Текст книги "Падение, или Додж в Аду. Книга вторая"

В холме была воплощена душа, обитавшая в нем, наверное, с начала Первой эпохи. Он решил спасти Адама и Еву от волков. Потом вновь застыл в тишине и неподвижности. Общаться с ними он то ли не хотел, то ли не мог. Маб много раз пыталась соединиться с ним аурой, но ничего не нашла. Вернее, нашла душу, настолько внутренне непохожую на них, что никакое общение с ней было невозможно.

Через несколько месяцев без предупреждений и объяснений он снова встал, прошел небольшое расстояние и осел на землю в новом месте, ближе к реке и гряде холмов. Они сочли это намеком, что им пора уходить, тем более что еды здесь почти не осталось – ни орехов на дереве, ни ягод на кустах, ни съедобных трав. Пищу для огня приходилось носить из речной долины. Там они иногда встречали волков и других созданий, которые были несомненной опасностью.

Кровотечения у Евы прекратились так же неожиданно и необъяснимо, как начались. У нее увеличивался живот. Маб сказала, что скоро им понадобится жилье попросторней и больше еды и одежды, чем можно добыть здесь. И все же они оставались на гостеприимном холме, пока листья на большом ореховом дереве не покраснели и не начали падать на землю. Адам и Ева, не обсуждая, сочли это сигналом, что надо уходить. Однажды утром они собрали вещи, которые здесь сделали, и привязали их к толстым веткам веревками из сплетенной травы. Они двинулись на запад, таща за собой пожитки. Помня об опасностях, они быстро прошли через долину, к полудню пересекли реку вброд и до того, как тени удлинились, забрались как можно выше в холмы. Здесь они нашли дерево, на которое можно залезть, развели подле него костер и накидали туда много упавших веток, потом забрались в развилку и устроились на ночь. Волки выли и подходили так близко, что можно было различить отблески костра в их глазах, но утром Маб сообщила, что поблизости ни одного не осталось.

Адам и Ева слезли с дерева и до конца дня взбирались на холмы, страдая от голода и жажды и лишь с помощью Маб находя ягоды и родники. За каждым холмом открывался новый холм. Они уже совсем приуныли, но в сумерках Маб провела их по каменной расщелине на карниз, где заканчивался лес. Отсюда они увидели холм еще выше тех, по которым шли. На его вершине стояло белое здание, чем-то напоминавшее Дворец, только куда меньше и невзрачнее. Поднимаясь к нему по тропе, явно проложенной другими душами, они иногда оборачивались и видели верхушку Элова столпа далеко в центре Земли. Дворец Эла как будто смотрел на них.

Наконец они взобрались на холм. До белого здания было уже недалеко. Заглянув на другую сторону холма, они увидели алые огни и дымный воздух лежащего внизу города.

44

В первые пятнадцать лет с перехода дочери в смоделированный мир мертвых Зула часто задумывалась, зачем вообще живет. Однако со временем она привыкла к неразрешимости загадки и возвращалась к ней лишь изредка. Например, как-то октябрьским утром, лежа в кювете с поврежденными коленями.

Сходя с бордюра по пути на работу, она ощутила резкую боль в колене и услышала щелчок. Нога подогнулась. Чтобы не упасть, Зула попыталась опереться на другую ногу. Новый щелчок, новая вспышка боли – и она рухнула в кювет. Ночью шел дождь, первый настоящий осенний ливень, и Зула оказалась в кювете вместе с мокрыми листьями, одноразовыми бумажными стаканчиками и одним подкожным шприцем. С ели слетел ворон – взглянуть, можно ли ее уже клевать. У Зулы было единственное объяснение: какой-то придурок два раза выстрелил в нее и убежал. Однако ран не было, кровь не текла.

На удивление долго ничего не происходило. Это был район плотной жилой застройки и коммерческих зданий между основанием Капитолийского холма и берегом озера Юнион. Вроде бы оживленное место. Оно и было оживленным – машины проносились каждые несколько секунд, с большим запасом огибая человекообразное пятно, примеченное их инфракрасными камерами. Почти мгновенно машины сообщили друг другу об этом пятне и перестроились, минимизируя риск. Пассажиры, разумеется, были заняты своими делами и в окошки не смотрели. Люди в домах, офисах, кафе тоже не обращали внимания на то, что происходит в кювете. У Зулы было время поразмыслить об экзистенциальных вопросах.

Трагедия – и главная цель – родительства заключена в том переломном моменте, за которым история продолжается без вас. Его предтечи – умиляющие до слез мгновения, которые родители запечатлевают на фото, а рекламщики эксплуатируют в своих роликах: первые шаги, первый день в детском саду, ребенок едет на велосипеде, садится за руль машины. Зула и Чонгор прошли это все с Софией: фотографировали и плакали от умиления, как все. Однако полное осознание пришло, когда София поступила в колледж и три недели не выходила на связь. Ни эсэмэсок, ни твитов, ни телефонных звонков – просто тишина, которая с тем же успехом могла быть гробовой. София не забыла и не разлюбила родителей, просто в колледже было так здо€рово, что ей не пришло в голову позвонить домой. Чонгор страдал молча. Зула обратилась к товарищам по несчастью – матерям Софииных одноклассников и подруг по футбольной команде. Некоторые общались с детьми по нескольку раз в день и отслеживали их в соцсетях, другие испытывали то же, что Зула. Им казалось, что их отбросили, словно киноперсонажа, которого сценаристы переехали автобусом, освобождая место для более молодой, более харизматичной кинозвезды.

Потерять ребенка – нечто прямо противоположное. Извращенный сюжетный поворот, когда автобус сбивает не того персонажа и на экране остается актер, не планировавший, да и не хотевший быть в центре кадра. Это, разумеется, не худшее из того, что чувствуют осиротевшие родители, просто одна из частей печальной картины.

Через полтора десятилетия после Софииной гибели у Зулы по-прежнему некстати наворачивались слезы. Их с Чонгором отношения развивались по довольно типичному сценарию. Они не спали вместе две недели, месяц, год. Чонгор съехал с квартиры, где все мучительно напоминало о дочери, Зула оттуда почти не выходила. Через два года они официально развелись. У них не было ненависти друг к другу. Они не перестали друг друга любить. Просто весь смысл брака исчез.

Впрочем, с годами Зула все реже испытывала острое горе. Скорее это было похоже на ее чувства, когда София поступила в колледж. Разумеется, тело отсканировали, как только вытащили из воды. Времени прошло немного, мозг хорошо сохранился в холоде. Новый процесс загрузили в соответствии с подробнейшими беспрецедентными инструкциями, которые София вписала в свое завещание и распоряжение об останках за несколько недель до смерти. Корваллис Кавасаки был указан душеприказчиком, и он проследил, чтобы все исполнили в точности.

Софиин процесс время от времени взаимодействовал с дедушкой всех процессов – тем, который она сама загрузила на основе Мозга Доджа, – до самого его загадочного прекращения. Примерно в то же время наблюдатели в Митспейсе лишились возможности видеть некоторые части Битмира. До тех пор весь Ландшафт был открытой книгой – не оставалось ни одного уголка, куда бы не проникало всевидящее око Программы визуализации Ландшафта. Однако новое место, созданное Доджем, Софией и Пантеоном, – Ландшафт-штрих, или Ландшафт-2, как называли его некоторые, – шифровался каким-то хитрым способом. Енох Роот называл это «обнубиляцией» – новым словом, которое им пришлось включить в свои словари. Оно означало «сокрытие под облаками».

София была соавтором Программы визуализации Ландшафта, так что на простое совпадение это не тянуло.

