Текст книги "Подслушанные разговоры. Стихи"

Глобус

 
Я несла на руках целый Мир!
Это так непривычно, поверьте,
Как былинный силач, богатырь,
Поднимала на плечи с усердием.
 
 
Говорили мне встречные люди:
– Чтобы Мир с хрупких плеч не упал,
Вместе с вами поддерживать будем,
Сменим тех, кто безмерно устал.
 
 
Пусть полярник несёт Антарктиду,
Водолаз – Мировой океан,
Все столицы ложатся на гида,
А моря бережёт капитан.
 
 
Нашу область хранит губернатор,
Врач – Ямал, а учитель – Алтай.
Вы, профессор, держите экватор,
Лесорубам достался Китай.
 
 
Депутатам – любые районы,
Выбирайте, места ещё есть.
Всем туристам – крутые каньоны.
На планете каньонов не счесть!
 
 
Кто готов за Америку взяться?
Ну, смелей, вместе всё по плечу!
Кто Австралию трогает, братцы?
Передайте её ветврачу!
 
 
Что-то с Африкой не разберёмся,
Не боитесь жары южных стран?
Мы, пониже, за Конго возьмёмся,
А высокие держат Судан.
 
 
К древней Азии срочно подмога!
Лесорубам не справиться там,
Политолога ждём, педагога,
Дровосеки идут на Вьетнам!
 
 
Продавцы, кулинары, банкиры,
Люд простой и народная власть,
Шар земной вместе держим – всем миром!
Не дадим мы планете упасть!
 

БОМЖ

Я на улице увидела бомжа.

Он лежал на городской скамейке,

В грязных брюках и дырявой телогрейке,

Кашлял глухо и прерывисто дышал.

Мимо люди шли неспешно, кто куда:

В магазин, со школы и с больницы,

Насмехались едко и кривили лица,

Мол, без совести совсем и без стыда!

Им, бродягам, и работать не в чести,

Опустились до удушливого смрада,

Гнать из общества таких бездомных надо,

Чтоб пример хороший детям донести!

– Посмотри-ка на бездельника, сынок!

Облик человеческий потерян,

Он похож на обезумевшего зверя.

Не учился в школе, и каков итог?

Целый день бродяга всё лежал,

Мимо мчалась жизнь, неслась, кипела,

А когда на небосклоне солнце село,

Шарф поправив, нищий задрожал.

Мама с дочкой подошли к большой скамье.

– Мама, где живёт он, на помойке?

Вот в учении к чему приводят двойки!

Провинился и принёс беду семье…

Бедный дяденька, ты долго здесь лежишь?

Может, тебя выгнали из дома?

Потерялся, а дорога не знакома?..

Бомж открыл глаза: – Всё правильно, малыш…

Виноватый в том, что некуда идти,

Нет ни денег, ни семьи, ни крыши.

Вот пальто, и то прогрызли мыши.

Жизнь свободна, но как будто взаперти.

Много лет назад я тоже был, как ты,

Мать с отцом любил и этот город,

Был в учении силён, здоров и молод.

Не боялся ни глубин, ни высоты.

В тридцать лет упал с разбегу вниз.

Пил не то, дружил не с тем, и что же?..

Поздно понял, что семья всего дороже!

Жизнь моя – сплошное странствие, круиз…

Бомж закашлял сильно и закрыл глаза,

Горько сжав в руках сырую кепку.

– Мамочка, давай дадим ему таблетку?

Он упал давно… Бездомный вдруг сказал:

– Я тихонечко пойду, и ты беги.

У тебя, наверное, не сделаны уроки.

Береги друзей, они есть не у многих.

И ещё запомни: маму береги!

Перед сном, целуя дочке веки,

Мать промолвила: – Советы эти редки.

Но важнее, чем хорошие отметки,

Оставаться просто добрым человеком.

Встреча с лётчиком

 
В постели под больничным одеялом
Лежал смиренно умирающий старик.
Болезнь укрылась в облике усталом,
Он ждал священника и к мысли той привык.
 
 
– Я рад вас видеть, батюшка, входите,
Увы, мои закаты сочтены.
Позвольте ж к смерти подобрать эпитет:
Циничная, пред нею все равны.
 
 
В окно стучала слякотная осень,
Прощалась с летом красно-жёлтая листва.
– Вам, батюшка, лет, верно, тридцать восемь?
А мне без малого уж девяносто два.
 
 
В былое время лётчик– испытатель,
Когда от гибели висел на волосок,
Бежали стрелки на небесном циферблате,
Отсчитывая мне земной короткий срок.
 
 
Советский человек, суровый скептик,
Я верил партии и собственной судьбе.
Готовый спорить до упора, и поверьте,
Считал достоинством успех в такой борьбе.
 
 
Вам исповедуюсь в грехах и недостатках,
За жизнь свою их много совершил.
Дорога в небо не всегда бывает гладкой,
О, сколько павших с призрачных вершин!
 
 
Теперь возможности мои как у младенца,
Отличье в том, что близится финал.
Ошибки юности хранит больное сердце,
Ошибки техники – мой бортовой журнал.
 
 
Когда молчанье поселилось в монологе,
Священник старику задал вопрос:
– Когда-нибудь вы думали о Боге?
Старик ответил, не скрывая тихих слёз:
 
 
Надеясь в небесах на Божью милость,
Ну и на опыт, что тут говорить,
Обязан лётчик, что бы не случилось,
Машину мощную на землю посадить.
 
 
На взлёте, видя горизонта ленту,
И солнца жаркого оранжевый восход,
Я знал, что Бог вокруг, без аргументов.
Что скажет Богу опытный пилот?..
 
 
Друзей теряя на пути тернистом,
Ведя машину в яростном огне,
Уверен, в небе мало атеистов,
И нет совсем на пагубной войне.
 
 
Теперь штурвалом управляют внуки…
Старик замолк, он выбился из сил.
Держал священник высохшую руку,
И осторожно, сдержанно спросил:
 
 
Ответьте, вы сейчас боитесь смерти?
– Нет, батюшка, нисколько не боюсь.
Хочу подняться вверх к небесной тверди,
Я обещал друзьям, что скоро к ним вернусь…
 
 
Осенний ветер дул через фрамугу,
Он так хотел замедлить стрелок бег.
– Позвольте вам пожать с почтеньем руку,
Вы мужественный, добрый человек.
 
 
Священник вышел, и открылись двери
Туда, где нет ни боли, ни тоски,
Где обретением сменяются потери,
А все ушедшие когда-то вновь близки,
 
 
Где самолётов гул уже не слышен,
И нет больниц, кроватей и часов.
Отважный лётчик поднимался выше,
Освободившись от тугих земных оков.
 

Подарки

Дни рожденья проходят неспешно,

Мы годами всё старше, взрослей.

Изменяются мысли и внешность,

И лучи от морщинок видней.

В ежедневном круговороте

Беспорядка и суеты

Лёгкость мыслей сменилась заботой,

А надеждой – большие мечты.

Всё важнее смирять раскалённые

Стрелы гнева в колчане тугом,

И мосты совмещать разведённые,

Не сжигая опоры кругом.

В час протеста и несогласия

Золотого молчанья урок,

Словно школьница в лучшей гимназии,

Я беру за оплату и в долг.

Жизнь как сборник классических басен,

Поучений и ценных напутствий.

Возраст, к счастию, тем и прекрасен,

Что возможно назад

обернуться.

Посмотреть с высоты измеримой

На прошедшие дни и года,

Став для многих необходимой,

Для других же уйти без следа.

В жизни гордые и непокорные,

Всех сбивая на длинном пути,

Мы повинны работу упорную

Над ошибками произвести.

За враждующих с нами молиться,

За любимых молиться вдвойне.

Обнимать, и, прощая, проститься,

Без свидетелей, наедине.

Посидеть у печи старой, бе́леной,

Что зимою старались разжечь,

Маму о́бняв, сидеть так, без времени,

От страданий её уберечь.

Время вспять повернуть не удастся,

Что ж, идти, так вперёд, до конца,

Ведь в душе, как всегда, восемнадцать,

И стучат непрерывно сердца.

Возраст мыслей, надежд и полёта,

Новых встреч, поэтических строк,

Круговых виражей, поворотов,

Вновь экзамен и снова урок…

Нынче тост, чтоб ни войн и не бедствий,

Чтобы дети прожили сто лет,

А друзей, что оттуда, из детства,

Пусть согреет божественный свет.

Годы мчатся, и мы вместе с ними,

Я хочу вам, друзья, пожелать:

Будьте мамой и Богом хранимы,

Чтоб себя без остатка отдать.

Понемногу, по клеткам, по граммам

Раздавайте таланты свои,

Те, кто дарит, богатые самые,

По кусочкам себя раскроив.

Пусть жизнь будет такой, не иначе!

С благодатью встречая рассвет,

Вырастая в самоотдаче

Будем жить – не тужить много лет!

Необычный цветок

 
На белом подоконнике
Средь комнатных цветов,
Декоративных новеньких
Вазонов и горшков
Вдруг появился маленький,
Особенный горшок,
Украсив в светлой спаленке
Зелёный островок.
Но вот печаль: в горшочке том
Лишь чёрная земля,
Похожа на сожженный ком
Древесного угля.
Хозяйка одинокая
Задумалась на миг,
В серванте между полками
Взяла одну из книг.
Читала долго, пристально
Страницы книги той:
«Полить слезами чистыми
И ключевой водой.
Добавить удобрение —
Простую доброту,
Духовное смирение,
Живую теплоту.
Любви подсыпать к семени
На всякий случай, впрок.
Пройдет немного времени,
И вырастет цветок».
Хозяйка книжку мудрую
До корочки прочла,
Перед рассветом утренним
Работу начала:
Трудилась день до ноченьки,
От ночи до зари.
Вдруг три росточка тоненьких
Пробились из земли.
Росли, тянулись к солнышку,
И, радуясь теплу,
Воздушные, как пёрышки,
Раскинули листву.
В бутонах цвета пламени
Раскрылись лепестки
И величаво замерли,
Прекрасны и легки.
Цветок ещё не названный,
Не прекращая, рос,
Среди фиалок бархатных,
Среди колючих роз.
Уже на подоконнике
Нет места для цветка.
У кедра и лимонника,
Вблизи от ручейка,
Его вкопала бережно,
Водою полила,
И с лёгким сердцем женщина
Слова произнесла:
«В земле сухой и девственной,
Средь зноя и ненастья,
С любовью, кротко, медленно
Я вырастила Счастье!»
 

Папе…

Садись поближе, потерявшийся отец.

Давай поговорим, пусть с опозданьем,

Как жили эти годы в расставаньи,

И где настал обители конец.

Высоцкому ровесник, жив ли ты

Или как воин спишь в могиле братской?

Кто мне подскажет, как к тебе добраться,

Чтоб помолчать и положить цветы?

В тебе ждала защиты мама, знай.

Ты ж для неё искал кусочек рая,

Найдя его в святых горах Алтая.

Мой путник, это заповедный край!

Наметив одиночества маршрут,

Ушёл в грядущее, оставив нас в былом,

Как птицу бросил с вырванным крылом!

Подобных с детства безотцовщиной зовут.

Художник мой, философ и мудрец,

Ты напророчил семь спиралей ада.

Я их прошла. Семья – моя награда!

В ней ты всегда. Но мысленно, отец.

Ты утверждал, что нету друга в брюках,

Что черти в джинсах доведут до комы.

Вы к сожалению, с ним даже не знакомы…

А дети друга – это твои внуки.

Ты презирал воришек и глупцов,

Напрасный труд – на них затратить силы.

И как бы жизнь тебя не рвала и не била,

Считал, что честь дороже всех дворцов.

Ты письма на латинице писал,

Для дочери, конечно, с переводом.

В них смысл: «Через паденья к взлётам!»

«Пусть крепкий пол, чем шаткий пьедестал!»

Ещё писал, что жизнь – такая штука,

Где за предательство – награда и почёт,

Любовь и сказки Пушкина не в счёт,

Хотя Любовь больней, чем нож хирурга.

Ты сравнивал меня с Мерлин Монро,

Мол, красотою, дочь, прости, не вышла.

Учись наукам, остальное даст Всевышний!

И бей челом Адаму за ребро.

Кулак свинцовый жаждал ярой драки,

Взрываясь от безумнейших идей,

Доказывал ничтожество людей,

Их сравнивая с верностью собаки.

Ты утверждал, что дочка – плоть и кровь.

Даёт плоды во мне твоя частица,

И если волк отец, то дочь – волчица.

Но средь волков ведь тоже есть любовь?

Твоя жизнь прожита, моя – наполовину,

В ней подвиги, ошибки и грехи.

Ты знаешь, папа, я пишу стихи,

В них нет вины на жизнь, они невинны.

Сощурив глаз, на маму я смотрю.

Она вздыхает: «Копия папаша!

Его порода грозная, не наша!»

Смеюсь. «Пусть грозно, все равно люблю».

Я всматриваюсь в лица и походки,

Чтоб облик воскресить твой и черты.

В толпе людской вдруг обернёшься ты…

«Ну, здравствуй, драгоценная находка…»

Глазами встретившись с тобой, остановились.

«Как вас зовут?» Так страшно ошибаться!

Последний взгляд. Ноябрь. Мои семнадцать…

«Нет, милая, вы, видимо, ошиблись».

Отрезки жизни, вехи и этапы…

Ключи в дверях. «Привет, да-да, с работы».

Потёртое единственное фото

В альбом вернула. «До свиданья, папа…»

Грешница

 
В музее вечером спокойно и безлюдно.
Холсты свои сюжеты проживают
В оправе рам, надёжных и уютных,
Они картины нежно сохраняют.
 
 
Выходят посетители устало,
Произведениям прекрасным нет конца!
Просветы, лоджии, большие залы, малые…
Пикассо, Рафаэль, Эль Греко, Тициан…
 
 
Среди коллекции больших парадных залов,
Как будто несколько веков вернув назад,
Лихие рыцари в доспехах и забралах
На боевых конях верхом сидят.
 
 
Иду решительно в эпоху Возрождения.
В слезах прекрасная Мария Магдалина,
Душой страдая и взывая о прощении,
Виновна телом, но глазами не повинна.
 
 
Художник, воспевая радость плоти,
Отчаянно стремится к очищению.
Душа томится и мечтает о свободе,
Взывая к вере и с надеждой на спасение.
 
 
Взгляд женщины трагичный и печальный.
Ласкает грудь копна волос пшеничных.
Распухли губы, что когда-то отвечали
На поцелуи совратителей циничных.
 
 
Минуту, час иль вечность я стояла
И неотрывно всматривалась в образ…
Вдруг, взор склонив, Мария прошептала:
«Зовёт меня Его небесный голос…
 
 
Раскаиваюсь я в свершенье блуда!
Заре рассветной новый день дано начать…
Вот мой сосуд. Из этого сосуда
Христу всю жизнь готова ноги омывать!
 
 
Я слишком много ошибалась и грешила,
Девическую честность не храня.
Не изменить, что в прошлом совершила…
Вы тоже гневно осуждаете меня?..»
 
 
От слов Марии я окаменела.
Великий Тициан, должно быть, так решил…
«Я только вам одно сказать хотела,
Пусть бросит камень тот, кто не грешил.
 
 
Мы все страстям служители и слуги.
Прощенья ждём перед земным финалом…»
Прильнув к холсту, её божественные руки,
Как на иконе, я поцеловала…
 

Стакан молока (история одного врача)

 
Бледный подросток, худой и голодный
Распродавал барахло по домам:
Мелочь иную, в хозяйстве пригодную,
За невысокую цену сдавал.
 
 
Изнеможденный от долгих скитаний,
Путник решился еды попросить.
В дом постучался и ждал с замиранием,
Стыд и неловкость сумев победить.
 
 
Дверь отворила красивая девушка,
В карих глазах влажный блеск чистоты.
«Что вы хотели?» «Похлёбки и хлебушка!»
Вслух же промолвил: «Немного воды…»
 
 
Юная барышня смотрит внимательно:
«Облик ваш, сударь, мне очень знаком.
Только воды? Но вода не питательна…»
И протянула стакан с молоком.
 
 
«Сколько я должен?..» «Не надо печалиться,
Вы ничего не должны отдавать.
С детства учила нас мама-страдалица:
За добрые подвиги плату не брать».
 
 
Вмиг позабыв про унынье и голод,
Юноша вышел в открытые двери.
Лишь фонари свет бросали на город,
Путь показав от отчаяния к Вере.
 
 
Вера в добро падший дух поднимает!
Юноша вырос, стал женским врачом,
Знанием дела больных исцеляя,
Даже того, кто на смерть обречён.
 
 
Множество зим пронеслось, и однажды
Женщина в госпиталь к ним поступила.
Доктор узнал по глазам её влажным
Девушку ту, что его напоила.
 
 
Опыт вскрывая, как шпагу из ножен,
Скулы сведя и молясь небесам,
Врач повторял: «Долг свой выплатить должен!
Смерти её просто так не отдам!»
 
 
Долгие месяцы длилось лечение,
Злая болезнь, пасть разжав, отступила.
В зеркале видя добра отражение,
Снова обрёл он духовные силы.
 
 
Женщину доктор обнял на прощание,
Губы поджав и краснея слегка,
Молвила: «Сколько должна?..» Ожидание…
«Чек оплатил тот стакан молока…»
 

Борьба

Поднимается вьюга морозная,

Мир пленяя, тревожный и зыбкий.

Засыпает хрустальными звёздами

Боль и радость, успех и ошибки.

Белогривой летит кобылицей

По дорогам и голым аллеям.

Леденит чьи-то души и лица,

Никого на пути не жалея.

 
Заплутавшего путника встретив,
Проникает за пазуху злобно
И, раскинув морозные сети,
Жар в озноб превращает холодный.
 
 
Заморозив тела, завируха
Веселится и радостно воет.
Белый город укрыв снежным пухом,
Дерзким хвалится своеволием.
 

Вьюга нынче свирепая, знаю.

Теплый свитер и шарф мне в подмогу!

А любовь согревает, как пламя,

В темноте освещая дорогу.

«Что, поборемся?» – крикнула смело,

Бросив вызов природным сверхсилам,

И, спиной повернувшись умело,

Вьюгу за руки крепко схватила.

Ледяным сотрясаясь скелетом,

Завируха, вздохнув, замолчала.

«Ты не справишься с внутренним светом!» —

Ей в глаза что есть сил я кричала.

Вот и дом, снег стряхнув с полушубка,

Поднимаюсь наверх по ступеням.

А метель от людского поступка

Вновь наполнилась возмущением.

Закружилась пурга, словно птица,

Понеслась, завывая и хныча,

Леденя чьи-то души и лица,

Полетела за новой добычей.

Лыжный день

 
В Пискаревском парке тесно,
Под ногами снег скрипит,
Олимпийский день воскресный!
На масстарт народ спешит!
 
 
На лыжню России встанем,
Пробежим, промчим, пройдём,
Проползем, если устанем…
Финишируем, споём!
 
 
Вот солдатик тихо катит,
Поскользнулся и упал.
Сил до финиша не хватит…
Палку лыжную сломал…
 
 
Обогнал солдата мальчик
Лет семи или восьми.
Шустрый, быстрый, словно зайчик.
Тренер крикнул: " Поднажми!»
 
 
За мальцом бегут девчата,
Щеки красные горят.
«Хороши! – кричат солдаты,
Их бы вместо нас, в наряд…»
 
 
Средь берёз, кустов и веток
По лыжне и я бегу.
Мимо красочных разметок,
Что сияют на снегу.
 
 
Силы есть, я мчу упрямо!
Бодрый дух, здоровый вид!
Ничего что раз упала,
Точка пятая болит…
 
 
Шумно, ярко, многолюдно,
Лыжи там и лыжи тут,
Чай горячий с кашей вкусной,
Всем на финише дают.
 
 
Нам медали золотые
Вместе с шапками вручат!
В зимнем парке Пискаревском
Песни звонкие звучат!
 

Суд

 
В судебном зале заседаний было шумно.
Перемешались потерпевшие и судьи,
Вменяемые лица и безумные,
Случайные и дорогие люди.
 
 
«Виновная, сегодня суд идёт над вами!
Зачитываю список преступлений:
Разбрасывалась грубыми словами,
Не принося сердечных извинений.
 
 
Не выполняла данных обещаний,
(Здесь потерпевших мне не сосчитать)
А сколько гнева было и негодований?..
В горячих спорах сложно истину искать!
 
 
Завидовала явно и безмерно
Чужим успехам, доблести и славе,
Неискренне жила и лицемерно!
Шутила зло, хотя шутить была не в праве.
 
 
Тщеславна, не смиренна, горделива,
(Судья устало вытер пот с лица)
Со слов свидетелей, несдержанно болтлива,
Не доводила дело до конца.
 
 
Невинных осуждала понапрасну.
Хотя судить людей – не ваш удел!
Ко лжи и к пустословию причастна».
Здесь подсудимой ужас овладел.
 
 
«Для оглашенья приговора всё готово,
Решение нельзя перенести.
Последнее судом даётся слово!
Готовы вы его произнести?»
 
 
«Прошу возможного и полного прощения,
Кому страдания и муки причинила,
Доставила печаль и огорчения.
Поступков много я бесчестных совершила.
 
 
В толпе истица, и она одна из многих,
Жду встречи с тех времён, давно забытых,
Мне хочется ей поклониться в ноги
И попросить прощенье за обиды».
 
 
Очки поправив на носу, судья ответил,
Читая протокол сосредоточенно:
«Её давно уж нет на этом свете.
Вы опоздали. Заседание окончено».
 
 
Как много слов с жестокой укоризной
Наговорить родным в сердцах сумели.
Дай бог, чтобы при этой жизни
Мы попросить прощение успели…
 

Беда

 
В России бед не перечесть:
Дороги, хулиганство,
Разруха, воровство и лесть,
Продажные душа и честь,
Всего страшнее – пьянство.
 
 
Горит в посёлке ветхий дом,
В огне погибли дети.
Их мама с другом и вином,
Не помня ни о чём другом,
Ушла гулять к соседям.
 
 
Примерный муж, отец и друг,
Когда мужчина трезвый.
Но стоит выпить, дьявол вдруг
Громит и рушит всё вокруг,
Сменив любовь на зверство.
 
 
В семье скандал. Отец с ножом
Бросается на сына.
Он осознает, но потом…
Заслушав длинный протокол,
Представит всю картину…
 
 
Водитель двух девчонок сбил,
И от кошмара скрылся.
Он скажет позже: " Помню, пил…
А сколько пил, увы, забыл…
Я памяти лишился!»
 
 
В утробе матери малыш
Отравлен алкоголем.
Мать спросит: «Ты меня простишь?..»
Могильная глухая тишь
Напомнит ей о горе.
 
 
Всё пьянство, пир, разгул, кутёж,
Вскипают реки смерти!
Бутылка, рюмка, руль иль нож,
Мы тонем, но не слышно. Что ж,
Дойдём до дна, поверьте…
 

Последний лист

«Я лист ослабленный, но всё ещё держусь,

А тот, соседний, улетел с порывом ветра.

Туманного рассвета не дождусь,

Сольюсь с дождём и просочусь в земные недра…»

В больнице всюду тихо и темно.

Седой профессор заполнял журнал обхода.

«Вновь пневмонией всё заражено,

Как не люблю я это время года».

В постели у широкого окна

Лежал подросток и потухшим взором

Смотрел во двор, где жёлтая стена

Удары веток выносила без укора.

На клён, склонившийся от ветра, он глядел,

Считая листья: «Десять, девять, восемь…

Ещё один с порывом улетел…

Так жизнь мою сорвёт сырая осень».

Старик чахоточный поднялся на кровати,

Он тапки сам себе надеть не мог.

«Мне кисти с красками сегодня были б кстати,

Я б написал картину «Клён-пророк».

Ещё мальчишка ты, чтоб рассуждать о смерти!

Задёрни шторы, повернись к окну спиной.

Белёный холст на стареньком мольберте

Меня не отпускает в мир иной.

Я написать шедевр к весне обязан!

Вот только встану и за кисть возьмусь…

Пока ещё с болезнью крепко связан,

А ты за жизнь сражайся и не трусь!»

Врач матери сказал: «Боюсь пророчить,

Один на десять – шанс ему спастись.

Он победит болезнь, но если сам захочет.

И в этом смысл – не вниз лететь, а в высь!»

Вздохнула мать: «Мой мальчик угасает,

Смотря в окно и слыша ветра свист,

Он листья павшие который день считает.

И ждёт, когда слетит последний лист.

Нет справедливости, увы, скажу с опаской,

Старик поправится, а сын – возможно, нет…

Художник требует упорно кисть и краски,

Должно быть, собственный готов писать портрет».

Под утро мальчик попросил раздвинуть шторы.

«Последний лист, он был ещё вчера!

Всю ночь шёл дождь и ветер дул упорно,

Но лист дожил до самого утра.

Я скверный сын, желающий кончины.

Но этот клён покоя не даёт!

Готов сражаться, ведь недаром я мужчина…

Налей мне молока. Оно меня спасёт».

Так дни за днями быстро проносились,

А лист держался, золотом маня,

Как знак упорства, стойкости и силы,

Как жизни долгой маленький маяк.

Старик же таял с каждым днём и стал безумен,

Стонал и кашлял, лихорадкою сражён.

И беспросветной снежной ночью тихо умер.

Создав шедевр, был он в вечность приглашён.

Настало время, мальчик встал с постели,

И врач с улыбкой женщине сказал:

«Он вне опасности. Вы всё преодолели!

Один на десять шанс, и он его поймал».

Мать к сыну подошла: «Смотри, мой милый,

Какой прекрасный вид в твоём окне!

Лист не сорвать ни ветром и ни силой…

Он нарисован был на каменной стене.

Старик работал ночи половину,

И так желал с тобой весной пройтись…

На той стене он написал картину,

Когда слетел последний жёлтый лист…»