынями накрытые. И темное пятно крови на асфальте перед входом. А внутрь ее не пустили, там ментов было море, да она и не рвалась.

Ей вообще в ту минуту сделалось так плохо, что Маринка подумала: «Сейчас и меня – под белой простыней, за компанию». Голова закружилась, руки-ноги отнялись, язык – чудом она там не рухнула. Спасибо, какой-то пожилой мужчина помог, накапал корвалола, заставил выпить, тогда чуть полегче стало. Забавный мужичок, обстоятельный – это же надо, всегда при себе корвалол носить, стаканчик. Когда Маринка отошла чуть-чуть, на нее вдруг такой смех напал, самой страшно стало. Хохотала до икоты, пополам со слезами.

А после похорон то же самое было. Опять язык отказал, и ноги как ватные сделались, а в глазах мошки какие-то запрыгали, искорки. Маринка решила, что умирает, переполошила соседей. Но в тот раз быстро отпустило.

По-настоящему скрутило ее вчера, на работе. Это уж, как говорится, получился полный абзац. Только что в руках у нее были золотистые волосы очередной клиентки, расческа, тускло посверкивало зеркало, шумел фен – и вдруг чернота, провал, а потом, как из-под земли, стали возвращаться какие-то крики, пятна, какая-то вода текла по ее лицу…

Сослуживцы вызвали «Скорую». Нестарый внимательный мужчина-врач осмотрел Маринку в подсобке, решительно выставив оттуда сгорающих от любопытства товарок.

Маринка, запинаясь и путая слова, отвечала на вопросы, покорно раздевалась-одевалась, дрожащими пальцами подолгу нащупывала застежки, подставляла доктору то руку, то ногу, то высовывала язык, то пыталась с закрытыми глазами попасть пальцем в кончик носа – делала все, что ее просили. Всю ее обслушав и ощупав, врач сильно нахмурился и сказал:

– Знаете, лично я пока ничего угрожающего не вижу… Скорее всего дело тут в нарушениях чисто функционального характера… У вас, видимо, чересчур лабильная нервная система… Но, поскольку вы говорите, что уже лежали с подобными симптомами в неврологическом отделении, я нахожу целесообразным предложить вам госпитализацию!

Маринка и в самом деле, несмотря на то, что была еще далеко не старуха, уже успела побывать в больнице. Десять дней отлежала. Случилось это года четыре назад. И тогда ее голова подвела, видно, голова была самым слабым ее местом. Но тогда у Маринки были причины. Полоса пошла – сплошные стрессы и на работе, и в личной жизни. С мужчиной рассталась, к которому испытывала чувства, отец тяжело заболел, да и сама она, правду сказать, здорово тогда злоупотребляла по части алкоголя. Лечилась, так сказать, от стресса.

В больнице ее быстро поставили на ноги и посоветовали впредь меньше волноваться, бывать на свежем воздухе и не увлекаться горячительными напитками. Со стороны всегда хорошо советовать.

Однако напугалась тогда Маринка сильно и первое время к советам прислушивалась. Но это только в кино все получается гладко и заканчивается свадьбой. В жизни, наоборот, все валится из рук.

Маринке было ужасно стыдно, что она так расклеилась, что подруги по работе смотрят на нее как на инвалидку какую-нибудь, но в душе опять проснулся невыносимый страх, который нельзя было унять никакими разговорами. И она согласилась поехать в больницу.

Маше Барановой ключи от квартиры оставила, попросила, чтобы та домой к ней съездила, что нужно для больницы собрала – бельишко, зубную щетку, деньги, теперь без денег лечиться пустой номер, и распрощалась. Настроение у нее такое было, будто никогда уже сюда не вернется.

А когда Маринку доставили в приемный покой, она уже чувствовала себя почти здоровой, только слабость небольшая осталась. Впору назад идти. Но теперь ей было совестно, что из-за нее занятые люди теряли время, и она не стала их разочаровывать. «Пусть уж все идет как идет», – подумала она.

Врач «Скорой» передал ее с рук на руки какой-то противной врачихе – толстой и крикливой, с тяжелым равнодушным взглядом. Едва посмотрев на Маринку, она сердито велела ей ждать на диванчике.

– Сначала закончу с черепно-мозговой, – сурово заявила она.

Маринка послушно присела на засаленный диван и через приоткрытую дверь наблюдала за тем, что происходит в приемном покое. Кроме злой врачихи, там присутствовали еще медсестра, некрасивая крупная девушка, ровесница Маринки, и косоглазая, передвигающаяся вперевалку санитарка. Еще там сидел длинный жилистый мужик, голова которого была замотана окровавленным бинтом. Он на что-то злился, стучал кулаком по столу и обзывал врачей коновалами.

– Ведите себя прилично, мужчина! – презрительно отвечала ему противная врачиха. – Не я вас по голове рессорой ударила!

Но тот продолжал буйствовать, будто придерживался иного мнения. Так продолжалось до тех пор, пока в приемную не заглянул новый доктор – молодой, высокий, с веселыми глазами и спортивным ежиком на голове.

– Вот, Дмитрий Иванович, посмотрите, – обратилась к нему толстая врачиха. – К вам в отделение? А то он уже тут скандалит… Такой нервный мужчина!..

– А что тут у нас, Анастасия Степановна? – с интересом спросил молодой человек, подходя к столу и одним глазом заглядывая в журнал. – Так! Рессорой, значит? Травматолог смотрел? – И тут же задал вопрос мужчине: – Сознание теряли?

– А мне откуда знать, чего я терял? – мрачно ответил травмированный. – В глазах потемнело – и все! Вы лечить-то будете или так разговоры и будем разговаривать? – он опять начинал заводиться.

Дмитрий Иванович проигнорировал провокационное заявление и повернулся к врачихе:

– Значит, давайте на рентген, потом меня пригласите. Я вместе с травматологом посмотрю…

– А вот еще, Дмитрий Иванович, – брезгливо сказала врачиха. – Тоже к вам оформлять? «Скорая» пишет преходящее нарушение мозгового кровообращения…

Врач наклонился, вчитался в направление.

– Сколько лет? – деловито спросил он. – Тридцать? Ну, этим, я думаю, сам Владимир Владимирович займется! Его конек… – Он чуть-чуть улыбнулся тонкими губами. – Пусть сдает анализы – и в отделение!

Маринка со своего места видела эту улыбку и слышала, что говорит доктор, и ей почему-то стало не по себе. Она терялась в догадках, кто этот Владимир Владимирович и почему ее недуг вызывает у врача улыбку, в этом было что-то обидное.

Пока она раздумывала, сердитого больного увезли на каталке делать рентген, а к ней, переваливаясь с боку на бок, подошла косоглазая санитарка и велела сдавать анализы.

– Как же я их сдам? – растерялась Маринка, краснея.

– А я тебе все расскажу, – охотно откликнулась санитарка. – Сейчас банку тебе дам, пойдешь в туалет, помочисси, а потом на кровь тебя отведу… Все как полагается…

Под ее руководством Маринка сделала все, что нужно, а потом была отправлена на второй этаж в отделение неврологии, где ее переодели в уродливую пижаму и опять заставили отвечать на вопросы. Маринка вела себя тихо как мышь. Очутившись среди этих деловых и сердитых людей в белых халатах, она испытывала и робость, и удивительное облегчение одновременно. Здесь даже последняя санитарка держала себя так уверенно, что постепенно Маринка прониклась мыслью – здесь ей не дадут пропасть.

После того как медсестра заполнила Маринкину историю болезни, ее отвели в палату и велели ждать. Она растерянно присела на застеленную кровать и огляделась.

Палата была шестиместной, но, кроме Маринки, здесь находились еще две пациентки: женщина лет сорока пяти с увядшим миловидным лицом, которая, сидя на кровати, нервно поглядывала то и дело на дверь, да еще одна – пожилая, судя по клоку седых волос, который торчал из-под одеяла. Она спала, повернувшись к остальным спиной.

– Что у тебя? – вдруг спросила сорокапятилетняя, глядя на Маринку беспокойными измученными глазами.

Маринка не поняла.

– Ну, диагноз у тебя какой? – нервно сказала женщина, нетерпеливо дергая головой. – Ты что – не знаешь, какой у тебя диагноз?

Маринка растерялась, мудреные слова уже выветрились у нее из головы.

– Это… как его… – пробормотала она. – Преходящие чего-то… Не помню…

– Преходящие нарушения мозгового кровообращения! – отчеканила соседка, удовлетворенно кивая головой. – Здесь у нас все с преходящими!

– А что это значит? – испуганно спросила Маринка.

Женщина зловеще улыбнулась.

– А чего это может значить? – безжалостно сказала она. – Сознание теряла, мозги отнимались? Ну вот, однажды тебя трахнет, и уже не встанешь. Сосуд в голове лопнет, и привет. Хорошо еще, сразу отмучаешься, а то паралич разобьет, и будешь еще десять лет под себя ходить… У тебя есть кому за тобой ухаживать?

– Н-нет… – пробормотала Маринка, чувствуя, как по спине разливается леденящий холод, а голова будто бы опять начинает кружиться. – Н-неужели это так опасно?

– А ты думала! – торжествующе усмехнулась соседка.

Маринка упала духом – вся ее уверенность сразу куда-то улетучилась. Она безо всякого труда представила себя неизлечимо больной, никудышной старухой с бессмысленными глазами и клочьями седых волос, прилипших к подушке, годами неподвижно лежащей в постели, перемазанной нечистотами…

Ей захотелось сказать мрачной прорицательнице, что чувствует она себя уже лучше, что на то и существуют врачи, чтобы лечить, что и сама-то соседка не выглядит такой уж беспомощной, хотя куда старше Маринки, но слова застряли у нее в горле, и голос отказался повиноваться.

К счастью, тягостная обстановка разрядилась сама собой, когда вскоре открылась дверь и на пороге появились уже знакомый Марине молодой доктор с ежиком на голове и еще один постарше, невысокий, кругленький, с приветливым полным лицом. Он вежливо поздоровался, а Дмитрий Иванович сказал ему негромко, с почтительными интонациями:

– Вот, Владимир Владимирович, женщина только что поступила. По-моему, по вашей теме… Я подумал, может быть, вы захотите сами ее посмотреть?

Кругленький оценивающе взглянул на Маринку серьезными добрыми глазами и чуть пожал плечами:

– Пожалуй! Да, гм, пожалуй, я посмотрю… Тем более у меня такое впечатление… Простите, вы у нас раньше не были? – спросил он, направляясь к Маринкиной постели.

– Принести историю, Владимир Владимирович? – с готовностью откликнулся его молодой коллега.

– А? Да, будьте любезны!

Он присел рядом с Маринкой и ласково взял ее за руку. Теперь она тоже вспомнила этого доктора. Когда она лежала здесь первый раз, он однажды принимал участие в ее осмотре и, помнится, вносил коррективы в ее лечение. Его здесь слушались беспрекословно. Маринка покраснела и, опустив глаза, тихо сказала:

– Да, я здесь лежала… Года четыре назад.

– В самом деле? Замечательно, – похвалил доктор и тут же спросил: – И что же вас теперь беспокоит, дорогая?

Марина не успела ответить, потому что вмешалась все та же тетка с увядшим лицом.

– Вы должны меня посмотреть, Владимир Владимирович! – сказала она, закатывая глаза. – Сегодня ночью мне было так плохо! Мне так било в правый висок!..

Доктор искоса взглянул на нее и неодобрительно покачал головой.

– Ах, Нина, Нина! – проговорил он с ласковой укоризной. – Ты все такая же нетерпеливая! Безусловно, я тебя посмотрю. Но придется подождать, ты же видишь, что я сейчас занят… И, пожалуй знаешь что, выйди-ка пока, погуляй! Нет, в самом деле, выйди-выйди! Ну!

Голос его неожиданно сделался жестким и требовательным, а пациентка Нина, надув губы, неохотно слезла с кровати и, шаркая шлепанцами, удалилась в коридор. Вместо нее появился бодрый Дмитрий Иванович с тоненькой историей болезни в руке и, подскочив поближе, с улыбкой подал ее старшему коллеге.

– Я пойду, Владимир Владимирович? – спросил он.

– А? Да, ступай, Дмитрий Иванович, я сам с ней разберусь, – ответил Владимир Владимирович и погрузился в изучение паспортных данных пациентки, умиротворенно бормоча: – Та-ак! Уварова Марина Сергеевна… Возраст – тридцать лет… Адрес… Так-так…

Покончив с историей болезни, Владимир Владимирович аккуратно отложил ее на соседнюю кровать, а сам пересел на стул, строго попросив Марину лечь. Она подчинилась, а Владимир Владимирович, совершенно преобразившись, принялся расспрашивать ее обо всем, что случилось, попутно внимательно заглядывая Маринке в глаза и деловитыми быстрыми движениями ощупывая мышцы на ее руках и ногах.

Маринка чувствовала себя немного неловко от прикосновения его уверенных пальцев, обычно мужчины прикасались к ней с вполне определенными намерениями, но постепенно привыкла и даже почувствовала к этому симпатичному толстяку огромное доверие. Она подробно и искренне отвечала на вопросы, не замечая, что порой ее ответы становятся чересчур многословными и больше смахивают на жалобные рассказы о нелегкой женской доле. Впрочем, милейший Владимир Владимирович выслушивал все терпеливо, согласно кивая головой и в основном помалкивая.

Только один раз он не смог сдержать своего удивления, когда на вопрос, не было ли у нее в последнее время стрессов, Маринка подробно и красочно изложила историю печальной Лидкиной кончины.

– Вы хотите сказать, та женщина… гм, которая с Шапошниковым… – пораженно спросил Владимир Владимирович. – Что она была вашей подругой?

– Совершенно верно, доктор, – сквозь слезы ответила Марина.

– Поразительно! – сказал врач, но тут же строго напомнил: – Но распускаться ни в коем случае! Все мы умрем – это неизбежно. Но пока живы, мы должны бороться. Рук не опускать!

А потом он взялся за эти руки, да и за ноги тоже. Он заставлял Маринку поднимать их и опускать, заставлял скалить зубы и высовывать язык, просил изо всех сил сжимать в кулак его пальцы и еще много чего, совершенно Маринке непонятного. Откуда-то в руках в него появился молоточек, которым он обстукал Маринкины локти и колени. Потом заставил на этот молоточек смотреть, а потом вывинтил из его рукоятки острую толстую иглу и принялся наносить уколы в разные точки ее обнаженного тела – несильные, но ужасно противные.

Провозившись таким образом не менее получаса, Владимир Владимирович наконец удовлетворился осмотром и, собрав молоточек, убрал его в карман.

– Будем вас лечить, – ободряюще сказал он. – Но главное – покой. Вы должны оставить все за порогом больницы. Все стрессы, все темные мысли. Должны нам полностью довериться, понимаете? Все будет хорошо!

Маринка с уважением посмотрела в его добрые глаза и все-таки решилась спросить:

– А паралич, доктор?

– Что – паралич? – не понял Владимир Владимирович.

– Меня может разбить паралич?

Владимир Владимирович невольно улыбнулся.

– С чего вы взяли? А, догадываюсь – это вас Нина просветила! Хочу дать совет – поменьше прислушивайтесь к тому, что говорят вокруг, а особенно к тому, что говорят в больнице. Здесь вам такого могут наплести! Старайтесь опираться на свой разум, анализируйте все – факты, свои поступки. Это очень важно. А паралич вам не грозит, это я гарантирую. В вашем случае мы имеем дело со сбоями функционального характера – вегетативные реакции, некоторые врожденные особенности психики… Чтобы вам было понятней – все недуги ваши от нервов, Марина Сергеевна!

– Значит, ничего серьезного? – с надеждой пролепетала Марина.

Владимир Владимирович вздернул головой.

– Что значит ничего серьезного? Когда речь идет о здоровье, все серьезно! Соответственно попрошу относиться ко всем рекомендациям и процедурам, которые будут вам назначены. Тогда мы с вами добьемся желаемых результатов и выйдем из больницы бодрыми и здоровыми!

Маринка представила себе это буквально, как они выходят на улицу вместе с доктором, под ручку, довольные и счастливые. Она слабо улыбнулась.

– Ну вот и отлично! – похвалил ее Владимир Владимирович. – Значит, договорились! Отдыхайте пока…

Подхватив историю болезни, он выкатился из палаты, точно колобок, наряженный в белый халат. После его ухода Маринка опять почувствовала себя лучше, и даже вернувшаяся вскоре на свое место Нина не смогла испортить ей настроение.

А потом и вовсе ей стало ни до чего. К Марине пришла медсестра и вне очереди напичкала ее какими-то таблетками, после которых Марина провалилась в глубокий расслабленный сон.

Проспала она все на свете, а когда проснулась, соседка Нина, державшаяся уже не так агрессивно, обратила ее внимание на большой полиэтиленовый пакет, который откуда-то появился на тумбочке.

– Девочка какая-то тебе принесла, – доброжелательно сообщила она. – Халат там домашний, белье и все такое. А в бумажке – деньги и ключи от квартиры. Она не стала тебя будить, только спросила, как ты. Я сказала, что ты идешь на поправку.

А Марина уже и не чувствовала себя больной. Выспавшись, она даже, наоборот, почувствовала себя до неприличия активной и бодрой. Даже ноги ничуточки не болели, а ведь эта напасть с некоторых пор стала практически постоянной. Впору было немедленно отправляться к Владимиру Владимировичу и просить о выписке.

Но Марина удержалась от этого поступка. Во-первых, ей было стыдно, а во-вторых, в больнице ей было так хорошо и покойно, что уходить просто не хотелось. Будто с плеч сняли груз – все ее переживания, заботы, разочарования. Даже смерть Лиды казалась теперь далекой-далекой и уже не такой страшной. Маринка не помнила себя маленькой, но предполагала, что вот так же беззаботно и спокойно она могла чувствовать себя в детском саду, где о ней пеклись и ограждали от всех бед мирских. В общем, она решила повременить с выпиской, пока добрый Владимир Владимирович сам ее отсюда не попросит.

С женщинами в своей палате она быстро нашла общий язык. Нервная Нина оказалась экономистом из какой-то небогатой конторы. Ее пессимистический взгляд на мир объяснялся очень просто: не так давно ее бросил муж, и теперь Нине приходилось тянуть двоих детей на свою совсем не великую зарплату. Мужа она иначе как предателем не называла и считала, что он разрушил не только семью, но и ее здоровье.

Вторую соседку все звали по отчеству – Тимофеевной, хотя она оказалась не такой уж старой, ей еще не было пятидесяти лет. Правда, выглядела она старше и уже была вся седая. Но, несмотря на это, держалась бойко и весело, а о своих болячках рассказывала с юмором.

Жила она где-то на окраине и приторговывала самогоном. Мозговое кровообращение нарушалось у нее регулярно, поскольку Тимофеевна никогда не упускала случая продегустировать собственную продукцию. Когда в организме уже не оставалось сил, позволявших ему справиться с сивухой, Тимофеевну привозили в больницу, где ее все уже хорошо знали. Отдохнув и подлечившись, она благодарила коллектив и с новыми планами возвращалась к любимому промыслу.

Как и Маринку, этих женщин наблюдал Владимир Владимирович Картавин, оказавшийся здесь самым главным – он заведовал отделением, и делал это неспроста. Тимофеевна авторитетно заявила Марине, что на их примере Владимир Владимирович пишет научную работу, так что у них теперь есть шанс прославиться. Она даже сообщила название этой работы, вернее, некоторую его часть, потому что полностью оно не умещалось в ее седой голове.

– Сильно научное, – смущенно объясняла она. – А я ведь, девоньки, семь классов кончила, и те без медали… Память у меня на науки неподходящая. И тут, помню, начинается: «Вазомоторные нарушения…», а в конце: «…у женщин среднего возраста». А в серединке еще слов десять, да все такие мудреные, что язык сломаешь…

– А это что значит – вазомоторные? – подозрительно поинтересовалась Маринка.

Тимофеевна в ответ пожала плечами.

– Я тоже спросила, а Владимир Владимирович только посмеялся и не велел забивать себе голову… Но я так думаю, разрушения, значит, вроде как мотор у нас с вами, девоньки, отказал… Вроде как масло забыли сменить, и его заклинило… Ничего, Владимир Владимирович враз наладит!

Объяснения Тимофеевны не показались Марине убедительными, но расстроило ее не это, а то, что она нежданно-негаданно вдруг попала в категорию «женщин среднего возраста». При всех своих невзгодах Марина оставляла за собой привилегию считаться женщиной молодой, может быть, это было единственное, что у нее осталось. И вдруг такая неприятность! Марина твердо решила при первой же возможности выяснить у Картавина – серьезно он это, или просто Тимофеевна со своими семью классами все напутала.

На следующее утро, впрочем, решение это как-то ослабло. Во-первых, проснулась она, чувствуя себя такой молодой и свежей, что все разговоры о среднем возрасте сразу же показались Марине совершенно неактуальными. В окно било яркое утреннее солнце, в листве старых деревьев вовсю щебетали птицы, и на душе было совсем легко и спокойно, точно жизнь у Маринки только еще начиналась.

Во-вторых, этим же утром случилась нечаянная радость, о которой она не думала и не гадала. Едва она успела позавтракать, как в палату заглянула медсестра и, уточнив, кто здесь Уварова, сказала Марине:

– Там к вам мужчина пришел, у входа в корпус дожидается, просил, чтобы вы спустились… Только, смотрите, недолго! Чтобы к обходу все на местах были!

Сердце у Марины радостно застучало, и она тут же сорвалась с места, крикнув на ходу: