Текст книги "Парашюты и парашютисты"

Русские… Здесь связующим становится родной менталитет: есть над чем посмеяться, что вспомнить из молодости, знакомые шутки, фразы из песен и кинофильмов. С русским можно переспать под водочку, но утром, посмотрев на себя в зеркало, поморщиться: «Фу, какая дура!» – и незаметно уйти, неслышно закрыв за собой дверь. За русского можно выйти замуж по любви, по молодости и прожить долгую жизнь по-родственному. Но если случится расстаться, то второй раз за русского не заманишь калачом. С ними хорошо дружить, но замуж. Не хватает мне в них огня, изюминки.

Европейцы стоят особняком. От северной Европы веет прохладой, экономией и консерватизмом: немцы скупые, финны медлительные, шведы пошлые. К югу – теплее: испанцы хороши, но быстро утомляют, как и латиносы; итальянцы великолепны, музыкальны, но жить с ними – наказание: капризны, как дети, и переменчивы, как женщины; французы красивы «до» и невыносимы «после».

Еврей – вариант идеального мужа, но только если вы еврейка и можете всё это вынести.

Так что замуж нужно выскакивать в двадцать, именно выскакивать, не отягощая себя размышлениями, раздумьями, расчётами, – без оглядки, как чёрт из табакерки: раз – и замуж. А в пятьдесят замуж можно выйти или по суровому расчёту, или, если удастся, сохранив темперамент двадцатилетней.

Поразмышляв на эту тему, я решила при случае поинтересоваться у Тайки, что сподвигло её на заключение третьего брака.

Рабочая неделя начиналась на следующий день, но нужно было заехать в клинику.

Не успела я дойти до регистратуры, как наткнулась на свою постоянную пациентку.

Патти, шведка по происхождению, была сухая, как старое дерево, с белой сахарной головой, чрезвычайно подвижная и активная, несмотря на свои семьдесят пять. Собственно, с психикой у неё было всё в порядке, психолог же ей требовался для консультации по поводу хромотерапии. Это был её конёк! Чудачка свято верила, что цвет оказывает прямое воздействие на эмоциональное состояние, а через него и на здоровье.

Познакомились мы с ней пять лет назад. Патти ни много ни мало пришла посоветоваться по поводу нового бойфренда.

– Я заметила, моя дорогая, что каждые пять лет у меня меняются цветовые приоритеты. И как-то так складывается, что с новым цветом в моей жизни появляется новый спутник, – поделилась она со мной жизненными наблюдениями.

– А у вас сначала меняется цвет, а затем появляется новый спутник, или в обратном порядке? – уточнила я, стараясь сохранять серьёзное лицо.

– Именно так! Сначала цвет! – подтвердила Патти. – Я даже могу, глядя на свои старые фотографии, сказать по цвету моей одежды, с кем была в то время, в каком настроении и с какими планами.

– Даже так?! – удивилась я.

– Абсолютно точно! – Патти достала из сумочки альбом с фотографиями. – Вот, взгляните, я приготовила для вас. Тут я с первым мужем – везде в синем. Синий разных оттенков, но никогда светло-голубой, скорее тёмные или яркие тона.

Я взглянула на снимки. Удивительно, но за пятьдесят лет Патти очень мало изменилась: те же белые волосы, светлая кожа, астеничная худоба. Только личико на фото гладкое, глаза поярче, но выражение до сих пор как у удивлённого подростка.

– А вот здесь, я уже в зелёном, – продолжила Патти. – С мужем я разошлась вскоре после того, как разлюбила синий цвет. Вы знаете, мне вдруг просто тошно стало от синего, а потом от мужа! Я собрала в кучу все платья и полностью поменяла гардероб. Почему, как вы думаете, это произошло?

– Ну, если исходить из теории, что синий цвет оказывает успокаивающее действие, снижает энергетику, вероятно, к моменту знакомства с первым мужем именно покоя вам и не хватало, – предположила я.

Пати, соглашаясь, кивнула головой.

