Электронная библиотека » Николай Златовратский » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Надо торопиться"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 03:02


Автор книги: Николай Златовратский


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Шрифт:
- 100% +

IV

Была осень. По одной из крайних улиц Песков, в Петербурге, грязной и вонючей, торопливо шла девушка лет двадцати трех, в черном платье, стареньком драповом пальто, поношенном пледе и черной шапочке. Мелкий дождь, перемешанный с снежными хлопьями, застилал воздух. Утро было серо, холодно, мрачно… Девушка приостановилась, вынула наскоро записку из кармана, взглянула расписание лекций и часов уроков, затем посмотрела на поношенные, обтертые никелевые часы и маленькими шагами еще быстрее продолжала путь. Часы показывали всего четверть девятого. Девушка шла по направлению к Николаевскому госпиталю, куда в то время только что были переведены женские медицинские курсы. Девушка была студентка. По устремленным беспокойно вперед взглядам, по лихорадочной торопливости, по всей той напряженной заботливости, которая замечалась во всем ее существе, было очевидно, что ей надо куда-то торопиться и что эта торопливость стала для нее настолько обычной, необходимой, что придавала какой-то особый типичный отпечаток всей ее фигуре, походке, жестам и даже костюму.

Впрочем, как ни озабочена была эта девушка, сегодня, казалось, мысли ее сосредоточены были на чем-то далеком не только от лекций, грязных улиц Песков, длинных казарм Николаевского госпиталя, от уроков с ленивыми и прилежными учениками и ученицами, но даже от выпускных экзаменов, которые уже должны были начаться скоро.

Вот ей встретились гимназистки, торопившиеся в классы, и одна из них почему-то особенно обратила ее внимание. Она приостановилась, посмотрела ей вслед и улыбнулась.

«Это, должно быть, семиклассница, – подумала она. – Мне кажется, я была очень похожа на нее в то время, там, в нашем городишке… Та же неопределенная торопливость куда-то, тот же блуждающий взгляд и то же наивное неведение святого пути, целей, сил… Господи! И вот еще пролетело пять лет… И каких еще лет! Какой горизонт вдруг открылся предо мной, какая масса новых, неожиданных впечатлений! Какая жизнь, о которой я не имела никакого представления, вдруг стала моей жизнью! Я стала участницей в ней. Пять лет назад была ли у меня хотя мысль о том, что это будет со мною?.. Удивительно, как все это непостижимо делается у нас!.. Право, часто думается, что мы – такие ничтожные, маленькие существа со всем нашим знанием, со всей нашей волей, энергией… Не случись того, в сущности такого незаметного обстоятельства, пройди этот разговор, простой разговор двух девочек-гимназисток, мимо меня, ну, просто даже не вслушайся я в него хорошенько, – и вот я не была бы, может быть, здесь, не были бы все мои здесь, не было всей моей жизни: было бы совсем другое настоящее, другое будущее. Может быть, я была бы уже давно-давно замужем за молодым юристом (теперь, говорят, он уже прокурор, значит – я была бы прокуроршей), у меня были бы дети, мамки, няньки, хозяйство, вечера, игра в винт, визиты к судейским женам, читали бы романы, ездили в театр… И папа был бы доволен или, по крайней мере, материально обеспечен… Муж, наверно, пристроил бы его… Мама ходила бы опять в шляпках, не стирала бы белье, не носила бы воду… И все это было бы делом одного месяца, одной недели!.. Прямо после выпускных экзаменов в гимназии могла бы быть моя свадьба… И вдруг… Как точно я вспоминаю всю эту сцену! Вот мы все, выпускные, собрались после педагогического совета слушать объявление о результатах экзаменов… Вот вышла начальница с ведомостью в руках, сопровождаемая всем советом. Я чувствовала, что глаза всех обращены на меня. Вот начальница подходит ко мне, подает свою руку: все улыбаются и поздравляют меня с золотою медалью. Она говорит, что я – звезда не только нашей гимназии, но всей губернии, что я поддержала честь всех наших женщин, всего нашего молодого женского образования; что теперь моими успехами, моим усердием упрочено существование нашей гимназии; что я оправдала возлагавшиеся на меня надежды; что теперь враги женского образования обезоружены мною!.. „Браво, Надежда Побединская: мы победили в лице вашем! О, недаром, недаром у вас такие имя и фамилия!“ – говорит начальница, добродушно улыбаясь… Нет, я этого не ожидала, такого триумфа, я чувствовала, что едва стою на ногах, что у меня дрожат руки. Но, что всего важнее, я почувствовала, что вдруг в мою душу проникло что-то новое, какие-то не изведанные никогда прежде ощущения. Помню, я была сильно взволнована: на меня все смотрели как на диво, даже все наши ученицы, как будто я в самом деле была героиня, как будто я действительно совершила необычайный подвиг!.. Вот чтение ведомости было наконец кончено… Шумная толпа учениц рассыпалась по рекреационному залу[5]5
  Рекреационный зал – помещение, предназначенное для использования во время рекреации, свободного от занятий времени, отдыха.


