Текст книги "Три эпохи государства и власти"

Вот и сейчас – не заставляй нас соединять с должностью стражей такое счастье, что оно сделает их кем угодно, только не стражами. Мы сумели бы и земледельцев нарядить в пышные одежды, облечь в золото и предоставить им лишь для собственного удовольствия возделывать землю, а гончары пускай с удобством разлягутся у очага, пьют себе вволю и пируют, пододвинув поближе гончарный круг и занимаясь своим ремеслом лишь столько, сколько им захочется. И всех остальных мы подобным же образом можем сделать счастливыми, чтобы так процветало все государство.

Нет, не уговаривай нас, ведь если мы тебя послушаем, то и земледелец не будет земледельцем, и гончар – гончаром, и вообще никто из людей, составляющих государство, не сохранит своего лица. Впрочем, в иных случаях это еще не так важно. Ведь если сапожники станут негодными, испорченными и будут выдавать себя не за то, что они есть на самом деле, в этом государству еще нет беды. Но если люди, стоящие на страже законов и государства, таковы не по существу, а только такими кажутся, ты увидишь, что они разрушат до основания все государство, и только у них одних будет случай хорошо устроиться и процветать».

Если мы сделаем стражей подлинными стражами, они никоим образом не станут причинять зла государству. А кто толкует о каких-то земледельцах, словно они не члены государства, а праздные и благополучные участники всенародного пиршества, тот, вероятно, имеет в виду не государство, а что-то иное. Нужно решить, ставим ли мы стражей, имея в виду наивысшее благополучие их самих, или же нам надо заботиться о государстве в целом и его процветании. Стражей и их помощников надо заставить способствовать этому и надо внушить им, чтобы они стали отличными мастерами своего дела, да и всем остальным тоже. Таким образом, при росте и благоустройстве нашего государства надо предоставить всем сословиям возможность иметь свою долю в общем процветании соответственно их природным данным.

– По-моему, ты хорошо говоришь.

– Но покажется ли тебе правильно сказанным то, что очень с этим сходно?

– А что именно?

– Посмотрим, не это ли портит всех остальных мастеров, так что они становятся плохими…

– Что ты имеешь в виду?

– Богатство и бедность.

– Как это?

– А вот как: разбогатевший горшечник захочет ли, по-твоему, совершенствоваться в своем ремесле?

– Нисколько.

– Скорее он будет становиться все более ленивым и небрежным?

– И даже очень.

– Значит, он станет худшим горшечником?

– И это, конечно, так.

– А если по бедности он не может завести себе инструмента или чего-нибудь другого нужного для его ремесла, то его изделия будут хуже и он хуже обучит этому делу своих сыновей и других учеников.

– Да, не иначе.

– Значит, и от того, и от другого – и от бедности, и от богатства – хуже становятся как изделия, так и сами мастера.

– Это очевидно.

– Так, по-видимому, мы нашли для наших стражей еще что-то такое, чего надо всячески остерегаться, как бы оно не проникло в государство незаметным для стражей образом.

– Что же это такое?

– Богатство и бедность. Одно ведет к роскоши, лени, новшествам, другая – к низостям и злодеяниям. <…>

Модель идеального государства
(Утопия)

– Я думаю, мы найдем, что сказать, если двинемся по тому же пути. Мы скажем, что нет ничего удивительного, если наши стражи именно таким образом будут наиболее счастливы; а впрочем, мы основываем это государство, вовсе не имея в виду сделать как-то особенно счастливым один из слоев его населения, но, наоборот, хотим сделать таким все государство в целом. Ведь именно в таком государстве мы рассчитывали найти справедливость, а несправедливость, наоборот, в наихудшем государственном строе и на основании этих наблюдений решить вопрос, так долго нас занимающий. Сейчас мы лепим в нашем воображении государство, как мы полагаем, счастливое, но не в отдельно взятой его части, не так, чтобы лишь кое-кто в нем был счастлив, но так, чтобы оно было счастливо все в целом; а вслед за тем мы рассмотрим государство, ему противоположное. Это вроде того, как если бы мы писали картину, а кто-нибудь подошел и стал порицать нас за то, что для передачи самых красивых частей живого существа мы не пользуемся самыми красивыми красками, например если глаза, хотя это самое красивое, были бы нарисованы не пурпуром, а черным цветом. Пожалуй, было бы уместно, защищаясь от таких упреков, сказать: «Чудак, не думай, будто мы должны рисовать глаза до того красивыми, что они и на глаза-то вовсе не будут похожи; то же самое относится и к другим частям тела, – ты смотри, выходит ли у нас красивым все в целом, когда мы каждую часть передаем подобающим образом.

Вот и сейчас – не заставляй нас соединять с должностью стражей такое счастье, что оно сделает их кем угодно, только не стражами. Мы сумели бы и земледельцев нарядить в пышные одежды, облечь в золото и предоставить им лишь для собственного удовольствия возделывать землю, а гончары пускай с удобством разлягутся у очага, пьют себе вволю и пируют, пододвинув поближе гончарный круг и занимаясь своим ремеслом лишь столько, сколько им захочется. И всех остальных мы подобным же образом можем сделать счастливыми, чтобы так процветало все государство.

Нет, не уговаривай нас, ведь если мы тебя послушаем, то и земледелец не будет земледельцем, и гончар – гончаром, и вообще никто из людей, составляющих государство, не сохранит своего лица. Впрочем, в иных случаях это еще не так важно. Ведь если сапожники станут негодными, испорченными и будут выдавать себя не за то, что они есть на самом деле, в этом государству еще нет беды. Но если люди, стоящие на страже законов и государства, таковы не по существу, а только такими кажутся, ты увидишь, что они разрушат до основания все государство, и только у них одних будет случай хорошо устроиться и процветать».

Если мы сделаем стражей подлинными стражами, они никоим образом не станут причинять зла государству. А кто толкует о каких-то земледельцах, словно они не члены государства, а праздные и благополучные участники всенародного пиршества, тот, вероятно, имеет в виду не государство, а что-то иное. Нужно решить, ставим ли мы стражей, имея в виду наивысшее благополучие их самих, или же нам надо заботиться о государстве в целом и его процветании. Стражей и их помощников надо заставить способствовать этому и надо внушить им, чтобы они стали отличными мастерами своего дела, да и всем остальным тоже. Таким образом, при росте и благоустройстве нашего государства надо предоставить всем сословиям возможность иметь свою долю в общем процветании соответственно их природным данным.

– По-моему, ты хорошо говоришь.

– Но покажется ли тебе правильно сказанным то, что очень с этим сходно?

– А что именно?

– Посмотрим, не это ли портит всех остальных мастеров, так что они становятся плохими…

– Что ты имеешь в виду?

– Богатство и бедность.

– Как это?

– А вот как: разбогатевший горшечник захочет ли, по-твоему, совершенствоваться в своем ремесле?

– Нисколько.

– Скорее он будет становиться все более ленивым и небрежным?

– И даже очень.

– Значит, он станет худшим горшечником?

– И это, конечно, так.

– А если по бедности он не может завести себе инструмента или чего-нибудь другого нужного для его ремесла, то его изделия будут хуже и он хуже обучит этому делу своих сыновей и других учеников.

– Да, не иначе.

– Значит, и от того, и от другого – и от бедности, и от богатства – хуже становятся как изделия, так и сами мастера.

– Это очевидно.

– Так, по-видимому, мы нашли для наших стражей еще что-то такое, чего надо всячески остерегаться, как бы оно не проникло в государство незаметным для стражей образом.

– Что же это такое?

– Богатство и бедность. Одно ведет к роскоши, лени, новшествам, другая – к низостям и злодеяниям. <…>

Комментарий

Люди в течение тысяч лет задаются вопросом, каким государство должно быть «в идеале». Этому и посвящен трактат древнегреческого философа Платона «Государство» (427–347 до н. э. предположительно). Платон испытывал отвращение к афинской демократии. После осуждения и гибели Сократа, в период, когда демократы вернулись к власти, Платон отправляется к одному из старших учеников Сократа – Евклиду – в Мегару. Однако вскоре он возвращается в Афины, потом предпринимает путешествие в Южную Италию и на Сицилию. Он пытался реализовать свои идеи и принял участие в политической жизни на стороне местной аристократии. Но политическая деятельность Платона не была успешной. Никакой реализации его идеи не получили.

Идеальное государство трактуется Платоном как реализация мира идей в земной общественно-политической жизни в городе – в полисе. Представляя идеальное общество, Платон проводит аналогию между справедливым человеком и справедливым государством. Так, трем началам человеческой души – разумному, яростному и вожделеющему – аналогичны в государстве три схожих начала – совещательное, защитное и деловое, а им соответствуют три сословия – правителей, воинов и производителей (ремесленников и земледельцев). Идеальное государство Платона – справедливое правление благородных. Таким образом, лучший тип государственного устройства – если среди правителей выделится кто-нибудь один – монархия, если несколько правителей – аристократия.

Идеальному (аристократическому) государственному устройству Платон противопоставляет четыре других. Платон считает, что главная причина порчи обществ и государств (которые когда-то, во времена «золотого века» имели «совершенный» строй) заключена в «господстве корыстных «интересов», обуславливающих поступки и поведение людей. В соответствии с этим основным недостатком Платон подразделяет все существующие государства на четыре разновидности в порядке ухудшения государственности, «извращения» совершенного типа, нарастания «корыстных интересов» в их строе.

Тимократия – власть честолюбцев, по мнению Платона, еще сохранила черты «совершенного» строя. Она появляется, когда появляется частная собственность на землю и дома, происходит превращение свободных в рабов. Это ведет к вырождению идеальной аристократии и возникновению тимократии. В государстве такого типа, по мысли Платона, правители и воины были свободны от земледельческих и ремесленных работ. Большое внимание уделяется спортивным упражнениям. Однако при этом люди такого государства отличаются жадностью, грубостью и корыстностью. Удовольствиям они предаются втайне, «убегая от закона, как дети от старого отца, ведь воспитало их насилие, а не убеждение». У людей заметно стремление к обогащению, что обуславливает переход к олигархии.

Олигархия – «строй, основывающийся на имущественном цензе». В олигархическом государстве уже имеется четкое разделение на богатых (немногочисленный правящий класс) и бедных, которые не участвуют в управлении и которые делают возможной совершенно беззаботную жизнь правящего класса. В этом государстве как бы два государства: одно – бедняков, другое – богачей. У бедных появляется ненависть против бездельников-богатых, приводящая к перевороту в государстве и установлению демократии Демократия. В этом государстве будет «полная свобода и откровенность и возможность делать что хочешь». В таком обществе к власти может придти человек, который не имеет способности к управлению и не добродетелен, но ему оказывается почет, лишь бы он обнаружил свое расположение к толпе. Однако демократия «опьяняется свободой в неразбавленном виде», она еще более усиливает разобщенность бедных и богатых классов общества, возникают восстания, кровопролития, борьба за власть, что может привести к возникновению наихудшей государственной системы – тирании. Мы помним, молодые греки в древности пли вино разбавленным, поскольку виноградное сусло само по себе может забродить и до 20 % спирта, а юношам это неполезно – может возникнуть головокружение умеренное до сильного. Поэтому, характеризуя зрелого человека, древние греки говорили: «Он давно пьет неразбавленное вино».

Тирания. По мнению Платона, если некое действие делается слишком сильно, то это приводит к противоположному результату. Так и здесь: избыток свободы при демократии приводит к возникновению государства, вообще не имеющего свободы, живущего по прихоти одного человека – тирана.

Отрицательные формы государственной власти Платон противопоставляет своему видению «идеального» общественного устройства. По его мнению, правителями «идеального» государства должны быть исключительно философы, для того чтобы в государстве властвовали рассудительность, разум. Именно философы обуславливают благосостояние, справедливость государства Платона, ведь им свойственны «правдивость, решительное неприятие какой бы то ни было лжи, ненависть к ней и любовь к истине». Платон считает, что любое новшество в идеальном государстве неизбежно ухудшит его (нельзя улучшить «идеальное»). Очевидно, что именно философы будут охранять «идеальный» строй, законы от всяческих нововведений, ведь они обладают «…всеми качествами правителей и стражей идеального государства». Именно поэтому деятельность философов обуславливает существование «идеального» государства, его неизменность. По мысли Платона, философы охраняют покой остальных людей. Благодаря философам правление и вся жизнь «идеального» государства будет построена по законам разума, мудрости, там не будет места порывам души и чувствам.

Если в государстве Платона существуют люди, которые занимаются законами и устройством государства, то естественно предположить, что в нем существуют и люди, занимающиеся исключительно земледелием, ремеслом. Действительно, основной закон существования «идеального» государства состоит в том, что каждый член общества обязан выполнять только то дело, к которому он пригоден.

Всех жителей «идеального» государства автор разделяет на три класса. Низший класс объединяет людей, которые производят необходимые для государства вещи или способствуют этому; в него входят самые разные люди, связанные с ремеслом, земледелием, рыночными операциями, деньгами, торговлей и перепродажей – это земледельцы, ремесленники, торговцы. Несмотря на то что торговцами и земледельцами могут быть совершенно различные люди, все они, по Платону, стоят приблизительно на одной ступени нравственного развития. Внутри этого низшего класса также существует четкое разделение труда: кузнец не может заняться торговлей, а торговец по собственной прихоти не может стать земледельцем.

Принадлежность человека ко второму и третьему классам, а это классы воинов-стражей и правителей-философов, определяется уже не по профессиональным, а по нравственным критериям. Нравственные качества этих людей Платон ставит гораздо выше нравственных качеств первого класса.

В своем трактате Платон создает тоталитарную систему разделения людей на разряды, которая немного смягчается возможностью перехода из класса в класс (это достигается путем длительного воспитания и самосовершенствования). Переход этот осуществляется под руководством правителей. Откуда эти правители возьмутся – пока неясно.

Но если даже среди правителей появится человек, больше подходящий для низшего класса, то его необходимо «понизить в звании» без сожаления. Таким образом, Платон считает, что для благосостояния государства каждый человек должен заниматься тем делом, для которого он приспособлен наилучшим образом. Если человек будет заниматься не своим делом, но внутри своего класса, то это еще не гибельно для «идеального» государства. Когда же человек незаслуженно из сапожника (первый класс) становится воином (второй класс) или же воин незаслуженно становится правителем (третий класс), то это грозит крахом всему государству, поэтому такой «перескок» считается «высшим преступлением» против системы, ведь для блага всего государства в целом человек должен делать только то дело, к которому он наилучшим образом приспособлен.

Для Платона «идеальное» обозначает «сущность», «форму», «вид», «облик» предмета. Это умопостигаемая, внутренняя форма вещи, а не та, что непосредственно дана чувственному восприятию. Это понимание предмета Власти еще очень мало применимо в практической жизни общества. Поэтому одним из самых распространенных эпитетов, которым обычно сопровождают «идеальное государство» Платона – это изобретенное им слово «Утопия», место, которого нигде не существует.

Литература

1. Лосев А. Ф. «Жизненный и творческий путь Платона» // Платон, собр. соч., т.1, М, 1990.

2. Платон, собр. соч., т.3, ч. 1, «Государство» // М, 1971.

3. Поппер К. «Открытое общество и его враги», т. 1, «Чары Платона», // М, 1992.

Никколо Макиавелли. Государь

Скольких видов бывают государства и как они приобретаются · О наследственном единовластии · О новых государствах, приобретаемых собственным оружием или доблестью · О новых государствах, приобретаемых чужим оружием или милостью судьбы · О тех, кто приобретает власть злодеяниями · О гражданском единовластии · Как следует измерять силы всех государств · О церковных государствах · О войсках союзнических, смешанных и собственных · Как государь должен поступать касательно военного дела · О том, как государи должны держать слово · О том, каким образом избегать ненависти и презрения · Как надлежит поступать государю, чтобы его почитали · О советниках государей. Как избежать льстецов

Никколо Макиавелли – его светлости Лоренцо деи Медичи[2]2
  Выбранные главы цитируются по кн.: Макиавелли Н. Избранные произведения. М.: «Художественная литература»,1982. Перевод: Г. Муравьевой.


[Закрыть]

Обыкновенно, желая снискать милость правителя, люди посылают ему в дар то, что имеют самого дорогого, или чем надеются доставить ему наибольшее удовольствие, а именно: коней, оружие, парчу, драгоценные камни и прочие украшения, достойные величия государей.

Я же, вознамерившись засвидетельствовать мою преданность Вашей светлости, не нашел среди того, чем владею, ничего более дорогого и более ценного, нежели познания мои в том, что касается деяний великих людей, приобретенных мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших. Положив много времени и усердия на обдумывание того, что я успел узнать, я заключил свои размышления в небольшом труде, который посылаю в дар Вашей светлости. И хотя я полагаю, что сочинение это недостойно предстать перед вами, однако же верю, что по своей снисходительности вы удостоите принять его, зная, что не в моих силах преподнести вам дар больший, нежели средство в кратчайшее время постигнуть то, что сам я узнавал ценой многих опасностей и тревог. Я не заботился здесь ни о красоте слога, ни о пышности и звучности слов, ни о каких внешних украшениях и затеях, которыми многие любят расцвечивать и уснащать свои сочинения, ибо желаю, чтобы мой труд либо остался в безвестности, либо получил признание единственно за необычность и важность предмета. Я желал бы также, чтобы не сочли дерзостью то, что человек низкого и ничтожного звания берется обсуждать и направлять действия государей. Как художнику, когда он рисует пейзаж, надо спуститься в долину, чтобы охватить взглядом холмы и горы, и подняться в гору, чтобы охватить взглядом долину, так и здесь: чтобы постигнуть сущность народа, надо быть государем, а чтобы постигнуть природу государей, надо принадлежать к народу.

Пусть же Ваша светлость примет сей скромный дар с тем чувством, какое движет мною; если вы соизволите внимательно прочитать и обдумать мой труд, вы ощутите, сколь безгранично я желаю Вашей светлости того величия, которое сулит вам судьба и ваши достоинства. И если с той вершины, куда вознесена Ваша светлость, взор ваш когда-либо обратиться на ту низменность, где я обретаюсь, вы увидите, сколь незаслуженно терплю я великие и постоянные удары судьбы.

Скольких видов бывают государства и как они приобретаются

Все государства, все державы, обладавшие или обладающие властью над людьми, были суть либо республики, либо государства, управляемые единовластно. Последние могут быть либо унаследованными – если род государя правил долгое время, либо новыми. Новым может быть либо государство в целом – таков Милан для Франческо Сфорца; либо его часть, присоединенная к унаследованному государству вследствие завоевания, – таково Неаполитанское королевство для короля Испании. Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться государям, и те, где они искони жили свободно; государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью.

Вскоре после возвращения Людовико из изгнания в 1479 г., он начал поиск скульптора для создания конного памятника его отца, Франческо, который скончался в 1466-м. Этот поиск продолжал планы, начатые князем Галеаццо Мария Сфорца в 1473 г. В то же самое время Венеция также искала скульпторов для возведения конного памятника, и в августе 1479-го сенат Венецианской Республики пригласил Андреа дель Верроккьо представить модель для бронзовой конной статуи капитана Бартоломео Чоллеони из Бергамо (который был закончен в 1488). Людовико был, вероятно, осведомлен об этом и должен был учитывать политическое значение такой статуи, если он собирался стать князем в Милане. Памятник «Гаттамелата» работы Донателло в Падуе (1446–1453), Марку Аврелию в Риме (около 180 г.) и Regisole в Павии (около 161 г.) – все стали известными символами этих городов. Если Людовико был в состоянии предложить заказ на конную статую старику Вероккьо, то он так же мог предлагать его и Леонардо.

Согласно да Кастильоне Сабба, нравоописателя того времени, Леонардо занимался работой над скульптурой «Сфорца на коне» уже к 1483 году. В 1499-м, по свидетельству да Кастильоне Сабба, французские лучники разрушили то, что осталось от гигантской глиняной статуи лошади Леонардо, которая достигала в высоту 7 метров. Сабба отмечает, что скульптор работал над этим монументом непрерывно в течение 16 лет. Это датирует интерес Леонардо в работе над колоссальной статуей Сфорца около 1483 г., примерно ко времени его письма к Людовико Сфорца с предложением разработать и построить памятник.

Брат Людовико, Галеаццо Мария, продумал исходный общий план для подобного проекта в 1473-м, для того чтобы увековечить победы их отца, Франческо Сфорца. Французы хотели разрушить все творения Сфорца в отместку за то, что Людовико в 1494 г. помогал в изгнании французских захватчиков из Италии, и, после 1499-го только tesserae (части прессформы из терракоты) остались от проекта создания этой лошади Сфорца – однако и они очень скоро погибли.

Леонардо произвел многочисленные подготовительные чертежи и наброски для «Сфорца на коне» от середины 148-х и позже. Он сосредоточился на проекте около 1489, с тем чтобы отвлечь нетерпеливого Людовика от мысли нанять другого исполнителя – знаменитого флорентийского художника и скульптора Антонио дель Поллаюоло – для завершения работ над проектом. К 1493 Леонардо установил покрашенный гипсовый макет готового памятника (лошади, всадника и постамента) в Миланском соборе на празднование женитьбы императора Максимилиана из Габсбургской империи на племяннице Людовико – Бьянке Мария Сфорца.

Придворные поэты похвалили скульптуру, которая должна была быть 12 метров в высоту. Согласно замечанию Люка Пациоли, придворного математика в Милане и приятеля Леонардо, окончательный вес полой бронзовой лошади составил бы приблизительно 75 тонн. Однако бронза была использована Эрколем д’Эсте Феррарским для отливки пушек, чтобы защититься в 1494-м от французских войск, которым Людовико опрометчиво позволил вторгнуться в Италию на их пути к Неаполю. Воодушевленный статьей в «Нэйшнл Джиографик» в 1977-м о конной статуе Сфорца, Чарльз Дент разработал и утвердил программу, которая завершила бы планы Леонардо по созданию гигантского бронзового монумента. Дент, бывший пилот авиакомпании, художник и коллекционер предметов искусства из Пенсильвании, сумел с помощью своей семьи и друзей из академических кругов, а также технических сотрудников и нескольких миллионов привлеченного капитала, воссоздать две полноразмерных бронзовых реконструкции этого колосса Леонардо. Первую конную статую представили в Милане в сентябре 1999–го, это был подарок городу от Чарльза Дента и корпорации-спонсора «Leonardo da Vinci’s Horse, Inc».

Как и другие крупные проекты Леонардо, его планы для памятника Сфорца на коне были настолько честолюбивы, что он считал незазорным потратить на проект несколько лет, по крайней мере в периоды между 1489-м и 1494 годами. Хотя из записей того времени следует, что он занимался и другими многочисленными проектами в то время, он сумел завершить гигантский макет, многочисленные расчетные записи и, возможно, массивнейшую глиняную модель при всей своей занятости в этот период. Если бы памятник в свое время все же отлили в бронзе, он стал бы гордостью Милана.

Второй сын Франческо и Бьянки Мария Сфорца, Людовико Сфорца (1452–1508), был герцогом Бари в 1479–1494 годах, а после того князем в Милане, вплоть до французского вторжения в 1499 г. В 1479-м, он сменил свою невестку на «должности» регента при младенце-герцоге Джангалеаццо Сфорца. Вскоре после смерти Джангалеаццо в 1494 г. Людовико выплатил «взнос» Императору Священной Римской Империи Максимилиану I за право называться герцогом Милана. Французы захватили Людовико в плен в 1500 году, после чего он пробыл в заключении во Франции до самой своей смерти в 1508 г.