– Но в большом количестве синий цвет может вызвать недостаток энергии и даже депрессию, – добавила я.

– Вот! – подскочила Патти. – Я именно так и чувствовала: просто семимильными шагами уходил от меня мой жизненный тонус. Я была спокойна до тошноты! И в один прекрасный день, заглянув в магазин, обнаружила, что страшно хочу зелёное платье, зелёное белье, зелёные украшения, всё зелёное!

– Зелёный цвет восстанавливает энергию, придаёт силы, поправляет здоровье, – прокомментировала я.

– Так, точно так! И в зелёном я ходила года два. Вот сколько восстанавливала силы после замужества! – рассмеялась чудачка.

– А потом? – полюбопытствовала я.

– А потом, милочка, началась такая радуга! – улыбаясь воспоминаниям, ответила старушка.

Сегодня она сидела передо мной с новой сумочкой яркооранжевого цвета, в оранжевой шляпке и такого же цвета туфлях.

– Я смотрю, вы добавили новых красок в свою цветовую гамму, – указав на сумочку, заметила я.

– Да, тёплый, необычайный цвет, – согласилась Патти. – Это мой новый друг натолкнул меня на идею. А вы знаете значение оранжевого?

– Насколько я помню, это довольно сильный тон, характерный для людей, уверенных в себе…

– Верно. Но ещё, – Патти приглушила голос, как будто не хотела разглашать секрет, – это цвет радости, в том числе и сексуальной, – она кокетливо поправила шляпку и, посмотрев на меня с неким прищуром, рассмеялась: – Не думайте, что я выжила из ума. Просто наслаждаться жизнью нужно уметь в любом возрасте!

– Ну, что вы, Патти, вы для меня неоценимый пример для подражания! – без всякого сарказма заявила я. – Мне всегда импонируют ваша жизнерадостность и оптимизм.

– Ну, не стану вас задерживать, – старушка поднялась с кресла. – Хотела только сказать, Александра, носите поменьше серого. Серый – это дисциплина, ограничения, серьёзность. Серый цвет угнетает! Добавьте что-нибудь яркое. Вы ещё так молоды! Самое время чудить!

Улыбнувшись на прощание, она помахала мне рукой и выпорхнула за дверь.

Я подошла к зеркалу и оценивающе посмотрела на себя. Тонкий льняной серый костюм. Дорого. Стильно…

Зазвонил телефон, напоминая, что через час у меня встреча. Я нажала отбой и сунула его в сумку. Перед выходом снова взглянула в зеркало.

– Пожалуй, нужно разбавить красным для страсти… Или оранжевым для радости, – сказала я отражению и поспешила покинуть клинику, пока не наткнулась на очередного незапланированного пациента.

* * *

Таисия, как всегда, неожиданно объявилась с очередным заданием для меня. Удивительно, как ей удается планировать мою жизнь, невзирая на уже составленное мною расписание!

– Шура, здесь нарисовалась одна очень интересная девочка, надо помочь.

– Чем интересная? – уточнила я.

– Хороший человек, душевный.

– Чем помочь? – продолжала я.

– Она только что приехала в Канаду, ничего не знает, обратиться не к кому.

– А при чём здесь я? – не обрадовавшись перспективе навязанного знакомства, спросила я.

– Шура, не упрямься! «Ньюкамерам» надо помогать! – воскликнула подруга.

– Тася, – не согласилась я, – нам в своё время никто не помогал: бились сами, кровью и потом окропляя путь по канадской земле.

– Вот! Зачем хорошим людям желать тех же трудностей, через которые прошли мы? – не унималась Пышная.

– Я не люблю возиться с новенькими. Ты, Таисия Артуровна, альтруистка, хочешь всех облагодетельствовать, а я – нет. Я твёрдо убеждена: то, что дается на халяву, не ценится! Человек всё должен заработать своим собственным трудом и заслужить в соответствии с эмоциональными и физическими затратами.

– А элемент удачи?

– Элемент удачи у каждого индивидуален.

