Текст книги "Контора"

Я наклонился над столом с большей решительностью, чем испытывал, и неторопливо прицелился, просчитав траекторию. При нормальных обстоятельствах это не представляло труда. Я набрал воздуха в легкие, отвел руку назад и мягко толкнул биток – так, чтобы он, прекратив вращение, затолкнул черный шар точно в лузу. У меня в мозгу вспыхнул образ Элли в возрасте одиннадцати лет, тянувшую изо всех сил за конец скакалки, когда мы играли в перетягивание каната в нашем саду. После чего черный шар мягко скользнул в лузу.

Она топнула ногой от досады, как делала это двадцать лет назад, а я поглядел на своих с такой самодовольной улыбкой, что меня самого от этого покоробило.

– Победитель остается, – напомнил я им. – Кто следующий?

Эш взялся за кий.

– Извините меня, дамы. Это мужская работа.

Это послужило поводом к тому, чтобы Люси, Ханна и Элли, сидя за столиком, принялись громко болтать о том, как мужчинам нравиться тереть ладонями свои кии.

Вечер был ознаменован еще несколькими заходами за выпивкой и бурными протестами против утверждения Эша, будто женщины могут писать стоя, но предпочитают этого не делать, чтобы заставить мужчин беспомощно слоняться возле туалетов. Потом Люси подговорила нас совершить привычную вылазку. Поскольку никто из нас не мог предложить ничего более изысканного, нежели «Уголок свидетеля», мы вновь оказались там, причем Люси и Ханна уговорили Элли присоединиться к их танцам в стиле восьмидесятых годов. Попутно они обсуждали, как лучше возбуждать мужчин, и решили, что к испытанным способам можно добавить грубый элемент – внезапно ухватить за промежность.

– В этом я не уверена, – сказала Элли.

– А ты вообрази, что это промежность Чарли, и это действительно причиняет ему болезненные ощущения, – посоветовала Люси. – Уверена, так и будет.

ГЛАВА 10

Не успел я проснуться, как уже понял, где нахожусь. Вмятина под задом, вывернутая шея и пружина, вонзившаяся в ногу, подсказали мне, что это кушетка Ханны.

Кроме того, я понял, что не стоит шевелиться и, не дай бог, открывать глаза. Поэтому я еще какое-то время пребывал в полудреме, изо всех сил стараясь припомнить, как здесь оказался. Я мало что помнил с той минуты, как мы пришли в «Уголок свидетеля» и Эш потащил меня к двум юным блондинкам-практиканткам, сидевшим у стойки бара.

В подобных обстоятельствах я всегда предоставляю Эшу вести беседу, но на этот раз было не исключено, что за мной наблюдает Элли, и поэтому я жаждал отличиться. Возможно, сыграло свою роль и то, что я набрался гораздо больше, чем обычно, – ретроспективно я готов это допустить.

У меня уже шли на лад дела с Кларой – хорошенькой, но недалекой, когда Эш взял для всех по третьей порции текилы. Это было лишнее – уж он-то должен меня хорошо знать.

Когда алкоголь весело побежал по моим жилам, я внезапно ощутил вдохновение, вспомнив Гручо Маркса,[15]15
  Гручо Маркс – один из братьев Маркс, известных комиков американского кино. Юлиус Маркс (1890–1977) получил прозвище «Гручо», то есть «сварливый». Братья Маркс снялись в 13 фильмах с 1929 по 1949 год.


[Закрыть] фильм с которым смотрел по видео прошлой ночью в постели. Я питаю нежность к подобным фильмам, поскольку отец таскал меня на них, когда бывал повторный показ. «Вот уж там ты действительно получишь удовольствие, сынок», – говорил он. Папа никогда не водил меня на фильмы, снятые после 1955 года.

Слегка покачиваясь, я наклонился к Кларе.

– Мне кажется, ты здесь самая красивая из всех женщин.

Она улыбнулась мне с сомнением, но, по-видимому, была польщена.

– Ты так думаешь?

Я не успел выдать свою коронную фразу: «Вообще-то не думаю, но я не прочь покривить душой, если мне может что-нибудь обломиться», так как Эш, хорошо знавший мой репертуар и не раз слышавший эту фразу, вклинился в разговор. На всякий случай он вполуха прислушивался к нашей беседе, болтая с Самантой.

– Видишь ли, Чарли любит эти старые фильмы, – произнес он, причем тон был почему-то извиняющийся. – Чарли Чаплин, братья Маркс и все такое.

– Сегодня шикарно быть левым, – сказала Клара.

Я вздохнул.

– Это Карл Маркс, а мы говорим о Гручо. Густые брови, усы и сигара. – Соскочив с табурета, я быстро засеменил, изображая этого комика.

– Мне всегда нравился Чико,[16]16
  Чико – прозвище Леонарда Маркса (1887–1961), игравшего итальянца-эмигранта.


[Закрыть] – внезапно заявила Саманта. И я мгновенно позабыл о Кларе.

– Гручо – самый талантливый из них, если хочешь знать мое мнение, – возразил я.

Тогда она процитировала знаменитую фразу из одного из фильмов, подражая псевдоитальянскому акценту Чико:

– «Покупайте тутси-фрутси только у нас».

– Не подсказывай, не подсказывай! – взволнованно воскликнул я. – Это из «Утиного супа».[17]17
  «Утиный суп» – фильм братьев Маркс, снятый в 1932 году.


[Закрыть]

Саманта одарила меня одобрительной улыбкой.

– Очень хорошо! Все мои познания о том, как заключают контракт, почерпнуты из «Ночи в опере»,[18]18
  «Ночь в опере» – фильм 1935 года, в котором снимались братья Маркс.


[Закрыть] – продолжала она, имея в виду известную сцену, в которой Гручо и Чико никак не могут прийти к соглашению и один за другим отрывают кусочки от контракта, по поводу которого спорят.

Позабыв о хороших манерах, поскольку был в стельку пьян, я оттолкнул Эша, чтобы подобраться поближе к Саманте.

– Я должен на тебе жениться, – заявил я. – Мой папа будет от тебя без ума.

К счастью, она в ответ рассмеялась. И мы углубились в обсуждение фильмов тридцатых годов, а Эш увлек Клару в круг танцующих.

– А что ты думаешь о Бастере Китоне?[19]19
  Бастер Китон (1895–1966) – знаменитый комик американского кино, лучшие ленты которого были созданы в 20-е годы.


[Закрыть] – спросила Саманта.

– Пожалуй, неплох. У него было несколько остроумных трюков. Но он не дотягивает до Гручо Маркса, не так ли? – Я был уверен в своих словах, так как почитывал историю кино.

Выражение лица Саманты мгновенно изменилось.

– Ты в этом уверен? – Как ни смешно, в голосе ее зазвучали опасные нотки.

Я вдруг расстроился и спросил:

– А разве это не так?

То, что начиналось как легкий, приятный флирт, перешло в нудную лекцию о жизни Китона. Как будто это кого-нибудь интересует!

– Помнится, папа мне рассказывал, будто братья Маркс пригласили Китона в один из своих фильмов, когда с ним было все кончено.

– Что это значит – «все кончено»?

– Все кончено? Он был безработным. Уже не мог смешить. Давай смотреть правде в глаза: он не выдержал проверки временем, не правда ли?

Саманта не на шутку разозлилась.

– Потому что какой-то тип с нарисованными усами и идиотской походкой был признан величайшим комиком двадцатого века, да?

У меня было ощущение, что я защищаю родного отца.

– Давай смотреть правде в глаза. Китон оказался не у дел, когда появилось звуковое кино. Вероятно, у него был голос, как… ну, не знаю, писклявый, как у девчонки, или что-нибудь в таком духе.

В свое время мне доводилось высказывать и более оскорбительные предположения, но Саманте хватило и этого.

– На самом деле у него был хороший голос. А величайший вклад твоего любимчика в мировое кино – это дурацкие комические брови.

Я поджал губы.

– В его честь был назван известный клуб – не забывай об этом. Я что-то никогда не слышал о клубе Китона.

Это была самая необычная дискуссия, какую мне когда-либо доводилось вести, а это кое-что значит: ведь я юрист, которому не раз за эти годы приходилось участвовать в отчаянной полемике. Скажем, был случай, когда проповедник отказался признать решение суда об уплате долга моему клиенту, аргументируя это тем, будто последний сказал, что Бог – лишь источник энергии.

В каком-то смысле диалог с Самантой стал приятным разнообразием после бесед на тему «моя фирма хлещет юристов похлеще, чем твоя», которые я обычно вел с собратьями. И я попытался заключить перемирие.

– Давай пойдем на компромисс, – предложил я. – Ты, конечно же, не будешь возражать, что Чаплин очень хорош?

– Чаплин? – заорала Саманта, вперив в меня безумный взор. – Чаплин? Ты поставил его рядом с Китоном? Да как ты посмел! – С этими словами Саманта соскочила с табурета и, оторвав Клару от Эша, умчалась прочь вместе с ней. Эш остался стоять среди танцующих, глядя на меня с разинутым ртом.

Затем он подошел к бару.

– Черт возьми, Чарли, у меня с ней все шло, как по маслу. Что ты сказал?

Реакция Саманты меня ошеломила. Хорошо еще, что я не успел сказать ей о своей любви к Гарольду Ллойду,[20]20
  Гарольд Ллойд (1893–1971) – знаменитый американский актер немого кино.


[Закрыть] а то она, вероятно, стала бы преследовать меня в судебном порядке.

– Не уверен, что ты поймешь. Сначала был Бастер Китон, потом Чарли Чаплин, и вдруг все стало из рук вон плохо.

Эш был недоволен, что киноэкран встал между ним и его новой победой.

– О'кей, Чарли, сегодня вечером развлекайся сам.

Он тоже удалился с рассерженным видом, и это последнее, что я помню. Дальше все покрыл туман.

Внезапно занавески энергично раздернули, и в комнату хлынул свет. Я издал тяжелый стон и услышал, как Ханна презрительно фыркнула. Голова у меня болела, особенно слева.

– Вставай, ленивый придурок.

– И тебе доброго утра, – пробурчал я.

– Если ты ожидаешь хоть капли сочувствия, то можешь отдохнуть от этой мысли.

Я попытался осторожно поднять веки, но это оказалось мне не под силу, и я осторожно прикрыл глаза.

– А что? Мне требуется сочувствие?

– Ты же не станешь отрицать, что вчера вечером вел себя как законченный кретин.

В моем нынешнем состоянии трудно было что-либо отрицать или подтверждать. Однако я опасался худшего. Возможно, мой разум оказывает мне услугу, покрыв мраком остаток вечера. Я неуверенно сел, все еще не открывая глаз.

– Не сомневаюсь, что ты права, но не могла бы ты просветить меня насчет того, в чем именно проявился мой кретинизм?

Я почувствовал, как Ханна села рядом.

– Значит, ты не помнишь ту женщину, которая вылила на тебя свой стакан? И драку? И что ты сказал Йану Макферсону? – Интересно, а он-то что там делал, подумал я.

– Отвечаю на все вопросы: нет, нет и нет. – Тут в памяти моей что-то забрезжило. – О, погоди! Там была какая-то женщина.

Ханна похлопала меня по коленке, подбадривая.

– Правильно, возле бара. Возле которого ты провел слишком много времени, следовало бы мне добавить.

– И я выдал какую-то исключительно смешную шутку, над которой она не смеялась. Верно?

– В общем-то да, – ответила Ханна, и по ее тону я понял, что она начинает смягчаться. – Ты без умолку трещал о Гручо Марксе и Бастере Китоне, причем не особенно вразумительно. А потом вспомнил ту дурацкую шутку Гручо Маркса – ты твердил, как попугай, что твой папа всегда ее рассказывает, – и поплелся искать, на ком бы ее испробовать. Это плохо закончилось.

Мне с трудом удалось вспомнить женщину, с которой я беседовал, в шестой раз приканчивая двойную порцию водки.

– Ах, да.

– Так что же ты ей сказал?

– Да-да, теперь я вспомнил. Я сказал: «Знаешь, ты очень красивая. Это у вас наследственное?» Она сразу же заглотила наживку. «Вообще-то я обязана своей внешностью маме», – ответила она. Тогда я спросил: «Она что, занимается пластической хирургией?» Помнится, в тот момент мне показалось, что ничего смешнее я в жизни не изрекал.

– Я знаю, – сказала Ханна. – Я видела, как ты грохнулся с табурета, а она принялась поливать тебя пивом – тебе было не подняться с пола. Однако справедливости ради следует добавить, ты так и не перестал смеяться – просто ржал, как лошадь.

– Значит, я веселился от души?

– После драки – нет.

– Драки?

