Текст книги "Ты найдешь меня на краю света"

– Я вижу, вы уже знакомы? – Аристид с улыбкой положил руку на плечо темноволосой дамы, очевидно явившейся сюда с ним. – Это моя дорогая Шарлотта. Шарлотта, перед тобой хозяин этого дома, мой старый друг и любимый галерист Жан Люк Шампольон. – Он не упустил возможности назвать мое полное имя.

Темноволосая протянула мне ладонь. Ее рукопожатие оказалось крепким и теплым.

– Шампольон? – переспросила она, и я уже знал, что за этим последует: «Совсем как тот Шампольон – известный египтолог – Розеттский камень».

– Да, именно так, – подтвердил Аристид. – Они с Жаном Люком даже родня. Здорово, правда?

Аристид сиял. Биттнер скалился. Дама, которую звали Шарлотта, удивленно подняла брови.

Я махнул рукой:

– Седьмая вода на киселе, и то неточно.

Однако интерес Шарлотты к моей персоне не ослаб. Она весь вечер не отходила от меня, а после четвертого бокала шампанского призналась, что ее муж политик и ей с ним ужасно скучно.

Ближе к одиннадцати, когда последние гости разошлись, мы остались вчетвером: Биттнер, Жюльен, я и порядком опьяневшая Шарлотта.

– Ну и чем мы теперь займемся? – спросила она.

Воодушевление не покинуло ее, хотя язык уже заплетался.

Биттнер предложил отправиться в маленький и уютный бар отеля «Дюк де Сен-Симон» и опрокинуть рюмочку-другую на сон грядущий. Еще бы, ведь он там жил!

В такси он сел рядом с водителем, а я устроился сзади между Жюльеном и Шарлоттой. Когда мы ехали по ночному бульвару Сен-Симон, она нежно поглаживала мою ногу.

Собственно говоря, я ничего от нее не хотел, тем не менее ее прикосновение меня смутило. Я взглянул на Жюльена, но тот, еще не оправившись от эйфории сегодняшнего мероприятия, о чем-то разгоряченно спорил с Биттнером. Шарлотта заговорщицки мне улыбалась. Быть может, я допустил ошибку, улыбнувшись в ответ.

У регистрационной стойки нас приветствовал ночной портье, элегантный темнокожий тамилец.

Мы спустились в бар, расположенный в старом каменном погребе. На наше счастье, бармен все еще был там и протирал последние стаканы. Он ободряюще кивнул нам, и мы заняли столик в этом безлюдном склепе. На стенах висели работы старых мастеров и зеркала в золоченых рамах. Рядом с уютными зачехленными креслами стояли невысокие стеллажи с книгами. Каждый раз, попадая в этот старомодный уголок шумного Парижа, я проникался его очарованием.

Мы заказали еще шампанского и закурили сигариллы. Как единственные посетители, мы решили, что нам позволено все. Официант смотрел на наши вольности сквозь пальцы и даже незаметно поставил на стол пепельницу. Мы дурачились как могли, Жюльен одну за другой выдавал истории «времен граффити». Биттнер смеялся громче всех, как видно забыв про свою нелюбовь к монументализму.

Где-то около часа ночи бармен поинтересовался, хотим ли мы чего-нибудь еще.

– О да! – Шарлотта оживленно заболтала ногой в черной лакированной туфле. – Давайте возьмем чего-нибудь на посошок.

Жюльен с воодушевлением согласился, он тоже был готов гулять всю ночь. Биттнер сник за последние полчаса и сейчас зевал, прикрыв рот рукой. Я, признаться, тоже подустал, тем не менее решил не ударить в грязь лицом.

– Ваше желание для меня закон, мадам.

Собственно, мое согласие здесь мало что значило.

Уже в который раз за этот прекрасный вечер мы подняли бокалы за жизнь и любовь, после чего Шарлотта опрокинула свой прямо на брюки Биттнеру.

– Какие пустяки, мадам, – великодушно успокоил ее месье Шарль и отряхнул мокрую штанину, будто хотел смахнуть с нее налипшую нитку.

Через несколько минут он откланялся и отправился почивать в своей антикварной кровати.

– Спокойной ночи, увидимся! – кивнул он.

Я воспользовался этим сигналом и немедленно вызвал такси.

Первую машину Шарлотта уступила Жюльену, и я понял, что это неспроста. Когда же я попытался посадить ее во вторую, она принялась настаивать, чтобы мы поехали вместе: она высадит меня на улице Канетт (я там живу) и, вообще, домой ей не хочется.

– Но мадам, – слабо запротестовал я, когда она, вцепившись в меня, с женской решительностью потащила в машину, – уже поздно, ваш муж будет беспокоиться.

Но женщина только хихикала, устраиваясь на заднем сиденье.

– Улица Канетт, пожалуйста, – сказала она шоферу и хитро посмотрела на меня. – Ах, мой муж… Это моя забота. Или вас кто-то ждет?

Я молча покачал головой. С тех пор как я расстался с Корали (или она со мной?), никто, кроме Сезанна, меня не ждал, и в этом положении тоже, безусловно, были свои плюсы.

Мы ехали по притихшей улице Сен-Симон, мимо ресторана «Ферма Сен-Симон», где можно вкусно и дорого поесть, и уже сворачивали на все еще оживленный бульвар Сен-Симон, когда я снова почувствовал на ноге ее руку. Она нежно ущипнула меня и прошептала на ухо, что ее муж на конференции, а дети уже взрослые. Она спрашивала, чем была бы наша жизнь, если бы время от времени мы не баловались конфетками.

Сквозь алкогольный дурман до меня дошло, что конфетка – это я и что ночь еще далека от завершения.

3

На следующее утро я проснулся с чувством, будто меня били по голове молотком.

Как и всегда в таких случаях, один бокал накануне оказался лишним, и понял я это только сегодня.

Со стоном перевернувшись на бок, я нащупал будильник. Четверть одиннадцатого. И это плохо, даже очень плохо, потому что через час на Северный вокзал приезжает месье Тан, ценитель прекрасного из Китая, а я обещал его встретить.

Такова была моя первая мысль. Затем я подумал о Шарлотте. Повернув голову, я увидел лишь помятую простыню. Пораженный своим открытием, я сел.

Итак, Шарлотта ушла. Ее одежда, которую она вчера с пением разбросала по комнате, исчезла. Вздохнув, я снова опустился на подушку и закрыл глаза. Какую ночь я пережил, боже мой! Так мало спал и почти ничего не сделал. Нечасто со мной случалось такое.

На кухне меня встретил нетерпеливый и радостный Сезанн. Налив себе большой стакан воды, я принялся рыться в ящиках в поисках аспирина.

– Все в порядке, старина, сейчас пойдем гулять, – успокаивал я Сезанна.

Слово «гулять» он понимал, а потому лаял и вилял хвостом. Затем понюхал мои босые ноги и склонил голову набок.

«Однако дама исчезла», – подумал я, опуская в стакан три таблетки аспирина. Вспомнил, как мало у меня остается времени, и настроение испортилось окончательно.

В ванной я заметил прикрепленную к зеркалу записку.

Мой дорогой Жан Дюк, ты всегда заставляешь женщин ждать, пока они не заснут?

Несмотря ни на что, мне было с тобой хорошо, помни об этом.

До скорого,

Шарлотта.

Ниже виднелся едва заметный отпечаток губной помады.

Усмехнувшись, я выбросил записку в мусорную корзину. Действительно, этой ночью я был не на высоте.

За бритьем я вспоминал, как Шарлотта вошла следом за мной в квартиру и наткнулась на Сезанна, который с лаем бросился ей под ноги. Я хотел помочь ей встать, но она вцепилась в мою штанину, и я рухнул на ковер около нее.

– Не так резко, месье Шампольон, – засмеялась она, и ее лицо вдруг оказалось совсем рядом с моим.

Шарлотта обвила руками мою шею и поцеловала в губы. Ее рот раскрылся, и идея насчет конфетки внезапно показалась мне заманчивой. Я зарылся лицом в ее темные густые волосы, которые пахли чем-то индийским. Смеясь и шатаясь, мы добрались до спальни, оставив ее кремовый костюм валяться в коридоре.