– Вот ты и будь этим элементом! Пусть кому-то повезёт встретить хорошего человека – Сашу Лужину.

– Саша Лужина – нехороший, очень занятой и чёрствый человек, – продолжала отбрыкиваться я.

– Короче, Лужина, я уже дала твой номер телефона. Её зовут Марина Запрудина.

– Офигеть! Запрудина звонит Лужиной, – прокричала я в трубку, но Таська уже отключилась.

Раздосадованная на свою подругу, я хотела отключить телефон, но вспомнила, что жду звонка от Алиски.

Весь вечер я сочиняла предлог, чтобы отказаться от навязанной протеже, но, на моё счастье, она не позвонила.

На следующий день, просматривая список запланированных пациентов, я увидела русскую фамилию Запрудина.

– Сколько же их запрудило в Калгари? – мрачно пошутила я, но в глубине души забрезжил интерес.

В назначенное время в кабинет постучала женщина моложе меня, скромно одетая, с гладко зачёсанными волосами, аккуратно собранными в пучок на затылке, и с очень умеренным макияжем. Я удовлетворённо оглядела вошедшую, отметив про себя: «Слава Богу, не как вчера из России – “overdressed”, “overmakeup”…»

– Здравствуйте, – немного натянуто улыбаясь, поприветствовала её я. – Присаживайтесь.

– Здравствуйте, – ответила Запрудина приятным спокойным голосом. – Спасибо, что согласились встретиться со мной, – начала беседу соотечественница. – У меня, Александра, не совсем обычный разговор. Ваши координаты мне дала Тася.

– Я в курсе, – подтвердила я.

– Мне показалось, будет удобнее, если я запишусь к вам на приём, вместо того чтобы отнимать личное время.

– Я в самом деле очень занята вечерами, – чуть более дружелюбно ответила я, – это хорошая идея: здесь нам никто не помешает.

Запрудина кивнула.

– Так в чём проблема?

Марина поколебалась, но, видимо, мой взгляд уже не так отпугивал, и она начала.

– Мы с семьёй здесь уже несколько месяцев. Я в своё время закончила факультет психологии, работала семь лет по специальности и больше, собственно, ничего делать не умею. Приехали сюда – нужно сдавать экзамены, подтверждать дипломы, а у меня английский не такого высокого уровня. Вот пока занимаюсь уборкой домов.

Я слушала, кивая. История, мало сказать, обычная – до боли знакомая. Едем, родимые, на чужбину, не научившись говорить, надеемся почему-то, что в англоязычной среде проснёмся одним прекрасным утром и начнём болтать на языке Шекспира, как на своём собственном. Только чудо ни с кем ещё не произошло. А без языка список профессий довольно ограничен: посудомойка, уборщица, грузчик. И вот доктора, инженеры, учителя, офицеры и прочий интеллигентный народ постигает основу иммиграции, намывая, начищая, разгружая и муча себя риторическим вопросом «что я здесь делаю?».

Людей, подготовленных к иммиграции, приезжает мало. Более или менее легко период адаптации проходят бывшие преподаватели английского (хотя знание языка и у них оставляет желать лучшего) или въехавшие в Канаду на белом коне интернет-невесты, у которых жизнь складывается в зависимости от того, насколько удачного мужика они вырвали через агентство.

Я не была исключением. В России, как и всё моё поколение, учила английский по книгам, а потому читала и писала лучше истинных носителей языка. Но, ступив на канадскую землю, с ужасом обнаружила, что этого недостаточно для жизни, а тем более работы. Пройдя через слёзы, отчаяние, унижения, я довольно скоро начала понимать местную речь, но говорить оказалось гораздо труднее. Даже сейчас бывают дни, когда, уже прожив в стране годы и научившись думать по-английски, проснувшись утром, я не могу построить фразу, вспомнить слово и произнести что-то внятное, словно во рту каша…

Я учила язык, бесплатно подрабатывая в детском саду, куда водила племянницу и где могла без ограничения болтать с воспитателями и детьми. По ночам мыла офисы, чтобы заработать на хлеб, училась, готовилась к экзаменам, ревела и мечтала выспаться.

