Текст книги "Программист жизни"

– О чем рассказывать? – подтолкнул я его вопросом.

– Да обо всем! Например, что совсем не спит по ночам, в полдвенадцатого выходит на прогулку и гуляет до полвторого, потом работает, ложится около пяти утра, встает поздно, поэтому не любит, когда к нему приходят ни свет ни заря, особенно без предупреждения. У него фобия: ложиться до пяти он боится. Его мать умерла в больнице ночью, в двенадцать пятнадцать ему позвонили, разбудили. С тех пор он боится опять проснуться от того страшного звонка. У него вообще полно разных фобий. А время от времени происходит срыв, и его в психиатрическую больницу увозят. Мне его жалко. Борька, в общем-то, нормальный мужик, ну а что с головой беда, так он не виноват.

Наш задушевный и такой полезный для меня разговор прервал звонок домофона. Пришел слесарь. Настоящий слесарь. Анатолий вдруг вспомнил, что опаздывает на работу, и ретировался, бросив меня на произвол работника ЖЭКа.

Слесарь возился часа два, не меньше. Нецензурно сетовал, что трубы гнилые, надо было металлопластик ставить, а так в одном месте латаешь, в другом прорывается.

– Ставьте что хотите, – махнул я рукой и ушел в комнату. Включил компьютер. Надеюсь, Борис меня простит за то, что я так бесцеремонно внедрился в эту святая святых современного человека. Лично я не простил бы, но мне нужно было позвонить в центр реабилитации, а для этого найти номера телефонов. Я хотел выяснить, работает ли у них доктор Сотников. Оказалось, работает. Значит, жив, никакого убийства не было.

Потом позвонил Полине, объяснил, что застрял в квартире Бориса на неопределенный срок. Хотел помириться с Людочкой, но из этого ничего не вышло. Едва услышав мой голос, она отключилась. Видно, обиделась всерьез.

Больше делать было нечего. Я встал, прошелся по комнате. Из ванной послышались ужасающие звуки – так в аду, наверное, распиливают грешников. Зажав уши, я скрылся в дальней комнате: это оказалась спальня Бориса. Здесь я никогда еще не был, да оно и понятно: кто же в спальню приглашает гостей? Мне стало неудобно, и я хотел поскорее уйти, но тут один предмет привлек мое внимание. Он лежал на тумбочке возле кровати. Нечто среднее между мини-планшетом и смартфоном, с небольшим экраном, с кнопками, но без надписей – явно не заводского производства, Борис смастерил его сам. Из любопытства я нажал самую большую кнопку сверху – загорелся экран, мигнул, и на нем появилась фотография Стаса. Та самая, где ему тридцать лет. А в следующий момент раздался звонок, я ткнул в кнопку рядом – и едва не выронил прибор: голос Стаса, повзрослевший, но совершенно узнаваемый, произнес: «Привет, Борис!» Это был телефон, какой-то неведомой конструкции. И по странному стечению обстоятельств Стас, мой живой брат, позвонил Борису именно в этот момент.

– Стас! Стас! – закричал я, прижимая к губам экран, не зная, где находится динамик. Стас ничего не ответил. Наверное, нужно было нажать на какую-то кнопку, чтобы связь стала двусторонней. У меня дрожали руки, я не знал, на какую кнопку нажать, поэтому тыкал пальцем во все подряд и, как дурак, кричал: – Стас! Стас!

Экран погас. Связь, даже односторонняя, прервалась. Я, технический идиот, кретин, все испортил, упустил такой шанс – поговорить с братом. В отчаянии я снова попытался оживить этот странный телефон, нажал на верхнюю кнопку, но экран больше не загорался. Наверное, я случайно что-то там заблокировал.

В бессилии я опустился на кровать. Там лежала рубашка Бориса – синяя в черную клетку. Сколько помню, он всегда ходил дома в ней, в любое время года. Ну да, у сумасшедших часто возникает любовь к определенным вещам. Внезапно я почувствовал невыносимую ненависть к Борису. Ненависть и почему-то отвращение. Даже его рубашка стала противна. Я вскочил с кровати и пересел на стул. В руке у меня все еще был этот странный прибор: телефон односторонней связи с мертвыми.

Да нет, конечно, Стас жив. Ведь это же было ясно с самого начала, с того момента, как появилась фотография. Почему я все не хотел в это поверить? А главное – почему не добился от Бориса признания? Как я мог хоть на миг усомниться, что он связан со Стасом, знает, где он сейчас и что произошло тогда, двенадцать лет назад? Он все отговаривался, а я не смог настоять, но теперь я получил доказательство, неопровержимое доказательство их знакомства. Вот оно, в моей руке. Стас позвонил Борису, я сам слышал его голос.

Слесарь наконец закончил работу и ушел. Я сел на диван в большой комнате и стал дожидаться Бориса, накручивая себя все больше и больше. А когда он наконец появился, был готов его убить.

– Привет, – слабым голосом поздоровался Борис, совсем не удивившись моему присутствию в его квартире. Вид у него был до невозможности измученный, он явно плохо себя чувствовал. Но мне совершенно не было его жалко. – Подожди, я сейчас.

Он ушел в спальню, но минуты через две вернулся, переодевшись в свою клетчатую рубашку. И не жарко ему с длинными рукавами, зло подумал я. Странная все-таки психология у сумасшедших. Наверное, без этой старой рубахи он чувствует себя не защищенным. Но ничего, сейчас ему никакая защита не поможет.

– Тебе звонил Стас, – спокойным голосом сообщил я, еле сдерживая подступившую ярость: мне хотелось схватить его за шиворот и трясти, трясти, пока не вытрясу из него всю правду.

– Какой Стас? – равнодушно спросил он – я никак не ожидал от него такой реакции. Был уверен, что он хотя бы смутится, начнет по обыкновению выворачиваться, врать.

– Мой брат, какой же еще? – Я вытащил из кармана его самодельный телефон и покрутил в воздухе. – Вот, на этот самый аппарат нового времени, – тут я придал своему голосу сарказма, – и позвонил. – У меня ужасно чесались руки все-таки двинуть ему по роже.

Странно, Борис и на это прореагировал довольно спокойно, только стал выглядеть еще более слабым и больным.

– Аппарат нового времени? – грустно и как-то обессиленно усмехнулся он. – В самую точку. Это действительно аппарат нового поколения, но только не телефонный. – Борис вздохнул с явным усилием – дышать ему было трудно. – Что-то вроде приложения к компьютеру для хранения программ и обработки материала. Долго рассказывать, да тебе это будет неинтересно.

– Почему же? Очень интересно. – Я придвинулся к нему. – А еще интереснее наконец услышать правдивый рассказ о моем брате.

– И что же ты хочешь услышать? – У него стало такое скучающее выражение лица, что я опять чуть было не усомнился в своих подозрениях. Но тут так ясно вспомнил повзрослевший голос Стаса, что вся решимость добиться признания, вся ненависть к Борису вспыхнула с новой силой.

– Все. – Я еще ближе придвинулся к нему и пожалел, что у меня нет с собой пистолета: тогда бы уж точно он во всем признался.

– Если ты об этом, – он кивнул на аппарат, который я все еще сжимал в руке, – то ты ошибаешься. Мне Стас не звонил, да и позвонить не мог. Потому что он умер. Ты сам мне об этом рассказывал. А вчера вечером я нашел доказательство. Извини, мне нужно было точно знать, умер твой брат или нет.

– Доказательство? – Я просто обалдел. – Какое доказательство?

– Свидетельство о смерти. Я влез в базу загса, нашел свидетельство о смерти Стаса и распечатал.

– Зачем?!

Разговор становился настолько безумно-абсурдным, что я сам начал ощущать себя сумасшедшим.

– Я хотел кое-что кое-кому доказать, – усталым голосом, явно через силу проговорил Борис. – Для этого мне нужно было точно знать время гибели твоего брата, предъявить свидетельство о смерти и еще кое-что: фотографию с телефона, где ему тридцать лет, ну и… – он немного замялся, – разное другое.

– Что другое? – холодно-сдержанным тоном энкавэдэшника, которого лучше не злить, спросил я.

– Ну, свои определенные достижения, – нетерпеливо проговорил Борис. – Тебе не понять, да и объяснять не хочется. – По фотографии Стаса при помощи программы я смоделировал его голос. Ты его слышал.

– По фотографии голос? Это невозможно!

– Вот именно! – восторжествовал Борис, но тоже как-то через силу. – А я смог. Программу воспроизведения голоса по фотографии я создал еще три года назад. Ну, разве же это не доказательство? – Торжествующее выражение лица у него вдруг сменилось самым унылым. – А он не поверил. – Борис тяжело перевел дух – даже дышать ему было трудно.

– Кому и что, убогое существо, ты хотел доказать? – закричал я, уже совершенно не сдерживаясь. Схватил его за шиворот и хорошенько встряхнул. – Кому и что? – Я стянул ему горло воротником рубашки, собрав ее в кулак.

– Пусти! – задушенно прохрипел он. – Я хотел доказать врачу, что не сумасшедший.

Его жалкое признание так меня потрясло, что я выпустил его ворот и отошел в другой конец комнаты. Мне было стыдно – и за себя, и за него. И стало ясно, что ничего не добьюсь. Ни силовым методом, ни каким другим, потому что и добиваться нечего. Он просто больной человек, а если и затеял какую-то игру, то не из злого умысла, исключительно в силу болезни.

Я посмотрел на Бориса. Он сидел на диване, сгорбившись в позе предельного отчаяния.

– И как же ты хотел это доказать? – спросил я ласково, чтобы не раздражать и так раздраженную психику больного.

Он с опаской на меня покосился, но, увидев, что мое воинственное настроение пропало, заговорил. Это был печальный и совершенно безумный рассказ.

– Когда умерла мама, я начал пить, – сказал Борис хриплым, все еще полузадушенным голосом. – Долго пил, не просыхая. Потом, проснувшись однажды утром, понял, что так больше нельзя. И… стал лечиться. Это была долгая борьба, о которой и вспоминать не хочется. Пить перестал, но со мной случилось нечто похуже алкоголизма – тяжелая психическая болезнь, и вот она-то уже лечению не поддается. Так считает мой врач Евгений Петрович. Болезнь накатывает внезапно ни с того ни с сего. Предсказать, когда и отчего возникнет новый приступ, невозможно. Иногда за целый год ни одного приступа не происходит, и я начинаю успокаиваться, думаю, что все, здоров, но вдруг опять наваливается… А иногда приступы следуют один за другим, чуть не каждый месяц. И начинается такая тоска, что не передать. Депрессию сменяет беспричинный страх, страх сменяется депрессией. Если бы ты знал, Виктор, как это мучительно! Приступу всегда предшествует странная галлюцинация: я оказываюсь в будущем. Но не в каком-нибудь фантастическом, где роботы и всякая подобная чушь, а во вполне реальном, ограниченном пределами моей жизни. Меня «забрасывает» вперед не больше чем на сорок лет. Там, в будущем, со мной происходят разные вещи. Однажды я пережил арест. Меня обвинили в убийстве. Все происходило так осязаемо, в таких реальных подробностях! В другой раз я оказался в большом, богато обставленном доме – это был мой дом. Я чувствовал себя очень старым: передвигался с трудом, звуки проходили словно сквозь преграду, руки работали плохо. Помню, я еле справился с пуговицами, застегивая халат. Некоторые детали из моих путешествий в будущее со временем подтверждались, но доктор, да и я сам не сомневались, что все эти перемещения – лишь галлюцинации, лишь проявления болезни. А подтверждались они часто! Например, люди, которые меня арестовали, назывались полицейскими и на них была та самая форма, которую носят сейчас, а видение это пришло много лет назад. Задолго до того, как приняли реформу и милицию переименовали в полицию. И дом, в котором я буду в будущем жить, нашел. Правда, он только еще начал строиться и, конечно, мне пока не принадлежал. Примеров много! Но я не принимал их в расчет, думал, что действительно болен. И вот вчера… – Борис прервал свой рассказ и посмотрел на меня почти с любовью. – Вчера я понял, что не сумасшедший. Фотография твоего брата подтверждает, что путешествия в будущее – не бред безумца, а реальнейшая реальность! Ты себе не представляешь, как я обрадовался! Я не болен – и это факт. Вот только арест беспокоит. Неужели меня и в самом деле обвинят в убийстве? Несправедливо обвинят. Ведь я не убийца. Я просто не способен на это! Но, может, еще обойдется. – Он с такой надеждой посмотрел на меня, что мне стало неловко. Как будто я мог его защитить и уберечь от всех невзгод жизни. – Сегодня у меня как раз был плановый обязательный осмотр. Я решил все рассказать доктору и представить доказательства своей нормальности. Распечатал фотографию Стаса, скопировал свидетельство о его смерти, специальной программой, которую составил года три назад, воссоздал его голос…