Ханна мягко взяла меня за руку и стащила с кушетки. Подведя меня к зеркалу, она велела открыть глаза. Я неохотно повиновался: зрелище было не из приятных. На меня глянул всклокоченный молодой человек со слезящимися глазами и кровоподтеком на виске. Я указал на этот синяк:

– Драка?

– Драка, – подтвердила Ханна.

– Как это случилось?

– Элли.

– Вот это дело рук Элли?

– Нет, Чарли, конечно, это не она. Правда, не отрицаю, что искушение поставить тебе синяк было сильным. Нет, это сделал ты сам.

– Что-то не припомню, чтобы я дал себе по голове.

– Разумеется, я выражаюсь фигурально.

– Понятно. Так кто же это сделал?

– Я просто не могу поверить, что ты не помнишь такое.

– Очевидно, это последствия травмы. Я много лет не дрался. Мой папа всегда говорил, что лучше пожертвовать своим достоинством, а не внешностью. Так что мне бы сейчас не помешала небольшая доза сочувствия.

– Я же сказала: никакого сочувствия. – Но Ханна не смогла удержаться от ласковой улыбки. – Однако я готова пойти на компромисс: чай и тосты.

Я пошел по-быстрому умыться и одеться, а потом мы устроились на кухне. Ханна принялась готовить завтрак, повествуя о вчерашнем вечере.

– Значит, ты не помнишь, как ворвался в круг танцующих и начал танцевать с нами?

– Возможно, эта травма затуманила мне мозги, – предположил я. Правда, в памяти начали всплывать обрывки какого-то кошмара. – Неужели я действительно сказал это вчера вечером?

– А то нет, – усмехнулась Ханна. – Ты прыгал между нами, как Джон Траволта, накачанный ЛСД. Это было несносно! Ты и в лучшие времена вряд ли победил бы на танцевальном конкурсе, а вчера были явно не лучшие времена.

– Хватит насмехаться над моими грациозными па – давай рассказывай, как было дело.

– Мы с Люси танцевали с тобой – вернее, вблизи тебя, а ты вихлялся вокруг, как законченный кретин. Элли танцевала с тем хорошеньким мальчиком.

– Это мне о чем-то говорит. Он из тех, кто играет в регби. Мистер Мускул, да?

– О да. С мускулами у него все в порядке. Впрочем, ты вскоре убедился в этом сам.

– Да, да, да, теперь я вспомнил. Галстучник.

Ханна ободряюще улыбнулась.

– Правильно. Правда, я не уверена, что он был в восторге от этого прозвища.

– Но галстук был отвратительный. Элли абсолютно не разбирается в мужчинах. У нее плохой вкус, не так ли?

В эту минуту в дверях кухни материализовалась сама Элли в пижаме, которая, как мне было известно, принадлежала Ханне.

– Наверно, именно поэтому ты мне когда-то нравился, – сказала она.

Я приоткрыл рот, несколько смущенный. Меня обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, приятно было напоминание о том, что я когда-то нравился Элли (она даже была не прочь заняться со мной сексом), с другой стороны, меня ошеломило ее внезапное появление.

– Что ты здесь делаешь?

– Она помогла доставить тебя сюда прошлой ночью. Неужели ты не помнишь? Потом осталась ночевать – спала в моей постели. – Я тупо смотрел па девушек, пытаясь осмыслить услышанное. Ханна усмехнулась Элли. – Память у нас вдруг стала избирательной. Я как раз ввожу его в курс событий вчерашнего вечера.

У Элли был совершенно бесстрастный вид.

– И на чем вы остановились?

– Он прибился к танцующим и увидел Галстучника.

– Знаешь, парню действительно не понравилось, что его так называют. – Я пощупал синяк. – Конечно, тебе-то это известно, – рассмеялась она безжалостно.

Мне показалось несправедливым, что они так на меня напустились.

– Ты сказал мне, что я не должна танцевать с Галстучником, – пояснила Элли. – Дескать, достаточно взглянуть на галстук, и тебе все ясно с его обладателем. А галстук у этого парня выглядит так, словно его облевали.

– Я был прав, – заметил я. – Галстук имеет большое значение. У него была желто-зеленая гадость.

– Я посоветовала тебе отвалить, но тут ты перестал танцевать и спросил его, всегда ли он сморкается в свой галстук.

– Вот дальше я ничего не помню. Но он же ударил меня не из-за галстука? Это была всего лишь шутка.

