Текст книги "Ловушка памяти"

– Да?! – Он снова подскочил ко мне, хотел схватить за плечи, но сдержался и сел на кровать рядом. – Я сам могу объяснить, – сказал он спокойно, без прежнего взвизгивания, почти ласково, как будто уже зачислил в категорию сумасшедших. – Знаешь, что тебя ждет, если будешь продолжать в том же духе? Нет? Тебя ждет больница. Да, да, да, психиатрическая больница. Та же самая больница, в которой… – Димка замялся и отвел взгляд.

– В которой умерла наша мама? – пришла я ему на помощь. – Ты это хотел сказать? Тогда, может быть, вспомним, отчего она умерла?

– Динка!

– «Это был церукал!» – прокричала я, подражая Димкиным истерическим интонациям, даже взвизгнула на последнем слоге, как он тогда. – «Это были не те таблетки», – добивала я его. – Нет, Димочка, это были те таблетки. Это были те самые таблетки.

– Динка!

– Это были…

– Замолчи! – Он схватил подушку и ударил меня ею по голове. – Замолчи! Замолчи! Замолчи! Ты же знаешь, ты знаешь…

– Что я знаю? Ну, договаривай!

– Ничего!

Димка бросился на свою кровать, отвернулся лицом к стене и долго так лежал молча. Мне показалось, что он плачет, и стало его очень жалко. Так жалко, что в тот момент я была готова отказаться от Юли, лишь бы он не плакал.

Но оказалось, что он вовсе не плакал, а собирался с силами для нового наступления.

Полежав немного, Димка сел на кровати и опять заговорил противным спокойно-ласковым голосом, каким уговаривают сумасшедших:

– Динка, пойми, ты находишься в группе риска.

– С чего бы вдруг?

– Мама… В общем, дурная наследственность…

– А у тебя, Димка, что, какая-то другая наследственность? Мама у нас с тобой общая.

– Да, но у тебя… и тогда уже начали проявляться определенные наклонности.

– Наклонности? – Я засмеялась. Зло и насмешливо я засмеялась, очень уж меня раздражал его тон. – А у тебя?

– Я имею в виду ваши с мамой разговоры о смерти. Она тебя для них выбрала, а не меня. Ты ими упивалась, а не я. Именно ты…

– Хватит, хватит, я поняла.

– Нет, ты не поняла. Ты не хочешь понять, – начал опять выходить из себя Димка, – как опасно…

– Играть с Юлей?

– Общаться с психически больными людьми!

– Димка!

– Эту идиотку я бы… я просто… – Димка опять задохнулся. – Ну почему, почему они переехали именно в наш дом? Не было печали, и на тебе!

– Димка, Юля совсем для меня не опасна, – попыталась я ему объяснить. – Она просто несчастный человек. Ну что она может сделать мне плохого? Мы только играем. Играем в мяч. Ты же сам хотел, чтобы я занялась каким-нибудь спортом и побольше гуляла. Считай, что я так и делаю.

– Ты вроде не дура, Динка… Но почему ты не хочешь понять?

– Что понять? Тут и понимать нечего.

– Я очень не хочу, чтобы ты, как мама, оказалась в больнице. Ты хоть представляешь, что значит там оказаться?

– Представляю. Мама рассказывала.

– Мама? – Димка болезненно сморщился. – В общем, так! С Юлей ты больше не общаешься. Не общаешься, и все! Я как старший брат тебе запрещаю. Я обязан тебя оградить от влияния…

– Оградить? И как же на этот раз ты собираешься меня оградить?

– Динка, перестань!

– Как в прошлый раз, или ты придумал что-то новенькое?

– Перестань!

– Смотри не надорвись, ограждая. Второго-то раза тебе не выдержать. У тебя ведь тоже дурная наследственность, точно такая же, как у меня. Сам не свихнись!

Как же я его в этот момент ненавидела… Мне хотелось его задушить, разорвать, раздавить!

И он испугался. Он выдохся, скис, он наконец заплакал – завыл, как раненая собака. И тогда испугалась, выдохлась и скисла я. И тоже заплакала, подошла к нему, легла рядом на кровать, близко-близко, как тогда, когда разговор папы с дядей Толей подслушала, как прижималась к маме на больничной скамейке.

– Димка, не сердись и не плачь, пожалуйста, не плачь.

