Текст книги "Ходовые испытания. сборник рассказов"

1

– Вот ты говоришь – любовь, а знаешь ли ты, что любовь это временное оглупление нашего разума?

– Ну, дядя Петя, ты что?! Ну, ты даешь! – удивленно промолвил молодой парень, взглянув на уже отмеченного сединой мужчину.

Разговор происходил в машине, уже давно поднимающейся в гору, и казалось, не было конца этому подъёму. Один край грунтовой дороги прижимался к как бы подрубленной и еще выше поднимающейся горе, а другой был склоном, круто уходящим вниз. Оба склона были покрыты густо росшими высокими соснами и кедрами. Вдоль дороги плотно расположились вперемежку тонкие березки и осины, как бы ограждая от проникновения человека в глубь леса. Предосенняя природа вокруг казалась красивой и загадочной, но как и всякая красота, которая в излишке, со временем утомляла. Мотор мерно гудел, отчего клонило ко сну, и чтобы не заснуть, Мишка рассказывал о том, как его друг недавно внезапно влюбился в девушку, которую встретил на дискотеке. По словам друга, выходило, что именно о такой невесте он всегда и мечтал, а те, которые были у него до неё, ему только нравились.

– Дядь Петь, ты представляешь, – удивлено говорил Мишка, – он стал не похож на самого себя прежнего. Раньше он непристойно отзывался обо всех особах женского пола, а теперь ходит и улыбается им, словно они его одарили подарками. Вот что любовь делает! – восторженно закончил Мишка.

Петр, слегка придерживая «баранку», молча слушал рассказ своего напарника и усмехался в усы, но когда тот произнес слово любовь, всё же не удержался:

– Да, Мишка, я утверждаю, что это так. – Искоса взглянув на него и увидев удивлённое и недоверчивое выражение лица Мишки, подтвердил Петр, и улыбка исчезла с его лица.

– Услышала бы тетка Маша то, что ты сейчас сказал, – уже с язвительной улыбкой протянул Мишка. – Она бы…

– Ну-ну, что бы она сделала?!

Мишка смущенно молчал.

– Эх, молодой ты, Михаил! В этом твой плюс и минус, так как энергии много, а опыта жизненного мало.

– Да что я, не вижу, как вы друг с другом общаетесь? – спросил Мишка, обиженно насупившись.

– Да ты не обижайся, парень, а послушай, что я тебе расскажу.

Но в это время мотор чихнул и заглох, а тяжело груженная лесом-долготьём машина стала медленно сползать назад. Петр резко нажал на тормоз. Пыхнул, выходя из магистрали, воздух, и жалобно взвизгнули тормозные колодки.

– Вот, раскудри-кудрявая! – выругался Пётр и приказал Мишке срочно найти камни и подложить их под задние колеса. – Да знак аварийной остановки не забудь поставить! На всякий случай! – крикнул он вдогонку.

Мишка только кивнул головой и побежал искать подходящие камни, которые еще валялись на обочине после недавнего завершения строительства дороги. Мишка был проворный паренек, и когда прежний напарник Петра ушел на пенсию, Пётр выбрал именно его за веселый нрав и расторопность. Мишка не походил на ту молодежь, что выбрила свои головы и подражала героям кинобоевиков, наводнившим телевидение и кинозалы. Помогая одинокой матери, маленьким сестре и двум братьям, он рано познал труд и нисколько им не тяготился. В свободное же время с друзьями бегал на дискотеку, выпивал с ними, но никто его не видел пьяным. Зато все знавшие его отмечали в нем доброту и юмор. Его юмор был не злобный и не ранил самолюбие тех, над кем он шутил.

– Ты посмотри, что делают, совести у людей не стало! – ругался Петр, продувая карбюратор и систему подачи бензина. – Ладно, что второй бак залил на другой заправке, где знакомая заправщица.

– Дядь Петь, а что заправщица-то, не Галка ли?.. Такая рыженькая?

– Она, а что? – Петр подозрительно взглянул на Мишку.

– Да симпатичная она! Давно с ней хотел познакомиться, да не получается как-то. Она почему-то с тобой больше разговаривает. – Мишка по-детски горестно вздохнул, и карие глаза его на миг стали печальными. Он машинально прикоснулся к носу тыльной стороной грязной ладони, отчего измазал его.