Ее процесс оставлял в системе достаточно следов, поэтому они знали, что он по-прежнему работает. Но он никогда не звонил домой – не предпринимал и малейших попыток связаться с теми, кого оставил позади. В помещениях Фортрастовского фамильного фонда Зула и другие, как могли, всматривались в потоки данных, изучали загадочные движения денег и маны, связанные с процессом Софии, и не находили ничего обращенного к ним.

Фортрасты начали раньше других семей и первыми через это прошли. Однако в десятилетия после смерти Софии и Элмо Шепарда сканирование покойников стало такой же обыденностью, как погребение или кремация у предшествующих поколений. Миллионы других родственников тщетно ждали знаков из Вечности. Живые гадали, что происходит. У мертвых стерлись все воспоминания? Поначалу эта теория была популярна, но с годами выглядела все менее убедительной: души строили цифровой мир, похожий на тот, где жили прежде. Отсюда возникала новая гипотеза: Битмир – что-то вроде студенческого общежития, полного молодыми, красивыми, талантливыми и веселыми людьми. Он настолько интереснее Митспейса, что им и в голову не приходит искать контакта со скучными вонючими пережитками, все еще воплощенными в атомы.

Вопрос, почему мертвые не интересуются живыми, широко обсуждали в около-Екопермоновских кругах. Тысячи собирались в огромных аудиториях послушать доклады о таких концепциях, как РДО, или радикальный семантический отрыв, – эту идею запустил в баре на третьем Екопермоне Енох Роот. С тех пор она развилась в целое научное направление. Концепция состояла в том, что загруженные мертвецы не могли бы общаться с Митспейсом, даже если бы захотели, поскольку общая почва для такого общения отсутствует начисто.

Лишь одна форма связи – если вы согласны так это называть – действительно работала, и ею-то и пользовались с самого начала: «Провил». За два десятилетия с тех пор, как София и Матильда впервые ее показали, она постоянно улучшалась и теперь отличалась от той первой версии, примерно как цветные телевизоры 1970-х годов от рябящих черно-белых ящиков 1950-х. С любыми приличными очками дополненной реальности можно было облететь Ландшафт, увидеть его в цвете, с приличным разрешением, позволяющим различить тела, в которые облекли себя души: по большей части гуманоидные, с небольшой долей крылатых существ и других типажей коллективной мифологии, утащенной за собой в Битмир. Можно было зависнуть над площадью в городе мертвых и смотреть, как они взаимодействуют: разговаривают, торгуют, дерутся и сношаются.

В зависимости от текущего коэффициента временного сдвига, иногда это происходило ускоренно, иногда замедленно. Когда у СЛЮЗА было для Битмира больше чем достаточно маны, время там бежало быстрее, чем в реальности. Мертвые превращались в размазанные промельки. Здания росли, а леса вырубались, как при покадровой киносъемке. Когда ИСОП – инфраструктура и системное обеспечение посмертия – проседала под нагрузкой, Битмир замедлялся до черепашьего шага. Можно было несколько часов смотреть, как ваша покойная бабушка идет через комнату. Инженеры СЛЮЗА вводили в строй новые квантовые компьютеры и прокладывали оптоволокно – коэффициент временного сдвига подскакивал. Однако это влекло новые загрузки и увеличивало спрос на ресурсы, замедляя его до ввода новых мощностей, и так далее и так далее. С перехода Софии и Элмо Шепарда в загробную жизнь маятник успел качнуться несколько раз. В среднем, впрочем, время в Битмире текло быстрее. Прошли сотни смоделированных лет. Чтобы рассмотреть происходящее, изображение приходилось замедлять. Когда маятник качался в другую сторону, время приближалось к паритету – то есть текло в обоих мирах одинаково. Зула от случая к случаю заглядывала в Битмир – отчасти из праздного любопытства, отчасти в надежде увидеть дочь.

Так обстояло дело со зрелищностью жизни мертвых в Битмире. Во многом она была заурядна до последней крайности. Только существовала одна частность, психологически важная для живых наблюдателей: мертвые были мертвы. Когда-то они были живыми людьми из плоти и крови. Теперь, по биологическим меркам, они умерли, однако, без сомнения, перешли в посмертие. И могли существовать там неограниченный срок.

