Текст книги "Программист жизни"

Я усадил Полину в кресло для посетителей – самое удобное, какое было у нас в офисе. Достал из кармана плеер, положил ей на колени. Все это я уже проделывал вчера, перед тем, как в дверь позвонила Людочка. Но сегодня я не испытывал такого страха за Полину – видно, приезд питерской сестренки подействовал на меня благотворно: она заразила меня оптимистическим взглядом на жизнь.

Полина вставила наушники в уши, но плеер не включила, закрыла глаза и стала дожидаться своего «мистического сна» – не знаю, как лучше назвать это состояние. Выражение лица у нее сделалось каким-то болезненно сосредоточенным. Я посмотрел на часы – не знаю зачем, наверное, просто, чтобы отвести хоть на мгновение от нее взгляд. Мне опять стало не по себе – заряда Людочкинова оптимизма хватило ненадолго.

Некоторое время ничего не происходило, но вдруг Полина вскрикнула и сильно побледнела. По ее лицу, а потом и по всему телу пробежала судорога. Мне захотелось немедленно прекратить сеанс, но я понимал, что этого делать не стоит. Теперь Полина находилась в глубоком обмороке. Во всяком случае, так это выглядело со стороны. Лицо бесстрастно застывшее, дыхания почти не слышно.

Но вот черты лица ее немного ожили. Она повела из стороны в сторону головой и что-то забормотала. Я напряженно вслушивался, но слов разобрать не смог. А потом…

Потом потекли бесконечно долгие минуты, которые ощущались часами. А для Полины, я знал по прошлому опыту, это был целый отрезок жизни, который она переживала как свой собственный. То, что тогда, много лет назад, происходило со Стасом, теперь происходило с ней.

Вот лицо ее опять изменилось – стало старше и как-то жестче. Что она видит? Что чувствует? Может, пора ее разбудить? Подожду еще немного. Чтобы как-то ее поддержать, я подошел сзади и положил руки ей на плечи. Ее тело вздрогнуло, но из транса она не вышла – это была реакция не на мое прикосновение, а на то, что она ощущала там. Я подумал, что, может, не ради одной поддержки положил ей руки на плечи, а просто малодушно сбежал, скрылся от ее лица, ставшего таким чужим.

Внезапно Полина засмеялась – смех ее тоже был чужим. А потом громко, отчетливо произнесла: «Вчера наступит завтра». От этой странной, зловещей фразы у меня мороз побежал по коже. Что она может означать? Что там вообще происходит?

Тело Полины пронзила судорога, такая сильная, что ее подбросило на месте. Я с трудом удержал ее за плечи. Она качнулась вперед и опять что-то забормотала.

Наверное, такие сеансы должны проходить под наблюдением специалиста. А какую помощь я смогу ей оказать, если что-то пойдет не так? Да и откуда мне знать, так оно идет или нет?

Я опустил ее плечи, сел напротив, взял за руки. Ее лицо приняло безмятежное выражение. Дышала она спокойно, ровно. Может, я напрасно так встревожился? На лице ее появилась счастливая улыбка. Я бы даже сказал: улыбка влюбленного человека. Я сжал ее руку – странно, она ответила на это рукопожатие и открыла глаза.

– Слава богу! – выдохнул я, – наконец-то наши мучения закончились. – Ну как ты, Полинка?

Но оказалось, что она меня не слышит. Рано я обрадовался, из транса Полина не вышла. Она снова закрыла глаза и начала мерно раскачиваться – в такт ее движениям поскрипывало кресло. Вынести это было невозможно. Я посмотрел на часы. Прошло всего двенадцать минут с начала сеанса. Я думал, гораздо больше. Дать ей еще пару минут или уже можно разбудить? Двенадцать минут – это много или мало? Для меня оказалось непосильно много, а для Полины? Что она успела пережить за эти двенадцать минут?

Полина снова улыбнулась своей влюбленной улыбкой и вздохнула. Я осторожно провел рукой по ее щеке – никакой реакции не последовало. Я слегка сжал ее руку – ничего. Ладно, немного еще подожду. Вроде она чувствует себя неплохо. Но не успел я так подумать, как ее лицо исказилось, словно от боли, Полина пронзительно вскрикнула и перестала дышать.

Я был готов к любым поворотам, когда мы начинали сеанс, и потому не растерялся, хоть и очень испугался. Сорвал с нее плеер, подхватил на руки, перенес на небольшой диванчик в углу и приготовился делать искусственное дыхание. Но тут ощутил поцелуй на своих губах. Полина глубоко вздохнула и вышла из транса.

Я был совершенно счастлив, что все благополучно закончилось. Вот только не понял, мне ли предназначался ее поцелуй. И ее ли это был поцелуй, а не того, в чьей жизни она побывала.

Я помог ей перейти за стол на рабочее место. Сам сел напротив, придвинув стул. Выглядела Полина вполне нормально. Я тихо радовался. Думал напоить ее чаем, чтобы она окончательно пришла в себя, и тогда уже начать разговор, но тут она меня огорошила просьбой:

– Дай мне, пожалуйста, зеркало.

Сначала я подумал, что ослышался, потом не на шутку испугался.

– Да нет, со мной все в порядке, – поспешила меня успокоить Полина, поняв, о чем я подумал. – Просто дай зеркало и все.

Я снял со стены небольшое зеркало – оно у нас висело над диванчиком – поставил на стол перед Полиной, придерживая за верхний край. Она провела рукой по своему отражению, которого не могла увидеть, долго молчала, о чем-то задумавшись.

– Ладно, повесь на место, – сказала она наконец. Настроение у нее явно испортилось. – Просто хотела проверить одну штуку. – Полина через силу улыбнулась. – Перед тем как вернуться, а вернее, незадолго до этого, я увидела свое отражение в зеркальной двери магазина. То есть не свое, конечно, а того, кем я в тот момент была. Помню это ощущение: толкнула зеркальную дверь рукой – и тут увидела это лицо.

– Чье лицо? – с тревогой за ней наблюдая – она снова принялась водить рукой по поверхности зеркала, – спросил я.

– Ничье. Мне показалось… Нет, ничего. – Полина легонько оттолкнула зеркало, показывая жестом, чтобы я его убрал.

Повесив зеркало, я предложил ей вместе выпить чаю, но она отказалась. Настроение у нее испортилось окончательно. Сидела, нахмурившись, и о чем-то думала. Я решил ей не мешать, пусть спокойно придет в себя. А пока все же заварил чай. Вдруг потом ей захочется.

– Видишь ли, – заговорила она после бесконечно долгого молчания, – кто тогда погиб: твой брат или какой-то другой человек – я так и не смогла понять. Там, на дороге, с плеером, был молодой парень, наверное Стас. Но потом… В его мыслях… Нет, я не знаю, как объяснить. – Она в задумчивости побарабанила пальцами по столу – меня передернуло: у нее никогда не было такой привычки, зато у Стаса она была. Папу это совершенно выводило из себя. – Этого молодого парня я видела как бы глазами другого, и он был старше, гораздо старше. Я была им, этим взрослым человеком, и в то же время тем молодым парнем на дороге, наверное Стасом. Ничего не понимаю! – Она опять забарабанила пальцами по столу. – Один образ накладывается на другой. Такого никогда еще не было. – Расстроившись, Полина замолчала.

– А что значит фраза: «Вчера наступит завтра»? – спросил я. Эта фраза своей необъяснимой странностью меня мучила, но задал я этот вопрос не потому. Я хотел расшевелить Полину, направить ее мысли в другое русло.

– Откуда ты узнал? – удивилась Полина.

– Это была единственная фраза, которую ты произнесла четко. Так что она означает?

– Не знаю. Это было написано на обороте фотографии Алевтины.

– А кто такая Алевтина?

– Жена убитого и… – Полина опять улыбнулась той самой улыбкой влюбленного человека. – Он ее очень любил.

– Кто, муж?

– Да нет! – Она нетерпеливо тряхнула головой, возмущаясь моей непонятливости – видно, еще не до конца отошла от своего путешествия. – Тот, кем я была. Но нужно все рассказать по порядку. Не знаю, с чего начать.

Я опять предложил ей чаю, она опять отказалась.

– Да не могу я пить горячий чай в такую жару! – Полина помахала перед собой ладонью, как веером. – Духота невозможная! Сейчас бы мороженого, – мечтательно проговорила она. А я внутренне возликовал, что легко могу осуществить ее желание. Достал из холодильника большую пачку мороженого, положил на блюдечко, поставил перед Полиной и сунул ей в руку ложку.

– Пожалуйста!

Полина рассмеялась.

– Я и не знала, что у нас есть мороженое.

– Да я еще пару дней назад купил, но совсем об этом забыл.

Мы поели мороженого. Полина с сосредоточенным видом, задумавшись, постукивала по блюдцу ложкой, выбивая какой-то ритм. И вдруг я понял, какой это ритм. Мои черные колокола! «Black Sabbath».

– Теперь и меня они будут преследовать, – сказала она. – Первое, что я услышала, как только начала работать с плеером, были эти «Колокола», они и привели меня к дороге. Я смотрела на твоего умирающего брата и вдруг поняла, что это не я смотрю, а кто-то другой, тот, кем я стала. Он смотрел на Стаса с такой отчаянной болью, которую не заглушить никогда. А «Колокола» все звучали. И усиливали боль. Когда выносить это стало просто невозможно, я… вернее, он повернулся и пошел и вдруг оказался здесь, в нашем офисе. Во всяком случае, обстановка была очень похожей – я еще помню, как все это выглядит, – Полина грустно улыбнулась. У меня защемило сердце, я взял ее за руку, но она покачала головой. – Не надо, все нормально, я просто хотела объяснить… Ну вот. Был уже вечер, начало одиннадцатого. Не знаю, почему этот человек – тот, которым я стала, – решил задержаться на работе. Наверное, ему было грустно оттого, что все остальные утром улетели отдыхать в Болгарию. День был очень жаркий, совсем, как сейчас, и вечером не стало легче. Я… то есть он, просто умирал от духоты. Открыл все окна. И тут зазвонил телефон. Человек, который ему позвонил, Сотников Владимир Петрович, говорил очень сбивчиво – кажется, был сильно напуган. Он сказал, что его собираются убить, вероятно, кто-то из его бывших пациентов. Он врач, нарколог, работает в реабилитационном центре на улице Володарского.

– Как?! – не выдержал я. – Это ведь тот самый центр, в котором Стас проходил лечение!

– Да? Может быть. Так вот, Сотников просил подъехать к нему в центр завтра в девять утра. Сказал, что сегодня ночью дежурит в клинике и что ему нужно что-то показать на месте.

– Кому показать? Как он назвал человека, которому звонил?

– В том-то и дело, что никак. Он спросил: «Это детективное агентство?» А имени не назвал. Да и как он мог узнать имя? Мы вот никаких имен в объявлениях не даем. Он, наверное, звонил по объявлению.

– Ладно, извини. Больше не буду тебя перебивать.

– Потом я опять оказалась у дороги и смотрела на Стаса глазами этого человека. Звучали «Колокола». Я подошла совсем близко, наклонилась к нему и почти смогла с ним слиться, но мне стало так больно! Эта боль буквально выбросила меня из его тела. Я оказалась в каком-то незнакомом кабинете. Там было все перевернуто вверх дном. На полу лежала фотография девушки лет двадцати в рамке с разбитым стеклом. Она произвела на меня очень сильное впечатление. Когда-то где-то я ее уже видела, только не могла вспомнить где. То есть, – Полина смутилась, – что это я говорю! Это на того, кем я была в тот момент, фотография произвела сильное впечатление. Это он не мог вспомнить… Я все время сбиваюсь. Так трудно отделить себя от того, за кого проживаешь предсмертные мгновения. А тут все еще сложнее – два образа, которые путаются: совсем молоденький мальчик и взрослый мужчина. И если молодой – это почти наверняка Стас, то кто тот, второй, – не знаю. – Она немного помолчала. – Постараюсь больше не путаться. На обороте фотографии была надпись: «Вчера наступит завтра». Почему-то и эта надпись тоже на него подействовала. Он все время отвлекался на разные детали и потому не сразу заметил убитого.

– Убитого?! – воскликнул я, забыв, что обещал не перебивать.

– Да. Сотников был убит ночью. В двенадцать пятнадцать. На полу валялись настенные часы. Они остановились на этом времени. Наверное, Сотников сопротивлялся, завязалась борьба, потому там и был такой разгром.

– Странно! – опять вклинился я в ее рассказ. Насколько я понимаю, все произошло в клинике. Тогда почему никто ничего не услышал? Там ведь полно народу: пациенты, дежурный персонал.

– Кабинет нарколога находится далеко от палат и поста медсестры, в другом конце коридора. Там такой еще заворот, – Полина показала руками расположение коридора. – В этом закутке всего три двери: кабинет нарколога, кабинет главврача – но ночью его, понятно, не было, и еще одно помещение, полное аппаратуры, при помощи которой проводилось лечение. В общем, никто, как потом выяснилось, ничего не услышал. Я… Этот человек… Давай назовем его детективом, – Полина досадливо поморщилась. – Детектив наклонился над убитым, хотел проверить пульс: ведь тот мог оказаться жив, только без сознания. Пульса не было, но он обратил внимание на одну странность: стояла жуткая жара, а убитый был в пиджаке. Сверху медицинский халат, а под ним пиджак.

– Да, действительно странно. Но некоторые люди мерзнут даже в жару. Может, у него давление было пониженное или еще что-нибудь.

– Может быть, – согласилась Полина. – Детектив тщательно исследовал кабинет. На глаза ему опять попалась фотография девушки. Он долго на нее смотрел, и тут я опять оказалась у дороги рядом со Стасом. – Полина замолчала и, явно неосознанно, стала выстукивать ритм «Колоколов». – Потом, не знаю, как это произошло, я стала ощущать Стаса. Ну или того, кто лежал на дороге, мы ведь точно не знаем, Стас это или нет. Сквозь ужасную боль, которая меня поглотила, пробивалась одна невыносимая мысль: я не смогла спасти Алевтину, теперь она тоже погибнет. Ну, то есть так думал этот молодой человек. Он был в нее влюблен, а ей угрожала какая-то опасность. В следующий момент я опять оказалась в кабинете убитого врача. Детектив позвонил знакомому следователю, рассказал, что произошло. Тот обещал приехать с бригадой оперативников. Все время, пока их ждал, детектив смотрел на фотографию девушки и пытался вспомнить, где раньше видел этот портрет. Потом приехала опергруппа, детектив, уже под протокол, рассказал все, что знал по этому делу, и его отпустили. В коридоре он услышал, как какая-то женщина говорила кому-то, что нужно сообщить Алевтине, он понял, что так зовут девушку на фотографии и что она – жена убитого врача.

Полина опять замолчала. Я видел, что она совершенно измучилась – рассказ отнял у нее много сил. В какой-то степени она заново переживала все эти события, как свою собственную историю жизни. Я принес ей воды. Она попила и продолжила:

– С Алевтиной он встретился на следующий день. Она работала в магазине оргтехники и была намного старше той девушки с фотографии, ровесницей детектива. Но он все равно ее узнал. Она наняла его расследовать убийство мужа, так как не надеялась на полицию. А потом… Потом они полюбили друг друга, – быстро и как-то стыдливо закончила Полина.

– Да, – хмыкнул я, – и башмаков еще не износила.

– Ну… – Полина замялась, продолжая отчего-то смущаться, – такое бывает. Алевтина была очень несчастна, мужа никогда не любила, и… вот.

– Не любила мужа, сразу сошлась с детективом, кем бы он ни был, – задумчиво начал перечислять я ее прегрешения, – на следующий день после убийства мужа пришла на работу…

– Она это объяснила, – вступилась за Алевтину Полина. – Ей невыносимо было оставаться дома одной, вот и вышла на работу. Там все-таки люди и вообще.

– Ну да, ну да, – ироничным тоном проговорил я, абсолютно никакого сочувствия к вдове не испытывая. – А не она ли и прикончила нелюбимого муженька? А? Как ты думаешь? Кстати, как он был убит?

– Ударом по голове каким-то тяжелым предметом, который не был найден на месте преступления. Алевтина физически не могла этого сделать.

– Ну… есть женщины в русских селеньях, – опять начал я иронизировать, но Полина меня не поддержала.

– Алевтина к ним не относится. Она невысокого роста и совсем не атлетического телосложения: немного полноватая, очень женственная и… Нет, это не она!

– А почему ты ее так защищаешь? – Я вспомнил ее влюбленную улыбку, когда она пребывала в своем трансовом сне, и мне стало неприятно. Я даже почувствовал нечто вроде ревности.

– Не защищаю, просто знаю, что это не она. Ей самой грозила опасность.

– Да? Так ты, может быть, знаешь, кто убийца?

– Нет. Ты разбудил меня слишком рано. Детектив не успел довести расследование до конца.

Мы замолчали. Полина опять начала в задумчивости барабанить по столу пальцами. Не знаю, что меня больше нервировало: эта появившаяся у нее чужая привычка – не чужая, не чужая, Стасова! – или то, что она выбивала ритм моих «Колоколов». Я тоже задумался. Полученной информации было и много, и мало, но главного мы не добились: не узнали наверняка, кто погиб – Стас или другой, похожий на него человек. По описанию Полины, парень на дороге был похож на моего брата. И ее привычка барабанить пальцами по столу тоже принадлежала Стасу. Но эта привычка ничего не доказывала, слишком уж она распространенная. И описание не доказывало: это мог быть его двойник. Но больше всего сбивал второй образ – образ этого детектива. Кто он такой, черт возьми?

– Помнишь, ты говорила, – начал я, Полина вздрогнула от звука моего голоса – он неожиданно громко прозвучал в тишине офиса, мы так долго молчали, задумавшись каждый о своем. – Ты сказала, что видела свое отражение в зеркальной двери. Ну, то есть не свое, а того человека, кем ты была в тот момент, – отражение этого детектива. У тебя по этому поводу возникла какая-то мысль. Какая?

– Никакая, – быстро и как-то фальшиво равнодушно произнесла Полина. Я понял, что она что-то недоговаривает.

– Он на кого-то похож? – продолжал настаивать я.

– Ни на кого он не похож! – раздраженно сказала Полина. – Я и видела-то его всего секунду, ничего не успела рассмотреть.

Точно скрывает! Но что? Правды от нее не добьешься: если она о чем-то не хочет говорить, ни за что не скажет.

– Хочешь еще мороженого? – спросил я, чтобы разрядить обстановку.

– Хочу! – обрадовалась Полина возможности уйти от неприятного разговора.

– И я, и я тоже хочу! – восторженно заверещала Людочка. Мы и не слышали, как она вошла в офис. – У меня для вас потрясающая новость, дети мои! Завтра мы все улетаем в Болгарию!

* * *

Новость действительно нас потрясла. Полина изменилась в лице, сильно побледнела, мне даже показалось, что она сейчас потеряет сознание. Я бросился к ней, потом к холодильнику, чтобы налить воды, потом снова к ней, ничего не соображая от потрясения. Людочка все эти беспорядочные движения приняла за проявления бурного восторга по поводу предстоящей поездки и разливалась соловьем.

– Курорт Золотые Пески – сказочное место! – вещала моя безумная кузина. – Я видела фото пляжей в Интернете. Вы не представляете, какая красота! Мне сразу захотелось там оказаться. А какие рестораны, бары, клубы!

Я с трудом напоил Полину водой – у меня дрожали руки, а у нее ходуном ходил подбородок. Налил еще воды и выпил сам.

– Ой! Дайте и мне водички! – взвизгнула Людочка. – Пить хочу – умираю! Такая жара! – Она залпом выпила стакан ледяной воды, по-тюленьи пофыркала и продолжила расписывать прелести отдыха. – Вода двадцать шесть градусов, парное молоко! – Она блаженно прикрыла глаза, видимо, представляя себя плывущей по этому парному молоку. – Ух! Жара! Но потерпеть осталось недолго: завтра мы уже будем прохлаждаться на пляже. Место я застолбила. Представляете, как повезло! У них оказались три горящие путевки. Не одна, не две, а именно три! Как раз для нас!

– У кого – у них? – больным голосом спросила Полина.

– В агентстве путешествий. Я же говорила! – Она повернулась ко мне – я пожал плечами: видимо, начало рассказа мы пропустили. – Вы вообще меня слушаете? – возмутилась Людочка. Но тут же примирилась с нашей невнимательностью, вероятно объяснив ее тем, что мы просто обалдели от восторга. – Ладно! – Людочка добродушно рассмеялась. – Начну сначала. Вы ушли на работу, мне стало скучно, решила прошвырнуться по городу. Набрела на агентство путешествий и… И вот мы завтра летим отдыхать в Болгарию! Причем, заметьте, почти за бесценок. Я зашла за вашими паспортами. Вы рады?

Ни я, ни Полина ей ничего не ответили. Людочка внимательно посмотрела на нас и, кажется, только сейчас заметила, что мы совсем не разделяем ее энтузиазм по поводу Болгарии.

– В чем дело? – с зарождающейся яростью спросила она. – Вы что, не хотите ехать?

– Хотим, хотим! – поспешил я ее заверить. – Но, видишь ли, мы не можем. – Я обвел рукой пространство вокруг, Людочка проследила за моим жестом.

– Что – не можете? Закрыть на две недели вашу шарашкину контору? – Она закатила глаза и картинно упала в кресло для посетителей, в котором во время трансового путешествия сидела Полина. А я впервые подумал, отражается ли на вещах, соприкасающихся с Полиной, энергетика страдания умирающих людей?

– Понимаешь, у нас осталось одно незаконченное дело.

– Ну так заканчивайте его поскорее. Времени до завтрашнего дня еще куча!

– Нет, так не получится.

– Значит, в Болгарию вы не едете? – совсем разозлившись, проговорила Людочка. – Ну и черт с вами! Я поеду туда одна!

Она выскочила из офиса, хлопнув дверью.

Я подошел к Полине, сел рядом, взял ее за руку и слегка сжал.

– Да нет, – она высвободила свою руку. – Со мной все нормально. Просто у нас уже два совпадения из моего видения: наш офис и Болгария. Значит, и остальное сбудется.

– Ну что ты! – Я снова взял ее за руку. – Как оно может сбыться? Ведь то, что ты увидела, происходило в прошлом.

– Да, – согласилась она, но я понял по ее голосу, что она в этом не уверена.

– И потом, второе совпадение мы отменили: в Болгарию никто из нас не полетит. Да и вообще, не понимаю, отчего ты так расстроилась?

– Да оттого, – почти срываясь на крик, проговорила она, – что у человека, чье отражение я видела в зеркальной двери, было твое лицо!

Я долго молчал, переваривая это известие. Нельзя сказать, что оно меня как-то особенно поразило или расстроило. А главное, я не понимал, почему Полина на это так реагирует. Даже если все так, даже если она видела именно меня… Нет, меня она не могла видеть, ведь я не в коме, вполне здоров.

– Слушай, – я обнял Полину за плечи, – тут какая-то ошибка. Во-первых…

– Знаю, знаю, что ты хочешь сказать, – перебила она меня. – Раньше я видела людей только между жизнью и смертью. Но это раньше. Возможно, у меня открылся новый дар. – Она это произнесла с таким выражением ужаса на лице, словно речь шла не о даре, а о новой неизлечимой болезни. – С этим плеером ты соприкасался довольно долго, и на нем мог остаться твой энергетический след, через который я и считала твое будущее.

– Ну и что? – Я беззаботно рассмеялся. – Что в нем такого страшного, в моем будущем?

Полина не ответила, только как-то болезненно сморщилась. И тут до меня дошло.

– Ты ревнуешь к Алевтине? – Она опять ничего не ответила, но я увидел, что она еле сдерживается, чтобы не разрыдаться. Я крепко-крепко обнял ее. – Господи, Полинка, какая же ты дурочка! В твоем видении этот детектив влюблен в Алевтину, и ты подумала… Но вот уж это сбыться точно не может! Потому что я и так влюблен. На всю жизнь влюблен, ты же знаешь.

Она от меня отодвинулась и нетерпеливо тряхнула головой.

– Дело не только в этом, – всхлипнув, сказала она. – В этом тоже, но это не главное.

– А что же главное? – весело спросил я – Полинина ревность к этой совершенно абстрактной Алевтине меня забавляла.

– Да как же ты не понимаешь? Мой дар, с какой бы новой стороны он ни открывался, все равно так или иначе связан с комой. Возможно, я считала твое будущее через твою будущую кому.

– Н-да, круто замешано! – рассмеялся я. Почему-то будущая кома меня совсем не испугала. – Так круто, что не сразу и сообразишь, что к чему. Но я думаю, дело не в этом.

Полина вдруг разрыдалась в голос. Она никогда не плакала – вообще никогда! И это было так странно и так ужасно, что я растерялся.

– Ну не плачь, не плачь, ну пожалуйста! – уговаривал я ее, понимая, что совершенно не умею утешать, не научился, ведь она же никогда, никогда не плакала. – Ну, Полиночка, ну, не надо.

Я принес из холодильника бутылку воды, попытался ее напоить – ничего не вышло, она отталкивала мою руку и не желала взять стакан. Потом я попытался ее умыть, налив на ладонь воду из бутылки, – тоже безуспешно. Я уже сам был готов разрыдаться, не зная, как ее успокоить.

– Ну все, ну, Полинка! – Крепко-крепко прижав ее к груди, я стал мерно раскачиваться, надеясь укачать ее, как плачущего ребенка. И это действительно в конце концов помогло. Все еще всхлипывая, она осторожно высвободилась из моих слишком крепких объятий.

– Прости. Может, все еще обойдется.

– Конечно, обойдется! – поспешил я ее заверить. – Даже не сомневайся, все будет хорошо. Лучше скажи, как он выглядел. Тот, чье отражение ты видела. – Мне пришла в голову одна мысль: я понял, как смогу успокоить Полину.

– Как ты. Тридцатилетний мужчина…

– Вот-вот! – обрадовался я: моя мысль подтверждалась. – Тридцатилетний! А мне тридцать четыре!

– Какая разница?

– Большая. Ты меня видела, когда мне было тридцать. С тех пор я изменился, но у тебя в памяти навсегда остался тридцатилетним.

Я говорил бестактные вещи, совершенно этого не замечая, – мне нужно было высказать одну мысль, которая вдруг пришла мне в голову. Но, кажется, и Полина никакой бестактности не заметила.

– И к чему ты клонишь? – уже совсем успокоившись, спросила она.

– А к тому, что это был не я. Это был повзрослевший Стас – мы с братом, как недавно выяснилось, очень похожи. Вот его лицо ты и приняла за мое.

– Повзрослевший Стас? – задумчиво проговорила Полина. – Но ведь в таком случае мы опять пришли к тому, с чего начали. Как может быть твоему брату, погибшему в восемнадцатилетнем возрасте, тридцать лет?

– Никак не может, – согласился я. – Но это уже не первый факт, указывающий на то, что он жив.

– И находится в коме. Или в будущем будет находиться.

– Значит, нужно постараться найти его раньше, чем с ним что-нибудь такое случится. И я даже знаю, как это сделать. Прямо сейчас поеду к Борису и вытрясу из него всю правду!

* * *

Все время, пока ехал к Борису, я пытался выстроить предстоящий разговор. Это было непросто, потому что я и сам до конца не знал, какой именно правды хочу от него добиться. На все мои вопросы он уже ответил: Стаса сфотографировал случайно, знаком с ним никогда не был, даже не видел его ни разу, если не считать той мимолетной встречи возле магазина оргтехники, о которой он благополучно забыл. Конечно, возможен и такой вариант: он меня обманывает. Но если еще полчаса назад, когда мы разговаривали с Полиной, я верил в то, что Стас может быть жив, то сейчас, отрезвев, понял, что это невозможно. Он погиб на моих глазах, нужно принять этот факт и больше себя не мучить. Так какой правды я хочу добиться от Бориса?

С половины пути я чуть было не повернул назад, но потом опять мною овладела какая-то нелепая надежда на чудо. А вдруг? Вдруг он все-таки жив, и Борис что-то знает? Тогда нужно построить разговор таким образом, чтобы заставить его проговориться, подловить, притупить внимание, а потом задать свой главный вопрос, но облечь его в такую невинную форму, что Борис не почувствует подвоха и… Но как построить такой разговор? С чего начать?

Я ломал голову всю дорогу, но мои усилия оказались напрасны. Дверь мне открыл незнакомый мужчина примерно моего возраста, может, чуть моложе. Едва поздоровавшись и не подумав представиться, он открыл дверь в ванную.

– Это здесь, – сказал он и жестом пригласил войти внутрь. У меня возникла жуткая мысль, что Борис совершил самоубийство, перерезал себе вены и лежит в ванне. Я вошел в тесное помещение, наполненное паром, задев плечом мужчину (он что-то пробормотал), резко отодвинул занавеску – и вздохнул с облегчением: ванна была пуста.

– Это здесь, – повторил он и ткнул в трубу, перехваченную железным хомутом.

Не понимая, чего он от меня хочет, я зачем-то ее потрогал – труба была шероховатой и влажной. Мне стало неприятно: хомут на трубе напоминал обруч на стволе дерева, под которым был сфотографирован Стас.

– Сколько времени это займет? – спросил странный мужчина. Я ошарашенно уставился на него. – Надеюсь, недолго. Мне вообще-то некогда.

Я ничего не понимал, ну совершенно ничего. И это меня начало раздражать.

– Где Борис? – сурово спросил я. – И что вы делаете в его квартире?

– Жду вас, – сердито сказал мужчина. – Уже целый час, а мне нужно на работу. Я отпросился только до двух.

Маразм крепчал, что называется.

– Так сколько времени вам понадобится, чтобы переставить трубу? – не желал он сходить с какой-то своей бредовой идеи.

– Трубу? – тупо переспросил я.

– Трубу! – ядовито проговорил он.

И тут мы с ним одновременно сообразили, что произошло недоразумение.

– Вы слесарь? – спросил он, уже понимая, что никакой я не слесарь.

– Нет, я частный детектив и знакомый Бориса. А вот вы кто такой?

– Сосед, – смутившись, сказал он, протянул руку – робко, словно не надеясь, что я ее пожму, после того что было, – и представился: – Анатолий.

Он объяснил, что у Бориса прорвало трубу, что тот вызвал аварийку, они приехали, отключили горячую воду у всего стояка, наложили хомут и отчалили, пообещав на прощание вызвать слесаря из ЖЭКа. Борису нужно было пойти на прием к врачу, вот он и попросил Анатолия по-соседски ему помочь, подождать в его квартире слесаря.

– А что, Борис заболел? – озабоченно спросил я: его внезапная болезнь совершенно не входила в мои планы.

Анатолий как-то странно на меня посмотрел и усмехнулся.

– Заболел. Давно уже. – Он опять усмехнулся и постучал себя по голове. – Да вы разве не в курсе? Каждые полгода ему нужно являться на обязательный осмотр к психиатру.

Вот это была новость так новость! Я, конечно, понимал, что Борис Стотланд – человек со странностями, но о том, что все так серьезно, даже не догадывался. А потом подумал, что, в сущности, о Борисе ничего не знаю и что встреча с его соседом – прекрасная возможность собрать о нем хоть какие-нибудь сведения.

Анатолий оказался просто кладезем информации. Очень общительный, чтобы не сказать болтливый, и к тому же знал Бориса с самого детства. Правда, тогда они почти не общались. Из-за разницы в возрасте (Анатолий был младше на девять лет), а главное, из-за замкнутости Бориса.

– Он и во двор-то никогда не выходил, – не спеша предавался воспоминаниям Анатолий, совершенно забыв, что так спешил уйти на работу. – Борька всегда был с приветом. Ни с кем не дружил, никого не любил, кроме своей мамочки. Они жили вдвоем, и никто им был не нужен. Да у Борьки даже девушки не было. Наверное, мама не разрешала. – Анатолий засмеялся. – Она ему заменяла и друзей, и семью. А когда она умерла, он и сдвинулся. Закрылся в квартире, бросил работу и стал пить по-черному. Потом лечился, пить перестал, но с головой у него стало еще хуже. С год назад мы с ним сошлись, можно сказать, подружились, он мне многое про себя стал рассказывать. – Анатолий замолчал, не вовремя задумавшись.