Я щелкнул лампой, стоявшей на комоде «вертико», и комната погрузилась в желтый свет. Повернулся к Шарлотте. Она лежала на кровати, призывно размахивая ногами, и пела: «Voulez-vouz coucher avec moi… ce soiiiir»[13]13
  «Хотели бы вы переспать со мною сегодня вечером?» (фр.)


[Закрыть]. Потом в воздух полетели ее шелковые чулки. Один приземлился на полу, другой – на моей детской фотографии на мраморной каминной полке, прикрыв полупрозрачной вуалью лицо долговязого светловолосого мальчишки с голубыми глазами, который гордо улыбался в камеру, вцепившись в руль первого велосипеда.

Шарлотта осталась в нижнем белье каштанового цвета, по-видимому недостаточно ценимом ее супругом-политиком, и протянула ко мне руки.

– Давай же, мой Шампольончик, иди сюда, – промурлыкала она. – Иди сюда, мой сладкий, я покажу тебе Розеттский камень.

Ее «шампольончик» прозвучало как «шампиньончик», но я воздержался от возражений. Вытянувшись на одеяле, Шарлотта погладила свои стройные бедра и озорно мне улыбнулась.

Мог ли я устоять против этого? Я всего лишь человек.

Если я и отвлекся от нее, то не по своей воле. Как раз когда я, склонившись над кроватью, собирался приступить к археологическим исследованиям ее тела, зазвонил мой мобильный. Сначала я его игнорировал, продолжая шептать любезности на ушко своей Нефертити и целовать ее в шею. Однако решившийся побеспокоить меня в ту ночь не сдавался, и звонок становился все настойчивее. В голове промелькнули страшные мысли об умирающих в приступе инсульта родственниках.

– Извини, я сейчас.

Вздохнув, я оставил протестующую Шарлотту, подошел к бордовому креслу, на которое небрежно бросил штаны и рубашку, и полез в карман за мобильником.

– Да, алло! – выдавил я из себя и затаил дыхание.

Мне ответил сдавленный женский голос:

– Жан Люк, Жан Люк, это ты? – Мою собеседницу душили слезы. – Что же ты не берешь трубку? О боже, Жан Люк! – Она разразилась рыданиями.

Бог мой, только не это! Солей! Я уже проклинал себя за то, что вовремя не взглянул на дисплей. Однако на этот раз ее голос звучал драматичнее, чем обычно. Быть может, дело было не в простом творческом кризисе, в который Солей впадала каждый раз, когда мы назначали дату ее выставки.

– Солей, дорогая, успокойся. Что случилось? – осторожно спросил я.

– Больше не могу, – ныла она. – У меня ничего не получается. Забудь о выставке, забудь обо всем. Я ненавижу свою посредственность и всю эту бездарную мазню…

Далее послышался звук, как будто кто-то наступил в ведро с краской, и я зажмурился. Представил себе Солей, ее высокую, стройную фигуру, большие темные глаза и блестящие волосы, подобно черному пламени обрамляющие нежное лицо цвета кофе с молоком. Она была единственной дочерью матери-шведки и отца, уроженца Карибских островов. О Солей, мое черное солнце!

– Солей, – произнес я.

Мой голос прозвучал как заклинание, я вложил в него все буддийское спокойствие, на которое был способен в этот момент. Вспомнив о Шарлотте, я оглянулся. Она сидела на кровати и слушала меня с большим интересом.

– Солей, все это глупости. Все будет хорошо, уверяю тебя. Ты… ты очень талантлива, правда. Ты уникальна. Я верю в тебя. – Я понизил голос. – Сейчас действительно не время. Почему бы тебе просто не лечь в постель? Завтра я заеду и…

– Солей? Кто такая Солей? – раздался голос Шарлотты из спальни. Солей громко вздохнула в трубку. – Это твоя жена?

– Солей, я тебя умоляю. Сейчас ночь, ты смотрела на часы? – продолжал я, не обращая внимания на вопросы. Потом я успокаивающе кивнул Шарлотте и прижал трубку к уху. – Поговорим утром, хорошо?