– Динка! – Он обнял меня и стал плакать мне в плечо. – Динка! Я очень тебя прошу… Я очень за тебя боюсь… Динка! Я очень боюсь тебя потерять. У меня ведь, кроме тебя, никого не осталось.

И я ему поверила, впервые за это утро.

Мы лежали, обнявшись, и плакали, долго-долго. А потом просто лежали. А потом Димка вскочил и совершенно обычным своим голосом сказал:

– Динка, пойдем завтракать. Позавтракаем и куда-нибудь сходим. На практику я сегодня не пойду, черт с ней, с практикой!

«Черт с ней, с практикой»… У Димки это так легко сказалось – легко и хорошо, совсем как раньше. И стало возможным просто пойти на кухню и просто позавтракать. Если бы он так же легко выбросил из головы мою Юлю! Но он не забывал о ней ни на секунду, и мне стало ужасно тоскливо: представляю, во что теперь превратится моя жизнь. Он будет следить, неустанно следить за каждым моим жестом, за каждым моим словом, за каждым моим взглядом. Следить и пытаться понять, думаю ли я все еще о Юле, не собираюсь ли сбежать от него в безумие.

Мы сидели на кухне и пили чай. Димка рассказывал про своего одноклассника, которому купили компьютер, про какие-то игры, еще про что-то… А сам внимательно следил за мной, не сделаю ли я попытки посмотреть в окно, чтобы проверить, там Юля или нет.

Глупый, какой же он глупый, мой старший брат! Как будто для того, чтобы проверить, во дворе Юля или нет, мне нужно выглядывать в окно. Я и так знаю, что она там. Стоит и смотрит куда-то вдаль. Она всегда куда-то смотрит, когда меня нет. И на велосипеде больше не ездит, и в мяч не играет. Велосипед отошел в прошлое, в то время, когда еще не было меня, а мяч – это «Ди-на»… А разве можно без Дины играть?

Я знаю, что она стоит и ждет, и, может быть, зовет: «Ди-на». Тихо-тихо зовет, чтобы никто не услышал: «Ди-на»… и никто не услышал, кроме меня. А я и так слышу, и знаю, что она стоит и зовет, и понимаю, о чем просит: Дина, приди, мне без тебя так одиноко и скучно, мне без тебя совершенно нечего делать, приди, и мы поиграем в мяч, у меня еще не очень хорошо получается, но ты приди, я буду стараться, тебе ведь так нравится эта игра, а потом мы залезем на крышу…

Я приду, обязательно приду. И мы будем играть, и у тебя, Юля, все отлично получится. И мы, конечно, залезем на крышу, и я угощу тебя «Райской пенкой». Только не сегодня, Юля, сегодня так неблагоприятно сложились для нас обстоятельства. Но неудачи пройдут, поверь мне, я приду, я обязательно приду…

– Так ты обещаешь мне, Динка? – Димка не выдержал, кивнул в сторону окна. – Обещаешь?

– Не играть с Юлей?

– Да.

– Обещаю.

Я обещаю и заведомо обманываю: я знаю, что сделаю все, чтобы продолжать общаться с Юлей. Мама тоже обманывала отца. Она обещала после каждой новой попытки самоубийства никогда, никогда больше… – и обманывала. Обещала и обманывала, обещала и обманывала. Или нет, не обманывала, просто говорила одно, а поступала по-другому. Вот и я поступлю по-другому: изыщу способ, чтобы остаться с Юлей. Я уверена, у меня это получится. Как у мамы в конце концов получилось.

* * *

Всю неделю я была предельно осторожна. Во дворе не появлялась. «Психиатрию» потихоньку вернула на место в папин кабинет. Читала только исключительно жизнеутверждающие книги, соответствующие своему недоразвитому одиннадцатилетнему возрасту. Например, «Детские годы Багрова-внука». Редкостная муть, но Димка остался доволен, ведь он сам мне ее рекомендовал.

Во что бы то ни стало мне нужно притупить его бдительность. Выдержать испытательный срок. Я и притупляю, и стараюсь выдержать, хоть это и очень трудно.

Практика у Димки кончилась, и теперь мы почти каждую секунду вместе. Я живу под присмотром его неусыпного ока. Иногда мне кажется, что даже когда я принимаю ванну, он где-то здесь, сидит незримым призраком в углу на корточках и следит, чтобы я ненароком не сбежала через водосток с водой на первый этаж, к Юле.

Но вот неделя подходит к концу, и бдительность брата начинает притупляться. Кажется, он поверил, что я все поняла, сделала для себя правильные выводы и навсегда отказалась от Юли. Отказалась от Юли, для того чтобы отныне и во веки веков принадлежать только ему – здоровая, жизнерадостная, нормальная сестра.

Дурак ты, Димка, какой же ты дурак! За неделю я выработала план, как сделать наши с Юлей встречи абсолютно безопасными и тайными. Играть во дворе на всеобщем обозрении мы, конечно, больше не будем никогда, встречаться станем только на крыше. А чтобы отделаться от Димки, я придумала ему занятие.

На двери нашего подъезда давно уже висело объявление о том, что школа верховой езды объявляет набор подростков. Я вдруг «загорелась» лошадьми и уговорила Димку съездить посмотреть, что там и как. Я была уверена, что он обязательно захочет записаться. Правда, для правдоподобности нужно будет записаться и мне, но я решила, что на втором или, в крайнем случае, третьем занятии подверну ногу и избавлюсь от посещений секции. Но вышло все на редкость удачно: Димку записали, а меня нет, потому что принимали только с двенадцати лет.

Чтобы Димка не сомневался в моей психической устойчивости, на первое занятие я поехала с ним. Ждать пришлось долго, и он сам решил, что мне лучше оставаться дома. Я немного посопротивлялась, но в конце концов дала себя уговорить.

И вот Димка уехал на свое второе занятие. Выждав контрольные пятнадцать минут (вдруг он вспомнит, что что-то забыл, и вернется), я набила карманы конфетами и спустилась во двор.

Ну надо же, какое невезение! Юли не было. Только что стояла почти напротив моего окна, я видела ее, когда брала конфеты на кухне, а теперь ушла. Что же делать? Ждать? Димка вернется не скоро, но все равно время наше ограничено. А вдруг Юля вообще сегодня не выйдет?

Я опустилась на скамейку. Достала из кармана конфету, машинально развернула, машинально откусила и стала жевать. И тут я ее увидела. Юля стояла на противоположном конце двора у дома напротив и безучастно смотрела куда-то вдаль. Меня она не видела, потому что стояла спиной.

Я так ей обрадовалась! Вскочила со скамейки и хотела бежать к Юле, но сообразила, что это небезопасно: если я поведу ее через весь двор – нам надо на крышу, а значит, к нашему подъезду, – нас может увидеть кто-нибудь, та же Юлина мама, и рассказать Димке. Здесь, на скамейке, за деревом, меня из окон не видно, но стоит выйти на открытое пространство, и буду просматриваться как на ладони. Нет, бежать к ней нельзя, но что же делать?

Я тихонько позвала ее, даже не надеясь, что она меня услышит:

– Юля!

Совсем тихонько позвала, но она услышала. И обернулась. И заулыбалась. И сделала два тяжелых шага мне навстречу. И остановилась. И замерла.

Ну что же ты?! Иди, иди сюда! Я ужасно разнервничалась и, сама того не замечая, вцепилась в деревянную спинку скамейки, старая краска вошла под ногти.

Юля стояла, прижимала к животу зеленый свой мяч и не двигалась с места.

– Юля! – не выдержала я и громко позвала ее, рискуя, что услышит весь наш чертов дом. – Юля!

Она перехватила мяч поудобнее и побежала, громко топая неуклюжими ногами в тяжелых ботинках. Остановилась возле кустов, нырнула в заросли и вернулась оттуда уже без мяча.

– Ди-на… – Юля подбежала ко мне. – Мяч! – Она показала рукой на кусты. – Кры-ша!

Какая же она умница, моя Юля! Ни один человек на свете не понимал меня так, как она, – ни бабушка, ни Димка, ни даже мама.

Мы поднялись с ней на крышу. Юля сидела на бордюре – я крепко держала ее за руку, – показывала вниз, на заросли, где она оставила мяч, и все повторяла: «Ди-на, мяч, кры-ша…» А я все пыталась ей объяснить, почему меня так долго не было, и скармливала конфеты.

– Понимаешь, Димка, мой брат, не хочет, чтобы мы с тобой играли. Но это ничего, мы будем приходить сюда, на крышу, – здесь ему нас не найти. А когда-нибудь все-таки съездим на кладбище. Помнишь, я тебе обещала? Там хорошо, спокойно, тихо и можно ни от кого не прятаться. Там моя мама и бабушка. Там много цветов и деревьев, а памятники попадаются такие красивые! У моей мамы тоже очень красивый памятник, а у бабушки просто крест. Мы обязательно туда как-нибудь съездим, и ты сама все увидишь. А с мячом ты хорошо придумала, ты просто умница, Юля! Я очень по тебе скучала.

Я говорила и говорила, и никак не могла остановиться – ведь больше недели я, в сущности, молчала: наши разговоры с Димкой не в счет, потому что они – не то, совсем не то! Только с Юлей я говорила по-настоящему, так, как хочется мне, а не Димке. Скорее всего, она почти ничего не понимала, да это и неважно. Я говорила наконец-то свободно и так увлеклась, что не заметила, как выпустила Юлину руку. И не почувствовала, что на крыше мы уже не одни.

– Ди! – испуганно вскрикнула вдруг Юля, вытянула вперед руки, словно защищаясь от кого-то. И отпрянула назад, и… начала терять равновесие. А я растерялась. Я совершенно растерялась!

– Динка!

Меня отбросило назад, от бордюра, от Юли – в тот момент я не поняла, что это был Димка. Увидела и поняла я, когда Димка был уже возле нее. И еще поняла, смутно, неопределенно, что он здесь лишний, что спасти должна я, что Юля Димки боится, что Димка – враг, общий наш враг. И бросилась к бордюру спасать, защищать. Она судорожно пыталась ухватиться за край, но тело ее слишком сильно накренилось назад, а руки не находили опоры. Димка, нагнувшись, стоял над ней, широко расставив ноги и руки, словно загораживал от меня. И тут я увидела, как легким, почти незаметным движением он толкнул ее. Юлины ноги в тяжелых ботинках задрались вверх – и ее не стало. Я слышала, как страшно закричал Димка, бросился на меня и повалил на пол крыши, но ничего уже не чувствовала и не видела. Только пустой бордюр, на котором больше никто не сидел.

Глава 5
Андрей

Солнечный свет пробивается сквозь тонкую занавеску спальни. Новое утро. А выход так и не найден. Выход найти невозможно! Даже во сне он не может об этом забыть, даже сон не дает ему отвлечься.

Сегодня годовщина их свадьбы. Девять лет вместе… Вернее, не так: восемь – действительно вместе и год – условно.

Мужчина поворачивается к жене – та спит, дыхание ровное и спокойное, но у губ и на лбу скорбные складки. Они появились за этот год, год условного их сосуществования. Пройдет совсем немного времени, и она превратится в самую настоящую старуху, если выход не будет найден.

Да, годовщина свадьбы. Надо бы отметить. Нет, не надо бы, а обязательно надо отметить. Шикарно отметить. Он вот что сделает: купит ей дорогое красное платье и туфли к нему, нарядные красные туфли на шпильках. И еще дорогого, изысканного вина – им вместе. А себе купит черный костюм.

Свадьба-похороны.

Про похороны – лишняя мысль. Откуда она вообще взялась? Похороны ни при чем – сегодня день свадьбы. Надо успеть подготовиться.

Он идет в ванную, тщательно бреется. Жена уже встала, слышно, как она возится на кухне, готовит завтрак. Шипит масло на сковородке. Жарит яичницу?

Красное платье и туфли на шпильках – неплохая идея! Почему она не пришла ему в голову вчера? Было бы легче засыпать. И просыпаться тоже было бы легче. Праздник… А может быть, это и есть выход? Праздник на двоих – муж и жена за столом, вино играет в хрустальных бокалах, девять лет вместе.

Надо успеть подготовиться до ее прихода…

Вечер. Он в черном костюме. Ждет. Посматривает нетерпеливо на часы – жена немного задерживается, а он так боялся не успеть.

Свадьба-похороны, чья-то ранняя смерть… Опять эта неуместная мысль! Свадьба, свадьба, сегодня у них только свадьба.

Звонок в дверь. Наконец-то! Мужчина берет со стула пакет с красным «свадебным» платьем и идет открывать. Ему отчего-то немного не по себе, но вместе с тем радостно.

Берется за замок и вдруг понимает: выход будет найден в семь сорок, и удивляется, как раньше не мог понять этого. В семь сорок – ну конечно!

Жена смотрит на него настороженно, даже с какой-то опаской. Наверное, из-за костюма. Он подает ей пакет и просит переодеться.

Возится она довольно долго, но когда возвращается из спальни, он приходит в самый настоящий восторг – ей так идет это платье! И ведет ее за руку к накрытому столу в гостиной.

– У нас сегодня праздник? – Она смотрит на него с боязливой улыбкой, хочет спросить о чем-то еще, но не решается.

– Разве ты не помнишь? Годовщина свадьбы.

– Вот как? Ну да, конечно. Как я могла забыть?

Они садятся за стол, женщина складывает руки на коленях – ей неловко и страшно, она как будто чего-то от него ждет. Ну да, вина, у них ведь праздник. Вина и поздравлений.

Он разливает вино по бокалам, поднимается, чтобы провозгласить тост.

– Наташа!

И не может ничего провозгласить – мысли о свадьбе разбежались, мысли о совместно прожитой жизни куда-то ушли, в голове застучало: в семь сорок выход будет найден. И вместо того, чтобы поздравлять, он начинает просить за что-то прощения.

– Наташенька!

Женщина смотрит в настоящем испуге, закрывает лицо рукой, словно хочет отгородиться от него. Тогда он понимает, что говорит совершенно не то, сбивается и довольно долго молчит. Но нужно сказать, нужно обязательно что-то такое сказать… Что? Ах, да, нужно поздравить.

– Наташа, я нас поздравляю. Девять лет мы прожили вместе…

Девять – не правда, девять – оскорбительная для нее ложь, потому что вместе, по-настоящему вместе, прожили они только восемь, а последний год… В нем-то, этом последнем годе, все и дело, все несчастье и ужас, из-за него и нет теперь выхода.

Выход будет найден сегодня, в день годовщины свадьбы, в семь сорок!

Мысли уплывают, мысли разбегаются. И главное он совершенно забыл. Что там было главным?

Ребенок. Ребенок был главным, ребенок был целью, все вышло из-за ребенка. Ребенок и разбил этот год.

Но и это не то. Сейчас главным является не это.

– Наташа!

Да, она сейчас – главное. Почему она так печально смотрит? Жалеет его за то, что он никак не решится сказать? И чего она так боится? Того, чего он не решается ей сказать?

Надо выпить вина, и тогда станет легче. Как-нибудь закончить этот злосчастный тост и наконец выпить.

– За нас, Наташенька!

Вино не помогло, от вина стало еще хуже. Слезы накатили, и никак невозможно остановиться. Слезы! Он не плакал сто лет, он с глубокого детства не плакал, а теперь вот…

– Максим! – Женщина бросается к нему. – Ты плачешь, Максим? Перестань, перестань, ну не надо, не надо!

Он и сам знает, что не надо, да как перестать? Перестать не получается.

– Наташенька, милая! Прости меня. У меня просто нет выхода. То есть не было до этого, а сейчас… а сегодня…

Сколько там времени? Как посмотреть? Отогнуть рукав и глянуть на часы? Невозможно! Наталья заметит, обидится, решит, что он тяготится праздником, который сам же затеял.

Настенные часы! Они всегда показывали точно. Семь тридцать. Осталось совсем немного – совсем немного потерпеть.

– Ты прости меня, Наташенька! Это единственный выход.

И нужно спешить – спешить досказать, спешить проститься. Потому что… Потому что выход – да ведь теперь стало совершенно ясно, в чем состоит этот выход.

Семь тридцать пять. Пора!

– Наташенька, ты прости! Это… Я сейчас… Прости!

Это там, в другой комнате, нельзя у нее на глазах. Она обязательно попытается спасти, не понимая, что спасти его и ее другим способом невозможно.

Семь тридцать восемь. Две минуты на то, чтобы осмотреться. Окно. Стекло немного дребезжит, но это ничего, она не услышит. Ветер в лицо, больно не будет, и все наконец-то закончится. Это единственный выход, для него и для них – обеих его любимых женщин.

Ветер в лицо. Оттолкнуться ногами от подоконника и прыгнуть…

Радость, счастье, какое блаженство! Оказывается, он мечтал об этом всегда.