– У меня трое сыновей, – продолжала рассказывать Марина, и я внутренне скривилась: «Бьёт на жалость». – Очень хотелось бы работать по специальности, но я понимаю, что не готова.

– Да, – промямлила я. – Что же я могу вам посоветовать? Надо учить язык, потом сдавать экзамены, потом уже говорить о работе психологом. Процесс долгий и трудный.

Марина понимающе кивнула.

– Я, знаете, такая наивная всегда была. Выросла на литературе, в основном русской классике. Читала всё подряд днём и ночью. От родителей пряталась и читала. Не могла нарадоваться, когда в продаже стали появляться хорошие книги.

– Да, правда, – подхватила я тему мне близкую и знакомую. – Я тоже была читающим ребёнком. Только в мою бытность в России книг невозможно было достать. Мы макулатуру собирали, чтобы получить талоны на книги, и в очередях по ночам стояли в книжные магазины, писали на руках номер очереди…

– Я все эти истории от мамы слышала. Она у меня тоже «книжный наркоман»: при полном отсутствии книг в продаже сумела собрать удивительно богатую библиотеку! У меня из сверстников никто и не слышал о Фицджеральде и Сэлинджере.

– Ну и сегодня не все знакомы с Сэлинджером, – заметила я. – В каком университете учились?

Для меня переход к вопросам на личные темы означает, что собеседник причислен к узкому кругу «своих». Мне самой удивительно, как факт любви к хорошей литературе меняет моё отношение к человеку. Я уже готова была слушать историю Марины дальше.

– Новосибирский. А вы?

– А я закончила Свердловский медицинский, собственно, никогда и не собиралась становиться психологом.

– А Тася с вами училась?

– Нет, мы с ней уже здесь подружились. А вы откуда её знаете?

– Ой, совершенно случайно получилось! Мы с сыном были в библиотеке, разговаривали по-русски. Тася услышала и спросила, откуда мы, давно ли приехали. А когда узнала, что мы совсем новенькие, поинтересовалась, не нужна ли помощь.

– Это на неё очень похоже.

– Вы знаете, у меня такой период начался – просто упадок сил. Муж в России был учителем математики – здесь тоже работу сразу получить невозможно. Дети в школе трудно приживаются, так что практически никакого позитива, всё даётся очень тяжело.

– Все так начинали, – сказала я. – Тут важен элемент везения, которым оказалась Тася.

– Да, Тася и вы тоже, я очень благодарна, что вы согласились со мной встретиться!

Где-то в глубине души угрызение совести подняло голову: «Она, между прочим, заплатила за беседу».

Я кашлянула.

– Вы знаете, Марина, приходите ко мне завтра после работы. Приём заканчивается в пять, напишите коротко, чем вы занимались в России, и мы подумаем, как вернуть вас в специальность.

Прощаясь, я уже мысленно выстраивала план, как мы шаг за шагом будем выходить на новый уровень Запрудинской карьеры.

* * *

На следующий день, собираясь на работу, я открыла гардероб и на мгновение задумалась. Сегодня на приём была записана Катарина – пациентка, с которой я говорю, как с самой собой. Поначалу мне было трудно сдерживаться, чтобы при общении с ней не проводить параллели с собственной жизнью. Но со временем мы научились быть откровенными друг с другом. Более того, я бы сказала, что мы обе стали друг для друга психологом: я старалась помочь ей в её проблемах и в то же время помогала самой себе, проговаривая то, что давно копилось в душе.

Вспоминая вчерашний разговор с Патти, я решила разнообразить внешний вид тёплыми тонами и добавила лёгкую косынку абрикосового оттенка. Вообще, цветотерапия, действительно, очень интересное занятие, если относиться к нему серьёзно. Так, зная, когда ко мне записаны пациенты со склонностью к агрессии, я подсознательно избегаю надевать яркие жёлтые или красные тона, которые, несомненно, являются эмоциональными раздражителями.