– Да, девка она хорошая, не то, что нынешние, вертихвостки, – произнёс Петр одобрительно. Он давно уже приметил, как Галя опускает вдруг радостью вспыхнувшие глаза при появлении Мишки. – Ладно, в следующий раз тебя обязательно с ней познакомлю. Ну вот… кажись всё. Переключайся на резервный бак.

Мишка переключился на резервный бак и деловито простучал его. Бак был доверху наполнен бензином. Затем он немного отвернул пробку перекрытого бака, и из него закапала жидкость. Мишка потер её пальцами, понюхал и даже лизнул. Сомнения не осталось – это была вода, и он вывернул пробку. По дороге заструился маленький ручеёк. «И как он мог сразу определить, что причина остановки двигателя в этом!» – восхищенно подумал Мишка о своем напарнике.

После третьей попытки мотор завелся и заработал мягко и без перебоев. Петр, довольный, улыбнулся: так отрегулировать работу двигателя на предприятии, в котором проработал лет десять, мог лишь он. Когда камни и аварийный сигнал были водворены на прежнее место, машина тронулась вновь в гору. Вечерело. Тени от деревьев и кустарников ложились на дорогу, скрывая выбоины, поэтому скорость продвижения упала.

– Ну что, Мишка, доберемся до перевала и заночуем, – как бы угадав его мысли, сказал Петр. – Да и нос свой грязный отмоешь, а то бурундуки, и те смеяться будут, – улыбаясь, добавил он.

– Бурундуки-то ладно. Медведь бы не захохотал, – весело ответил Мишка, взглянув в зеркало заднего вида. – Мне рассказывали, несколько лет тому назад один водитель отошел в том месте в кусты по нужде, а там недалеко медведь, малиной, видно, питался. Он так рявкнул, что тот ломанулся в гору через бурелом, придерживая руками штаны, застегнуть-то не успел. А потом они с напарником ещё километра три мчались на машине от того места. И вот когда только отъехали и пришли в себя, напарник и стал посмеиваться над беднягой. Говорит, что-то в кабине чем-то попахивает. – Мишка расхохотался, вновь, как всегда, вообразив всю эту картину.

Петр помнил этот случай. После него они чуть не рассорились с другом, который и без того перенес стресс, а когда об этой истории узнали другие, они впервые поругались. Поэтому с тех пор Петр не любил вспоминать об этом.

– Если не лезть на его территорию и ночевать с костром, то ничего подобного не случится, – хмуро заметил он.

– Дядь Петь, а что ты стал таким серьезным? Неужто ты был один из них? – задорно спросил Мишка, и, не удержавшись, прыснул от смеха, представив, как дядя Петя удирает от медведя.

Не выдержал и Петр, заулыбался, поглядывая на простодушное лицо Мишки с хитрющими глазами, но не ответил.

Доехали до перевала. Солнце уже заходило за синеющие хребты гор. Ближе к обочине дороги поставили машину, надежно подперли колеса камнями и включили стояночные огни. Невдалеке, на маленькой площадке, отгороженной от дороги кустарником с привязанными к веткам разноцветными ленточками, развели костер. Наготовили на ночь сучья, разогрели еду и сели перекусить. Погода стояла тихая, безветренная, но от леса, темнеющего с каждой минутой, тянуло сыростью и прохладой.

Насытившись, оба напарника улеглись рядом с костром, вытянув уставшие за день от сидячего положения ноги.

– Дядя Петя, ты мне хотел что-то рассказать, – напомнил Мишка, потягиваясь.

– О чём, Мишка?

– Да про любовь.

– Вернее, про её отсутствие, – насмешливо возразил Петр. – Дак вот. Был я тогда, Миша, такого возраста, что и ты. Отслужил в армии, вернулся домой. Многие друзья к тому времени женились, и кое-кто уже успел развестись. Я про себя посмеивался над ними. «Вот, – думал я, – с бухты-барахты женятся, а потом разводятся. Я же женюсь только тогда, когда девушка будет удовлетворять всем моим условиям для семейной жизни». Да молодой был, – повторил Петр, усмехнувшись, и продолжил: – самонадеянный. Ну, как ты сейчас! И судьба подшутила надо мной… Однажды я встретил такую красавицу, которая заставила забыть обо всех моих намереньях. Мне сдавалось и дня прожить невозможно, не увидев

её, так она была мне по душе. Она была статная, хрупкая, прекрасно сложена, с изумительно белой шеей и плечами. Словом, влюбился я в нее без памяти. Казалось, и минуты не мог, не видя её, прожить.