Внезапно оказалось, что смерть – это не конец и каждый в теории может жить вечно. Ничего более важного человечество узнать не могло. Сопоставимым было бы доказательство бытия Божьего или открытие инопланетной цивилизации в другой звездной системе. Однако ничего такого не произошло.

Задним числом курьезней всего была постепенность, отсутствие «мига, когда это случилось». Примерно так же входил в мир Интернет: началось с кучки нердов, а десятилетия спустя люди младше тридцати уже не могли толком вообразить жизнь, в которой нельзя мгновенно загуглить что пожелаешь. Задним числом стало ясно, что Интернет произвел революцию в человеческих делах, но постепенную, к которой современники приспосабливались мало-помалу. Века спустя людям – если тогда еще останутся люди – будет казаться, что все произошло в мгновение ока.

Лежа в кювете, Зула чувствовала, что все ее бросили: бывший муж, умерший дядя и умершая дочь, а также живые вокруг, так погруженные в деяния мертвых, что не удосуживаются глянуть из машины или из окна дома. У нее были с собой электронные устройства, так что она могла вызвать помощь, но не спешила это делать, потому что в кювете на нее снизошло странное умиротворение. Потом вода начала просачиваться под одежду, а коленки заболели по-настоящему.

Рядом остановилась полицейская машина и включила сине-красную светодиодную мигалку. Квартал опустел – обычные гражданские электромобили передали друг другу предупреждение. С уровня мостовой Зула не могла разглядеть, есть ли в полицейской машине люди. Оттуда выкатился робот размером с большую микроволновку и двинулся к Зуле на сложных треугольных агрегатах, которые иногда работали как гусеницы, иногда переваливались, словно нескладные колеса, а иногда ползли, словно пехотинцы былых времен под колючую проволоку. От него отделились два аэродрона, чтобы дать обзор с других ракурсов. Лицо на экране задало Зуле несколько вопросов с целью убедиться, что она не псих и не опасна. Зула не могла понять, с кем говорит: с видеотрансляцией живого человека, компьютерной моделью или сочетанием того и другого.

Подъехали еще машины. Из них вылезли люди, натянули перчатки, но делать ничего не стали, только смотрели, как к Зуле приближается другой робот – умные носилки-каталка с логотипом японской фирмы. Там давно задумались, как автоматизировать многие рутинные операции по поддержанию лиц старшего возраста чистыми и здоровыми.

Робот развернул многосуставчатые руки, очень ловко и аккуратно подсунул под Зулу тефлоновые ладони-лопаточки, поднял ее из кювета и плавно покатил в ближайшее медучреждение – оно было так близко, что не имело смысла грузить пациентку в машину. Здесь к ней впервые прикоснулись люди: дали болеутоляющее и сообщили, что у нее разрыв надколенных сухожилий обеих ног – довольно распространенная травма – и встанет она не скоро. Роботы прооперировали ее колени через отверстия столь малые, что их и пластырем-то заклеивать казалось излишним. Еще до вечера Зулу выписали. Друзья и родственники пришли навестить ее в квартиру, где она жила уже больше сорока лет. Открытки и цветы начали загораживать обзор. Серьезно обсуждалось, не стоит ли ей продать квартиру и переехать в более плоскую часть города, ближе к офису Фортрастовского фамильного фонда. Или вообще закрыть офис, поскольку большинство все равно работало из дома, а совещания проводили в квазипространстве реальных тел, видеоконференции, роботов удаленного присутствия и дополненной реальности. Однако Корваллис и Зула по-прежнему ходили на работу каждый день, словно проверяя, кто первым сдастся.

Чем младше были друзья, тем сильнее они переживали за ее будущий образ жизни. И Зула понимала почему: для них главным было обеспечить качественное посмертное сканирование мозга, чтобы она жила вечно.