Впервые Катарина пришла на приём лет семь назад. В карте было указано имя Анита.

– Называйте меня Катарина, или Кати, – прервала она меня на первой же минуте нашего общения. – Я не люблю своё имя.

В Северной Америке это встречается сплошь и рядом: люди просят называть их именами, которые не указаны ни в одном из официальных документов. Поначалу меня это сбивало с толку: ты пришел на консультацию к специалисту, мне всё равно, зовут ли тебя «кукусиком» или «крокодильчиком» дома, для меня ты пациент, имя которого стоит на карте. Если оно тебе не нравится, смени его официально! Но со временем я смирилась: некоторые из таких пациентов просто чудаки, другие же настолько психологически неблагополучны по отношению к самим себе, что подсознательно выражают это в виде попытки поменять имя.

Кстати, упомяну здесь ещё один интересный случай. В моей практике был пациент, который выбирал новое имя, как говорится, по чётным и по нечётным числам. Настольной книгой у него был справочник, где в популярной форме рассказывалось, как имена влияют на характер человека. Так вот, в зависимости от жизненной ситуации, настроения и планов на день этот экспериментатор называл себя по-новому (иногда всего на один день!) и при том уверял, что именно выбранное имя реализовало все планы, защитило от невезения, помогло решить важные вопросы и добиться результата. Поначалу я сомневалась, что это: попытка изменить себя, разделить проблемы и скрыть часть из них «за другим именем»? Желание отдалиться и избежать откровения? Стремление «усилить» свои слабые черты за счёт выбора более «сильного» имени?

Совершенно чётко я знала, с «кем» мне будет проще иметь дело: в зависимости от того, приходил ли пациент как «Вася» или «Федя», можно было предугадать, хочет ли он быть откровенным или сегодня за именем прячется намерение что-то скрыть.

Но в одну из наших встреч, когда я невольно затронула эту тему и спросила, не вызывает ли неразбериха с именами душевного дисбаланса, мужчина ответил, что его личность, как книга, разбита на главы и каждая глава имеет свой заголовок. Поэтому никакой неразберихи нет, но, если вдруг на мгновение возникает замешательство, он обращается к оглавлению. После подобного откровения я направила-таки подопечного к психиатру.

Итак, возвращаюсь к Катарине. Она пришла ко мне совершенно разбитая эмоционально. На тот момент ей было тридцать два года, и она состояла в браке почти восемь лет. С мужем они были абсолютно счастливы, много путешествовали, занимались любимым делом и вели здоровый, активный образ жизни.

– Я чувствую, что начинаю ненавидеть людей. Когда мне задают вопрос «почему у вас нет детей?», мне хочется сказать: «Не лезьте не в свое дело!» – делилась она. – Раньше я отвечала: «Как-то не получается», и тогда меня засыпали историями о благополучном лечении бесплодия, советами, где можно найти хорошего врача, и рассказами, какие существуют методы народной медицины…

Я терпеливо слушала, удивляясь про себя, что история в точности, как моя собственная.

– Но я не страдаю бесплодием! – возбуждённо восклицала Кати. – Я сознательно не хочу иметь детей! У нас такая насыщенная жизнь, и мы отдаём себе отчёт в том, что с рождением ребёнка нам придётся чем-то пожертвовать, а мы не готовы!

Я старалась не перебивать и не высказывать свои суждения до тех пор, пока Катарина не выложит всё, что накипело, и не сделает паузу.

– Нам пришлось практически сменить круг друзей, потому что все, с кем мы общались раньше, имеют по одному, а то и два-три ребёнка. У людей складывается мнение, что мы ненавидим детей. Но это неправда! Мы с удовольствием проводим время с племянниками, мы просто не хотим заводить собственных малышей.

