Текст книги "Барбара. Скажи, когда ты вернешься?"

Месье Клод

Все, рождественские сказки на этом заканчиваются. Дальше начинается проза жизни и борьба за место под солнцем. В Париже она повидалась с сестренкой, подкараулив ее у школы, но не нашла в себе сил подняться на второй этаж дома на рю Витрув. Отправилась в квартиру granny – той давно уже не было на свете, Моник приютила тетя. Поиски работы свели с пианистом, который привел ее показаться в кабаре La fontaine des quatre saisons (“Фонтан четырех времен года”), открытое Пьером Превером, братом знаменитого поэта и сценариста Жака Превера. Но артисты уже набраны – свободно лишь место… посудомойки за восемь франков в день. Конечно, да! Тогда она, наверное, не догадывалась, что ей опять повезло: из окошка, куда она весь вечер подавала чистые стаканы, краешком глаза можно было увидеть среди посетителей Эдит Пиаф, Симону Синьоре, Ива Монтана… На сцене давали не что-нибудь, а сюрреалистическую поэму Жака Превера “Попытка изобразить обед голов в Париже, во Франции”, выступали Борис Виан, будущий автор знаменитой “Пены дней”, Роже Пиго и Франсин Клодель, впоследствии известные актеры. Тогда она и подойти боялась к Жаку Преверу, не подозревая, что вскоре сама унаследует и разовьет в своих песнях его поэтическую традицию.

Дело в том, что Превер – сценарист фильмов “Набережная туманов” и “Дети райка”, автор текста знаменитой песни “Опавшие листья” и многих других, – буквально влюбил в себя Францию поэтическим сборником “Слова”, вышедшим в 1946 году. Там не было глубоких размышлений, не было иногда даже рифмы и знаков препинания – просто мозаика чувств и впечатлений человека, пережившего войну и радующегося жизни. Этот стиль свободного стихосложения был данью сюрреализму в поэзии (а вскоре один из столпов бельгийского сюрреализма, друг Магритта Поль Нуже посвятит Моник целых две поэмы!) и оказался очень близок Барбаре. Тексты ее песен, безусловно, интересны сами по себе, это настоящая поэзия, хотя оценить их в полной мере способны лишь люди, владеющие французским, почему, возможно, она и не была так популярна в мире, как, например, Эдит Пиаф или Ив Монтан. Думаю, Барбара могла бы повторить слова Превера: “Я просто говорю разные слова – о том, о чем хочу сказать, не собираясь никому навязывать то, как их следует читать, произносить. Пусть каждый делает это как хочет – по своему настроению, со своей интонацией”. В том, что это именно так, можно убедиться, открыв сегодня YouTube: японка Мари Казуэ записывает свои концерты, а множество других таких же безвестных исполнителей распевают песни Барбары на все лады и любовно выкладывают все это в Сеть. Со своим настроением и своей интонацией. Значит, им это зачем-то нужно.

Недоедание, недосыпание (рабочий день в “Фонтане” заканчивался иногда под утро) обернулись воспалением легких – в самой дешевой муниципальной больнице, в зале на тридцать четыре кровати. Именно туда и пришел навестить ее молодой парень из Шарлеруа – возвращайся, тебя ждут! Так в самом начале зимы 1952 года она снова оказывается в Бельгии.

Но где же месье Клод, кто он? О, вовсе не случайный попутчик, хотя тоже – как многие – добрый самаритянин. Месье Клод Слюйс – это единственный муж Моники Серф, или Барбары. О чем свидетельствует запись, сделанная в коммуне Иксель (тогда это был пригород Брюсселя) 31 октября 1953 года.

Молодой человек из состоятельной семьи, витающий в облаках фантазер, изучавший право, но мечтавший стать… фокусником-иллюзионистом, этакий бельгийский Пьеро, без памяти влюбился в рослую эффектную девушку, увидев ее в студенческом кабачке La Jambe de Bois (“Деревянный костыль”). Она зашла туда на несколько минут – поинтересоваться, не порекомендуют ли ей пианиста-аккомпаниатора. Клод запомнил на всю жизнь: она была во всем черном, босиком, с огромными кольцами-серьгами в ушах, такими же браслетами на запястьях, она потрясающе двигалась, бижутерия звенела – ну чистая цыганка. Когда за ней закрылась дверь, он буквально вырвал из рук своего знакомого, сидевшего за роялем, клочок бумаги с номером ее телефона.

Дальше поклонники Барбары только и должны повторять: спасибо, спасибо, месье Клод. Он свел ее с Этери Рушадзе – двадцатичетырехлетней грузинкой, родившейся в Париже, куда ее родители бежали из Грузии после переворота 1917 года. Она была пианисткой-виртуозом, успешно окончила Парижскую консерваторию и сказочно играла Шопена, Генделя, Дебюсси, но тоже оказалась в Бельгии в поисках своего места под солнцем и бралась за любую работу. Она сразу поняла, что денег у Моник нет, но подружилась с ней и стала не просто аккомпаниатором безвестной певички, но и учителем, открывающим ей премудрости игры на фортепиано. Кажется, единственным учителем в этой области будущей знаменитой “дамы черного рояля”. Увы – первое же выступление двух черноглазых и черноволосых красавиц обернулось страшным провалом. Моник пела Hymne à l’amour (“Гимн любви”) Эдит Пиаф, не знала, куда девать руки, стояла, как аршин проглотив, – и разгоряченные пивом студенты стали бросать в нее картонки, на которые ставят кружки, и оглушительно свистеть. Тогда Этери заиграла “Лунную сонату”, а увидев, что и это не имеет успеха, перешла на русские народные песни.

На другой день и в другом месте публика, увидев Моник, начала свистеть и шикать, даже не дав ей открыть рот. Позор, провал… И тут Клоду приходит в голову мысль: надо открыть свое собственное кабаре! Так появилась Cheval Blanc (“Белая лошадь”) – с витриной заведения, где торгуют все той же неизменной брюссельской жареной картошкой, но с уютным залом внутри, где было даже подобие кулис. Клод выпил с хозяевами заведения пива – и они согласились сдать его в аренду молодой компании артистов. Мим, разыгрывающий скетчи, пародист, превратившийся позже в звезду бельгийского телевидения, уже упоминавшийся Иван Дельпорт, который именно здесь стал впервые рассказывать смешные истории про жителей затерявшейся в лесах деревни Штрумпф, впоследствии ставших знаменитыми героями целой серии комиксов… Ну и, конечно, девушки: запела даже Этери – грузинские песни в ее исполнении имели успех. Впервые прислушались и к Моник: она пела тогда песни из репертуара знаменитого парижского кабаре L’Ecluse и впервые попробовала аккомпанировать себе сама. “Почему я села за пианино? Оно мне помогало преодолеть страх. Оно меня защищало, с ним мне было уютно, как будто я была в доме, я могла сесть, наклониться к клавишам так, что мое лицо никто не видел. Оно мне помогало разговаривать со зрителем, ведь песня – это не исполнение, это разговор, и он каждый раз складывается по-разному”. Жили дружно и весело: обе девушки не только выступали, но и продавали билеты и даже подавали напитки.

Город был заинтригован: на шоссе Иксель, которое считалось окраиной бельгийской столицы, в “Белую лошадь” потянулась приличная публика – адвокаты, журналисты, врачи. Барбара позже признает, что этому во многом способствовали семейные и дружеские связи Клода Слюйса. Студент– юрист, мечтавший об артистической карьере, – он подготовил собственный номер в качестве иллюзиониста, – родился в непростой семье. Клод был сыном актрисы Люсьен Роже и Феликса Слюйса, известного в городе онколога и большого поклонника искусств. Феликс Слюйс дружил с Рене Магриттом, а в 1955 году издал книгу “Арчимбольдо и арчимбольджийцы”, открыв известного итальянского маньериста широкой публике. Во время войны семья Слюйсов прятала у себя поэта Поля Нуже – основоположника бельгийского сюрреализма и создателя Бельгийской коммунистической партии. С тех пор он считал себя духовным отцом Клода. Нуже был платонически влюблен в Этери и дневал и ночевал в “Белой лошади”. Ему было тогда тяжко: он потерял работу, вторая жена оказалась в психиатрической лечебнице, и как-то вечером, собрав выручку, Моник незаметно вложила ему в руку сто франков. Ей и Этери он посвятил несколько поэм, а в одной из них – Correspondances, – обращаясь к Моник, писал: “Я вижу тебя – ты грозовой вечер в Париже, ты ночь в Люксембургском саду, полная роз и листьев…” Романтические грезы там явно соседствовали с личной, непосредственной интонацией прямого обращения к адресату и многими вполне земными подробностями – Барбара наверняка хорошо запомнила этот стиль и, когда пришло время, сумела им творчески воспользоваться.

Нуже приводил в кабаре своих знакомых художников и писателей. Клод приносил ей книги – она стала много читать. Клод открыл ей Марианну Освальд – трагическую певицу с низким и хриплым голосом, в тридцатые годы сводившую Париж с ума. Барбара потрясена. “Это было так ново, так откровенно, так отчаянно. Она меня ошеломила”. О Марианне Освальд сегодня мало кто вспоминает, поэтому сделаем небольшое отступление – слишком много совпадений с нашей героиней. Марианна Освальд, урожденная Сара Блох, родилась в семье польских евреев. Рано потеряла родителей и была изнасилована в шестнадцатилетнем возрасте в детском доме в Мюнхене. Бежала из фашистской Германии во Францию, взяла в качестве псевдонима имя любимого героя из “Призраков” Ибсена. Дружила с Превером и Мориаком, Кокто и Камю, вдохновляла Пуленка и Онеггера. Выступала в знаменитом кабаре Boeuf Sur Le Toit (“Бык на крыше”) и эпатировала публику худобой, огненно-красными волосами и депрессивным репертуаром. Причудливо соединила стиль французского Левого берега и немецкого экспрессионизма. Ее хриплый и несколько простонародный голос немного напоминал манеру Пиаф, но именно у нее, а не у Пиаф взяла Барбара – столь непохожая на обеих своим романтизмом и хрустальными интонациями, улетающими в небо, – драматизм, страсть и напряжение.

Но где же свадьба? Да и было ли это замужество, если в “Лили Пасьон” она скажет: “Я была замужем довольно продолжительное время, но не помню лица своего мужа”. Влюбленный Клод еще долго ходил бы в ami, если бы в один явно не прекрасный вечер Моник не попала в полицию за выступления в кабаре без разрешения на работу. Клод бросился к комиссару:

– Она моя невеста!

– Тогда женитесь, мой друг. В противном случае ваша невеста окажется в тюрьме.

Что было делать? И состоялась “феллиниевская”, как она напишет потом, свадьба. Родители жениха не пожаловали – то ли чувствовали подвох, то ли были не в восторге от перспективы назвать дочерью еврейку и певицу кабаре. Невеста была вся в черном – от туфель до тюрбана на голове. На единственной фотографии она там… с другим мужчиной – он случайно попал в объектив. А свидетелем со стороны невесты была экстравагантная фламандка, старая проститутка по имени Прюданс, у которой Моник снимала комнату. Колоритнейшая особа – она тоже станет одной из героинь спектакля “Лили Пасьон”. В отличие от бедного Клода, конечно. Так как дело происходило в Бельгии, вспомним знаменитую картину Магритта “Любовники” – целующаяся пара, он и она, чьи головы плотно обвязаны белой непрозрачной тканью – они не видят друг друга. Лучшая иллюстрация единственного брака Барбары.

Весной 1954 года пара оказывается в Париже. Моник вновь идет в кабаре L’Ecluse – и на этот раз ей удается получить ангажемент на неделю! Вот как вспоминает об этом Марк Шевалье, один из владельцев кабаре: “Она тогда еще не была знаменитой «певицей полуночи», как ее потом называли. Она была дебютанткой, которую два года тому назад сюда не взяли. Но те, кто слушал ее тогда, не могли не заметить, сколько прибавилось в ее исполнении интеллигентности, внятности посыла, лиризма. Она на лету хватала советы, как сделать номер еще лучше. Единственное, чего я не понимаю, – как она тогда выживала. Жить было негде, денег тоже не было. Ее приютила Оливия, наша аккомпаниаторша, она же обучала ее игре на фортепиано. А Барбара увела у нее мужа! Многие мужчины теряли из-за нее голову. Но не они составляли содержание и смысл ее жизни”.

Клод тоже пробовался в L’Ecluse – с номером на картах. Его не взяли. Тогда он стал показывать этот номер за гроши в ближайшей забегаловке. А заодно разгружал ящики с фруктами на рынке. И неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, если бы его срочно не вызвали в Бельгию как военнообязанного. Они возвращаются – и он занимается подготовкой ее первого сольного концерта. Найден зал – на рю де Коммерс, в ателье художника Марселя Астира. У художника проблемы со зрением, он больше не может работать и живет на то, что сдает артистам свою просторную студию для выступлений и сам рисует для них образцы пригласительных билетов.

Пятница, 1 октября 1954, 20:30. Просторный зал, на потолке которого горят большие круглые лампы, похожие на горячие сковородки. Простые стулья, плотно придвинутые друг к другу. Зал заполнен до отказа. К роялю выходит молодая женщина в черном со жгуче-черными волосами, огромными глазами и неотразимой улыбкой. Она поет и аккомпанирует себе сама. И она уже не робеет и не деревенеет от страха.

Репертуар концерта в двух отделениях подобран тщательно: здесь и серьезные песни, и характерные, и классика – Evidemment bien sûr из репертуара Марианны Освальд, и самое новое – песни Лео Ферре, Жака Бреля. Две песни подписаны так: слова Клода Слюйса, музыка Андре Ольга. Андре Ольга – это псевдоним самой Моник, она еще не решается признаться, что начала писать музыку. Одна из двух песен носит символическое для пары название: “Будущее принадлежит другим”. Действительно, будущее после этого концерта принадлежало ей, и только ей.

Брюссель на этот раз оказался милостив: он увидел настоящее парижское варьете, как писали газеты, высокое мастерство, неожиданно продемонстрированное совсем юной женщиной – стильной, одетой с безупречным вкусом, с несомненным актерским мастерством проигрывающей за роялем истории своих персонажей. Как это всегда и бывает, шиканье и презрение сменились на гул одобрения в один момент. И вот уже телефонное радио (во Франции его называют téléphone arabe) разнесло по городу новость о появлении новой певицы, которая не предлагает слушателям “розовую водичку”, а выбирает сложные поэтические и драматические произведения.

И понеслось: февраль 1955-го – первая пластинка на 78 оборотов – если кто еще помнит, что это такое, – на студии “Фониор де Брюссель” (профинансированная месье Клодом, между прочим). Говорят, что голос Барбары потонул там в звуках оркестра под управлением Жака Сея. Март 1955-го – участие в концерте американских звезд в брюссельском Дворце искусств, потом там же в “спектакле поэтической песни” вместе с “Марком и Андре”, известными исполнителями Марком Шевалье и Андре Шлессером, совладельцами L’Ecluse. И, наконец, 30 октября того же года ее имя появляется на афише знаменитого кабаре La Tour de Babel (“Вавилонская башня”) на центральной площади Брюсселя, где всегда выступал цвет французского шансона. В ее репертуаре – Лео Ферре, Жак Брель, Поль Нуже, Жорж Брассенс…

Бельгию, Брюссель она нежно любила всю жизнь. Часто приезжала сюда выступать. Вспоминала, что нигде не была так счастлива и свободна, как в “Белой лошади”. Так или иначе, в Париж из Брюсселя в конце того же 1955 года она уже возвращалась певицей. И, скажите, при чем здесь мужчины?

Париж

Я была необразованной. Зато тем немногим, что знала, готова была делиться со всеми, кого любила. И никогда не стыдилась петь: это самое волнующее занятие на свете – раскрывать свою душу. Но я понимала, что надо торопиться, – не хотелось умереть глупой. Поэтому я училась всему долго, очень долго, даже не знаю с какого возраста…

Из интервью Барбары французскому музыкальному журналу Rock&Folk, апрель 1969

Весенний парижский вечер 1957 года. Из дома на рю де Сэн выходит молодая женщина. У нее коротко стриженные черные волосы, орлиный – галльский или семитский? – нос, красиво очерченные губы и черная подводка на веках. Она очень долго красилась перед зеркалом с многократным увеличением: из-за близорукости. На ней черная развевающаяся юбка и свободная кофта с открытым воротом. Она направляется на рю Генего – это рядом, можно пройти напрямую, но лучше через набережную Конти: взглянуть на Сену, на распускающиеся каштаны, подышать свежим воздухом. Она идет в кабаре Chez Moineau (“У Муано”), которое как раз и находится на рю Генего, 10. Там крохотный ресторанчик, где подают кус-кус – любимую еду учащихся Латинского квартала (не потому, что они поклонники магрибской кухни, а потому, что она им по карману). Там же в углу – место для фортепьяно и артистов, которые призваны придать процессу поедания кус-куса смысл и радость. Там и выступает Барбара.

Супруги Муано – колоритная пара. Он – громкий, огромный, с шумом открывающий и закрывающий ящик кассы, куда складываются деньги, весело балагурящий с постояльцами прямо во время исполнения песен. Она обожает кошек – они здесь везде, только что не в тарелках с едой, – и целый вечер ловко разносит по деревянным столам большие блюда с дымящимся кус-кусом. Впрочем, к Барбаре они добры: сдали ей за символическую плату комнатку прямо над кабаре-бистро. Комната, чистенькая, только что после ремонта, с белой штукатуркой, походила скорее на жилье монашки или медсестры, чем на приют артистки. По утрам, когда посетителей не было, месье Муано стучал в ее дверь и звал играть в карты.

Конечно, “У Муано” бывали не только студенты: туда часто заходил, например, великий фотограф Робер Дуано – певец послевоенного Парижа, чей знаменитый кадр с целующейся парой на фоне Парижской мэрии облетел весь мир. Он симпатизировал молоденькой певичке (жаль только, снять ее не догадался – вот был бы бесценный снимок!) – и однажды дал ей заработать несколько су, пригласив послужить моделью для обложки детективного романа. Потом, правда, она увидела на обложке одну свою левую руку…

Там же она познакомилась с художником, который уезжал в Мексику и предложил на время его отсутствия поселиться в его квартирке на рю де Сэн – прямо под крышей. Она была счастлива: туда можно было привезти взятое напрокат пианино! Увы, весенний вечер, упомянутый вначале, кончился на рю де Сэн совсем невесело. Дело в том, что, уходя по вечерам петь в кабаре, она легкомысленно оставляла включенной лампу с абажуром, сплетенным из ивовых прутьев, – так веселее было возвращаться домой в кромешной темноте. И вот – короткое замыкание. Пожар. Вернувшись ночью, она застала пожарных, покрытую золой и залитую водой квартиру и весь свой напрочь испорченный небогатый гардероб. Чудо, но огонь буквально лизнул педали пианино и остановился! Провидение будто знало, что является главным в ее жизни и на что нельзя посягать ни при каких обстоятельствах. Она перешла дорогу и сняла комнату в “Отель де Сэн” – там и жила, со страхом ожидая приезда хозяина квартиры. И еще одно чудо: он приехал, посмеялся и не потребовал никакой компенсации! Не правда ли, непохоже на французов, которых принято считать скупой и прижимистой нацией? Но это была богема, окрестности самого прекрасного бульвара в мире Сен-Жермен, Левый берег…

Ни до, ни после пятидесятых-шестидесятых годов двадцатого столетия парижские кабаре не знали такого множества молодых талантов, чьи имена скоро прославят французскую культуру, и благодарных восторженных зрителей, которые равно ценили удовольствие пропустить стаканчик вина и увидеть артиста. И хотя первое артистическое кабаре Le Chat Noir (“Черный кот”) Родольф Сали основал в середине восьмидесятых XIX века на Монмартре, после Второй мировой именно на Левом берегу как грибы после дождя стали появляться и обрели популярность La Colombe, Le Port du Salut, Les Assasins, L’Echelle de Jacob, Le Cheval d’Or…

Барбара с удовольствием вспоминала об этих и еще многих кабаре Левого берега, где выступала она и ее друзья, о бесконечных ночных застольях – до утра! – вокруг знаменитого фонтана на площади Сен-Мишель или еще в одном культовом месте – на площади Контрэскарп, что на рю Муфтар, и там тоже фонтан, и столики, и немудреная еда, и вино, и разговоры с блистательными людьми, и взгляды, и радость, и влюбленности… Она пишет в своих мемуарах, что в каком-то смысле эти кабаре и их обитатели противостояли более денежному, респектабельному и буржуазному Правому берегу, вообще буржуазности как таковой, – но я позволю себе с этим не согласиться. Французы, несмотря на всю свою революционность, это самая буржуазная нация на свете! Ничто в мире не заставит их отказаться от утреннего круассана и чашки кофе в любимом кафе. Просто эта великая нация в большей степени, чем другие, обладает тем, что называют даже не art de vivre (искусство жизни), но joie de vivre (радость жизни), почему с легкостью и совместила застолье с концертом, со спектаклем – в то время, когда еще не воцарилась повсеместно попса и подлинное удовольствие приносили изысканные и одухотворенные развлечения, когда интеллектуальное искусство (а в кабаре того времени читали Превера, Рембо и Лорку, потешались над политиками и пели сложные романтические баллады) еще было востребовано на площади, а не стало уделом бледных и всем недовольных поклонников Уэльбека в свитерах с растянутыми локтями.

Историки кабаретного жанра любят вспоминать Франсуа Вийона – но как далеко ушли поэты и певцы послевоенного Парижа от своего средневекового собрата! Они ничего не крали и их, слава Богу, не вешали. И даже на “Сцены из жизни богемы” Анри Мюрже, которые легли в основу гениальной оперы Пуччини, их жизнь мало походила. В конце концов даже фасад первого парижского кабаре Le Chat Noir украшал витраж Адольфа Вийетта под названием “Золотой телец”. Они весело потешались над буржуазными нравами, но решительно отказывались голодать в мансардах. И знаменитая певица Иветт Жильбер, вдохновлявшая Тулуз-Лотрека, – безусловно, еще одна предшественница нашей героини, – ввела моду не только на песню-скороговорку, слова в которой и французам разобрать бывает непросто, но и на роскошные длинные черные перчатки.

Конечно, Барбара и ее друзья в то время еще зарабатывали очень мало, но на жизнь хватало, и главное – они могли все свое время отдавать занятию искусством, тому единственному, что их интересовало. Настоящая роскошь, если вспомнить иные судьбы…