– Но почему шепотом? – возмутилась Солей и снова ударилась в слезы. – Все понятно, у тебя женщина. Разумеется, бабы важней всего. Только я ничто, и даже мой агент мной не интересуется. – (Агент – это я). – И знаешь, что я сейчас сделаю?

Ее вопрос был подобен запущенному часовому механизму. Нависла напряженная тишина, вот-вот готовая взорваться.

– Возьму черную краску… и замажу все картины.

– Нет! Подожди!

Я повернулся к Шарлотте, жестом объяснил ей, что ситуация важная, но я скоро освобожусь, и захлопнул дверь в спальню.

Мне потребовалось около часа, чтобы более-менее успокоить Солей. Из нашего разговора, во время которого я беспрерывно бродил по коридору, скрипя деревянными половицами, я понял, что на этот раз мы имеем дело не просто с творческим кризисом, какой время от времени переживает любой художник. Солей Шабон безнадежно влюбилась. В кого? Этого я так и не смог из нее выудить. Но страдания любви напрочь лишили ее творческой силы. Отныне мир представлялся ей черной могилой, она ведь была экспрессионистка.

В конце концов она устала говорить. Рыдания сменились всхлипываниями, я снова осторожно посоветовал ей лечь в постель, заверив, что все будет хорошо и что я всегда к ее услугам.

Когда в начале пятого я вернулся в спальню, с трудом передвигая онемевшие ноги, моя гостья лежала поперек кровати в позе Спящей Красавицы. Я бережно подвинул ее, освобождая себе место. «Спать», – пробормотала потревоженная Шарлотта, обняла подушку и свернулась калачиком.

О «Розеттском камне» теперь не могло быть и речи.

Я потушил свет и через несколько минут погрузился в сон без сновидений.

Таблетки начинали действовать. Я выпил эспрессо и, спускаясь с Сезанном по лестнице на прогулку, чувствовал себя уже вполне сносно.

Некоторые утверждают, что накануне серьезных потрясений судьба всегда посылает нам знак, который мы должны увидеть. «В то утро у меня было странное чувство…» – говорят они, вспоминая судьбоносный день. Или: «Когда картина упала со стены, я понял, что-то должно случиться».

Очевидно, у меня отсутствуют антенны, воспринимающие такие сигналы. Разумеется, здесь кстати было бы заметить, что тот четверг, перевернувший мою жизнь с ног на голову, начался как-то по-особенному. Однако, говоря по правде, я ничего такого не замечал.

Ни о чем не подозревал, открывая почтовый ящик в подъезде. Мое шестое чувство молчало, даже когда под кучей счетов обнаружился бледно-голубой конверт. «Для Дюка» – было выведено на нем изящным почерком. Помню, как я улыбнулся про себя, решив, что это исчезнувшая Шарлотта посылает таким образом прощальный привет. Мне как-то не пришло в голову, что повсюду таскать с собой в сумочке бумагу ручной выделки довольно странно даже для дамы ее круга.

Я уже хотел вскрыть конверт, как увидел мадам Вернье с хозяйственной сумкой.

– Доброе утро, месье Шампольон, привет, Сезанн, – сказала она. – Вы как будто не выспались? Поздно вернулись вчера?

Мадам Вернье была моей соседкой и жила одна в огромной квартире на первом этаже. Состоятельную и вот уже два года как разведенную, ее будто обходила стороной суета современной жизни. Сама она утверждала, что занята поисками второго мужа. Но и это дело, как видно, было неспешное.

Главное достоинство мадам Вернье – ее любовь к животным – объяснялось тем, что она располагала свободным временем. Поэтому, когда я куда-нибудь уезжал, она охотно брала на себя заботу о Сезанне. Однако самое ужасное состояло в том, что этого времени у нее было слишком много. Поэтому мадам Вернье всегда стремилась втянуть собеседника в продолжительный разговор, даже если он очень спешил.

В то утро она свалилась на меня как снег на голову. Я раздраженно смотрел в ее приветливое, выспавшееся лицо.