Я продолжала внимательно слушать. Обычно я делаю пометки в своём блокноте, чтобы затем в беседе вернуться к каким-то моментам. Здесь же развитие жизненной ситуации шло по хорошо знакомому мне сценарию. Первые пять лет моей супружеской жизни я постоянно выслушивала упрёки со стороны свекрови: «Ты что, не хочешь свою собственную семью»? Но у меня уже была моя семья: мой муж, мои родители, моя сестра, её муж, моя обожаемая племянница Алиса, с которой мы проводили почти всё свободное время. Просто этого времени у нас никогда не было достаточно для того, чтобы позволить себе завести собственного ребёнка.

– Я чувствую, что избегаю встречаться с друзьями, у меня нет желания собирать компании по праздникам, мне интересны рассказы о детях, но раздражает желание избегать этих тем со мной, словно я больна и все боятся говорить при мне про мои болезни.

С высоты своих лет я смотрела на проблему Кати и вспоминала, как и что помогло мне выйти из подобной ситуации. После сорока все разговоры о необходимости завести ребёнка прекратились сами собой. Но Катарине ещё далеко до сорока. Многие люди, вступая в брак, рожают детей не потому, что им этого хочется, не потому, что они готовы стать родителями, а слепо следуя стереотипам. Мне импонировало то, что Кати пыталась отстоять свою точку зрения, свою индивидуальность.

Но также я понимала, что работы с ней – непочатый край. Если ты считаешь, что в жизни у тебя всё хорошо, всё состоялось и идёт по плану, тогда ты живёшь в мире с собой и с окружающими. Но Катарина находилась в состоянии борьбы, возмущения, она старалась показать, что душа её в покое, но на самом деле до него было ещё очень далеко.

Как правило, самое сложное с подобными пациентами – это доказать, что проблема существует и проблема не с друзьями и родственниками, которые смотрят косо, а проблема внутри тебя! Если всё в твоей жизни стабильно, то тебе глубоко плевать, что думают соседи по поводу отсутствия детей в вашей семье. Если тебя это задевает, значит, ты не ответила себе на какие-то важные вопросы, значит, что-то внутри твоего сознания осталось нерешённым и неопределённым, и мне придётся сломать эту эмоциональную защиту, чтоб вытащить наружу того червячка, который гложет твоё сердце.

Я была благодарна судьбе за встречу с Кати. Когда психолог работает с пациентом, изменения затрагивают обоих. Помогая Катарине, я помогала себе, помогала той Саше, которая много лет замалчивала боль, прикрывая её красивыми словами «благополучие» и «самодостаточность». Мне нужно было помочь этой женщине, чтобы, пусть с опозданием, помочь самой себе.

* * *

Я с нетерпением ждала встречи с Мариной. По электронной почте она прислала мне своё короткое резюме, из которого я поняла, что занималась коллега исключительно консультированием в частном порядке. Для подобной практики нужен очень хороший разговорный язык!

В этот раз Запрудина казалась уставшей. Мне хотелось скорее поделиться идеями, которые я вынашивала несколько дней, и увидеть её реакцию.

– Марина, я считаю, что вам необходимо продолжать работу с вашими клиентами в России и постепенно расширять деятельность здесь, – начала я без предисловий.

– Но каким образом? – растерянно посмотрела на меня собеседница.

– Мы займёмся переводом ваших консультаций в онлайн-режим.

– Нет, это исключено! – неожиданно не согласилась Запрудина. – Я об этом уже думала, но считаю такой вариант неприемлемым для себя.

– Почему, позвольте поинтересоваться?

– Я считаю, что для полноценного контакта я должна быть в непосредственной близости к собеседнику, как говорится, «дышать одним воздухом, смотреть в глаза»…

– Поверьте, ваш профессионализм не пострадает от того, что в глаза собеседнику вы будете смотреть по скайпу.

– Но как быть, например, с трансовыми методиками, методиками прикосновения?

– Предлагаю такие методики отложить на потом. Их, кстати, можно заменить другими при желании.

– Но как же быть с…

– Минуточку, – перебила я Марину. – Давай сначала перейдём на «ты».