– А голос зачем?

– Ну как же?! В наше время такое никому и не снилось. Вот и ты не поверил, что по фотографии можно воссоздать голос. А в будущем это запросто. Я и хотел показать, что без путешествий туда ничего подобного сделать бы не мог. У меня вообще полно изобретений из будущего! И дело не в том, что моя техника совершенна. Она невозможна в наши дни.

Борис замолчал, давая мне возможность осмыслить услышанное. И я осмыслил. Наконец в голове у меня все сложилось. Все просто и по безумной логике психически больного человека верно. Борис хотел доказать врачу, что здоров. Для этого все и подстроил. Где-то раздобыл фотографию Стаса, изменил ее при помощи своей совершенной техники так, что даже мой компьютерный спец не увидел подвоха – Борис действительно гений своего дела, это у него не отнять, – сделал еще кое-какие приготовления и принес «доказательства» врачу. А я… Либо я был ему нужен со своими сомнениями и надеждами как свидетель, либо все вышло случайно: Борис попросту забыл, что на телефоне, который он мне одолжил, фото повзрослевшего Стаса.

Я разгадал загадку, но совсем не чувствовал ни облегчения, ни успокоения. На душе было так паскудно, что я поспешил попрощаться с Борисом. Безумная надежда – увидеть Стаса живым – окончательно рухнула.

* * *

Никаких срочных дел у нас больше не оставалось, поэтому мы с Полиной решили присоединиться к Людочке – отправиться отдыхать в Болгарию. Турагентство по летнему времени работало до девяти вечера. Прямо из нашего офиса мы подъехали туда и на удивление легко все оформили. Настроение у меня несколько улучшилось, а Людочка, узнав, что мы летим все вместе, прямо-таки возликовала, тут же забыв обиды. Одна Полина, кажется, совсем не радовалась предстоящей поездке. Не возражала, но и не радовалась. Равнодушно слушала наши предвкушающие пляжные удовольствия разговоры, не принимая в них никакого участия.

– Ты что, не хочешь ехать? – спросил я, когда Людочка вышла зачем-то на кухню.

– Да нет, почему? – Полина пожала плечами.

– Тогда в чем дело?

Она ничего не ответила. Но когда в начале одиннадцатого зазвонил телефон – наш домашний, – с каким-то горьким удовлетворением вздохнула, будто только и ждала весь вечер этого звонка. Ждала и надеялась, что все же телефон не зазвонит.

Но он зазвонил. Бесцеремонная Людочка бросилась в прихожую, чтобы взять трубку, но Полина ее остановила.

– Это по делу, – без тени сомнения в голосе сказала она. – Возьми ты, Витя.

Я потащился в прихожую, уже понимая, что мы никуда не едем.

– Детективное агентство? – спросил в трубке мужской напряженный голос.

– Да. – В рекламных объявлениях мы даем и наш домашний номер, чтобы в случае крайней необходимости нам могли дозвониться в любое время.

– Вас беспокоит Сотников Владимир Петрович, – проговорил мужчина, а у меня все поплыло перед глазами: вот оно, начинается. Голос мне показался смутно знакомым, но не мог вспомнить, где и когда его уже слышал. – Я хотел бы заключить договор с вашим агентством, чтобы… – Он сбился, не зная, как сформулировать вопрос. – Дело в том, что я врач-нарколог, – предпринял он новую попытку, нервничая все больше. – Работаю в реабилитационном центре на Володарского. Вы знаете, где это?

Я знал. И, к сожалению, не только это. Я знал, что он скажет мне дальше, я знал, что произойдет потом. Одного я не знал: как все это предотвратить.

– Понимаете, – Сотников нервно откашлялся, – меня пытаются убить.

– Вы кого-то подозреваете? – безнадежно вздохнув, скорее для проформы – ведь я знал, знал, что он мне ответит! – спросил я.

– Думаю, это кто-то из моих бывших пациентов, – не отступая от сценария грустного пророчества, сказал он.

– Вы имеете в виду кого-то конкретного?

– Нет.

– Но почему вы подозреваете именно пациентов?

– Потому что… – Он совершенно растерялся – ответа у него не было. – Потому что больше некому. Вы не могли бы подъехать в клинику завтра в девять утра? У меня как раз кончается ночное дежурство.

Завтра в девять утра будет поздно. Убийство произойдет в двенадцать пятнадцать ночи, если верить предсказанию – но как ему не верить, если оно уже сбывается?

– Я приеду к вам прямо сейчас!

Моя мгновенная готовность, кажется, смутила Сотникова. Ему стало неудобно, что вот срывает человека на ночь глядя, он даже сделал попытку меня отговорить, но я настоял. Мы договорились, что он встретит меня в вестибюле первого этажа – реабилитационный центр находился на четвертом, а остальные три этажа занимала частная больница разнообразного профиля.

Полина сидела совершенно подавленная. Я передал ей наш разговор с Сотниковым. Она согласилась, что ехать мне нужно сейчас и, грустно улыбнувшись, добавила:

– А я и не сомневалась, что все так и будет, и что ни в какую Болгарию мы не поедем.

Я понимал, чего она боится, но не знал, как ее успокоить. Людочка опять разобиделась. Демонстративно перекинув полотенце через плечо, уто́пала в ванную.

– Не переживай! – сказал я Полине.

– Видишь, – она покачала головой, – это был ты. Там, в отражении. Пожалуйста, будь осторожен. – В ее глазах, которые меня не видели, был такой ужас, что я хотел плюнуть на все и остаться.

– Нет, нет, ты иди, – догадавшись, о чем я подумал, сказала Полина. – И постарайся не опоздать.

* * *

К клинике я подъехал в начале двенадцатого – за час до убийства. Но в холле, где мы договорились встретиться с Сотниковым, не было никого. Даже охранник куда-то вышел. На столе рядом с монитором лежал раскрытый журнал и стояла чашка с недопитым кофе. «Этот-то куда делся?» – зло подумал я и пошел по лестнице на четвертый этаж.

Полина очень точно описала расположение коридора, когда передавала свои видения, поэтому кабинет Сотникова я нашел без труда. Дверь оказалась закрыта. Я постучал, подергал ручку – никто не отозвался. Это мне очень не понравилось, но я стал себя успокаивать, что, может, Сотников, как и охранник, куда-то вышел. Подождал минут пять – врач не вернулся. В клинике было на удивление тихо. Я выглянул из-за угла в общую, так сказать, жилую, часть. Пост дежурной медсестры был недосягаемо далеко, в противоположном конце длиннейшего коридора. Решив больше не ждать, я открыл дверь отмычкой Бориса, которую прихватил с собой на всякий случай.

Первое, что мне бросилось в глаза, когда я вошел в кабинет, – это часы на стене. Они показывали неверное время, судя по всему, были сломаны, но, к счастью, висели на месте. Я вздохнул с облегчением и уже без всякой опаски осмотрелся. Возле рабочего стола на полу валялась фотография молодой женщины в рамке с разбитым стеклом, а возле шкафов с книгами и папками лежало тело убитого доктора. В том, что он мертв, у меня не было никаких сомнений. И рана на голове – удар тяжелым предметом, – и его остекленевшие глаза, застывшие в вечном испуге, и особая бледность – все говорило об этом. А главное, об этом еще утром сказало видение Полины. И все же я долго, но, конечно, безуспешно, пытался нащупать его пульс.