[Закрыть]
. Еще вся трепещущая, я подошла к окну с одной из своих подруг и о чем-то говорила с ней, плохо слушая ее. В это время невдалеке от нас о чем-то горячо говорила собравшейся группе одна из наших выпускных. Эта была девушка простого звания, старше нас всех, из дальнего уездного городка: она поступила к нам уже в старший класс прямо. Говорили, что она была прежде учительницей в селе, затем в свободное время приготовилась одна, без всякой помощи, к экзамену в старший класс. Признаться сказать, мы все пред ней казались детьми. Мы почему-то боялись ее, чуждались, избегали говорить с ней, даже когда она сама заговаривала. Она читала какие-то книги, о которых мы ничего не знали; она знала в жизни то, о чем мы не имели понятия; она говорила всегда так серьезно, когда нам хотелось или шалить, или хохотать, или торопиться учить уроки, как мне… Теперь, прислонившись к подоконнику и постукивая по коленкам книгой, она говорила собравшейся вокруг нее кучке наших.

– Ну, господа… или как вы теперь – mesdames?.. Куда? Замуж?.. На отдых?.. Утомились?.. Говорят, у многих из вас уже есть женихи… Вот, говорят, у Крыловой (самая младшая из нас, маленькая и совсем выглядывавшая девочкой), говорят, даже у нее есть жених, – говорила она, смеясь и показывая на Крылову.

Крылова засмеялась сама, покраснела. Засмеялись и все.

– Впрочем, шутки в сторону… В самом деле, меня изумляют наши… дочери разных всяких таких… разночинцев, (О богачах я уже не говорю!) Не понимаю!.. Учатся в женской гимназии, которая содержится на счет земства, выучатся на чужой, мужицкий счет, получат золотые медали, и вдруг – замуж!.. играть в ералаш, танцевать на вечерах, читать романы, ездить по визитам… Изумительно!.. И, главное дело, всем им кажется еще, что они героини, что они в самом деле кому-то большое одолжение сделали… А по-моему – это просто подло!..

И говорившая пожала презрительно плечами. Все окружавшие слушали ее молча с каким-то страхом и стыдом, как будто они действительно только что сделали большую шалость.

– Побединская! – вдруг обратилась она ко мне, не смотря, впрочем, прямо мне в лицо. – Вы замуж… с золотой медалью? (Она, бедная, едва получила удовлетворительные баллы, потому, как говорили классные дамы, что много тратила времени на чтение „необязательных“ книг.) А вы, Петрова, неужели тоже? И вы, Кольцова? И вы, mesdames?..

Но в это время начальница громко сказала:

– Ну, дети, теперь на отдых!.. Будьте здоровы, веселы, счастливы!..

– Да, конечно… теперь уже отдыхать… Чего же больше! – заметила суровая девушка. И все стали расходиться.

Не знаю, как ни тяжело мне было жить здесь, чего только не перенесли мы, но, кажется, более тяжелых минут, как тогда, я не переживала.

Я вышла из гимназии. Я не замечала, скоро или тихо я шла, одна или с подругами. Я помню только, как у меня стучало в висках, кровь то бросалась в лицо, то отливала, мысли бессвязно носились в голове. Все перемешалось: торжество и позор, радость и отчаяние, жажда отдыха (просто даже физического отдыха) и решение тотчас же, не теряя ни минуты, снова идти и идти. Но как идти? Это безумие, невозможность!.. Бросить всех своих? И вот опять мысль о матери, об отце… А он теперь такой стал бодрый, хороший… в нем только что вдруг все поднялось, воскресло!..

– Ну, Надечка! – сказали враз отец и мать, встречая меня такими сердечными поцелуями… А мама так радовалась, что уж теперь я отдохну, и все крестила меня.

Но дальше я ничего не помню. Прошли три невыразимо томительных, тяжелых дня: у меня была горячка, и вот, перед кризисом, я, помню, пережила таких же три, четыре дня… пока, наконец, все оборвалось. Я не выдержала и разразилась истерическим плачем. Я плакала громко и неудержимо, плакала целые часы. Отец был особенно нежен со мной. Однажды он подошел к моей кровати, робко присел сбоку и стал гладить меня по волосам. Потом, видя, что я немного успокоилась, он тихо сказал:

– Надечка, ты вышла бы в залу, тебе было бы лучше…

– Я не хочу, я не люблю его, – закричала я, не понимая сама, что говорю, зачем, и не в силах была сдержать себя. – Я пойду скажу ему, – говорила я, быстро вскакивая с кровати и в то же время смутно сознавая, что я делаю что-то нелепое, что я все брежу, сумасшедшая…

Отец был бледен, – даже я это заметила. Он быстро положил мне на горячие губы свою холодную ладонь, уложил меня на кровать и вышел…»

Побединская оглянулась. Там и здесь по тротуарам шли, обгоняя и догоняя ее, студентки. Впереди виднелся Николаевский госпиталь. Воспоминания Побединской резко оборвались, и мысль пошла какими-то неуловимо быстрыми скачками, будто торопясь что-то закончить.

Вот Побединской почему-то вспомнился вагон железной дороги. Поезд словно плывет, покачиваясь и погромыхивая цепями; тут и сердитый, молчаливый отец, и мать, которая то и дело крестится, и сестренка, с любопытством осматривающая пассажиров, и она, которой почему-то неловко смотреть и на отца, и на мать, и на сестру… Да и все они, хотя и сидят друг против друга, избегают смотреть один на другого. Когда же глаза ее встречались с глазами отца или матери, у нее вдруг почему-то сильно начинало биться сердце: она вспыхивала и опускала свои глаза…

Странно! У нее из головы не выходило сравнение их поезда с кораблем. Ей казалось, что вот именно так, должно быть, совершал свое знаменитое путешествие Колумб… Кругом безграничное море. Корабль плавно несется, чуть покачиваясь и скрипя снастями; путники молча стоят на палубе и смотрят вопрошающе то в безвестную даль, то на стоящего впереди их, со сложенными на груди руками, вперившего взор в туманную дымку горизонта, большого человека. Этот человек тоже невольно опускает глаза, когда случайно встречает обращенные к нему взоры спутников. О, он так хорошо знает, о чем спрашивают его эти взгляды, он так страшно сознает ответственность, которую возложила на него судьба!.. И ей казалось, что и у него, должно быть, замирает сердце, – у этого большого человека, как и у нее, слабой, худой, бессильной девушки.

Потом быстро проносится в ее голове другая картина. Сырая, холодная квартира в одном из узких переулков Выборгской стороны (тогда они еще жили там). Все они теснятся в одной маленькой полутемной комнатке, потому что две соседние сдают жильцам. Вечер… Побединская возвращается с урока. У ворот дома с чем-то возится народ: это привезли ее отца, в продранном пальто, растерзанного; его тащат дворники во двор, вот его вволокли в их комнату и положили на старый, провалившийся диван…

И первая мысль, которая пробегает в голове Нади, это – мысль скверная. Господи, когда же будет конец?..

Несчастный неудачник измучился сам, измучил других и падал все ниже и ниже…

Наутро он лежал уже на столе под образами.