Запрудина улыбнулась.

– Давай.

– Теперь нужно выпить чая или кофе. Ты что будешь?

– Чай, – охотно ответила она.

– С сахаром? – уточнила я.

– Нет, спасибо. Если есть мёд, то с мёдом, а если нет, то без всего.

– Мёда нет: вчера доела. Я, знаешь ли, тоже по мёду, – усмехнулась я.

– Значит, будем чаёк без сладкого, – улыбнулась Марина, – даже полезнее.

– Не мне тебе рассказывать, – доставая из шкафчика пузатые, расписанные под хохлому чашки, продолжала я, – что боимся мы гораздо чаще, чем это необходимо: всё новое вызывает беспокойство, страх, даже отрицание. Вот и твоя реакция «не смогу» из той же оперы! Как ты можешь говорить «не смогу», когда даже не пробовала?

Марина смотрела на меня, и я читала по глазам, какая в её сознании идёт борьба, и видела, что она уже близка к точке принятия, к моменту, когда становится ясно: другого выхода нет, придётся соглашаться на перемены, даже если это кажется невозможным. Нужно только сделать последний решительный шаг.

– Я совершенный профан в компьютерах! – наконец произнесла она, и я поняла: мы сдвинулись с мертвой точки.

– Вот это другой разговор! – воскликнула я. – Давай теперь рассмотрим положительные моменты.

– Давай, – согласно и уже доверительно кивнула Марина.

Я выключила чайник и, бросив в чашки заварочные пакетики, налила кипяток.

– Ну, во-первых, ты сможешь начать работать прямо с сегодняшнего дня, не дожидаясь, когда твой английский улучшится до необходимого уровня.

– О'кей.

– Во-вторых, у тебя уже есть круг пациентов, с которыми ты можешь возобновить контакт. Есть?

– Да, – согласилась Запрудина, – многие до сих пор пишут и звонят, просят о консультации.

– Ну вот видишь!

– Но я отказываю.

– А теперь не будешь больше отказывать! Смотри дальше…

Взяв в руки чашку, Марина внимательно слушала.

– Ты чай, кстати, какой любишь? Я тебе чёрный кинула, – запоздало уточнила я.

– Зелёный, но это неважно, – она сделала глоток.

– По скайпу у тебя отпадает момент настройки клиента на общение. Девяносто девять процентов людей гораздо комфортнее чувствуют себя дома, на уютном диване, в пижаме и тапках. Не нужно умываться, одеваться, краситься, даже зубы чистить! – уверенно продолжила я. – Они уже более расслаблены, чем в офисе перед тёткой-психологом.

Марина кивнула.

– Здесь не могу не согласиться.

– С точки зрения бизнеса: тебе не нужен офис, секретарь, машинистка для отчётов и прочее. Только ты, компьютер, клиент.

– О'кей, – не стала спорить Марина.

– Ещё один положительный момент: в случае необходимости ты можешь провести срочную консультацию. Например, в семье произошёл очередной скандал, пациентка записана к тебе через неделю. За это время она уже всю ситуацию переживёт, передумает, перестроит и перекрасит в соответствии со своими мыслями, и работать придется не с первичными эмоциями, а с рациональной реакцией сознания. И тебе, как археологу, слой за слоем с неё эти продуманные эмоции нужно будет снимать.

– А по скайпу эмоции первичные, – улыбнулась Запрудина.

– Сечёшь!

Мы помолчали, припивая чай.

– У меня, на самом деле, куча идей, я просто загорелась твоим новым проектом, – сказала наконец я, хитро поглядывая на Марину. – Просто грузить тебя не хочу, а то ты опять напугаешься, засучишь ножками: «Не смогу!»

Запрудина рассмеялась.

– Я уже тоже загорелась попробовать, – призналась она, – прямо вот приду домой и начну всех своих пациентов приглашать в скайп.

– Ну и чудненько. Это твоё домашнее задание до следующий нашей встречи, – резюмировала я.