Кладбище. Свежевырытая могила. Люди по очереди подходят к гробу. Наклоняются над покойным, что-то говорят, прощаются, некоторые целуют в лоб. Лица прощающихся неясны, размыты, черты их рассмотреть невозможно – просто люди, единая масса, вероятно, неблизкие родственники и знакомые. В головах гроба сидят, обнявшись, две женщины – Наталья и другая, незнакомая. Обе плачут так безутешно, что вся безликая масса им даже завидует. И покойному тоже завидует: ведь если они так плачут, значит, нет для них никого дороже. Может быть, для этого даже стоило умереть.

Вот одна, не Наталья, другая, наклоняется над гробом, гладит покойного по лицу – очень нежно и бережно – и шепчет, тихо-тихо, но различить слова можно, если вслушаться:

– Спасибо тебе, ты нашел для нас выход.

Вторая, Наталья, тоже подхватывает:

– Максим, спасибо, ты один нашел выход для нас троих.

– Ну, и что это за хренотень? – Андрей вытащил из пачки сигарету, закурил и выжидательно посмотрел на Вениамина.

– Впечатляет? – Вениамин достал диск из камеры, бережно положил его в коробочку. – Скажешь, нет?

– Знаешь, меня как-то компьютерные игры в смерть совсем не трогают, до лампочки мне все эти игры. И я не понимаю, какого черта ты высвистнул меня из дома, да еще именно сегодня. Мы с Настей собирались…

– Да подожди! Все не так просто, я тебе сейчас объясню.

– Объясни, объясни. А потом объясни Насте, почему я, вместо того чтобы провести вечер с ней, провожу его с тобой за просмотром какой-то компьютерной чуши. Нет, фильмец забавный, прямо-таки скажем, забойный фильмец, вполне может конкурировать с «Пилой» или каким-нибудь там «Криком». Только я не могу понять, к чему такая спешка, я вполне мог бы посмотреть его завтра или вообще не смотреть, не много бы потерял.

– Не мог бы! Завтра может стать уже поздно. Ты должен начать работу сегодня.

– Для кого поздно?

– Для… Я не знаю. Она может еще кого-нибудь убить.

– Вень, – Андрей с тоской посмотрел на Вениамина, – ты что, бредишь? Кто может убить, кого убить? По-моему, ты заигрался. Вредно, знаешь ли, для психики увлекаться такими вот фильмами, а на ночь вообще смотреть их опасно.

– Это не фильм! В том-то и дело, что не фильм.

– Да какая разница! Компьютерная графика, или как это у вас называется?

– Я не о способе производства. Я о другом. Дело в том… Понимаешь, все, что ты сейчас видел, происходило на самом деле. Максим, ну мужик, который из окна сиганул, действительно кончил жизнь самоубийством, именно так, как ты только что видел. И все было так, до мелочей: и праздник в честь годовщины свадьбы, и красное платье, и вино. Понимаешь?

– Пока не очень. Ты что, его знал, того Максима?

– Нет, Максима не знал. Я знал Марину, его… сестру его жены и… В общем, в последнее время они были любовниками. Он прислал ей этот фильм за пару часов до смерти, по электронке, но открыла она ее только через два дня. Если бы сразу открыла, поняла, что к чему, может, ничего бы и не случилось, а так… Выпить хочешь, Андрюха? У меня в холодильнике есть бутылка «Гжелки» и закусь найдется. Выпьем, а? Мне так хреново! Жалко Маришку.

– Подожди! А с ней тоже что-то случилось?

– Случилось! – Вениамин рубанул по столу ребром ладони. – Случилось. Потому я тебя и позвал. Сегодня днем ее обнаружили убитой в своей квартире.

– Вот оно что!

– «Вот оно что…» – зло передразнил Вениамин. – Ну, тащить «Гжелку»?

– Тащи.

Вениамин сбегал на кухню, принес бутылку водки, два яблока и кружок копченой колбасы. Все это сгрузил на компьютерный стол, разлил водку по стопкам.

– За упокой души. Не чокаясь.

Они выпили. Андрей оторвал кусок колбасы (нож Вениамин не предусмотрел) и быстро закусил: дешевой водки он терпеть не мог.

– Видишь ли, Андрюха, в чем состоит хохма: Максим проживает свой последний день в точности так, как показано в фильме. С единственной разницей – посылает электронку своей… в общем, любовнице с фильмом и письмом. О письме потом расскажу. Марина обнаруживает весь этот материал за день до похорон и обращается ко мне. Но я, понимаешь, замотался, закрутился, ну, одним словом, положил диск и забыл о нем. А сегодня ее находят мертвой. Если бы я знал, что это так важно, я бы сразу к тебе пришел. Может, Марина тогда бы… Ее смерть в какой-то мере на мне! Никогда не прощу себе!

Вениамин налил себе еще водки и залпом выпил.

– Марина мне все рассказала, даже то, что рассказать ей было очень трудно, и просила помочь, а я…

– Да ладно тебе, Венька! У всех бывают ошибки.

– Я должен был сразу! Понимаешь, сразу! Она ее убила, Наталья. И фильм – точно ее рук дело.

Он снова потянулся к бутылке, но Андрей решительным жестом отставил ее в сторону.

– С тебя пока хватит. Мне нужен четкий связный рассказ, а у тебя и так уже язык заплетается. И вообще, водку распределять буду я.

– А-а, – Вениамин безнадежно махнул рукой, – что-то теперь разве изменишь?

– То есть как? Ты ведь меня позвал, чтобы я занялся этим делом! Или я тебя неправильно понял?

– Да правильно, правильно. Я не о том. Маришку-то уже не вернешь и мою ошибку не исправишь, так что я даже не знаю… Может, Андрюха, зря я тебя взбаламутил, от Насти оторвал. Какой смысл теперь что-то делать? Хотя… Не знаю! Ничего я теперь не знаю! Такой паскудой себя чувствую!

– Ну все, Венька, – Андрей тряхнул его за плечо, – хватит истерик! Приди в себя, умойся, что ли, и реши, хочешь, чтобы я этим занимался или нет. Если нет, так я домой поеду.

– Домой? – Вениамин обиженно засопел. – Нет, не надо домой, ты подожди, я сейчас. – Он встал и довольно нетвердой походкой двинулся из комнаты. – Пять минут! – обернулся он у двери.

Вениамин вышел из комнаты, а минуту спустя стало слышно, как в ванной пустили воду. Не было его довольно долго, уж никак не пять минут. Андрей сначала терпеливо ждал, потом понемногу начал раздражаться, налил себе водки, чтобы успокоиться и не наорать на Веньку, когда тот соизволит появиться, а потом даже забеспокоился, не утонул ли сумасшедший компьютерщик в ванне спьяна да с горя.

Дверь ванной хлопнула. «Закончил-таки водные процедуры», – подумал Андрей, разлил водку по стопкам, чтобы поздравить приятеля с легким паром, но тот в комнату не вошел, опять пропал куда-то.

«Черт бы его побрал!» – вышел из себя Андрей. Больше всего ему захотелось все бросить и дернуть домой, к Насте. Прождав еще минут пять, он встал и совсем было собрался уходить, но тут Вениамин наконец вернулся.

– Вот и я! – бодро прокомментировал он свое появление. – Прости, что заставил ждать.

За время своего долгого отсутствия Вениамин успел протрезветь и принять более пристойный вид. Он даже зачем-то переоделся: сейчас на нем был и свитер, и брюки, в которых он обычно ходил на работу.

Вениамин подошел к столу. Андрей кивнул на стопки, но компьютерщик сделал отстраняющий жест.

– Андрей, я хочу нанять тебя в качестве частного детектива, – сказал он, тон его был серьезным и спокойным, голос – без прежних истерических ноток. Затем Вениамин достал из кармана тоненькую пачку долларов. – Вот здесь семьсот баксов. Я понимаю, что этого мало, но деньги я раздобуду, заплачу, сколько скажешь. А пока возьми… – И он протянул Андрею деньги.

– Я очень рад, Вень, что ты успокоился и в состоянии мыслить здраво. За твое дело я возьмусь, но деньги оставь при себе. Неужели ты думаешь, что я стану брать с тебя плату?

– Я-то с тебя брал за свои услуги.

– Ну… Будем считать, что ты осознал свою ошибку и больше так делать не станешь.

– Ты что, хочешь, чтобы я вообще себя свиньей считал? – Вениамин дернул губами, как будто оскалился, и Андрею показалось, что даже слегка зарычал. – Бери деньги!