– Верно, – ответила Элли. – Но потом ты заявил, что если он хоть пальцем до меня дотронется, ты дашь ему такой пинок в задницу, что он будет жевать твое колено.

Ханна печально покачала головой.

– Было мило с твоей стороны так печься о твоих друзьях, но его это достало.

– Именно тогда он тебе и врезал, – подтвердила Элли. – Но Ханна права: очень мило так заботиться о друзьях. – Она взглянула на меня так, как не смотрела очень давно, и что-то дрогнуло у меня в груди. – Но ты все-таки редкий придурок. Эш так хохотал, увидев тебя на полу, что чуть не описался.

– Так я не дал сдачи?

Ханна и Элли весело переглянулись. Первая попыталась ответить поделикатнее:

– Нет, если только ты не имеешь обыкновения давать сдачу, падая на пол и хныча: «Не бейте меня, не бейте меня!»

– Ну, знаешь, я мог бы с ним справиться, – пробурчал я.

– Конечно, мог бы, – ответила Ханна таким тоном, которым разговаривают с маленькими детьми.

– Мне просто не хотелось скандала.

– Ну конечно, – вмешалась в разговор Элли. – Ведь пьяный задира, валяющийся на полу в самом центре танцплощадки – это еще не скандал.

– Все так и было?

– Да, – сказала Ханна. – Вот тогда-то нас всех почему-то и попросили на выход. И тут мы столкнулись с Йаном, а ты сказал ему, что он имеет… как же ты выразился?

– Самую лучшую блядскую сотрудницу в мире, – докончила Элли. – Хорошенький комплимент.

Я попытался защитить пьяного Фортьюна.

– Могло быть и хуже.

– Конечно, – согласилась Элли. – Скажем, спросить Йана, означает ли слово «партнер», что ты трахаешь множество баб.

– Ну и ну!

– Да, ты задал ему этот вопрос, да еще и подмигнул.

– Ох!

– Вот уж действительно «ох».

– Просто кошмар! Прости, я действительно тебя оскорбил.

Ханна со смехом покинула кухню и отправилась в туалет.

– И тем не менее, Чарли, я рада, что так получилось. Мне ни за какие коврижки не хотелось бы пропустить такое зрелище: я тебя никогда таким не видела.

Элли с удовольствием продолжила рассказ:

– К счастью, сам Йан так нализался, что вряд ли что-нибудь помнит. С ним была какая-то девица, и они собирались отчалить в казино. По-моему, он проводит там полжизни. Я никак не могу его понять: с одной стороны, у него такая изысканная речь, словно он дает уроки дикции самой королеве, а с другой стороны, он шляется по каким-то задрипанным пивнушкам и ведет себя так, словно ему все еще двадцать пять лет.

В этот момент у меня что-то всплыло в памяти.

– Хелена! Я вспомнил.

Хелена, которую Йан обнимал за плечи, улыбнулась мне в ответ на мой плотоядный взгляд.

– Хелло, Чарли, ты меня помнишь? – В моем одурманенном мозгу ничего не забрезжило. – Я Хелена, ах ты, задница! Ты же не мог все так быстро забыть?

– О, Хелена, ну конечно! Хелена! Панталоны из «секонд-хэнда»! – Я начал хихикать и никак не мог остановиться.

Даже в шумном «Уголке свидетелей» воцарилась тишина. Йан в ужасе взглянул сначала на Хелену, потом на меня и вновь на Хелену.

– Пора уходить, – заявила Ханна, положив мою руку себе на шею.

– Определенно, – согласилась Элли, опустив вторую себе на плечи.

– До скорого! – попрощался я с Йаном и Хеленой. – Панталоны из «секонд-хэнда»! Какой ужас!

Вспомнив все это, я снова прикрыл глаза и издал стон.

– Что же такое со мной приключилось вчера вечером? Я никогда так себя не вел.

– Это еще не все, – спокойно выговорила Элли.

– Что же еще я натворил? Ты уверена, что мне бы хотелось это знать?

– Вообще-то не уверена.

– Ладно, рассказывай. Хуже уже не будет.

Уже в который раз за последние сутки я совершенно превратно истолковал ее слова. Элли взглянула мне прямо в глаза.

– На самом деле ты сказал, что всегда был в меня влюблен.

ГЛАВА 11

«Я всегда был в тебя влюблен, Элли».