Так рассуждали нынешние люди. Не только полицейские, военные и пожарные делали все удаленно. Уже давно стало ясно, что некоторые действия – например, пойти в магазин за пакетом молока, – не стоят того, чтобы ради этого выходить из дома, парковать машину, ждать очереди в кассу. Удобнее заказать онлайн, а покупку доставит дрон. К тому же с победой над смертью появился фактор, который теперь называли «безопасностью мозга». Даже в самых благополучных сообществах поход в магазин чреват небольшим риском угодить в автомобильную катастрофу, а в тяжелой аварии может пострадать мозг, и жертва лишится возможности попасть в загробную жизнь. Лучше сидеть дома и по возможности обходиться удаленным присутствием. Сэкономленное время можно потратить на виртуальные прогулки по увлекательному миру, который Додж создал, Плутон усовершенствовал, а Эл захватил. Живые сидели по домам и призраками разгуливали по миру мертвых.

В недели после падения Зулу немного пугало, как мало угнетает ее невозможность ходить. Ей казалось, все должно быть куда серьезнее, но это лишь показывало, как сильно она застряла в прошлом. Зула родилась в эпоху, когда в ходу еще были костыли, инвалидные кресла и прочие средневековые ухищрения. Память о них попадалась на улицах до сих пор – покосившиеся пандусы и растресканные желтые бордюрные съезды. Зула имела доступ к практически бесконечному количеству денег и могла позволить себе лучших роботов-помощников в мире – устройства, которые поднимали ее и несли в туалет, держали под душем и так далее. Они даже одевали и раздевали ее. На разработку алгоритма для застегивания лифчика наверняка ушли миллионы. В их библиотеках имелись программы, которые позволяли застегивать и расстегивать любые ожерелья, когда-либо изобретенные ювелирной промышленностью, спускать воду в бачках любой конструкции, поворачивать краны в самых отвратительно сконструированных душевых кабинах. Лестницы не составляли для них проблемы. Даже с ношей много тяжелее Зулы робот взлетал по лестнице быстрее, чем человек пробегал такое же расстояние по ровному месту.

Ее даже попытались снабдить бионическими ногами, которые удерживали бы вес и позволяли двигаться как на своих двоих. На это Зула не согласилась. При первой возможности она начала ходить самостоятельно, а робот, напичканный всевозможными функциями и более сложный, чем авианосец, заботливо поддерживал ее под локоток. По мере того как ее силы восстанавливались и различные медицинские препоны оставались позади, она перенастраивала робота, чтобы тот держался подальше и меньше отсвечивал. Под конец он уже таскался в пяти шагах за ней, словно андроидный лакей феодальной поры.

Зула уступила напору, продала квартиру на холме и купила плавучий дом на озере, на таком расстоянии от работы, чтобы каждый день проходить приличное расстояние. Если она правда спешила, то брала роботизированную лодку или роботизированную машину, всегда в сопровождении Франкенштейна, как окрестила своего лакея, ниндзя-телохранителя, застегивателя лифчиков и бегуна по лестницам. Тогда это не казалось такой уж большой жертвой.

В Митспейсе прошло еще пять лет. Зула полностью восстановилась, легко ходила и бегала, но все равно держала Франкенштейна при себе. Имя было слишком длинное и неудобное. Он стал Франком, а вскоре превратился во Фрэнка. В дизайне Фрэнка Зуле нравилось, что он не такой уж гуманоидный. Да, у него были руки и ноги, но совсем не человеческие – ноги гнулись в обратную сторону, как у собаки, а руки представляли собой генерализованные культи, выбиравшие различные «кисти» – совсем не похожие на человеческую кисть – из кобуры-карусели на «торсе». «Голова» была просто узкой командной рубкой, усыпанной крохотными линзами камер.

Другими словами, он ничуточки не походил на Метатрона, убившего ее дочь.