Она подошла просто так или уже успела заметить этот небесно-голубой конверт у меня в руках? Предупреждая вопросы о жарких бессонных ночах и бумажных письмах, я незаметно засунул почту в сумку.

– Если честно, то поздно, – признался я мадам Вернье и бросил взгляд на часы. – О боже, надо бежать, меня ждут! До скорого, мадам, поговорим в другой раз!

С этими словами я устремился к выходу, волоча за собой Сезанна, с интересом обнюхивавшего изящные туфли мадам Вернье, и нажал на дверную ручку.

– Приятного дня! – закричала она мне вслед. – Когда нужно будет взять Сезанна, только скажите. Вы знаете, у меня много свободного времени.

Я махнул ей рукой и побежал по направлению к Сене. В конце концов, я не имею права задерживаться, когда Сезанну нужно срочно справить нужду.

Через двадцать минут я сидел в такси на пути к Северному вокзалу. Мы уже миновали Пон-дю-Каруссель и проезжали стеклянную пирамиду, переливающуюся в лучах утреннего солнца, когда я вдруг вспомнил о письме Шарлотты.

Улыбнувшись, я достал его и вскрыл конверт. Настойчивая дама, ничего не скажешь. Но милая. В бумажных письмах в эпоху мейлов и эсэмэсок есть что-то старомодно-трогательное. Давно уже не получал я подобных посланий, если не считать открыток, которые присылали мне друзья из отпуска.

Откинувшись на сиденье, я пробежал глазами исписанный с обеих сторон листок. Вздрогнул и выпрямился так резко, что водитель с интересом уставился на меня в зеркальце заднего вида. Заметив письмо у меня в руках, он сделал свои выводы.

– Все в порядке, месье? – спросил он.

В его голосе слышалось искреннее сочувствие и знание человеческой природы. Таким тоном обычно разговаривают с пассажирами парижские таксисты, когда у них выдается удачный день.

Смутившись, я кивнул. Да, все в порядке. В руках я держал любовное послание. Вне всякого сомнения, оно предназначалось мне, хотя, судя по стилю, было написано веке в восемнадцатом. И уж точно не Шарлоттой.

Автор пожелал остаться неизвестным, и этот факт окончательно сбил меня с толку. Я понятия не имел, кто эта женщина, между тем как она хорошо меня знала.

Или я чего-то не заметил?

Мой дорогой месье Дюк!

Уже одно обращение чего стоило! Уж не вздумалось ли кому подшутить надо мной? Друзья называют меня Жаном Дюком, это общеизвестно. Но кто из них мог написать такое?

Я внимательно всматривался в синие чернильные строчки и разбирал букву за буквой, словно расшифровывал тайнопись. Впервые в жизни я понял, каким беспомощным чувствовал себя мой легендарный пращур, когда стоял у Розеттского камня.

Мой дорогой месье Дюк!

Я не знаю, с чего начать это письмо, вероятно самое важное в моей жизни. Я чувствую это инстинктом влюбленной женщины. Не знаю, как склонить Ваши прекрасные голубые глаза, которые уже столько мне о Вас рассказали, к тому, чтобы они воспринимали каждое мое слово как некую драгоценность.

Как мне проникнуть в Ваши мысли и чувства? Могу ли я питать дерзкую надежду, что эта золотая пыль моего сердца навечно уляжется на дне Вашей души? Чем я могу Вас растрогать? Тем ли, что с первого взгляда поняла, что Вы, любезный Дюк, и есть тот самый мужчина, которого я искала всю жизнь? Вряд ли. Вы слышали такое сотни раз, и в этом нет ничего оригинального. К тому же я уверена, Вы знаете и из собственного богатого опыта, как быстро «любовь с первого взгляда» оборачивается порой тяжким разочарованием.

Есть ли у меня хоть одна новая мысль, хоть одно слово любви, никем еще не сказанное? Боюсь, что нет. Так или иначе, все повторяется. Любая вещь кажется банальной, если смотреть на нее снаружи. Тем не менее в мире все происходит впервые, и это понимаешь только через собственный опыт. Каждому, кого настигает это прекрасное чувство, кажется, будто он и есть первый в мире влюбленный. А потому, милостивый государь, я позволю себе еще одно клише, и Вы должны мне его простить.

Я никогда не забуду день, когда впервые Вас увидела. Ваш взгляд был подобен молнии и поразил меня как молния, с той только разницей, что не было грома. (Во всяком случае, его никто не слышал.)

Я не могла Вами налюбоваться. Меня очаровала Ваша непринужденная элегантность. Блестящие глаза выдавали в Вас живой ум. Ваша улыбка предназначалась только мне. Наконец, ни у одного мужчины до сих пор я не встречала таких красивых рук. О них – я краснею, вспоминая об этом, – я думала долгими бессонными ночами.

Но одно обстоятельство омрачало счастливейший момент моей жизни: подле Вас была прекрасная женщина. Она, подобно солнцу, затмевала всех остальных, и рядом с ней я чувствовала себя невзрачной серой мышкой. «Кто она? – думала я. – Ваша жена, любовница?»

С робостью и ревностью, мой дорогой Дюк, я наблюдала за Вами. Вскоре я выяснила, что Вы всегда появляетесь в обществе с красивыми дамами, и часто – простите мою прямоту – с разными…

– Свинья! Глупая свинья! – Машину тряхнуло, после чего она с визгом обогнула внезапно появившийся перед нами экскурсионный автобус.

На какой-то момент мне показалось, что таксист имел в виду меня. Я рассеянно кивнул.

– Вы видели когда-нибудь такого идиота? – Он хлопнул рукой по муфте сцепления и сделал недвусмысленный жест в сторону водителя автобуса. – Tu es le roi du monde?[14]14
  Ты король вселенной? (фр.)


[Закрыть] Кто ты такой, эй? – кричал он в окно.

Водитель автобуса виновато развел руками. Туристы удивленно смотрели на нас сверху вниз. Вероятно, у них в Лондоне такие разборки на дорогах не приняты. В свою очередь, я уставился на них как пришелец с другой планеты.

Вскоре, однако, я опустил голову и вернулся на ту планету, что непостижимым образом только что втянула меня в свою орбиту. Я продолжил чтение.

…я выяснила, что Вы всегда появляетесь в обществе с красивыми дамами, и часто – простите мою прямоту – с разными…

Я улыбнулся, перечитывая эту фразу. Тот, кто ее писал, обладал чувством юмора.

Почему-то тот факт, что Вы свободны, добавил мне мужества и заставил влюбиться в Вас еще чуточку больше.

Не помню, сколько часов прошло с тех пор. Может, тысячи, а может, один бесконечно долгий час. Даже если Ваше поведение в отношении дам свидетельствует о легкомыслии или о нерешительности, я вижу в Вас человека с сильными чувствами и сердцем, которое – я в этом уверена – способна воспламенить только настоящая женщина.

Позвольте же мне стать ею, и Вы не пожалеете!

Мысленно я снова и снова возвращаюсь к печальной истории, что свела нас вместе, и тем незабываемым моментам, когда наши руки соприкасались и я чувствовала на коже Ваше дыхание. Счастье находилось на расстоянии взмаха ресниц, я могла бы Вас поцеловать (что, вероятно, и сделала бы при других обстоятельствах). Вы были неподражаемо смущены и по-рыцарски галантны. Что греха таить, ведь и я виновата не меньше Вашего. (Хотя сейчас Вы, конечно, не понимаете, о чем я говорю.)

Вы вправе спросить меня, кто я такая. Этого я не открою. Пока, во всяком случае.

Ответьте же мне, Ловелас, и постарайтесь выяснить это сами. Не исключено, что Вас ждет любовное приключение и скоро Вы станете счастливейшим мужчиной, какого когда-либо знал Париж.

Но должна предупредить, дорогой Дюк, заполучить меня Вам будет непросто.

Итак, я вызываю Вас на самую нежную из всех дуэлей и с нетерпением жду Вашего ответа. (Я дам отрубить себе палец, если Вы откажетесь!)

С наилучшими пожеланиями,

Принчипесса[15]15
  Principessa (ит.) – принцесса.


[Закрыть].