Прежде чем вызвать полицию (звонить знакомому следователю я не стал, и не только потому, что хотел переиначить пророчество, но и потому, что в такое время Серега Битов уже мирно спит), я тщательно осмотрел место убийства. Зачем? Во-первых, из профессионального упрямства. Да, доктор Сотников так и не стал моим клиентом, но я-то детективом быть не перестал. А во-вторых, из-за видений Полины. Кроме настенных часов и времени смерти нарколога, было и еще одно расхождение с картиной, увиденной Полиной: на Сотникове не было пиджака. Осторожно, прихватив носовым платком, я поднял фотографию в рамке и долго смотрел на девушку, пытаясь понять, знакомо мне ее лицо или нет, видел я ее раньше или не видел. Согласно пророчеству, она должна была мне кого-то напомнить. Но не напомнила. Это была абсолютно не знакомая мне девушка. Я вытащил фотографию из рамки и повернул оборотом. Надпись «Вчера наступит завтра» на ней имелась. Почему-то именно эта деталь, совпавшая с видением, произвела на меня наиболее сильное впечатление, показалась роковой, предвещающей неизбежный конец, как черная метка. «Ну, что ж, просто еще одно совпадение, – сказал я себе в жалкой попытке самоуспокоиться, – только и всего». Так же осторожно я вставил фотографию в рамку и положил на место, достал телефон и вызвал полицию. А потом позвонил Полине, на тот случай, если потом такой возможности у меня не будет.

И оказался прав: возможности действительно не оказалось.

* * *

Остаток ночи я провел в КПЗ – наши доблестные полицейские все же решили меня задержать. А перед этим раз сто заставили повторить мои, «пока свидетельские» показания. Я все честно им рассказал. Почти все. Два факта мне пришлось утаить: видения Полины – это им совершенно ни к чему, – и способ, каким я проник в кабинет Сотникова. По моему рассказу выходило, что кабинет был открыт. Они слушали меня с большим недоверием. Больше всего смущал ключ. «Если убийца унес ключ, то почему тогда оставил кабинет открытым? А если не собирался запирать кабинет, зачем тогда прихватил с собой ключ?» – вполне логично вопрошали они. Пришлось сыграть дурака. Я делал недоуменное лицо, пожимал плечами, даже пытался возмущаться: «Вы меня спрашиваете? Откуда мне знать, почему убийца так поступил?» Наверное, роль дурака мне удалась не вполне, поэтому меня и задержали.

Вызволил меня из темницы Серега Битов, в прошлом – мой однокурсник, а в настоящем – следователь прокуратуры. Как только утром он пришел на работу, как только узнал последние новости, так сразу и начал действовать. Через час я был на свободе. Честно говоря, на это и рассчитывал, поэтому не сильно расстроился, когда меня препроводили в КПЗ, понимал, что надолго там не задержусь. Единственно, что меня угнетало, – Полина. Но тут я надеялся на Людочку. В критических ситуациях эта несуразная в обычное время особа проявляла себя с самой лучшей стороны. Она могла и утешить, и отвлечь от неправильных мыслей.

Серега меня спас, но был очень разгневан, обругал дураком (может, мне не нужно было перед оперативниками роль играть, просто проявить свою истинную сущность?) за то, что не позвонил ему ночью, и потребовал, чтобы от этого дела держался как можно дальше. Но я и так не собирался заниматься убийством Сотникова. Зачем? Он ведь не стал моим клиентом. И потому с чистой совестью пообещал Сереге, что никуда не влезу. Ну разве я знал тогда, что уже на следующий день нарушу это обещание?

Кстати, в том, что я стал клятвопреступником, виновата Полина. Это она разожгла во мне то непреодолимое любопытство.

Домой я приехал в одиннадцать. Полина и Людочка встретили меня так, будто я не ночь отсутствовал, а целый год пропадал на войне. Сестрица наполнила для меня ванну с какими-то особыми благовониями (мне, впрочем, они не показались благом), накормила завтраком, больше напоминающим обед у Пантагрюэля, и все причитала и хлопотала. К счастью, Людочкин самолет вылетал в два часа дня, а до этого ей еще нужно было заехать в агентство и сдать наши путевки. Поэтому сильно утомить она не успела: в самом начале первого я посадил ее в такси, мы расцеловались, и она отбыла.

Наконец-то мы с Полиной остались вдвоем. В агентство решили сегодня не ехать. Если кому-нибудь срочно понадобятся наши услуги, позвонят на домашний. Я принес трубку радиотелефона в спальню, и мы легли спать – ночка выдалась и у меня, и у нее бодрствующая.

Проснулись уже под вечер. Поужинали. И тут Полина устроила мне настоящий допрос: что совпало, а что не совпало из ее видений. Но главным образом ее интересовало, какое впечатление на меня произвела фотография Алевтины. К этому она возвращалась снова и снова.

– Да никакого впечатления не произвела! – уверял ее я и не мог уверить.

– А тебе не показалось, что ты этот фотопортрет видел раньше?

– Не показалось!

– Странно.

Я говорил вполне искренне, но почему-то с каждым новым ее вопросом мой голос начинал звучать все фальшивее и фальшивее. Она мне не верила. Да в конце концов я и сам себе перестал верить. Мне стало казаться, что действительно где-то когда-то видел лицо Алевтины. Но где и когда?

Я перебирал в памяти различные эпизоды жизни, так или иначе связанные с женщинами, но это лицо всплывать не желало. И все же… Чем больше думал, чем мучительнее пытался вспомнить, тем больше мне начинало казаться, что я был знаком с Алевтиной. Ее лицо стояло перед глазами и не желало отпускать.

Да нет, не знал я ее, просто на меня подействовала история, рассказанная Полиной: в ее видениях эта женщина для меня много значила, но дело в том, что история эта не моя. А чья? Повзрослевшего Стаса? Ну нет, нет, не стоит начинать все сначала, Стас погиб много лет назад, а та фотография – безумные опыты больного человека. Это определено и доказано. К тому же первая часть видений уже сбылась: врач-нарколог Сотников был убит, причем обстоятельства и детали убийства почти полностью совпали. Значит, видение касалось именно меня. И, чтобы не сбылось все остальное, я должен выбросить из головы эту историю, поскорее забыть, а главное – держаться от Алевтины как можно дальше. И все же… Промучившись вечер и ночь – снова бессонную, – я принял самое глупое, самое невозможное решение: встретиться с Алевтиной.

Впрочем, того, чего боится Полина, произойти не может. Я не влюблюсь в эту женщину. Даже смешно подумать! И встретиться с Алевтиной собираюсь вовсе не потому, что она меня заинтересовала. Просто мне нужно проверить одну вещь. Полина, передавая свои видения, говорила, что Алевтина работает в магазине оргтехники. Так вот, мне почему-то представилось, что это тот самый магазин, к которому привел меня Борис. И если я прав, то тогда… Что тогда, я не знал, но во мне опять начала зарождаться дурацкая надежда.

Утром, ощущая, что совершаю подлый поступок, я сказал Полине, что собираюсь купить себе новый телефон.

– Сколько можно злоупотреблять добротой Бориса? – игривым, каким-то противным тоном проговорил я.

Полина в этот момент наливала нам кофе. У нее так дернулась рука, что она чуть не опрокинула кофеварку. Я в испуге бросился было к ней, но, увидев, что все обошлось, продолжил свою фальшивую игру:

– А может, смартфон куплю. Вообще это гораздо удобней, чем каждый раз таскать с собой ноутбук.

Полина ничего не сказала, стояла и с мрачным видом дула себе на руку, сделав вид, что все же ошпарилась. Я поразился ее выдержке – на ее месте я бы запустил в меня кофеваркой.