«Это он от меня погиб… Зачем я их всех завлекла сюда?.. Он понадеялся на мои убеждения, что его здесь лучше оценят… Я сама верила в это искренно. Но как же я могла иначе?.. Отчего он не дожил?.. Вот уж… скоро… конец… Вот еще последние шаги, последние…»

Побединская стояла уже у госпиталя. Она отворила массивную дверь. На нее хлынул знакомый шум, ряд воспоминаний моментально рборвался и потонул в совершенно новом, другом круге представлений, интересов, идей.

V

По широким коридорам и пустым палатам были рассеяны своеобразные группы студенток. Одни кого-то слушали, другие горячо разговаривали, третьи поспешно списывали программы и расписание экзаменов.

– Господа! – крикнула одна высокая студентка, с черными кудрями девушка, поднимая кверху сверток лекций. – Господа! Кто идет к Р.? У него сегодня последняя операция. Больше нам не удастся уже видеть… торопитесь, а то провалимся все на позор всему женскому миру!

– Это ужасно! – также громко отвечал ей кто-то из группы. – Уже теперь только и слышишь: а вот посмотрим, как-то вы оправдаете надежды?.. Говорят, на наши экзамены соберется вся знать: словно – спектакль!..

– Ну, авангард, крепись! – крикнула первая черноволосая девушка. – За тобой пойдут целые полки!..

– Побединская, я совсем трушу… Ей-богу же!.. Никогда, никогда я так не трусила, бедненькая, – говорила одна молоденькая студентка с розовыми щеками и почти детским лицом, беря под руку Надю Побединскую и скрывая под шутливо-поддельным ужасом действительное волнение. – У вас все есть программы? Нам надо торопиться, торопиться…

– Да, Петрова, надо торопиться… и не падать духом!.. Уже теперь остается дать один, последний ход… А там!..

Побединская улыбнулась своими бледными, бескровными губами и тотчас же заторопилась.

– Я вот только сейчас сбегаю на урок. Никак, знаете, не могу оставить уроков даже на этот месяц… Право, такое стечение обстоятельств… А вы спишите расписание и ждите меня через полтора часа.

И Побединская сбежала вниз по лестнице, вышла из госпиталя и почти бегом пустилась на урок, вся поглощенная тою напряженною торопливостью, которая, казалось, никогда уже в жизни не покинет ее: так она слилась с ее натурой.

Между тем в одной группе студенток шел такой разговор по ее уходе.

– А у Побединской какое нехорошее лицо, заметили вы? Ей-богу, так и кажется, что ей не протянуть недели…

– Если бы вы знали, как она живет, что ей стоили все эти пять лет, – это возмутительно!.. Она содержала почти все это время мать, сестру и даже отца. Мать у нее ходит по найму стирать в прачках, тихонько от нее, а она сама, тихонько от матери, набирает столько уроков, что у нее уже буквально нет свободной минуты…

– Право?

– Да, я ее знаю… но она никому ни слова. Ее ведь почти не встречаешь на вечеринках… Изумительно чуткая и деликатная натура!.. Я никогда не встречала такой.

– Ну… вы, Петрова, вечная идеалистка: постоянно преувеличиваете.

– Право, право… Что вы?.. Я знаю это по себе, по всем нашим… Наша жизнь мало-мальски деликатную натуру доводит до такой чуткости, что или в конце убивает совсем наповал, не давая вздоха, или уже выделывает тупое, забитое, индифферентное существо.

– А еще каких два месяца предстоит пережить ей!.. Хотя бы выхлопотать ей какое-нибудь пособие на это время.

– Нет, знаете, ей лучше посоветовать бы остаться еще на год.

– Что вы, что вы? Это значит ухлопать ее окончательно… Еще год такой жизни!.. Она ведь только и живет надеждой, что вот, наконец, будет вздох, хотя немного… Притом она обидится, если ей заикнуться об этом.

– Что делать!

 
Даром ничто не дается – судьба
Жертв искупительных просит, —
 

продекламировал кто-то.

– Какие, однако, мы, господа, все еще эгоисты!.. А народ? Миллионы, миллионы…

В группе разговоры смолкли. Потом кто-то тихо спросил что-то насчет лекций, и все стали расходиться. Кто-то совершенно, по-видимому, непроизвольно запел про себя: «Укажи мне такую обитель…»

VI

Два месяца спустя в самый скверный петербургский вечер, когда, обыкновенно в конце ноября, идет суровая борьба упорствующей осени с зимой, в квартире Побединских справляли окончание курса Надежды Павловны. Но если бы посторонний человек заглянул в эту слабо освещенную единственною лампой с полуразбитым абажуром комнату, то он затруднился бы сказать, что здесь справляли – праздник или поминки. В комнатке было всего пятеро. Перед столом, на котором стояла бутылка дешевого портвейна, на старом кресле сидел лысый господин с большою русою бородой, такими же большими добрыми голубыми глазами, чаще смотревшими поверх очков, чем в них. Он был высок, плечист и плотен; но скорбно-наивный взгляд и добродушная улыбка плохо гармонировали с его геркулесовским телосложением. Он иногда отпивал по глотку из стоявшего перед ним стакана и упорно смотрел поверх очков на сидевшую на диване Надежду Павловну. Побединская чувствовала этот взгляд, полный такой томительной скорби… и любви, и участия, и избегала встречаться с ним. Она сидела, откинувшись к спинке дивана и закинув руки за голову, – поза, которую она никогда прежде не знавала. В этой позе она так была похожа на труднобольную, которую вывезли в креслах на свежий воздух и позволили «вздохнуть». И вот она «вздыхала», вся отдавшись этой невыразимо сладкой истоме изболевшего организма. На другом конце дивана, облокотясь на стол, сидела подруга Надежды Павловны, «розовая» Петрова, так ее прозывали, и наивно-ребячески не сводила глаз с Побединской. Тут же, около них, пристроилась и Анюта, сестра Побединской, на высоком кожаном стуле, и, положив руки на колени, недоумевающими как будто глазами смотрела и на сестру, и на ее подругу, и на почтенного собеседника. Мать Побединской присела в уголку, как-то совсем неудобно, и силилась, надев большие очки, всматриваться при тусклом свете в шов платья, которое она чинила. Вот уже минуты три как собеседники молчали.

– Знаете что? – сказала наконец Побединская. – Сегодня, кажется, единственный день, когда мне некуда торопиться… И мне скучно!.. Что значит привычка!.. Я думаю, что то же должна чувствовать обозная лошадь, когда ей долго не приходится везти воз.

– Что за сравнение! Это мило! – с неудовольствием воскликнула Петрова.

– Вы – героиня, Надежда Павловна, – серьезно произнес, даже не без волнения, почтенный господин и отпил глоток вина.

– Что за вздор! – вспыхнула Побединская. – Если вы, Василий Иванович, еще раз повторите эти слова, я с вами разбранюсь… Зачем кощунствовать! Какие мы герои? Если бы вы знали, сколько раз в моей жизни я роптала на свою судьбу, сколько раз мне, в глубине души, хотелось уйти, уйти от всего этого… на покой. Сколько раз я завидовала какой-нибудь барыне, которая спокойно, развалившись в коляске, мчится… И это – героиня!.. В таком случае скажите мне, сколько же героев живут там, по деревням, которые изо дня в день, из часа в час трудятся, не разгибая спины, не видя просвета…

– Она еще, чего доброго, измучает себя угрызениями совести, – сказала Петрова, – этого еще недостает!..

– Клеветать на себя можно, – проговорил Василий Иванович.

– Нисколько, – сказала Надежда Павловна, – я говорю правду… Какие мы герои?.. Мы все просто – люди своего типа, как пахарь – человек своего типа.

– Прекрасно, – улыбнулся Василий Иванович, – это не умаляет его достоинств… И я повторяю опять: вам необходимо, обязательно – отдохнуть. Если вы не хотите воспользоваться моим… приглашением (тут Василий Иванович весь вспыхнул)… в поместье у моей матери, то во всяком случае… как-нибудь иначе… но только пора перестать торопиться… Это невозможно, это возмутительно!..