Я мысленно произнес эту фразу, пробуя ее на вкус. Нет, что-то в ней было не то, и совершенно не в моем духе. Я не мог себе представить, как эти слова выстраиваются у меня в мозгу и в таком вот упорядоченном виде слетают с языка; как они строем маршируют навстречу батальонам насмешек и дивизиям издевок, поджидающих в засаде, чтобы вступить в бой.

Я всегда влюблялся в самых лучших, а потом остывал к ним. Лейтенант Угура из «Звездного пути», Айла Сент-Клер из «Игры поколений», Суперледи (из телесериала и книги комиксов) и Кэрол Деккер из поп-группы 1980-х «Ти Пау». Кэрол заворожила меня по двум причинам: во-первых, она назвала свою группу по имени жрицы с Вулкана из «Звездного пути», а во-вторых, носила очень короткие юбки, длина которых была обратно пропорциональна фантастической длине ее ног. Потом пришла самая пылкая и долгая любовь: Рэнди Тофф Шарлотта из моего первого журнала для взрослых, который я купил в шестнадцать лет.

Я придумал убойную фразу на случай, если мы с ней когда-нибудь встретимся. «Мы должны быть вместе, – скажу я. – Из нас выйдет сладкая парочка: Чарли и Шарли». И она, серебристо смеясь упадет в мои объятия.

Ее фотография все еще лежит у меня где-то в ящике стола, сильно покалеченная: в идеально плоском животе зияет огромная дыра от скрепки.

Я впустую потратил много месяцев в университете, прежде чем понял: факультет права – не лучшее место для поисков любви. Меня убедила в этом Джейн – суровая, но очень красивая девушка из Шотландии, с которой я встречался четыре месяца, совершенно необоснованно и самоуверенно вообразив, что мне удастся ее завоевать. Джейн была так хороша, что мне хотелось, чтобы у нас непременно была любовь. Но она была редкой занудой, помешанной на юриспруденции, и хотя мне льстило, что я могу появиться на людях с такой девушкой, однако несколько расхолаживало то, что она явно предпочитала ложиться в постель не со мной, а с «Рекомендациями по заключению контрактов».

Больше всего Джейн любила проводить вечера, обсуждая проблемы раздела имущества после развода. Я порвал с ней после того вечера, когда мы крепко выпили (Джейн получила хорошую оценку за эссе по земельному законодательству) и, спотыкаясь и возясь с пуговицами друг друга, добрались до ее комнаты. Она стащила с меня брюки и начала было стягивать зубами мои трусы, как вдруг посерьезнела и задала вопрос об управлении имуществом собственником по доверенности.

В двадцать лет и далее жизнь моя заполнилась бесконечной чередой необременительных флиртов и связей-однодневок. Уж не знаю, что привлекало ко мне дам – приятная внешность, обаяние, острый ум или грядущее финансовое благополучие. Впрочем, это меня не особенно заботило. Лишь однажды мне показалось, что я влюбился – это была Сэнди, доктор. Мы встречались целый год. У нее был чересчур клинический подход к моим гениталиям, к тому же она заставляла меня перед каждым поцелуем вытирать рот освежающей салфеткой, однако мы очень приятно проводили вместе время.

Но ничего не получилось, поскольку наши с ней профессии были схожи в том смысле, что совершенно не оставляли свободного времени. Эш как-то вычислил, что за тот год, что мы встречались с Сэнди, мы провели вместе всего три месяца. Этого было недостаточно для нас обоих, и она порвала со мной, признавшись, что начала встречаться с другим доктором в своей больнице – в рабочее время, печально пояснила Сэнди.

В любом случае никто так и не смог сравниться с Рэнди Тофф Шарлоттой. Я провел столько времени, заучивая наизусть ее текст, что и теперь знаю назубок (а вдруг мы встретимся, проведя столько лет в разлуке!). «Возможно, Шарлотта выглядит как та девушка, которая растеряла почти все свои вишенки, но все же найдется еще одна, которую нужно раскусить, – так начинался этот текст. – „Возможно, я не девственница, – улыбается девятнадцатилетняя красотка из Бэкингемшира (это было причиной моих терзаний: замечательно, что мы оба из Бэкингемшира, это повышает шансы на нашу встречу, но ужасно, что кто-то добрался до нее первый), – но я никогда не занималась сексом с девственником. (Выбери меня, взывали мои шестнадцать лет.) Мне бы действительно хотелось заняться мальчиком лет семнадцати (нет, нет, нет, Шарлотта, гораздо лучше шестнадцать!) и показать ему все фокусы, которые я знаю. Чем парень моложе, тем чувствительнее (это же я, Шарлотта!), и его хватает на всю ночь (гм-м, вот тут я не вполне уверен). Вот такой парень мне нужен"». О господи, и она была именно той девушкой, которая была нужна мне. Правда, я провел немало времени, пристально изучая фотографии и пытаясь определить, действительно ли ей девятнадцать. У некоторых людей просто очень взрослые лица, решил я наконец.