– Не возьму! Ты мне лучше вот что скажи: вы давно знакомы с Мариной?

– Сто лет. – Вениамин сел, хмуро посмотрел на Андрея, отвернулся и уставился на компьютерную заставку, светившуюся на мониторе, – лагуну какого-то неведомого теплого моря, рая на земле. – Мы с ней еще с универа знакомы. Она на первом курсе тогда была, а я на четвертом. В команде КВН вместе оказались, а потом выяснилось, что мы с одного факультета.

– Между вами что-то было?

– Ты имеешь в виду любовь-морковь и все такое? – Вениамин грустно рассмеялся. – Как тебе сказать… У меня к ней было, а у нее… Видел бы ты ее, не спрашивал бы! Маришка – она… В общем, она совсем другого поля ягода, зачем я ей сдался…

– Понятно. – Андрей сочувственно вздохнул.

– Да ни черта тебе непонятно! Полгода назад она мне предлагала на себе жениться.

– Вот как?

– Вот так! И знаешь, почему? Потому что была беременна. Не от меня, естественно, у нас с ней такого рода отношений никогда не было. Я ей, конечно, отказал. Она меня своим предложением в грязь втоптала и даже не заметила, отнеслась так: не хочешь, не надо, обойдусь как-нибудь. А знаешь, кто этот человек, от которого она забеременела? Тот самый Максим. Видишь ли, он такую крутую штуку придумал, закачаешься! – Вениамин опрокинул в рот стопку водки, нервно хрумкнул яблоком, мелко и часто, совсем по-кроличьи, начал жевать. – Вот послушай, я тебе расскажу. Жена Максима, Наталья, Маришкина сестра, по каким-то там женским причинам не может иметь детей. Они много раз пытались, но все заканчивалось печально. А ребенка они оба хотели очень, причем Максиму обязательно нужно было, чтобы ребенок был свой, родной. И однажды пришла ему в голову оригинальная мысль: завести малыша от Марины. Это будет моя, родная кровь, и почти что Натальина, решил он и приступил к делу. Как уж ему удалось окрутить Маришку, не знаю, но, естественно, с самого начала сообщать о своих планах он ей не стал. В общем, стали они любовниками. Маринка мне сказала, что на нее просто что-то нашло, а потом все так завертелось… Через некоторое время, когда она забеременела и хотела от ребенка избавиться, Максим ей свою идею и объяснил. Маришка, понятное дело, пришла в ужас, попыталась разорвать отношения с Максом, но у нее ничего не вышло. Он как человек логически мыслящий рассудил, что лучше иметь нормальную семью, чем уродливое ее подобие, и подумал развестись с Натальей, жениться на Марине. Подкатил к ней, но она возмутилась, прогнала его и кинулась ко мне. Ну, я рассказывал – с предложением жениться и все такое. Но я-то сначала всех подробностей не знал, когда Маришке отказывал, подумал: забеременела девчонка неизвестно от кого и за лоха хочет по-быстрому выскочить. Больше обратиться ей было не к кому. И тут еще Наталья что-то поняла и стала себя странно вести. А Максим не отставал. В конце концов Марина согласилась, только просила не сразу объявлять Наталье, а немного подождать. Не знаю, то ли она ее боялась, то ли просто хорошо к сестре относилась. Да, в общем, и Максим, когда до дела дошло, не особо торопился. Так они и жили… именно, как в поговорке. А дней десять назад прибегает ко мне Марина в состоянии совершенно ненормальном. Сразу к компу – и ставит этот самый диск с забойной киношкой. Я сначала примерно как ты отреагировал, мол, что за ерундень такая? Ну, она мне и объяснила: Максим переслал ей фильм в день своей смерти. И письмо. Я сейчас тебе его покажу… – Вениамин щелкнул «мышкой», нашел нужный файл. Вот, смотри.

– «Марина, я очень боюсь. Я не знаю, что со мной происходит. Думаю, все дело в этом фильме. Я словно перешел в него, стал по-настоящему действующим лицом – весь сегодняшний день я живу по его сценарию, проживаю кадр за кадром и не могу остановиться. Конец предопределен. Помоги мне, сам я не справлюсь. Срочно приезжай. Максим», – прочитал Андрей вслух. – Да он просто сумасшедший!