– А ты, дядь Петь, говорил, что любви нет, – насмешливо проронил Мишка, покусывая травинку и видя, как от этих воспоминаний загорелись глаза напарника.

– Да ты не торопись, Миша, делать выводы-то. Вот и я тогда также быстро решил, что это любовь, а любимая и есть моя половина, а вместе мы одно целое, которое не в силах никто нарушить… Дело шло к свадьбе. Лишь отец как-то раз намекнул мне как бы невзначай, когда я расхваливал свою невесту, дескать, в молодости смотрят на красоту, а в старости на доброту, да перечить моему решению не стал. Но как-то раз я стал невольным свидетелем того, что сняло пелену с моих глаз, и мои дальнейшие отношения с Натальей, так её звали, переменились.

Петр горько усмехнулся воспоминаниям и взглянул на Мишку, который внимательно, повернувшись на бок, слушал его, не отводя глаз от костра, как будто в его пламени рисовалась картина рассказа.

– А произошло это так, – продолжил Петр. – Как-то, отпросившись пораньше с работы, я купил цветы и пошел к будущей невесте делать предложение. Подходя к ее дому, я решил заглянуть в окно, которое было распахнуто, и из него слышался нежный бархатный голосок. То, что я увидел, привело меня в восторг и на душу пролилось что-то теплое и приятное. Моя невеста сидела на диване и играла с котенком. Ее лицо светилось счастьем и лучилось нежностью. Я залюбовался ею… Но вдруг она вскрикнула, видно, котенок в пылу игры выпустил коготки. То, что произошло дальше, мне помнится до сих пор. Я увидел, как вмиг переменилось ее такое всегда милое, красивое лицо. Его исказила гримаса злобы, глаза вспыхнули нехорошим огнем. Она с силой швырнула котенка от себя, отчего тот издал жалобный звук и затих… Остался ли он жив? Я не знаю, так как сразу же отпрянул от окна и пошел прочь, роняя цветы из букета. После этого под разными предлогами я перестал с ней встречаться, а затем и вовсе переехал на другое место жительство.

– И ты ее, дядь Петь, больше не встречал и не вспоминал? – спросил Мишка, возбужденный финалом истории, которую только что рассказал Петр.

– Нет… Слышал от отца, что она вышла замуж, и они с мужем хорошо живут. Ну и, как говорят, дай ей, Бог, счастье. А моя любовь сразу же тогда и прошла… А ты говоришь лю-бовь! – снова иронически повторил Петр, растягивая последнее слово, явно передразнивая Мишку.

Костер догорал, угли тлели, мерцая, как бы перемигиваясь между собой. Два человека внимательно вглядывались в них, словно искали ответы на волнующие вопросы. Очнувшись как бы от сна, Петр сказал:

– Мишка, отдыхать пора. Кто первым будет дежурить?

– Я, дядь Петь. Что-то не хочу спать. Сейчас еще на ночь сушняка натаскаю, а ты отдыхай.

Когда Мишка закончил заготовку дров, совсем стемнело. Петр спал, похрапывая во сне. Костер разгорелся, и отблески пламени плясали на вблизи стоящих деревьях и между ними. Свет и тень рисовали малопонятные картины, от которых у Мишки нехорошо скребло на душе. Невольно он перевел взгляд на костер и стал разглядывать, как пламя пожирает нетолстые хворостины. Скоро глаза его утомились и начали закрываться. Он всячески этому противился, но все-таки, как ни старался, веки его сомкнулись и Мишка заснул. Сон его был тревожный. Снилась ему девица с ужасными чертами лица, которая гналась за ним, а его ноги словно ватные не хотели передвигаться. Она вот-вот должна была схватить его, и Мишка проснулся. Он лежал мокрый от пота не открывая глаз, боясь наяву увидеть ту девицу. Наконец придя в себя и открыв глаза, он увидел догорающий костер и деревья в мягком свете луны. Мишка осторожно поднялся, чтобы не разбудить Петра, и подбросил сучья на угли, и они медленно разгорелись. В это время Петр зашевелился и, проснувшись, огляделся. Увидев сидящего Мишку, он посмотрел на часы.

– Мишка, что же ты меня не будешь?

– Да я, дядь Петь, еще не хочу спать, – ответил Мишка, краснея.

– Нет, нет. Давай поспи, утром поведешь машину.

Мишка долго ворочался, но, наконец, заснул. Когда Петр взглянул на него, на лице у Мишки блуждала улыбка. Петр полюбовался его детским выражением лица и, прикрыв его своей курткой, пошел к машине.

2

Утро настало с пением птиц. Мишка проснулся и, потягиваясь под теплой курткой напарника, увидел, как он разогревает вчерашнюю кашу, от которой вскоре распространился такой запах, что у Мишки потекли слюнки. Он вскочил и засуетился возле Петра.

Лучи солнца уже коснулись верхушек кедров, когда, прогрев машину, они тронулись в путь. Дорога круто спускалась вниз, и Мишка, не выключая скорости и слегка притормаживая, вел машину. Неожиданно перед концом спуска раздался отчетливый глухой стук в заднем мосту, и машина стала увеличивать скорость, несмотря на то, что двигатель уменьшил обороты до холостого хода. Мишка, растерявшись, резко надавил на педаль тормоза, отчего груженый прицеп занесло, и машина чуть не опрокинулась.

– Мишка! Понежней, понежней притормаживай… Вот, раскудри-кудрявая, полуось, наверно, срезало. Ты, как только машина начнет подниматься в гору, тормози, чем только можешь, хоть пяткой. Понял? – Петр ободряюще хлопнул его по плечу.

Мишка кивнул головой, и на его растерянном лице появилась виноватая улыбка, но сразу исчезла.

– Понял, дядь Петь, – и рука Мишки потянулась к ручному тормозу.

Машина остановилась в начале подъема как вкопанная, но Мишка все еще давил на педаль тормоза, пока это не заметил Петр.

– У тебя что, нога приклеилась к педали? – спросил он насмешливо.

– Тебе смешно, дядь Петь, а у меня до сих пор все дрожит, – ответил Мишка, снимая с педали действительно подрагивающую ногу.

– Ну, Мишка, невезучий день сегодня для нас! Ты случаем ночью не согрешил?

– Да ты что, дядь Петь, где же в тайге…

– Да и я не грешил. В чем же тогда причина, раскудри-кудрявая?

Петр выскочил из кабины и увидел, как с его стороны колесо, где находился задний мост, вышло чуть наружу. «Если бы это случилось раньше, – подумал он, – машину стащило бы под откос». Он посмотрел в ту сторону, и у него захолонуло сердце. Обычно лесистая часть вниз уходящего откоса была голой.

– Повезло нам, а то лететь бы пришлось далеко, – пробормотал он.

– Ты о чем там говоришь? – спросил Мишка.

– Спрашиваю, что делать-то будем? По нашей дороге теперь до понедельника никаких машин не будет. А потому у нас три варианта: первый – оставаться здесь и ждать возвращения через два дня рабочих на лесоучасток, а потом на их машине привезти запчасти, второй – идти до трассы по дороге пешком – 50 километров и ждать попутку, это те же два дня. И третий – если идти напрямую, через перевалы, вон в ту сторону, – Петр указал направление, – это приблизительно километров 15, – сэкономим целые сутки.

– Лучше, конечно, третий вариант, – с запальчивостью сказал Мишка.

– Ну, ну. Может, и лучше, – неуверенно промолвил Петр. – Надо же случиться такому, да именно в пятницу, когда вахта с рабочими еще вчера проехала домой! – всё не успокаивался Петр.

Делать было нечего, нужно было что-то решать. Интуиция подсказывала Петру, что не нужно рисковать. Эта кажущаяся близость – пройти через перевалы и выйти к трассе может оказаться иллюзорной надеждой. Но Мишке так хотелось завтра быть дома, чтобы скорее увидеть рыженькую Галку, что он смог уговорить Петра. Собрались быстро. В рюкзак сложили все съестные припасы, медицинскую аптечку, спички и половину в литровой пластиковой бутылке оставшегося утреннего чая. Петр вложил в ножны охотничий нож, а Мишка затолкал за ремень топор, всегда на всякий случай лежащий в кабине машины, и они тронулись в путь.

Надо было спуститься вниз. Склон был крутой, и трава скользила под ногами, словно лед. Приходилось, чтобы не скатиться вниз, цепляться руками за вросшие в землю валуны и булыжники. Чертыхаясь про себя, что согласился на такой безрассудный поступок, Петр медленно и осторожно сползал вниз. «Вот что значит быть молодым», – думал он с грустью о быстро прошедшей своей молодости, видя, как проворно спускается Мишка.

Мишка уже дожидался внизу, когда Петр поскользнулся и схватился за ближайший булыжник, который предательски сорвался с места и полетел вниз, ударив его по ноге. Сильная боль как будто пронзила ногу. Вскрикнув, Петр всё же прокричал Мишке: «Осторожно, камень!».

Охая, он продолжил спуск, но, спустившись, не смог опереться на ногу и потерял равновесие. Подбежав, Мишка поддержал падающего Петра.

– Дядь Петь, что с тобой? – его лицо, выражавшее детский испуг, рассмешило Петра, отчего на перекошенном от боли лице появилось подобие улыбки.

Мишка, увидев это, совсем растерялся, а Петр, пытаясь наступить на обе ноги, снова скривился от боли.

– Мишка, у меня что-то с ногой. Надо снять сапог.

Попытки снять сапог не увенчались успехом, дикая боль не давала даже пошевелить ногу. Пришлось резать его ножом, и как ни старался Мишка аккуратно это делать, Петр после этой процедуры сидел красный и мокрый, словно выскочил из парной.

– Вот, раскудри-кудрявая! – выругался Петр, осматривая распухшую ступню. – Или трещина, или перелом – не определишь. Давай, Миша, накладывай шины. Помнишь, как тебя учили на курсах водителя?

– А где их взять? – спросил, растерявшись, Мишка, оглядываясь вокруг.

– Ты возьми две хворостины по метру, да и счеши их до половины толщины – вот и будет две шины, а стянешь их бинтом. Он в аптечке, которую я на всякий случай взял… Ну, чёртов случай, раскудри-кудрявая! – с досадой закончил Петр.

Когда шины были наложены, Мишка засобирался идти, чтобы одному добраться до автотрассы и скорее помочь Петру. Тот запретил ему это делать, объяснив, что для того, кто ни разу не ходил по тайге, это верная гибель. Но разве будут слушать молодые горячие и здоровые парни, когда им кажется что силы у них не меряно, да и голова работает неплохо. На все уговоры и запрет Мишка ответил:

– Да знаешь, дядь Петь, сколько раз в армии мы делали марш-броски при полной выкладке, и ничего – я выдерживал!

Он быстро соорудил шалаш и застлал его мягкими ветками кедра. Оставив Петру почти все продукты и аптечку, набрав для себя в бутылку студеной воды из горного ручья, от холода которой ломило зубы, и взяв нож с ножнами, Мишка чуть ли не бегом бросился в гору, стараясь как можно прямее и быстрее пройти первый перевал.

3

Время приблизилось к обеду. Петр сидел у ручья, опустив распухшую ногу в воду. Боль немного утихла, но опухоль не спадала, а тело начала бить мелкая дрожь. Он переполз к шалашу и попытался заснуть. И это ему удалось, наверно, в этом ему помог ручей, мелодично поющий свою песню. Проснулся он, когда уже вечерело. Туго обвернутая бинтами и зафиксированная самодельными шинами нога всё же ныла. Хотелось вновь поместить её в холодную воду, чтобы успокоить. Петру показалось, что вдалеке кто-то крикнул. Он прислушался. Но кроме журчания ручья и шуршания листьев осин и берез, ничего не услышал. Душе стало неспокойно. Продолжая вслушиваться в шум тайги, Петр на некоторое время забыл о боли. Нехорошее предчувствие, видно, сбывалось. Время шло. Нога снова заболела, но беспокойство за Мишку только усиливалось. «Мишка все же заблудился!». – с тоской подумал он. От этой мысли его словно обдало жаром, на время он даже перестал чувствовать боль в ноге.

– Может, я тороплюсь с выводом?! – говоря вслух, начал успокаивать он себя. – Возможно, Мишка просто не может договориться с водителями. Крюк-то большой, сюда и обратно – 100 километров, не каждый согласится ехать. Подожду до утра, – решил он.

Эти рассуждения немного успокоили его. И всё-таки он винил себя за то, что не сумел отговорить Мишку от безрассудного поступка. Морщась от боли, Петр подполз к ручью и, ополоснув лицо, набрал в бутылку воды. Затем он, сдерживая боль, опустил больную ногу в ручей и, замочив бинты, пополз обратно в шалаш. Когда он в него влез, уже стемнело. Холодный компресс немного успокоил боль. Спать не хотелось. С тоской Петр подумал о доме, в котором, конечно, жена уже обеспокоена его отсутствием, а дети резвятся, наслаждаясь визгом друг друга. И жена, и дети сейчас были вдали от него, но в этот миг он нутром почувствовал их близость, и от этого у него по душе разлилось тепло. Воспоминания вдруг нахлынули на него словно весеннее половодье, уводя от реальности его положения.

Марию он впервые увидел, демобилизовавшись из армии, на одном из тех бесчисленных вечеров, на которые его приглашали, и он не отказывался, изголодавшись по общению с женщинами. Там, на точке, где он служил, женщин он видел только на фотоснимках. Тогда Мария не произвела на него никакого впечатления. Не красавица на лицо, немного полноватая. Запомнились только её карие глаза, излучающие доброту, высокая грудь и, что он отметил тогда, во всём её облике ощущалась какая-то незащищённость. А здесь ещё случилась та история, о которой он рассказал Мишке, и он о Марии совершенно забыл. Впрочем, он с Марией и виделся-то всего один вечер, когда она приезжала к подруге. Второй раз он её встретил уже в районном центре, куда он бежал от первой любви. Оказалось, Мария работала медсестрой в том же автопредприятии, куда он устроился работать. То впечатление её незащищённости, которое показалось ему в тот раз, было обманчивым: из-за принципиальности её здесь побаивались все водители. Теперь они встречались часто; перед каждым рейсом он приходил к ней на медосмотр. Прошло полгода прежде чем Петр понял, хоть об этом ему давно уже твердил его друг, что Мария влюблена в него. А с некоторых пор он и сам стал примечать как нежно и, пряча глаза, брала она его руку, чтобы измерить давление, а потом с улыбкой провожала его взглядом, пожелав счастливого пути.

Жизнь холостяка с частыми гулянками закружила, завертела, и он не заметил, как потребность выпивать стала необходимостью. В первый раз, когда он в состоянии легкого похмелья пришел к ней на медосмотр, она с тревогой посмотрела ему прямо в глаза. Его смутил её испуг и укор этих карих глаз. Во второй раз в её глазах блеснули слезы, но штамп медосмотра в путёвку не был поставлен. За нарушение трудовой дисциплины его на три месяца перевели в слесари. Более месяца Петр избегал встреч с Марией, считая её виновной в этом, а если они внезапно встречались, – делал вид, что не замечает её. Между тем он всё более увязал в болоте пьянства, даже его друг Виктор не мог уже на него повлиять. Да он и сам уже чувствовал, как глубоко погрузился во что-то вязкое неприятное, что облепило и сковало его. Сковало не только тело, но и мозги и самое же ужасное – волю. Оставался свободным только рот, через который он ещё мог пить, дышать и говорить, да глаза, посредством которых он ощущал весь ужас своего положения. Ему становилось страшно.

Начальник последний раз предупредил его об увольнении, если он не прекратит прогулы из-за пьянства. Казалось, жизнь кончена, потому что только работа ещё позволяла ему ощущать жизнь. Вспоминая сейчас это, его непроизвольно передернуло, как от чего-то чрезмерно кислого. Вот тогда-то и проявилась в поступках Марии вся её чистая и сильная к нему любовь и мужественный характер. Она договорилась с директором и, вытащив его из-за стола, за которым он снова сидел с собутыльниками, при виде её вдруг разбежавшимся, увезла к своей бабушке в глухую деревеньку. Там с помощью трав, о которых ведала бабуля, так шутливо он назвал её в день приезда, а через некоторое время произносил это слово уже с почтением, Петр лечился целый месяц. Не только травы бабули помогали ему в лечении, но и чистота души Марии. Они часто гуляли по лесу, любуясь красотой почти не тронутой человеком природы. Постепенно его душа оживала, появилось желание и стремление выбраться из того болота, в котором увяз. Потом появилась и сила воли, помогающая противостоять своей болезни. И рядом с ним всегда находилась она – Мария. Он замечал, как каждая его маленькая победа над болезнью радовала Марию, какими счастливыми становились её глаза, излучающие радость и доброту. Она все больше и больше ему нравилась, но он не испытывал к ней тех острых чувств, что когда-то испытал. И она не требовала от него этого. Однажды, гуляя по лесу, они наткнулись на два гриба, растущих рядом, а около них небольшие бугорки, накрытые хвоёй.

– Посмотри, Петя! Здесь целое семейство!

– Какое же это семейство, когда двое, – возразил он.

– Петя, а ты приглядись. Вон видишь, как эти двое укрыли своих детей от всяких напастей, пока они подрастут. – Мария осторожно приподняла хвою, под которой торчали три маленькие белобрысые головки молодых груздей.

– Маша, а давай поженимся, – внезапно произнес Петр, и, смутившись своих слов, только что навеянных нахлынувшими чувствами, покраснел.

Мария также не ожидала таких слов и тоже зарделась, но быстро взяла себя в руки.

– Петя, ты знаешь, конечно, что я люблю только тебя, люблю с того дня как тебя встретила, но я также знаю, что ты меня не любишь… И потому, милый, возможно, ты потом будешь мучиться и винить себя из-за сегодняшней минуты слабости. Давай не будем спешить… – И она с любовью заглянула ему в глаза.

Петр хотел возразить, но она остановила, нежно прикрыв ладошкой его губы. Ладошка её была необычайно мягкой, и от неё исходил едва уловимый запах хвои.

До конца проживания их в деревне больше они к этой теме не возвращались. Лишь перед отъездом, когда он благодарил бабулю за излечение, она попросила его задержаться и сказала: «Ты, Петр, женись на Марии, любит она тебя. Много лет я прожила на свете и знаю: со временем и ты полюбишь её». Петр ничего не ответил бабуле, только нежно обнял и трижды поцеловал её смуглое, изрезанное глубокими морщинами лицо, отчего та смутилась и поцеловала его в лоб. И уже на выходе его из избы, спешно, вслед, перекрестила.

Вернувшись в город, Петр и Мария встречались только вечерами: обычно ходили в кино, иногда на танцы. Петр больше не настаивал на своём предложении жениться. Правда, его бывшие собутыльники, посмеиваясь над ним, спрашивали: – когда на свадьбу-то позовёшь? Он беззлобно отшучивался:

– Когда водку пить бросите, тогда и позову.

– А мы уж давно её не пьём. Сейчас мы как интеллигенты перешли на вино, «Солнцедар» называется. Слышал? – спросил Федот, высокий тощий мужик, который на своё имя отзывался: «Федот, да не тот», а потому друзья присвоили ему кличку «Кощей».

– Нет.

– Темнота. В деревне совсем от культуры отстал. Про него поэты даже стишок сочинили: «не теряйте время даром – похмеляйтесь «Солнцедаром»! А вообще-то, с женитьбой не торопись. Хочешь, я про этих жён анекдот расскажу? – и, не выслушав ответ, продолжил: – муж собирается на работу и спрашивает жену:

– Ты мой пиджак почистила?

– Да дорогой.

– А брюки?

– Разумеется дорогой.

– А ботинки?

– Что у тебя, милый, и там карманы есть?

Петр посмеялся со всеми, но участвовать в выпивке по случаю получки решительно отказался.

Жизнь налаживалась, входила в своё русло. Петра снова восстановили водителем, и теперь он наслаждался своей любимой работой. Начальство стало выделять его из остальных и ставить в пример. Ничто не предвещало скверного поворота. Но жизнь есть жизнь, и его величество случай может всё изменить в хорошую или плохую сторону. Внезапно от сердечного приступа умер отец. Его смерть так поразила Петра, что на поминках он, не выдержав тяжести свалившегося горя, выпил за упокой его души и светлую память. Три дня промелькнули в полу-сознании. Зеленый змий подстерегает чаще всего свою жертву не в радостные минуты, а в моменты слабости и отчаяния. И вот он вновь оказался в его власти. Но если в первый раз Петр не мог поверить, что он стал алкоголиком, то в этот он с ужасом сознавал, что из этой трясины ему не выбраться. Он представил укоризненный взгляд Марии, и его словно обдало кипятком. «Надо освободиться от всего этого! Как?.. Где выход?.. Смерть, смерть! Вот что поможет мне. Надо как можно быстрее совершить самосуд над собой! – метались мысли в горячке. – Только бы скорее, скорее! Чем?.. Ружьё!»

Через несколько минут Петр уже вышел из дома с отцовским ружьём.

– Петя, сынок, ты куда? – спросила мать, сидящая на лавочке, прижавшись к стене дома. Осунувшееся и почерневшее за последние три дня её лицо ещё резче прорезали морщины, а голова совершенно побелела.

– Мать, пройдусь, прогуляюсь по лесу, отвлекусь немного.

– Дак сходи с братишкой. Митька! Прогуляйся с Петей, – позвала мать младшего сына, словно предчувствуя надвигающуюся беду.

– Мама, я хочу побыть один, – голосом не терпящим возражения сказал Петр и, чувствуя, что грубо ответил, подошёл к матери и нежно прижал её голову к своей груди, а потом поцеловал во влажную от слёз щеку.

Быстро повернувшись и махнув рукой Митьке, чтобы тот не шёл за ним, широким шагом, не оглядываясь, он пошёл в сторону леса. А мать ещё долго смотрела ему вслед не в силах его остановить, и по щекам её текли слёзы. Петр довольно далеко зашёл в лес. Остановился он на небольшой поляне, сплошь поросшей брусничником. Петр присел на пенёк видно недавно спиленного дерева. Невдалеке валялись ещё сучки и вершина, покрытая зелённой хвоёй. Петр закурил, жадно втягивая в себя дымок. «Что ж, – думал он, – одного нажатия пальца ноги на курок хватит, чтобы прекратить свою дальнейшую бессмысленную жизнь». Кровь резко пульсировала в висках. Он уже начал снимать сапог с правой ноги, перед этим нащупав колотящееся сердце, в которое наставит дуло ружья, когда, разорвав тучи, выглянуло солнце, с утра затянутое густыми тёмными облаками. И тут же где-то над ним защебетала какая-то птица. От неожиданности Петр вздрогнул, и сапог вывалился у него из рук, ему показалось, что это вовсе не птица, а Мария нежно выговаривает ему:

– Петенька, что ж ты делаешь?! Жизнь, ведь, великий дар – потерять легко, вернуть не возможно! Подумай о матери, о моей любви к тебе!

– Зачем я вам?! Я ж пропащий человек! У меня нет сил дальше бороться! – крикнул Петр горестно. Но в этом крике послышалась не только душевная боль, но и робкий проблеск надежды на что-то.

– Глупенький. Милый ты наш человек! Я дам тебе эти силы. А моя бабушка поможет мне.

Петр вспомнил бабулю. Её чёрные как уголь глаза, взгляд которых не вызывал страха, а обволакивал теплотой и заряжал энергией, от которой хотелось петь и кружиться в танце. Видимо, от бабули в наследство и досталась Марии эта теплота глаз.

– Милый, опустись на землю и расслабься, – звучал откуда-то нежный голос Марии.

Петр как загипнотизированный повиновался. Дальше всё происходило словно во сне, но это был не сон, так явственно ощущал Петр их прикосновения, слышал голоса. Бабуля и Мария склонились над ним и, поглаживая его, шептали молитвы, смысл которых он не улавливал, но чувствовал, как тело наливалось жизненной силой. Дальше он ничего не помнил. Проснулся он, когда день уже клонился к закату. Он лежал на спине, раскинув руки, под головой лежали кем-то аккуратно уложенные сосновые ветки. Петр приподнялся и сел, привалившись к пеньку. Невдалеке на суку высохшего дерева висело его ружьё. Он чувствовал, что в нём что-то изменилось. На душе было спокойно и легко. «Что же произошло со мной до сна? Неужели это была галлюцинация? – задавал он себе вопросы, но не мог на них ответить. Теперь его не одолевали мысли о смерти. – Жить стоит», – предстала Петру ясная в своей простоте мысль, и он ощутил радость от самого факта своего существования. Взгляд его остановился на раздавленной им бруснике, которая, как капельки запечённой крови, краснела на листьях брусничника. Петр ужаснулся тому, что могло бы произойти.