Даже если нам с Шарлоттой не суждено было встретиться (наверно, теперь я уже не удовлетворяю ее требованиям; впрочем, за эти годы они могли измениться), я был уверен, что любовь в конце концов придет. Однако сейчас на очереди стояли другие, более срочные дела. Даже если бы это было не так, в списке претенденток на мое внимание Элли стояла бы под номером 556.

Поэтому вряд ли я мог сказать ей такое. Неужели я ни словом не обмолвился о том, как презирал ее все эти годы? И ни одного горького упрека? Ни капли злости? А как же мое давнишнее желание выбить ей мозги судейским молотком? (О, какой прелестный юридический намек на злой умысел!) Нет, этого просто не может быть!

– Я никогда этого не говорил, – сказал я безапелляционным тоном. Я не зря столько лет потратил, овладевая профессией: если достаточно часто и пламенно повторять, что черное – это белое, то оно станет по крайней мере с сероватым оттенком.

Я не мог ничего прочитать по лицу Элли, которая, сидя напротив меня, отщипывала кусочки от тоста.

– Боюсь, что говорил.

Я слегка наклонился к ней.

– Значит, я был пьян.

– До такой степени, что я вытирала слюни тебе с подбородка, когда ты это говорил, – продолжала Элли с кроткой улыбкой, положив тост. – Вообще-то ты был очень мил. Ведь такое я слышу впервые за двадцать лет.

На какое-то мгновение я ощутил гордость: вот оно, обаяние Фортьюна, которое не могут уничтожить даже дюжина порций текилы и несколько кружек пива! Эта мысль отвлекла меня, но потом я опомнился.

– В таком случае эта фраза ничего не значит, – продолжал я упорствовать. Взяв со стола солонку, я для пущей убедительности со стуком поставил ее па место. – Видимо, я совсем сошел тогда с ума.

– От любви? – Бросив на меня игривый взгляд, Элли тоже перегнулась через стол.

– Нет, от такого количества водки, которой хватило бы, чтобы вывести из строя русскую армию.

Она улыбнулась многозначительно.

– Не смущайся. Мне нравятся мужчины, способные высказать то, что у них на сердце.

– Ну что ж, в моем сердце ты обнаружишь только одно: слово «Отцепись!», выгравированное крупными буквами.

Усмешка Элли бесила меня.

– In vino Veritas,[21]21
  Истина в вине (лат.).


[Закрыть] – протянула она.

– А в водке – чушь собачья.

Элли недоверчиво покачала головой.

– В своих поступках, Чарли, надо всегда руководствоваться чувствами.

Да она меня просто заводит!

– В таком случае, ты не против, если я засуну эту тарелку тебе в глотку, не так ли? Именно это диктуют мне сейчас мои чувства. К тому же это заставит тебя заткнуться хотя бы на пару минут.

К счастью, в эту минуту вошла Ханна, и мы оба вернулись на место.

– Ты позволишь? Это старый фарфоровый сервиз моей мамы – тарелка, которой ты угрожаешь Элли, из него. Мама пересчитывает все предметы всякий раз, как заходит ко мне. – Голос Ханны повысился на целую октаву – так бывало всегда, когда она упоминала свою еврейскую мамашу, которой были присущи претензии на светскость. – Она всегда говорит, что я не создана для фарфоровых сервизов. – Эта дама, встретившись со своими шикарными друзьями где-нибудь в Вест-Энде, после ланча с ними останавливала такси и, энергично послав им воздушный поцелуй, доезжала до ближайшей станции метро, где и высаживалась. – Не смотри на меня так. Не могу же я ей сказать, чтобы она поискала недостающую тарелку в глотке у Элли, не правда ли?

– А было бы занятно, – заметил я.

– Чарли совершенно непредсказуем, не так ли? – сказала Элли.