– Это дело не мое… Как велит судьба, – улыбнувшись, проговорила Побединская.

– Надо бы, Василий Иванович, очень надо, – прибавила и мать, – да ведь точно… Все у нас от бога!.. Все в его руках!.. Надо его молить, чтобы он хотя на годок дал вздоху…

– Потерпите, мама… Мы уже привыкли… Хуже пережили, – опять улыбаясь, говорила Побединская.

– Вот и еще доказательство, что вам необходим обязательно отдых. Вы впадаете в какой-то мрачный фатализм, а это признак упадка воли, – сказал Василий Иванович, не без искреннего беспокойства взглядывая на Надежду Павловну. – Судьба!.. Но ведь у каждого есть свой ум, свое сердце, которые тоже имеют право…

– Это, конечно, так… Но есть еще что-то!.. Я, право, не умею вам сказать, – задумчиво возразила Побединская, – не умею назвать, что это: совесть… или какой-то долг, долг типа… Вот именно… мне кажется, что у всякого типа есть свой долг… И этот долг фатален…

В это время кто-то позвонил. Все вздрогнули, так как никого не могли ждать. Вышедшая на звонок мать принесла городское письмо Надежде Павловне.

Вследствие ли настроения от предыдущего разговора, или от неожиданности руки Побединской дрожали, распечатывая письмо. Она быстро пробежала первые строки и улыбнулась, хотя руки ее побелели и похолодели совсем.

– Ну, вот!..– сказала она и, стараясь скрыть дрожание в голосе, прочла следующее:

«Ура, Побединская! Поздравляю вас от всей души… Сегодня утром я зашла в госпиталь, где встретила начальницу. Она просила меня передать вам, что, по ее рекомендации, место врача в – ском земстве упрочено за вами, что она очень, очень рада этому случаю, и за вас, и за курсы, что она надеется – в вашем лице не будет скомпрометирована судьба русской женщины-врача… Все мы тоже искренно рады, что первое место получаете – вы… Лучшего выбора судьба не могла сделать. Вы вполне достойны… Ну, Побединская, вперед!.. Не выдавайте нас… Знаете – на вас теперь будет смотреть вся Россия; от вас зависит связать узами прочного доверия интеллигенцию и народ… О, какое широкое поле открывается перед вами!.. Помогай же вам бог, collega! Сообщите нам, когда поедете. Все наши желают вас проводить и проститься с вами.

Ваша Курбатова.

P. S. Да, я и забыла: вам надо торопиться представляться управе – особенно на этом настаивают, так как у них среди деревень сильно распространяется эпидемия».

Дочитав письмо, Побединская в волнении вышла из-за стола и быстро обняла мать.

– Ну, вот, мама… Вот и все!..

– Вы не можете ехать… Это безумие! – сказал, вставая, Василий Иванович (он был совершенно красен от сильного волнения).-Вы посмотрите на себя только: ведь у вас ни крови, ни мускулов, ведь у вас полное истощение всего организма, ведь у вас… Вы сознаете ли ясно, что предстоит вам? Ведь этот уезд чуть не в Западной Сибири, за две тысячи верст, ведь это непросветная глушь, где вы не встретите даже русского мужика, где живут, по уши в грязи, одни башкиры, где почти не говорят по-русски…

Василий Иванович приостановился, как будто ожидая результатов своей речи.

– Побединская! – крикнула, вскакивая, Петрова. – Пустите меня – я поеду за вас!.. Право!.. Я обязываюсь высылать до тех пор, пока вы не получите через год другого места и не выздоровеете, – высылать вам половину жалованья…

– Браво, Петрова, браво! – закричал в восторге Василий Иванович.

– Согласны? Вы согласны? – спрашивала Петрова, впиваясь глазами в Надежду Павловну…

– Какие славные вы! – проговорила Побединская, крепко пожимая руки тому и другой. – Давайте-ка выпьем лучше да поздравимся!.. А затем – надо торопиться…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации