Текст книги "Непойманный дождь"

Глава 3
Гримасы безумца
(Ефим Долинин)

Что это было? Обморок, новый сон, забытье сумасшедшего? Во всяком случае, в кювет я не съехал и не врезался в дерево. Очнувшись, обнаружил, что еду, довольно уверенно держу руль и еду вперед. Вот только никак не могу сообразить: вперед из города или вперед в город? Я снова в очках и бейсболке. Не помню, когда их надел. А может, и не снимал? Значит, я еду из города, все еще еду из города, и, значит, то, что произошло, не происходило в реальности. Это был обморок, сон, забытье сумасшедшего, все, что угодно, но не реальность. Да и как такое могло произойти на самом деле? Даже в обезумевшей реальности такому не может быть места. Мир строит гримасы – гримасы безумца, но и для сумасшедшего это перебор. Женщина в летнем платье, одна среди ночи на пустынной дороге – теплое рыхлое тело, сраженное выстрелом.

Теперь, один на пустынной дороге, я еду из города, чтобы потом, утром, когда-нибудь затеряться в толпе. Еду, чтобы внести в их стройный план ошибку, чтобы разладить его. Мне нужно скорее добраться до гостиницы, до той самой, где стулья скрипят, где мешает думать хмурый портье. Он, портье, – один из тех, кто обо мне заботится: думать действительно вредно, думать мне противопоказано, категорически запрещено. Это почти так же опасно, как составлять программы. Я устал, я хочу поскорее оказаться на ржавой койке с панцирной сеткой, через узкий проход чтобы спал мой собрат по безвыходности – ночь застала в пути, – близко, так близко, чтобы можно было слышать его дыхание, а когда станет особенно страшно, протянуть руку и ощутить тепло живого человека. Я устал, так устал. Дорожный знак…

Вот оно что! Я еду в город, назад, в город, никакой гостиницы мне не светит, и все, что было на дороге, случилось в действительности. Очередная гримаса безумца. Когда же я надел очки и бейсболку? Почему я этого не помню?

Я резко затормозил. Вернее, не я, а тот, кто едет в моей машине, – двойник двойника. Распахнул дверцу, выскочил на дорогу. Темно-серое мутное небо над головой, мокрый, скользкий асфальт под ногами. Но ни головы, ни ног я не ощущаю, словно ко мне они не имеют никакого отношения. Двойник, просто чей-то двойник, случайно воспользовавшийся моим телом. Что мне делать дальше, как от него избавиться? Как разрушить их план? Я пытался разрушить, уехав из города, но ничего не вышло, видно, это было предусмотрено заранее. Я знаю, как делаются такие штуки, я сам в свое время… Мне тогда не поверили, меня попросту осмеяли, но я-то ведь знал, я тогда даже произвел маленькую проверку практикой. Мои действия до сих пор, до этой самой минуты легко было рассчитать, потому что действовал я, в сущности, в рамках схемы. Значит, нужно попросту из нее выйти, сделать нечто нелогичное, выкинуть фортель. Например… Не то состояние, чтобы выкидывать фортели, у меня сейчас одно только желание: сойти с дороги, улечься в канаве и перестать существовать. Впрочем, я и так почти не существую. Да, нужно напрячься и сделать что-то. Перестать прислушиваться к своим ощущениям – отсутствию ощущений – и сосредоточиться на этом нелогичном поступке.

Да что может быть проще?! Этот поступок лежит на поверхности, нелогично вытекает из всей ситуации: я совершил побег из города на машине – меня завернули, теперь я совершу пеший побег, машина в наличии, в полной исправности, на ней так легко убегать, а я вот так нелогично вдруг отказываюсь от ее комфортабельных услуг. К рассвету доберусь до гостиницы, немного посплю, а вечером продолжу свой путь.

С размаху я захлопнул дверцу машины, кивнул на прощание своему транспортному средству (или тому, кто в нем остался, кто, как и я, ходит в черных очках и бейсболке?) и пошел по обочине дороги. Пошел, четко представляя себе цель – гостиницу. И довольно долго так шел, бодро и целенаправленно, пока не понял, что опять обманулся: и этот вариант был просчитан – я снова угодил в ловушку повторений. Я иду по дороге точь-в-точь, как шла эта женщина, и, если какой-нибудь случайный водитель меня заметит, произойдет полное повторение.

Ужас вернулся, почти такой же, как там, у мертвого тела, но я продолжал идти, напрягая свой слух (не слышно ли шума мотора), напрягая зрение (не покажется ли там, вдалеке, свет горящих фар приближающейся машины). Я ехал навстречу женщине, значит, и «моя» машина должна выехать мне навстречу. Я ждал ее и страшно боялся увидеть. Я шел, целенаправленным взглядом уставившись в темноту…

Свет фар – это было сначала, и только потом – шум мотора. Все правильно: свет распространяется быстрее звука: сначала я увидел блеск молнии и только потом – после крика, после падения тела – услышал удар грома. Я продолжал идти, не сбавляя темпа, – ничего изменить невозможно. Машина приближалась. Машина приблизилась. Машина притормозила. Он в черных очках и бейсболке… Стекло поползло вниз. Водитель, довольно молодой парень, без черных очков и бейсболки, выглянул из окошка:

– Вам помочь? Что-то случилось?

Я шел, целенаправленно шел, не останавливаясь, не оборачиваясь. Я слышал, как хлопнула дверца его машины, я услышал шаги за спиной.

– Да остановитесь вы, черт возьми!

Бессмысленно! Он пытается меня догнать, не понимая, как это бессмысленно, – догнать меня невозможно, остановить меня невозможно, добиться ответа от меня невозможно, как невозможно дождаться, что тебе откроют дверь в доме, где играют на фортепьяно в октябре «Белые ночи», где лает собака, где отец и ребенок… Как невозможно добиться ответа от женщины в баре, волей несправедливой судьбы ставшей работником библиотеки… Как невозможно было остановить ту, другую женщину.

Шаги совсем близко. Вот сейчас выйдет из темноты человек в черных… Протянет мне левую руку, вытянет вперед правую… Вот сейчас прогремит выстрел…

Рука ложится мне на плечо. Голос у самого уха:

– Если вы псих, то наймите себе сиделку! Какого черта?!

Прикосновение, голос… Мрак сгустился, мрак завертелся волчком, мрак унес меня в долгожданный обморок.

* * *

Скованный темнотой неподвижности, парализованный неподвижностью темноты, я пребываю в неизвестном пространстве и не сразу могу определить, что пространство это – мокрый асфальт дороги. И когда я это определяю, обретает значение звук, назойливо, мучительно звучащий, – это человеческий голос, похожий на тот, который когда-то вот так же назойливо, мучительно звучал, но я ему не верил, – по сути похожий, по своему назначению. Этому голосу я тоже не склонен верить. Слов разобрать не могу, напрягаюсь изо всех сил – и не могу, может, поэтому и не верю? Зато вдруг совершенно отчетливо начинаю ощущать прикосновения – он, тот, кому, очевидно, принадлежит этот голос, ощупывает меня: касается предплечья, касается шеи… Хочет нащупать пульс? Я не смог, я испугался. Ее мертвое тело было теплым и рыхлым. Что она ощутила, когда я коснулся ее? Что ощущает он, касаясь меня? Снимает с меня очки… Зачем он это делает?!

Я открываю глаза, резко, как открывают дверцу машины, когда хотят спастись бегством. Лицо, расплывчатое, без индивидуальных пока еще человеческих черт, склонилось надо мной. Сфокусировалось, прояснилось. Улыбнулось.

– Ну, слава богу! – с облегчением выдохнуло воздух.

И я с облегчением вздохнул – наконец-то начал понимать смысл его слов.

– Вам лучше?

Молодой мужчина, просто обыкновенный парень, впрочем, лет на пять меня постарше. Озабоченно смотрит, кажется, искренне беспокоится. А он ведь догнал меня, смог догнать, смог остановить. Даже смог привести в чувство.

– Ну, как вы?

В отличие от меня. Я не смог, я так испугался – буквально пронзило ужасом. А он, оказывается, все же в очках, только не в черных, в простых. Довольно светлые волосы, худощавый, но крепкий. И лицо располагающее, вызывающее доверие. Расположиться, довериться?

– Черт! Я не понимаю… Как вы себя чувствуете? Занервничал, не дождавшись от меня: спасибо, все в порядке, – таких естественных слов в такой непростой ситуации. Напряженно вглядывается в мои насильно раздетые, лишенные очков глаза, стараясь увидеть в них картину моего состояния. Надо сказать что-нибудь, невежливо больше отмалчиваться.

– Все хорошо. Спасибо. Просто минутная слабость, эта дорога сводит с ума.

– Дорога сводит с ума? – Парень удивленно поднял брови, но тут же улыбнулся: вот я и отвечаю, говорю – значит, ситуация начала выправляться.

Я приподнимаюсь на локте. Он помогает. Общими усилиями мы ставим меня на ноги. Я стою, довольно уверенно, только голова немного трясется – это, конечно, скоро пройдет.

– Дойти-то сам сможешь? – вдруг неожиданно по-дружески грубовато спрашивает он – мне нравится, безумно нравится такой переход. Не задумываясь киваю, радостно киваю: я согласен идти с ним, таким грубовато-дружеским, хоть и не знаю, куда, собственно, меня приглашают.

Бережно обняв за плечи, парень тихонько ведет меня по дороге вперед. Неподалеку стоит его машина – к ней, наверное, мы и идем. Это лучшая цель – в моем положении, в моем представлении самая лучшая цель.

Как старика в инвалидную коляску, он осторожно усаживает меня на сиденье. Шарит в бардачке – можно ли мне так безгранично ему доверять? – чертыхнувшись, словно обжегся, достает что-то.

– Держи.

Холодная, плоская серебристая фляжка скользнула мне в руку.

– Да держи крепче, уронишь. Всего пара глотков, и почувствуешь себя лучше.

Я послушно сжимаю фляжку, но не могу сообразить, что с ней делать. Парень смотрит на меня с такой жалостью, словно я идиот – неуклюжий, слюнявый дегенерат. Забирает фляжку, отвинчивает крышку, снова протягивает мне.

– Глотни, полегчает.

Коньяк – как все просто! Отличный коньяк, и вряд ли отравленный. Мне действительно очень быстро полегчало, и так захотелось поверить этому парню, так захотелось переложить всю ответственность за безумства этой ночи, этого мира на его плечи. Довериться… Он улыбается, подбадривая, хлопает меня по плечу:

– Ну, Ефим Долинин, Почта России, рассказывай, что с тобой приключилось.

Вот и доверился! Плечо мое задрожало от ужаса и несправедливости – я весь задрожал и от страха пошел в наступление:

– Какого черта! Если вы знаете, кто я такой, какого черта спрашиваете? – Как же мне стало обидно на судьбу, не передать.

– Да ты что? – Он изобразил удивление. – Откуда мне тебя знать? – Засмеялся, притворяясь все тем же простым парнем, сверхчеловеком, который смог догнать, спасти, привести в чувство. – Просто моя мама в детстве научила меня читать. – Он ткнул мне в грудь пальцем, словно дулом пистолета, – грудь закаменела, я весь закаменел. И, закаменев, не сразу смог совладать с шеей, повернуть голову, посмотреть, куда он указывал.

Беджик! На груди моей беджик. Я ведь все это время оставался в форменной куртке с беджиком на груди. Потому что работа моя не закончилась в пять часов, потому что к восьми я пошел в дом, где музыка, относить эти проклятые письма. Потому что потом… Ну да, я и забыл, что все еще в форме. Только вот значит ли это, что я могу ему доверять?

– Вы ничего интересного не увидели на дороге? – в виде проверки, в виде испытания спросил я.

– Как же не увидел, еще как увидел! Знаешь, Ефим, не каждую ночь встречаешь на дороге человека в форме курьера и в черных очках. Честно говоря, сначала я принял тебя… Ну не важно.

– А до этого?

– Что до этого? До этого я боролся со сном – собственно, я третьи сутки в дороге, не спал в прошлую ночь.

– Вот именно! Я тоже не спал! И потому, когда ее увидел, подумал, что мне все снится. Это действительно походило на сон.

Я замолчал, покосился на парня – он ничего: довольно естественно изображал интерес и удивление. Продолжать? Рассказать? Нет, сначала нужно окончательно убедиться в том, что он просто случайный проезжий.

– Гроза в октябре – не правда ли, странное явление? Вы себе можете такое представить?

Боковым зрением я внимательно наблюдал, как он отреагирует.

– Ты хочешь сказать, что была гроза? – Он высунулся в окно, задрал голову, рассматривая небо. – Нет, не похоже. Да и я ничего такого не заметил, хоть и был сонный. А вообще, мне один знакомый рассказывал, что наблюдал грозу – да что там наблюдал, еле пережил! – в середине января. И представь, в Средиземном море! Они с женой по путевке отправились в круиз по Средиземке и попали в страшный шторм. Жуткое зрелище: молнии сверкают, гром – и снег валит мокрыми, крупными хлопьями, да еще качает так, что на ногах устоять невозможно. И главное – от берега рукой падать, вроде и спасение близко, и ничего сделать нельзя.

– Да, это ужасно, – вежливо поддержал я, покивал и вдруг неожиданно, качнувшись к нему, выпалил: – На моих глазах только что убили женщину! – И отпрянул, испугавшись своей безрассудности. Он тоже от меня отпрянул, видно испугавшись моего безумства.

– Убили женщину? На твоих глазах? Только что?

– Ну, не только что. Не знаю. Полчаса назад, час. Я не смотрел на часы.

– А при чем здесь гроза?

– Гроза – это потом, сейчас не важно. – Я нетерпеливо махнул рукой. – Так что вы на это скажете?

Парень смотрел на меня в жалостливой задумчивости. Да что он меня за сумасшедшего принимает?!

– Ты мне не веришь? – Я тоже перешел на «ты», но не дружески, а наступательно.

– Верю, отчего же? – тоном закоренелого психиатра стал успокаивать меня он. – Расскажи, как это было.

Расскажу. Потому что мне просто необходимо это кому-нибудь рассказать, и лучше всего постороннему, человеку, с которым я больше никогда не встречусь. Потому что ему рассказать не опасно: этот парень – просто проезжий, и это он вполне доказал. А психиатрический тон его – ну и черт с ним, с тоном: в конце концов, нет ничего плохого в психиатрах, они призваны приходить на помощь в таких вот сомнительных ситуациях, с которыми простому человеку справиться не под силу.

* * *

– Видишь ли, – начал я, и теперь мое свойское «ты» было именно свойским и дружеским: все, что я собирался рассказать, можно рассказать только другу, постороннему, и все-таки другу, – с самого начала меня поразило то, что шла она в летнем платье. Ночью, одна, на пустынной дороге, в летнем платье, совершенно не по сезону. Я думал сбежать… но об этом потом. В общем, я вынужден был бежать из города, и мне это почти удалось, а тут эта женщина. Она шла, целенаправленно шла по дороге. Я остановил машину, подумал, что ей нужна помощь, окликнул, но она меня даже не услышала. Тогда я вышел и направился за ней… Тут-то и прозвучал выстрел. Ты мне не веришь?

– Где все это произошло?

– Ну, точное место я указать не смогу. Где-то там. – Я махнул в сторону так и не достигнутой гостиницы. – Видишь ли, на какой-то момент я утратил… мне представилось… Я просто ехал. Сел в машину и уехал…

– Сразу после выстрела?

– Не… сразу. Я… Я к ней подошел… Убедился, что она мертва. А потом… я не очень помню. Я даже не сразу понял, куда еду: вперед или назад.

– Понятно, – парень усмехнулся, – потерялся в пространстве и времени. Такое бывает.

– Ты мне не веришь?

– Да верю, верю, успокойся. Глотни-ка еще коньяку.

Я безвольно принял у него из рук фляжку, сделал глоток – не потому, что хотел коньяка, а потому, что он хотел, чтобы я выпил и успокоился.

– И что, ты не слышал убегающих шагов, ничего в таком роде?

– Нет, не слышал, только звук выстрела.

– И конечно, ничего не видел?

– Кажется, нет.

– Что значит – кажется?

– Не знаю. Был какой-то сгусток темноты… это мог быть человек… я не уверен. Я испугался, ужасно, до безумия, испугался. Не потому, что я трус! Просто это ведь продолжение истории. Я хотел убежать, понимаешь? Но это оказалось невозможно. Они не дали мне убежать! И эта история никогда не закончится.

– Они?

– Долго объяснять. Хотя, пожалуй, я объясню. Расскажу, но сначала… Как ты думаешь, что все это может значить?

Парень опять усмехнулся, я внимательно следил за его реакцией, я очень не хотел, чтобы он все это воспринял как бред сумасшедшего, чтобы он меня сумасшедшим посчитал. Это было бы больно и страшно и совершенно безнадежно, словно тогда бы я уперся в тупик. Мне отчего-то казалось, что этот парень, именно этот парень способен мне помочь, в состоянии мне помочь, располагает такой возможностью. Когда-то у меня была потрясающая интуиция.

– Как была одета эта женщина?

– Да я же говорю, в летнем платье. В летнем, понимаешь?

– Это я понял, но как оно выглядело?

– Разве это важно?

– Думаю, да.

Черт возьми, он опять усмехнулся!

– Ну… – Я задумался. – Белое… во всяком случае, светлое, в темноте трудно было понять.

И на нем что-то… какие-то цветочки, что ли… Да, мелкие темные цветочки. И еще, – вдруг вспомнил я и ужасно обрадовался, что всплыла такая важная деталь, тогда я не обратил внимания, а сейчас отчетливо увидел, – воротник скрепляла брошка. Крупная такая, некрасивая брошка, кажется, из стекла. И туфли… – Меня понесло в воспоминаниях, я снова видел эту женщину, да так ясно, словно она снова шла, живая еще, по дороге, но теперь я ее рассматривал, внимательно рассматривал. – Нет, это были не туфли, а босоножки, белые, ну, или светлые. Спереди ремешки, каблук невысокий. – Я прикрыл глаза, чтобы перестать следить за реакцией моего конфидента, чтобы ничто не могло отвлечь. – Волосы светлые, неухоженные, забранные в лохматый пучок на затылке. Вся она какая-то пожилая, несвежая – такими бывают старые девы, не нашедшие себя в работе, ты понимаешь, о чем я?

– Да, да, продолжай.

– Ноги толстые, рыхлые, и руки толстые и рыхлые, и на ощупь… Ты не можешь себе представить, какой это был кошмар! Палец провалился в теплую мягкую массу – жуткое ощущение! Как тесто. Нет, это такой материал, невозможный в реальности, фантастический, который и возникнуть может только во сне. Вообще все это и напоминало сон, воспринималось сном. И если бы не одно обстоятельство, я бы так и считал, что все мне просто приснилось.

– Какое обстоятельство?

– Да, собственно, не важно, это на уровне ощущений, ты вряд ли поймешь.

– Уж постараюсь. – Он пошарил в карманах, вытащил пачку сигарет, протянул мне. – Будешь?

Я взял, вдруг ощутив, что страшно хочу курить. Жадно затянулся, вспомнил, что у меня есть свои сигареты, почему же я не закурил раньше, если так хотел? Парень тоже закурил.

– Обстоятельство заключалось в том, – продолжал я, – что… Понимаешь, я ехал из города, а потом оказалось, что возвращаюсь. С чего бы еще мне было вдруг переменить свои планы? У меня имелись веские причины уехать. И потом, все было слишком ощутимо, нереальная ситуация, но я ее слишком прочувствовал. И все помню, как оказалось, до мельчайших деталей. Вот сейчас даже запах вспомнил: от женщины пахло какими-то стародевичьими духами и немного потом. В летнем платье, на улице не больше десяти градусов, а пахло потом.

– Да, детали, это интересно, но и такое бывает. Ладно, поехали.

– Куда? – Я растерялся.

– Как – куда? На место преступления, конечно.

Он развернул машину и, не дожидаясь моего согласия, поехал.

…Никакой женщины на обочине дороги не оказалось. Мы прочесали всю трассу, вплоть до ближайшего населенного пункта, – ничего и никаких следов. Подкатили к моей одиноко стоящей машине. Он зачем-то ее тщательно обследовал, проверил багажник, но, конечно, не нашел никаких фактов, подтверждающих мою правдивость, и никаких улик против меня.

– Ладно, замяли, будем считать, что все это мне привиделось, – сказал я, ужасно отчего-то расстроившись. – Спасибо за участие. Извини. – Сел за руль и хотел уехать, но он меня остановил:

– Подожди! Расскажи, почему ты бежал из города.

– В это трудно поверить, а сейчас, после того как… ты мне не поверишь уж точно.

Он стоял рядом, на дороге, наклонясь ко мне через открытое окно, держась за дверцу, и, кажется, не собирался ее отпускать – даже в случае, если бы я вдруг дернул с места.

– Постараюсь поверить. Пойдем ко мне. У меня создалось впечатление, что твоя машина тебя пугает. Я отвезу тебя в город и позвоню в автослужбу – тебе пригонят автомобиль в целости и сохранности.

– Хочешь сказать, что я невменяем и машину вести не в состоянии?

– Да нет, просто так действительно лучше.

Мы пересели в его машину, снова закурили, он протянул мне фляжку и приготовился слушать. Но я долго не мог начать, не подбирались подходящие слова, ситуация мне самому опять стала казаться абсолютно нереальной.

– Знаешь, – проговорил парень, – так случайно вышло, до смешного случайно, что я как раз тот самый человек, который сможет решить твои проблемы.

Слова его прозвучали как-то зловеще или мне показалось? Почему мне так могло показаться, ведь я же сам думал, что именно он способен помочь?

Мнительность, болезненная мнительность, и ничего больше. Не стоит обращать внимания.

– Ильина, 37, – начал я и не удержался, проследил за его реакцией – никакой реакции не последовало. – Валуеву Анатолию Исаевичу, – продолжил и опять посмотрел, как он отреагирует – никак не отреагировал, – пришли четыре заказных письма. Одно за другим. – И замолчал, не зная, что еще прибавить, – главное и самое сложное я высказал.

– И что? – не выдержал он, когда мы в полном молчании почти одновременно докурили свои сигареты.

– Это было началом истории. Продолжение ты видел. Вернее, не видел, почему-то она исчезла. Продолжением была эта убитая женщина.

Он нажал на рычаг, машина плавно тронулась с места. Он мне ничего не сказал, совсем ничего – вздохнул и плавно пустил свою машину. И тогда меня прорвало, я ему все рассказал, сбивчиво, задыхаясь, но все-все, не упуская ни малейшей подробности. Мы въехали в город, а я все продолжал рассказывать. Он остановился у какого-то парка – гуща темноты и деревья, – но не прервал мой рассказ.

– И тогда я решил внести ошибку в их план – оставил машину и пошел пешком по дороге…

– В точности повторяя ситуацию с женщиной, переворачивая ее наоборот, на себя направляя, – перебил он вдруг меня – а до этого молчал, все молчал и слушал. И засмеялся. И зачем-то открыл бардачок, перегнувшись через меня. – Тут-то ты мне и попался!

Он смеялся, не останавливаясь, и рылся в своем бардачке. Я смотрел на его копошащуюся руку – чем-то она меня тревожила. И смех его тревожил. И последняя фраза. Что он там ищет? Что за бездонный ящик?…

– По-моему, мне пора представиться, – торжественно провозгласил он. В левой его руке был пистолет.