– Завезу тебя в офис и съезжу в какой-нибудь салон или магазин, – продолжал я с идиотским смешком. И, запоздало спохватившись, спросил: – Сильно обожглась?

– Нет, ничего.

Так и не выпив кофе, Полина ушла одеваться. Потом мы поехали в офис. За всю дорогу она не сказала ни слова.

* * *

Улица, на которой находился магазин оргтехники – предполагаемое место работы Алевтины, – произвела на меня сегодня странное впечатление. Мне казалось, что здесь я бывал, и не только в тот вечер с Борисом, а когда-то раньше. Я прошел мимо дерева, опоясанного обручем, посидел на скамейке, пытаясь вспомнить… да нет, пытаясь вообразить, как мы с Алевтиной прогуливаемся по этой улице. На фотографии было только ее лицо, но я постарался представить ее всю, целиком, в полный рост, следуя описанию, данному Полиной. Мне это почти удалось. Но образ получился неживым, застывшим, каким-то негибким. Чтобы придать ей черты человечности, индивидуальности, начал мысленно наряжать ее в разные платья, но понял, что перебираю гардероб Полины. Тогда я попытался представить ее походку, жесты, запах – и тоже выходила какая-то полиноподобная женщина. Нет, не знал я никакой Алевтины.

И знать не хочу.

Так чего же, спрашивается, я сюда приехал? Не потому ли, что эта незнакомая женщина непонятно чем неудержимо влекла меня к себе? Не потому. Просто я хотел прояснить одно обстоятельство: если Алевтина работает именно в этом магазине оргтехники, значит, она как-то связана с Борисом.

Мельком отразившись в зеркальной двери, я вошел в магазин и стал осматриваться по сторонам. Он был совсем небольшой, со среднюю трехкомнатную квартиру, если убрать все перегородки. Справа шел ряд полок с компьютерной техникой, слева – витрина с телефонами и их ближайшими родственниками. К ней я и двинулся, украдкой присматриваясь к народу. Его было немного: трое покупателей, две продавщицы и охранник у стойки с мониторами, стоящий ко мне спиной. Моей светловолосой, слегка полноватой и до невозможности женственной вдовы в черном среди них не было. Либо я ошибся в своих расчетах и Алевтина работает не в этом магазине, либо она, вопреки пророчеству, не испугалась остаться дома наедине с призраком. Но, может, это и к лучшему. А Борис… Просто сумасшедший, его поступки не стоит принимать во внимание. И вообще всю эту историю нужно поскорее выбросить из головы.

– Вам помочь? – послышался грустный голос у меня за спиной. Я вздрогнул и обернулся.

Она постарела, и волосы ее потемнели, лицо оказалось не таким привлекательным, как на фотографии, никакого вдовьего наряда на ней не было. Но я понял, что это Алевтина еще до того, как взглянул на бейджик. Я рассматривал ее с тем любопытством, с каким смотришь на человека, о котором много слышал – сравнивая свое представление с действительным образом. Действительный образ разочаровал. Грубоватая кожа, припухшие веки – слезы, бессонная ночь, – на выпуклом низковатом лбу какие-то красные пятна. На лице никакой косметики, даже губы не подкрашены. Мы никогда с ней раньше не встречались. Теперь я в этом окончательно убедился и могу спокойно уходить. Но тут мне в голову пришла одна мысль: почему Полина допустила эту встречу? Зачем вообще рассказала об Алевтине, если думала, что у нас возникнет роман? Зачем заставила меня следовать сценарию ее видения? Почему не воспользовалась возможностью от него сбежать – улететь вместе с Людочкой в Болгарию? А ведь Полина с самого начала была уверена, что мы никуда не полетим. Ждала звонка Сотникова, а я, как дурак, ей поддался. И в конце концов поверил, что меня неудержимо влечет к этой женщине. Нисколько не влечет, мне она вообще не нравится! Если бы я встретил ее при других обстоятельствах, если бы не знал, что должен ею заинтересоваться, просто не обратил бы на нее никакого внимания.