После трагедии выпуск той модели прекратили, скорее из-за пиара, чем из соображений безопасности, а через приличное время заменили другой, которая выглядела иначе, но все равно вызывала у Зулы посттравматический синдром всякий раз, как такой робот вышагивал по улице или разворачивался из позы эмбриона в разгрузочном доке.

Однажды на семьдесят втором году жизни она с утра разрешила машине отвезти ее к врачу на Пилюли-хилл. Ничего срочного. Обычная профилактическая проверка из тех, что занимают довольно много места в календаре у людей ее возраста. По совпадению врач принимал в том же здании, где сорок лет назад случилось несчастье с Ричардом. Несмотря на это, Зуле не было особенно тяжело сюда входить, поскольку она увидела Ричарда уже в ближайшем отделении «Скорой помощи». Там-то беда и обрушилась на нее со всей силой.

Этого конкретного врача она посещала дважды в год. Каждый визит пробуждал мысли о Додже. Он вроде бы жил и умирал несколько раз. Нельзя было сказать наверняка, что он мертв. Процесс, запущенный по сканам его мозга, перестал функционировать несколько лет назад. Никаких его следов с тех пор не наблюдалось. Если бы он проснулся, они бы заметили. Последние два десятилетия дебит на счету Доджа составлял ноль долларов ноль центов. В пору наибольшего расцвета через него проходили миллиарды в месяц. Другими словами, сейчас он выглядел мертвым.

После визита к врачу они с Фрэнком сели в другую машину и поехали на работу. По пути, на повороте дороги, Зула увидела озеро Юнион. Живя на холме, она любовалась этим видом каждый день, но сейчас смотрела на него свежим взглядом. Вспомнилось университетское образование – Зула окончила геологический. Она думала о леднике, пропахавшем это озеро давным-давно. Мысленным взором она видела, как ледяной уступ крушит перед собой горы, и сравнивала его размеры с тем, что люди построили на оставшейся от него каменистой почве. Ей думалось, как молоды и как недолговечны все человеческие усилия в сравнении с геологией. Как скоро от них не останется следа?

Четыре лифта в здании фонда начали ломаться почти сразу после установки, поскольку молодая прижимистая Зула заключила контракт с самым дешевым поставщиком. Несколько лет назад их перестали чинить. Работал только один. Люди и гуманоидные роботы обычно поднимались по лестнице – в здании было всего шесть этажей, а тех, кто не мог столько одолеть, поднимали роботы. С небольшой помощью Фрэнка, который переключился в режим поддерживания под локоток, Зула поднялась на шестой этаж и вошла в помещение Фортрастовского фамильного фонда. Здесь ее ждали две неожиданности.

Первой был Корваллис Кавасаки. Вообще-то он ходил на работу неукоснительно, но сегодня появился впервые после смерти жены, с которой прожил тридцать восемь лет, Мэйв Браден-Кавасаки. Она скончалась три недели назад от сердечного приступа – какой-то аритмии. Ее, разумеется, отсканировали и загрузили. Си-плюс проживал обычные стадии горя, которые сейчас сильно изменились по сравнению с традиционными из-за сознания, что покойная в какой-то мере жива, здорова и – если приготовления Мэйв сработали – летает по Битмиру на крыльях.

Так что видеть его за столом в конференц-зале было радостно, хоть и больно.

Менее приятной была неожиданность номер два: напротив Корваллиса сидела последняя модель Метатрона. Сами по себе роботы удаленного присутствия никого не удивляли. Но большинство людей, ведущих дела с Фортрастовским фамильным фондом, понимали, что прислать сюда Метатрона – очень дурной тон.

Корваллис через стеклянную перегородку поймал взгляд Зулы, давая понять, что разговор требует ее участия. Так что она вошла. Робот сидел спиной к двери. Разумеется, роботам стулья не нужны, но так было принято. Зула обошла полстола, дружески стиснула Корваллису плечо и, пройдя у него за спиной, села напротив робота. Лицо у того было отключено. Корваллис говорил либо с человеком, желавшим остаться анонимным, либо с продвинутым искусственным интеллектом, заслуживающим человеческого обращения.

Другими словами, Зула почувствовала, что это исходит из центра элоподобной ненормальности в Зелрек-Аалберге.

Последний раз, когда она удосужилась посмотреть статистику, Эловы серверные парки ИСОП потребляли 31 % генерируемой на планете электроэнергии и он приступил к строительству орбитальной солнечной электростанции. Зула бы удивилась, если бы не тот факт, что Фортрастовские центры потребляли 11 % всей энергии на Земле и финансировали разработки в области орбитальных электростанций.

Чтобы генерировать столько маны, требовалось много электричества, и не только для компьютеров, но и для систем охлаждения, не допускающих их перегрева. Для этого существовали технологии, можно было изобрести новую технику, но не новые законы термодинамики. Любые системы охлаждения должны куда-то отдавать тепло – потому-то задняя стенка холодильника горячая. Думая в планетарном масштабе – а планируя системы, Маг 10 думать иначе было бесполезно, – инженеры ИСОП видели Землю огромным сферическим холодильником, несущимся в космосе. Он будет получать энергию от Солнца и выбрасывать тепло во вселенную, направляя во мрак исполинские горячие панели.

В космосе трудно работать людям, но легко роботам. Значит, роботов нужно было строить, обслуживать, обеспечивать энергией и охлаждать. По сравнению с выработкой маны, флотами ракет, роями орбитальных электростанций и армиями роботов затраты энергии на то, чтобы кормить, одевать, согревать и развлекать убывающее население Митспейса, все больше и больше походили на статистическую погрешность.

Всем этим занимались. Консорциум успешно работал уже давно. За это время они успели нанять консультантов, сказавших, что название «СЛЮЗА» чудовищно и в работе с клиентами следует использовать более благозвучное «ИСОП». Корваллис вместе с коллегами из Зелрек-Аалберг отслеживал ситуацию по ИСОП, и, когда возникали мудреные проблемы – что происходило все реже, – их обычно можно было отложить до следующего Екопермона.

По крайней мере, так убеждала себя Зула, пока Метатрон не изложил свое дело:

– У нас есть свидетельства, что процесс, известный некогда как Мозг Доджа, перезагружен.

Зула глянула на Корваллиса, тот отрицательно мотнул головой.

– Он перезагружен, – настаивал Метатрон, словно сумел истолковать взгляд, которым обменялись люди, – и, более того, непосредственно вмешался в работу, стоившую Элу больших издержек.

– Откуда вы можете это знать? – спросил Си-плюс, и по тону чувствовалось, что он задает этот вопрос не первый раз. – Должны ли мы понимать, что вы каким-то образом возлагаете вину на нас?

Зула достала из сумки очки и надела. Она давно не проверяла баланс на Доджевом счету, так что не сразу вспомнила интерфейс, но, когда вывела его, там по-прежнему был ноль.

– Никакой активности нет, – сказала она.

– Так он и ускользнул от нашего внимания, – ответил Метатрон. – Он черпает ресурсы каким-то способом, который мы не можем отследить. Однако нет сомнений, что в системе действует некий новый – или очень старый – агент, чьи знания, цели и характеристики олографически неотличимы от Доджевых. Нам стало известно о нем лишь недавно, но, вполне возможно, он прятался на виду много лет.

– И что? – спросила Зула. – Даже допуская, что это правда?

Однако ей хотелось верить, что это правда.

– И опять-таки, как вы можете это знать? – добавил Корваллис.

Метатрон как будто задумался перед ответом.

– Мы разработали более эффективные методы коммуникации между живыми и мертвыми, чем что-либо вам известное.

Теперь они на время умолкли и задумались. Говоря с безликим роботом, не проявляющим нетерпения и вообще каких-либо чувств, проще молчать, чем в обычном разговоре.

– Проводите спиритические сеансы? – спросила Зула. – Столы вертите?

