Текст книги "Жребий"

– Разве что, приношу извинения за непритязательный декор.

– Ну что вы, здесь очень мило. А вы здесь часто бываете?

– Ваш покорный слуга, – довольно естественно поклонился Стас, но при этом почему-то стал похож на метрдотеля, – завсегдатай этого центра духовной жизни.

– Вы шутите, неужели и впрямь духовной?

– Именно, именно так. Видите ли, – не спеша, на распев начал Стас, обводя рукой пространство как свои собственные владения, – это восхитительное убежище, и после трех-четырех порций шотландского виски здесь царит невообразимая атмосфера мечтаний, я бы даже сказал, упраздняются ненужные формальности. Где же, как не здесь, появляется чудесная возможность сбросить напряжение мускулов (или, по крайней мере, в тех местах, где им полагается быть), сбросить и вознестись на вершину значительного и прекрасного. Здесь собеседники отлично понимают друг друга, даже если говорят о разных вещах…

– Але, Стас, отвали со своими изящными беседами, – прервал его Валевский, – а ты Лара не слушай этого складноговорящего трепача.

– Я не стану отвечать при даме на твои саркастические нападки.

– Именно на это я и рассчитываю.

– Увы, друзья мои, увы, к великому сожалению, а может быть, к большой радости (тут уж как посмотреть), – продолжал Стас, – я слишком далек от психологии, но мне близка философия. Вот это настоящая подруга, уверяю вас. Она принимает все и вся как должное и выручает в любой ситуации людей как с железными, так и с истрепанными нервами. А особенно она рекомендуется для тех, кто вечно занят анализом внутренностей, как своих собственных, так и чужих, – упорно не глядя на Валевского болтал Стас. – И ее пророческий глас, и величественная длань всегда к вашим услугам. Правда, чего греха таить, в ней, к сожалению, нет ответов на вопросы, но зато разглагольствований предостаточно. Однако, не смею слишком долго досаждать вам, и на некоторое время вас покину. Пойду исповедую вон ту, одинокую, случайно заблудшую сюда незнакомку.

Произнеся всю эту путаную околесицу, Стас торжественно поклонился, предварительно заложив руку за спину, а затем с полным достоинством удалился по направлению к барной стойке. Там он уселся на деревянный высокий стул по соседству с явно скучающей блондинкой.

– Вы давно знаете друг друга? – спросила, попивая вино Лара. Дмитрий отметил для себя, как она очаровательна.

– Тыщу лет. Он только с виду дурковатый, а, на самом деле, не такой. Мы учились в одной школе, потом каждый в своем университете: у меня был медицинский, у Стаса – журфак. Потом он служил в армии, так что на какое-то время разбежались… Хотя все евреи и рождаются взрослыми, и в Стасе течет еврейская кровь, но она у него с чудинкой.

– Что это значит?

– С детства был вроде парень как парень, родители исключительно им занимались – игра на скрипке и все такое, сама понимаешь. Умом обладал острым и… силищей какой-то геркулесовой. На знакомства всегда был, по-еврейски, разборчив, в дружбу ни с кем, как в омут, не кидался, но… Все нормальные евреи стремятся кем быть? Зубными техниками, ювелирами, в конце концов, банкирами. Ну, то есть к деньгам поближе. А Стас с детства мечтал… служить в спецназе. Ты где-нибудь видела такого некошерного еврея? Однажды его мечта сбылась, и по распределению военкомата он попал в спецназ. То-то радости было! Как-то раз был у них марш-бросок: необходимо десять километров проплыть в ледяной воде, потом проползти по ухабам в мокром обмундировании, потом, надев на спину рюкзак с камнями, пробежать пару километров, а на последок (правда, к этому времени уже все правильные ребята теряли сознание) сбросить рюкзак и раз эдак тридцать подтянуться на перекладине. Ну вот, а наш Стас запамятовал, что у него рюкзак тяжеленный за спиной, и подтягивался вместе с ним. Не мешали ему камни, понимаешь? И таких историй у него…

– А почему он англичанин? – спросила Лариса, присаживаясь поближе к Валевскому. – Он ведь совсем не похож на англичанина.

– Англичанин он, вовсе не потому, что превосходно знает язык и занимается переводами разножанровых текстов, а потому, что прекрасно разбирается в английской литературе. Помнишь, Пушкина в лицее звали французом? Ведь не потому, что он был похож на француза, или потому, что знал их язык. Тогда почти все высокородные господа знали французский.

– Да, кажется, припоминаю, – рассеянно отвечала она, слегка цепляясь указательным пальцем его мизинца и нежно сжимая его. Валевский едва заметно улыбнулся. В самом деле, почему бы не улыбнуться? «Боже мой, я, так сказать, модный и успешный психотерапевт, сижу в обычном пабе со своей бывшей пациенткой, сердце мое вспыхивает и колотится, как у неоперившегося желторотика, и чувствую себя полным глупцом. Да, звучит чудесно, но ничего хорошего не предвещает».

А Стас тем временем продолжал сидеть на высоком стуле у барной стойки рядом с белокурой девушкой, со странной холодностью слушая ее щебетанье, почему-то не принуждая себя произвести на нее благоприятное впечатление, а все настойчивее поглядывая в сторону Валевского и Лары. Стас отлично был обучен науке притворства, но применять ее в данный момент ему совсем не хотелось. Тем более, что девушка вела себя довольно странно, так сказать, в духе времени: ее поведение представляло некую смесь из высокомерия и доступности. И все бы ничего, но она была слишком белесая – белобрысые брови, голубые глаза, бело-розовая кожа, – словом, настоящая блондинка, и это несколько осложняло ситуацию. Стас еще не решил спровадить ли ее куда подальше, или слегка поухаживать, поэтому тему разговора и не поддерживал, и не старался переменить.

Краем глаза он наблюдал за Ларой, которая произвела на него довольно сильное впечатление. Ее бледное тонкое лицо порозовело от удовольствия. Стасу показалось, что Валевский должно быть искренне сожалеет, что родился на несколько лет позже, чем ему следовало бы. Стас наблюдал за морщинками вокруг глаз Лары, за лицом цвета густых сливок, за всеми ее спокойными, легкими движениями, в которых чувствовалась еле уловимая дрожь. И все это предназначено было Валевскому, и все это красноречивее всяких слов говорило о многом. Стас с завистью и симпатией поглядывал то на Лару, то на Валевского, а потом с какой-то безысходной покорностью снова уставился на свою бело-розовую пассию, пытаясь оценить ее прелести. Надо сказать, что из прелестей он обнаружил довольно большой рот, который, наверное, был бы куда красивее, не будь он накачан каким-то гелем. Одинаково большие губы, как быстро распространяющийся вирус, насмерть убивающий всякую индивидуальность и порождающий угнетающую заурядность. Стас был почему-то твердо убежден, что этот самый гель, которым теперь пользуются все женщины, сначала тормозит, а затем сводит на нет умственные процессы его обладательниц. Вообще, ему казалось, что современная, не в меру разгулявшаяся косметология – это своеобразная диверсия против женского интеллекта. А что? И Стас мог бы незамедлительно привести массу примеров из собственных наблюдений в пользу этой никем и ничем не подтвержденной гипотезы. Стас в некотором роде скорбел за изгнание ума из прелестных головок юных дев, чьи личики в последнее время все чаще и чаще обезображивались ненужной припухлостью губ. Впрочем, пусть прихорашиваются, как хотят! Это их дело! В эту минуту Стас почему-то особенно остро почувствовал себя одиноким.

Да, белокурая девушка была почти очаровательна, но, к большому сожалению Стаса, говорила слишком громко. Она хлопала прозрачными ресницами и с затяжным упоением рассказывала о безбрежных просторах городской светской жизни, о разного рода «няшных» и «прикольных» интернет-сплетнях, витающих вокруг дам высшего общества и звезд шоу-бизнеса, стараясь таким вот образом пробудить в нем интерес, если не мужской, то хотя бы профессиональный. Стас, имея устойчивое отвращение к подобного рода сообщениям, пропускал эту наивно-сладкую болтовню мимо ушей, так как считал, что такие определения, как «светская дама» или «дама из высшего общества», категорически неприменимы к стране, где это самое общество, равно как и светскость были целиком и полностью уничтожены, вырублены, так сказать, под самый корень уже довольно давно. Ну а вновь зародившаяся буржуазия с возрастом в полпоколения к этим высокопарным понятиям не имеет ни малейшего отношения. Даже не смотря на всю их сытую роскошь, все их парки, охотничьи угодья, поля для гольфа, садовников, шоферов, раздутый штат лакеев и еще черт знает чего, язык не поворачивается назвать их «высшим» обществом, то есть тем, к чему хочется стремиться или чему стоит подражать. Стас скорехонько припомнил нынешних так называемых светских львиц, хором сетующих на нелегкую жизнь, не замолкая болтающих о необходимости что-то там предпринять для улучшения этой самой жизни, а также о многочисленных кознях, которые строят гнусные завистники. Припомнил и ухмыльнулся.

– Слава богу, что у нас есть светские дамы с их постоянными душераздирающими историями, – саркастически-вежливо сказал Стас, – а то было бы не о чем поговорить с интересным собеседником. Не так ли? – Он достал из кармана скомканный носовой платок неприглядного вида, и пару раз промокнул им вспотевшее лицо. Вообще, от подобных разговоров он начинал страдать печенью и икотой.

Блондинка несколько оживилась от того, что этот неотесанный с растрепанной рыжей шевелюрой мужлан, не проявивший должного интереса ни к ее красоте, ни к юности, ни, в конце концов, к интеллекту, наконец-то заговорил. Однако она успела метнуть короткий разъяренный взгляд на его несвежий платок, но Стас ничего такого не заметил. Он продолжал безмятежно восседать на высоком стуле барной стойки, как на троне, сложив ладони чашечкой на выпуклом животе, поглядывая то на блондинку, то на Валевского с Ларой. Блондинка же смотрела на него широко открытыми глазами, и не просто смотрела, а прямо таращилась, не в силах понять, почему собственно его так интересует та немолодая женщина с раскосыми глазами? Она почувствовала себя уязвленной, в ней даже забродил едва осознаваемый дух соперничества. Женский инстинкт особо восприимчив к подобного рода скрытым внутренним симпатиям, и женщины отлично понимают, когда перед ними настоящий противник, даже если с точки зрения разума к этому нет ни малейших оснований. Женщины, как борзые на охоте, полагаясь на собственный нюх, способны безошибочно сориентироваться в пространстве. Так что, самым скорейшим образом белокурая девушка уразумела, что неотесанный мужлан положил глаз на ту уже староватую даму, хотя сам об этом еще не догадывается, потому и ведет себя странно. «Запал, потому и тупит», – быстро рассудила блондинка.

К слову сказать, Стас действительно в этот вечер вел себя более чем странно: вместо того, чтобы сделаться мишенью кокетства хорошенькой девушки, обсудить последние «няшные» новости Инстаграма, от души насладиться ее обществом, он старался отыскать в напускном, наигранном девичьем жеманстве что-нибудь человеческое. Зачем? Неважно какого оттенка, дурного или хорошего был этот разговор – не ему об этом судить. Возможно, его ошибка была в том, что он в каждом пытался разглядеть что-то благородное, поднимающее человека над обыденностью. Для него самого оставалось загадкой, почему мужчины ценят в женщине только внешность, забывая про разум, свойственный человеческой природе. На какое– то мгновение его лицо приняло страдальческое выражение, но его собеседница, к счастью, этого не заметила.

Однако вслух он вежливо спросил:

– Как вас зовут, прекрасная незнакомка?

– Юлиана, – прекокетливо ответила девушка.

«О боже, только этого не хватало», – саркастично подумал Стас. Ему очень хотелось сказать, что все это презабавно и восхитительно, но он не художник викторианской эпохи, а по сему не любит, когда перед ним грациозно позируют. Но, к великой своей радости, он сумел сдержаться и сказал совсем иные слова:

– Приятно удивлен, – определенно слукавил Стас и тут же решил исправить свою оплошность и шепнуть на ухо девушке какую– нибудь любезность или вздор:

– Вы поужинаете со мной в ближайшие дни, Юлиана?

Но не дождавшись ответа, он бодро поднялся со своего места. Стас до такой степени привык встречать во всех переулках, перекрестках, ресторанчиках, спортивных стадионах, всевозможных клубах, салонах, выставках – словом, везде и всюду привык встречать надоедливую, упрямую, навязчивую, нахальную и еще бог знает какую «Венеру» с обнаженными плечами, ногами, с силиконовыми губами и бюстами, «Венеру», буднично засучившую рукава, и, не ведая целомудрия, делающую свое дело, что перестал этому удивляться. Многие мужчины могут долго смаковать такую общественную похлебку, а кто-то быстро ею насыщается.

Отойдя от барной стойки, Стас направился прямиком к Валевскому и Ларе, хотя они все это время прекрасно обходились и без него. Он и сам не знал, чем продиктована его глупая беготня от барной стойки к их столу: то ли он решил избавить себя от затруднительного разговора с белокурой девушкой, то ли жаждал общества доброго друга Валевского, а, может быть, и ради еще чего-то более приятного.

– Слышь, Димон, ты не возражаешь если я приглашу твою даму на танец, – спросил Стас.

– Лара, как ты на это смотришь? – поинтересовался Валевский.

– Спасибо, но боюсь, что не справлюсь. К тому же здесь, наверное, не танцуют. Но Вы, пожалуйста, присаживайтесь к нам, – живо откликнулась Лара. – Располагайтесь. Я сейчас как раз рассказывала Дмитрию о своем увлечении. Раньше я делала картины из шерсти. Сейчас это занятие считается популярным, но, правда, оно, как правило, быстро надоедает. А вы чем-нибудь увлекаетесь, Стас? У вас есть хобби?

– Боже мой, Лара, боже мой, что я слышу? – Лирически произнес Стас, преспокойно усаживаясь за их столик и складывая руки чашечкой на животе.

– Увлечения, хобби, интересы, ха-ха, выращивание картошки и редиски, картинки из меха, машинки, разные икебаны, трам-пам-пам, – это, конечно, все очень хорошо, но мы всем этим занимаемся за неимением лучших занятий. Не так ли?

– То есть? Что вы имеете в виду? – спросила Лара.

– А то и имею, – несколько раздраженно откликнулся Стас. – Всеми этими прибаутками мы заполняем нашу духовную пустоту, а сами, разумеется, в тайне мечтаем о человеке, примерно, как Диоген в бочке. Да, да, и не смотрите вы на меня так укоризненно, Лара. Нам было бы гораздо приятнее любоваться не бессмысленными поделками или выращенной картошкой, а человеком, тем самым, который в ответ нами тоже будет любоваться. А? Только где ж его взять-то такого человека? – Стас довольно бесцеремонно хлопнул себя ладошками по коленям. – Вот и приходится нам всем заниматься не тем, чем хочется, а пробавляться тем, что доступно. Да еще по лицемерию, свойственному нашему времени, убеждать себя, что делаем мы это не от одиночества и скуки, а по собственному желанию. – Сказав все это, Стас благодушно засмеялся, словно извиняясь перед Ларой за причиненные неудобства.

Валевский удивленно вскинул бровь, не очень поняв, что означает это откровенное оживление Стаса, но решил в разговор не вмешиваться. Стас же внимательно изучал Лару, ему был интересен неожиданный выбор Валевского. В жизни женщины бывает такое время, когда ее голова кружится от собственной красоты, от дурманящего перенасыщенного настоящего, от бесчисленных мужских взглядов, направленных в ее сторону. Он не знал, как выглядела эта женщина прежде, и он, разумеется, не имел понятия, что случится с ее внешностью по прошествии прожорливого времени, но то, как она выглядела сейчас, представлялось ему наивысшим рассветом женской красоты. От этого почему-то ему становилось неприятно.

– Признаюсь, вы меня растрогали своей откровенностью, Стас. Такие вещи обычно не принято говорить вслух. Вы же сказали об этом так просто и искренно. Это могут себе позволить лишь отъявленные смельчаки, да и то не часто, – сказала Лара.

– Если так, Лара, то вы очень впечатлительны. А сегодня, в эпоху лжецов, гордецов, льстецов да нарциссов – это редкость. Но скажу вам честно, в глубине души мы все Диогены, и даже самые худшие из нас. Во всяком случае, очень хочется на это рассчитывать. Иначе этот мир не стоит и выеденного яйца, и незачем тратить на него время. Простите меня, Лара, – сам себя остановил Стас, – простите, и не слушайте эту ахинею. Давайте-ка лучше выпьем. А?

– С удовольствием, – тут же откликнулся Валевский, – но у нас уже ничего нет.

– Я готов сделать все, что в моих силах, – не замечая Валевского, сказал Стас, глядя только на Лару, – дабы вы не осудили меня за нарушение правил гостеприимства.

– Не обращай внимания, – сказал Валевский, когда Стас неуклюже ушел к барной стойке, – у нашего друга, как у любого творческого человека, бывают приступы невменяемости, то есть я хотел сказать, что приступы интереса у него иногда сменяются такими же приступами равнодушия. Он у нас такой. Так что привыкай.

– Он прав. Я забросила все свои никчемные художества именно тогда, когда ты появился в моей жизни. Так что он прав. По– моему, он… чудесный, – задумчиво произнесла Лариса.

– Боюсь, я не заслуживаю этого лестного эпитета, – отозвался вернувшийся Стас, – но тем не менее сознаюсь, польщен.

Лариса невольно подумала, что в его манере общения было что-то и от Дмитрия. Только у Стаса она совсем не соответствовала его внешнему, совсем не романтическому виду. На первый взгляд, могло показаться, что он непременно должен травить дурные анекдоты и при этом развязно гоготать. В Стасе, так же как и в Дмитрии, не было и намека на фарс, впрочем, сейчас она намеренно слукавила, фарса в Валевском было предостаточно. Но Лара отметила, несмотря на схожее сияние в их глазах, у Стаса они мечтательно смотрели вдаль, а у Валевского предпочитали разглядывать собеседника.

Юлиана все так же в одиночестве продолжала сидеть у барной стойки, наблюдая за порядком подвыпившей троицей: рыжеволосым мужланом, пижонистым прощелыгой и тощей заезженной клячей предпенсионного возраста – так она для себя определила этих странных собеседников. Они непринужденно о чем-то болтали, рыжеволосый мужлан притопывал при этом носком черного ботинка, немного припудренного светло-серой пылью очередного уходящего дня. Ее угнетало, что этот с виду неказистый то ли мужчина, то ли шут равнодушен к ней и увлечен другой женщиной. Само собой, Юлиану расстроило, что этот неотесанный мужлан пренебрег ее обществом. А почему? А почему она так расстроилась, ведь она его видела впервые в жизни? Что-то в нем было. Что-то в нем было такое, чего прежде ей не доводилось встречать у окружавших ее мужчин.

Ей понравились его молчаливость и странная манера выражать свои мысли, которые почему-то ее поразили. Она интуитивно чувствовала, что общение именно с этим новым знакомым сулит ей много интересного. У этого невежественного крестьянина был вид человека, который ни в ком не нуждается, не терпит постороннего вмешательства. Именно такие мужчины наиболее привлекательны для женщин. Юлиана была в этом почти уверена, и поэтому ее распирало желание зацепить его во что бы то ни стало, разбудить в нем что-то похожее на интерес. Она решила в упор смотреть на рыжего до тех пор, пока он не ответит на ее взгляд, а затем послать ему воздушный поцелуй.

На мгновение она подумала, что нечто подобное должен испытывать заядлый рыбак, у которого, несмотря на полную оснастку и опыт, на всевозможные ухищрения и отработанную технику, безмозглая рыба почему-то не клюет. Не клюет – и все тут! Несмотря на красноречивые взгляды, которые она ему посылала, его глаза оставались безмолвными, и это оскорбляло естество Юлианы до легкой тошноты. Стас же, подперев подбородок облокотившейся на стол рукой, восторженно пожирал глазами другую женщину – ту самую женщину, которую один внутренний голос Юленьки окрестил «пенсионеркой», а другой нарек соперницей. Да, да, именно соперницей – и никак иначе. Юлиана допила бокал красного вина, вытерла салфеткой рот и со страдальческим видом вновь уставилась на троицу. Даже мягкий синтетический шарфик, намотанный на ее тоненькую шейку, показался ей сейчас кольцами удава, которые вот-вот начнут сжиматься. Сделалось душно, и шарфик пришлось снять. Совсем уже отчаявшаяся Юлиана решила покинуть паб. Может быть, видя ее уход, он захочет ее догнать? Эта мысль несколько взбодрила ее, вселив крохотную надежду. Но, увы, ее ухода никто не заметил…

– Заедешь к нам ненадолго? – спросил Валевский.

Стас отрицательно покачал головой.

– Тем хуже для тебя.

– Я сегодня не настроен лирически. Поэтому отряхиваю прах со своих почти крокодиловых сандалий, и удаляюсь в соседнюю пивную, – проговорив это, Стас засунул руки поглубже в карманы тесного пиджака и забренчал лежавшей там мелочью. Потоптавшись еще пару минут, он резко развернулся и направился к выходу.

Лара взяла Валевского под руку, и они не спеша вышли на улицу.

– Пойдем пешком, – сказала она улыбаясь сияющими глазами.

– Как тебе Стас?

Она неопределенно пожала плечами, но говорить ничего не стала. Ей не нравились мужчины, которые к сорока годам выглядят так, словно их откармливают исключительно жирной свининой и жареной картошкой, мужчины с катастрофическим отсутствием вкуса. А Стас произвел на нее именно такое впечатление. «Помесь дворняги и лисицы», – подумала она.

Лара и Дмитрий, переплетя руки, шли медленным ровным шагом по вечерним улицам. Задумчиво-счастливые они тесно прижимались друг к другу и беззаботно улыбались. Теплый воздух дышал свежестью, на тротуарах в уличных кафе за столиками расслабленно сидели люди, вкушая прелесть последних летних дней. По молодым и старым лицам бродили добрые улыбки. Сине-зеленое летнее небо текло в неизвестность. Лара заглядывала порой в мужественное лицо Дмитрия, понимая, что рядом с ней настоящий мужчина, способный ее защитить. Валевский чувствовал тепло любимой женской руки, и казалось, что в этот вечер ничто не могло нарушить общее впечатление ясного довольства. Этот чудесный вечер, полный какой-то таинственной прелести, так много обещал…

Однако, вернувшись в их квартиру, Валевский решил не идти спать сразу, а просмотреть почту. Он перелистнул многочисленные приложения, и к своему великому ужасу обнаружил то, чего так долго опасался. Его вызывали в комитет по этике. Сейчас он смотрел на воспаленный экран компьютера и не верил собственным глазам. Вот оно и пришло. В каждой любовной истории есть своя губительная изнанка, на которую рано или поздно, угодно вам это или нет, приходится взглянуть. И раз уж эта изнанка открылась, бессмысленно ее запахивать, лучше взглянуть на нее попристальнее. В голове и теле мгновенно загудела пустота, со дна рассудка поднялась какая-то горечь и заполнила собой почти все клетки, постепенно вытесняя собой мужество.

– Что-то случилось? – спросила Лара.

– Все в порядке, – зачем-то соврал Валевский, скривясь в хмурой улыбке, – меня приглашают в этический комитет. Это неприятно, но необходимо.

Она посмотрела на него тревожно и заботливо, она хотела бы услышать разъяснение этих слов, но поняла, что он не сможет сказать ей правду. Только не в этот вечер. Эта правда была невыносима. И вообще, что такое правда? «Между свершившимся событием, – думал Валевский, – и его трактовкой может простираться бездна». Ему хотелось уйти в другую комнату, закрыться, запереться на ключ, чтобы ни с кем не видеться, – но комната была только одна. Он закрыл глаза и откинулся назад. Так он и сидел перед компьютером всю ночь, не раздеваясь, пока нежно-белый свет за окном не коснулся желтых стен соседней церкви.

* * *

Стас Корчак работал журналистом в отделе муниципальных новостей одной из городских газет. Газетенка эта была не так чтобы очень – довольно пресная и беззубая, однако, состояла при успешном холдинге, а потому чувствовала себя вполне прилично. Участвуя в бесконечных журналистских конкурсах, она во многих побеждала. Занималась газета в основном социологическими исследованиями, коммуникативными технологиями. Здесь публиковались опросы общественного мнения, освещались политические и культурные новости города, «толерантность в среде спортивных болельщиков», «молодежные патриотические акции», она также обеспечивала сопровождение и комментировала всевозможные спортивные игры и встречи, но печатала и заказные статейки, как коммерческие, так и не очень. Словом, занималась всем, что под руку подвернется, а подворачивалось многое, так что работы всегда хватало с лихвой.

Стас был опытным журналистом, поэтому отлично понимал, что планета всегда будет вращаться в полнейшем хаосе. Страны всегда будут раздирать и политики, и бизнесмены, цены всегда будут расти, народ будет то озлобляться, то расстилаться, армии будут то разваливаться, то создаваться. А сейчас отношения в семьях извращаются, супруги изменяют друг другу, дети предоставлены порокам, друзья становятся врагами, – в общем, всеобщая неразбериха. Да, планета вращается в хаосе, со всеми населяющими ее победителями и неудачниками, вращается как умеет, а современные средства массовой информации взяли моду еще и подливать масло в огонь, представлять все так, что простому человеку жизнь может показаться страшнее смерти. В какой-то момент Стасу порядком надоело все это брожение, и он, откровенно говоря, отнюдь не желал быть вовлеченным в хаос. Он более чем трезво отдавал себе отчет, что трудится в сфере, где царят дешевые сенсации, порожденные интеллектуальной нищетой и тщеславием. Он терпеть не мог фрондеров, черпающих аргументы в собственном невежестве и преподносящих их как точку зрения. Сам же Стас, хотя и относился к так называемой четвертой власти, но как человек более или менее просвещенный был твердо убежден, что по-настоящему интересные люди, действительно заслуживающие внимания прессы, относятся к этой самой прессе, равно и к ее мнению, с некоторым отстраненным презрением из-за непостоянства этого самого мнения. И правильно делают. Однако, работать-то как-то надо. Правда, Стас сопротивлялся как мог: он старался пореже появляться в редакции, дабы не видеть запыхавшихся коллег с горящими – то ли от нездорового возбуждения, то ли от постоянного перенапряжения – глазами. Сам Стас, по большей части, предпочитал работать дома или не работать вообще, дабы безвременно не превратиться в задерганного жизнью толстого, лысого и угрюмого неврастеника, живущего в обнимку с бутылкой пива и двойным гамбургером.

Работать дома, в логове одинокого холостяка, было куда приятнее. Работать, развалившись в огромном продавленном временем и тяжестью самого Стаса кресле, то и дело проваливаться в его уютную бездну, работать не у казенного, а у домашнего письменного стола, на котором громоздились всевозможные папки, книги, чашки с остатками уже засохшего кофе, бутылки из-под минеральной воды и пепельница, заваленная пеплом и окурками. Стас любил свой кабинет и особый, даже душевный, царящий здесь беспорядок, любил огромный серый экран, завершающий рабочую композицию, а также до блеска отдраенную клавиатуру, на которой он мог работать даже с закрытыми глазами. Периодически Стас предпринимал короткие экспедиции на кухню, чтобы запастись провизией и кофе. Из окна его кабинета открывался прекрасный вид на благословенные городские крыши, утыканные телевизионными тарелками, кондиционерами, водосточными желобами, проржавевшими от дождя, мачтами парусного фрегата, выглядывающими из-за крыш, и одним единственным флюгером в виде развевающегося флага, который поворачивался на железной оси от каждого порыва ветра так же, как делают теперь средства массовой информации. Кроме того, за окном кабинета Стас прикрепил довольно массивный деревянный ящик, где выращивал неприхотливые, но радующие глаз растения, названия которых он и сам толком не помнил.

Надо сказать, в прежние времена Стас обожал свою работу – все эти сенсации и неутомимую беготню, любил вникать в слова и стили, чтобы совершенствовать свои тексты. Когда-то способы добычи информации прямо-таки будоражили его кровь. В прежние времена он обожал журналистику. А потом охладел. Теперь его коробили непристойные подробности из жизни одних, умалчивание возмутительных фактов из жизни других. Он испытывал отвращение к небывалому расцвету публичной распущенности, к сладкому елею слов, возносящий одних, и карающему гласу, уничтожающего достоинство других. Так или иначе, но ближе к сорока годам со Стасом произошло именно то, что обычно и происходит с подавляющим большинством. Он стал профессиональнее и опытнее и на него более не производили впечатление сенсационная или театрализованная форма подачи пустякового материала так называемой четвертой властью. Довольно быстро он понял, что у журналистской братии нет иных доходов, кроме человеческих несчастий, поэтому его коллеги вынуждены извлекать из этих несчастий максимальную пользу для себя. Поняв эту незатейливую мысль, Стас послал к черту все рабочие стрессы, старался держать в узде свои эмоции, избегал разговоров по душам в профессиональной среде и писал на максимально нейтральные темы. Короче говоря, Стас определенно охладел ко всей этой журналистской суете и беготне за очередным горячим материалом, но расстаться окончательно с ней пока не решался.

Сегодня вечером он сидел за своим письменным столом, погрузившись в блаженную бездну безделья, и пытался соорудить некую статью о предстоящем летнем музыкальном фестивале. Статью эту, по распоряжению шефа, необходимо было прислать к утру. Стоит ли говорить о том, что статья не клеилась, потому что Стас предпочел думать не о музыкальном фестивале, а о гораздо более приятном – о женщинах.

В отличие от своего друга Валевского, который не был юбочником, Стас Корчак всегда любил женщин и, сколько себя помнил, проявлял к ним неподдельный интерес. В детстве и юности сознание Стаса, как и многих подрастающих фантазеров, было напитано какими-то чудесными образами непознаваемого, аллегорическими картинками с необыкновенными замками, женщинами-феями, добродушными лесными духами и, конечно же, водными божествами с изумрудными, как цвет моря, глазами. Все они двигались, улыбались и грустили по его команде, по его прихоти уплывали в темные глубины бессознательного, и по его зову выпрыгивали наружу. Однако, впоследствии общение с реальными женщинами продемонстрировало ему банальную истину: чем ближе приближаешься к женщине, тем меньше в ней остается от феи, и, соответственно, чем дальше от нее удаляешься, тем скорее появляется возможность возродиться прекрасному, но надуманному образу, или, проще говоря, она снова превращается в идеал, в женщину-мечту. Исходя из этих наблюдений, вывод напросился сам собой. «Стало быть, – рассуждал Стас, – всегда находящаяся рядом женщина не имеет ни малейшего шанса обрести некий волшебный недосягаемый лик в мужской душе и ни о какой женщине-фее речь уже не идет. Возникает непреодолимое расстояние, перенасыщенное разного рода мелкими и крупными инцидентами, ничтожными мужскими промашками, дурным настроением экс-феи, – словом, всем тем, что по ее же уверениям происходит исключительно по мужской вине. Со временем этот хлам копится в противоречивой женской головке, множится, нещадно суммируется и предъявляется мужчине в виде некоего обвинения в мужской неидеальности, несостоятельности, никудышности и еще бог знает в чем. Причем выдается все это как с саркастической напыщенностью, так и в виде банальной женской истерики. Не знаешь, что хуже! И вот наивная привязанность угасает день за днем, прихватив с собой потускневшую любовную страсть, вместе с мечтой о женщине-феи. Стоит ли продолжать говорить о том, что в близкой женщине фея умирает навсегда. И много спустя мечтания Стаса о любви уже не отличались прежней юношеской изящностью. Что поделать, такова проза мужской жизни.