Ханна скорчила рожу.

– Как я вижу, вы двое прекрасно ладите – впрочем, как всегда.

Я взглянул Элли прямо в глаза и подождал, не выболтает ли она мое признание в любви, вволю покуражившись надо мной.

– Просто Чарли – это Чарли, – изрекла она наконец, ответив пристальным взглядом на мой взгляд.

Ханна кивнула с полным пониманием, не замечая подтекста.

– В таком случае, не стесняйся – швыряй в него всю мою коллекцию бульонных чашек.

– Заманчивое предложение, – протянула Элли, – но, пожалуй, я предпочту душ, если можно.

И они исчезли вместе: Ханна пошла показать Элли, где что брать. Я-то провел здесь столько ночей, что у меня было свое собственное полотенце в углу сушильного шкафа. Ханна вскоре вернулась и тяжело опустилась на стул, на котором раньше сидела Элли.

– У тебя есть планы на сегодняшний вечер? – спросила она с надеждой.

– Мне нужно пойти на собрание компаньонов, – ответил я.

– Ну да, конечно. А ко мне на обед придет Джеймс Бонд.

Мы усмехнулись друг другу.

– Значит, записная книжка-календарь на сегодня заполнена не до конца?

– Да. Впрочем в любом случае я бы никуда не пошла: когда я приползаю вечером с работы, у меня хватает сил только на то, чтобы включить микроволновку и телевизор.

Я состроил гримасу.

– Стало быть, ты не перерабатываешься. У меня нет сил и на микроволновку. Я просто достаю из холодильника банку бобов и кусок салями. Причем это в самый удачный день.

Ханне всегда доставляла удовольствие эта игра.

– Кусок салями? Да я была бы счастлива! Я выскребаю позеленевший сыр из помойного ведра и ем его с горстью затхлого корнфлекса.

– У тебя есть помойное ведро? Да я был бы счастлив! А у меня груда гниющего мусора в углу кухни. Когда никто не видит, я выбрасываю все это в окно.

Она усмехнулась.

– У тебя есть окно? Да я была бы счастлива! В подводной лодке и то больше воздуха и света, чем в этой квартире.

Я выразительно обвел взглядом просторную светлую кухню. Мне было доподлинно известно, что эта квартира в шикарном доме стоит почти столько же, сколько подводная лодка.

– Ты снимаешь эту квартиру? Да я был бы счастлив! А я одолжил у друга палатку, но у него только колышки, а брезента нет. Но я не в претензии: все-таки дом.

– У тебя есть друг? Да я была счастлива! – Ханна замолкла и печально взглянула на меня. – Вот теперь не в бровь, а в глаз.

Я взял ее за руку, пытаясь утешить.

– А как же вчера вечером? Ведь ты всегда встречаешься по пятницам с поклонниками.

– Да, и все они – блестящие юристы из Сити, у которых тоже нет никакой жизни. И мы весь вечер беседуем исключительно о работе. Это сводит меня с ума! И мне ни разу не удалось встретить ХЕМа.

Даже юрист в принципе может иметь полноценную личную жизнь, хотя это очень сложно: ведь ты – раб своего графика рабочего времени.

Вот почему юристы из Сити часто кончают тем, что заключают браки между собой: каждый понимает проблемы другого и ни один не возвращается домой раньше другого, поэтому никто не ощущает себя одиноким.

Ханна всегда тяжело переживала, что круг друзей с годами сужается. Однажды она мне объяснила:

– Понимаешь, у евреев о человеке обычно судят по количеству его друзей.

Она часто сетовала, что многие ее подруги либо уехали, либо вышли замуж, причем последние и не думают ни о какой карьере – им больше нравится вести бесконечные дискуссии о том, какие памперсы лучше поглощают влагу. Ханна их совершенно не интересовала. Правда, иногда они делали попытки познакомить ее с какими скучными бухгалтерами из северо-западного Лондона и ввести в свой мир. Но эти попытки заканчивались тем, что Ханна и ее подруги еще больше отдалялись друг от друга. Те ХЕМы ее возраста, которые еще не были женаты, обычно бывали не у дел по весьма основательной причине. Однако ее мать храбро отказывалась признать поражение. «Даже если у тебя плохонький автомобиль, все равно ты доберешься на нем дальше, чем совсем без автомобиля», – такими словами она пыталась уговорить дочь, когда они виделись в последний раз.