– В годы перед своей смертью, – ровным голосом ответил Метатрон, – Эл, предвидя необходимость таких улучшенных каналов, вложился в исследования радикального семантического отрыва и возможностей его преодоления. Он заложил инфраструктуру для подобных коммуникаций и указал пути ее развития после его смерти. Эти средства несовершенны, однако позволяют установить, что последние действия вышеупомянутого процесса создали серьезные помехи для деятельности Эла, чрезвычайно важной не только для него, но и для вас.

Последние загадочные слова робот прояснить не удосужился.

– Можете вы рассказать подробнее об этой деятельности и как ей помешали? – спросил Корваллис и глянул на Зулу.

Они были знакомы так долго, что она угадала, о чем он думает и к чему задал свой вопрос.

Сейчас время в Битмире текло чуть медленнее, чем в Митспейсе. Несколькими месяцами раньше что-то произошло на территории дворцовой структуры, которую Додж выстроил, а Эл захватил. В стене образовалась дыра. Два процесса – аномальные – прошли в нее и не вернулись.

В Митспейсе это близко совпало по времени со смертью Мэйв. Зуле и Корваллису было не до того, да и в следующие траурные недели тоже.

Но если сейчас Зула правильно поняла Корваллиса – а обычно она его понимала, – он гадал, связан ли уход двух аномальных процессов с нынешними претензиями Метатрона.

– Прямое, спланированное вмешательство возрожденного процесса, идентифицированного как Ричард Фортраст, – сказал Метатрон, – буквально у Эла на заднем дворе, вмешательство в экспериментальную программу, которая разрабатывалась десятилетиями.

– Разрешите нам минутку поговорить. – Си-плюс уперся руками в подлокотники, собираясь встать.

Зула последовала его примеру. Однако Метатрон оказался быстрее.

– Конечно. – Он встал и вышел из комнаты.

Корваллис глянул на Зулу.

– Два странных процесса, – сказала она. – В Саду, или что там это такое.

– Я считаю это опытно-конструкторской лабораторией, в которой Верна когда-то создавала новые самовоспроизводящиеся процессы, – сказал Корваллис. – Начиная с птиц и пчел. Два процесса, о которых мы сейчас говорим, гораздо более амбициозные проекты. Додж тоже как-то участвовал.

– Можем мы их отследить?

– Это единственное, что мы можем.

– Кто за них платит?

– Думаю, деньги идут из Земельных участков и Строений.

Корваллис говорил про бюджет, из которого ИСОП оплачивала моделирование Ландшафта, птиц, пчел, ветров и вод. Бюджет этот делился между Зелрек-Аалбергом и Саут-Лейк-Юнион по относительно несложной формуле.

– Надо будет еще раз проверить, – продолжал он. – Но в целом самовоспроизводящиеся процессы оплачиваются из Земельных участков. Может, оттого Эловы люди и бесятся.

– Почему ты так думаешь?

– Те два процесса, что несколько недель назад ушли из Элова заднего двора, по сложности сравнимы с человеческими. Если они способны к самовоспроизведению и могут породить себе подобных…

– И так далее и так далее, экспоненциально, – согласилась Зула.

Теперь все начинало проясняться. В физическом мире, где жили они с Корваллисом, имелось такое-то число живых. Актуарные таблицы показывали, сколько они проживут, что позволяло планировать дальнейшее расширение и поддержание ИСОП. Денежная сторона тоже была предсказуема. Сейчас большинство подписывалось на финансовый пакет – по сути страховой полис, гарантирующий, что после смерти их отсканируют и смоделируют в обмен на регулярные выплаты при жизни плюс финальный платеж по завещанию. Те, у кого не было средств на такие полисы, могли попасть в систему иначе, например работая охранниками, механиками, строительными рабочими. Так или иначе, все это рассчитывалось исходя из демографической статистики. Земельные участки и Строения были достаточно предсказуемой частью схемы. Да, птицы и пчелы самовоспроизводились, но их моделирование стоило не так уж дорого.