* * *

Дни пролетали так быстро, что я не успевала следить за сменой времён года. Вот уже снова зимняя обувь заняла место летней, и в доме то и дело на глаза попадались перчатки, которых у меня было десять пар. Я постоянно теряла то одну из комплекта, то сразу обе, и племянница, на которую изливались все мои жалобы по поводу очередной потери, наконец, купила мне десять одинаковых пар, пригодных к взаимозамене.

Алиса заканчивала школу, но пока не могла определиться со специальностью. В детстве она говорила, что будет работать в зоопарке и чистить зубы бегемоту. Повзрослев, начала задумываться о карьере ветеринара и даже недолго подвизалась волонтером в одной из клиник. В последнее время девочка задавала вопросы, касающиеся моей специальности, что наводило на определённые размышления. Но давить на ребёнка авторитетом я не могла, предпочитая выдавать информацию, на основе которой она сама примет решение.

– Шура, а кто становится психологом?

– Вероятно, тот, кто хочет понять людей и помочь им понять себя.

– А если психолог не может помочь людям понять себя?

– Тогда он превращается в дрессировщика.

Алиса задумалась.

– Как мама? – спросила она с совершенно серьёзным видом.

Я рассмеялась. У ребёнка, несомненно, всё отлично с чувством юмора. Сестрица моя, по каким-то возрастным и гормональным причинам, в последнее время стала совершенно нетерпима к домашним, пыталась решать конфликты с помощью крика и подменяла диалоги монологами.

– Неужели ты не понимаешь, что подросток как яйцо, в котором созревает новая личность! – пыталась я в очередной раз образумить свою сестру. – Его сознание старается оградить неокрепшую психику от жестокой действительности с помощью хрупкой скорлупы. Эта скорлупа должна быть сломана изнутри, когда личность готова к встрече с реальным миром. А ты пытаешься пробить её снаружи! А что бывает с яйцом, когда скорлупа разбита?

Но на мои критические замечания она неизменно отвечала, что мне легко рассуждать, не имея ни дочери-подростка, ни мужа-пофигиста, и что она сама всё про себя знает. Алиса, недолго думая, собрала вещички и переехала ко мне пожить до маминого успокоения, предоставив родителям решать их проблемы без её участия.

Я с удовольствием общалась с молодым поколением, а с Алисой особенно, потому что она его лучший представитель. Эта непоседа постоянно находила занятия и для меня. То мы увлекались рисованием акриловыми красками, и дом превращался в художественную мастерскую с расставленными там и сям мольбертами и разбросанными где попало кисточками. То мольберты сменялись ковриками для йоги, а кисточки – свечами для медитации, и во всех комнатах негромко звучала успокаивающая музыка. То плавные мелодии уступали место заводным латинским зумба и самбо, и мы двигались по дому, отчаянно крутя бедрами в такт.

В один из выходных дней мы выбрались на прогулку в парк. Осень довольно давно вступила в свои права, перекрасив наслаждавшуюся теплом природу по собственному вкусу, но затем, словно разочаровавшись в содеянном, сорвала и разметала волшебное разноцветие и, расплакавшись дождями от бессилия вернуть солнечную красоту назад, замерла в ожидании снега, который выбелит холст заново.

Мы шагали по подёрнутой морозцем тропинке.

– Ты заметила, как по-разному пахнет лес в зависимости от времени года? – спросила я племянницу.

– Лес? – уточнила Алиса. – Я люблю воздух после дождя… И когда траву летом косят…

– А сейчас чувствуешь запах зимы?

Девочка потянула носом воздух.

– Мне кажется, ещё пока не пахнет, – не согласилась она.

Я подняла пожухлый лист, по краю которого, как лёгкое кружево, вилась изморозь.

– Вот, понюхай, – я протянула ей свою находку.

Алиса раскрыла ладонь, и тонкие белые иголочки, обрамляющие листок, исчезли, едва соприкоснувшись с теплом её пальцев.

Девочка снова потянула носом воздух.

– Точно, – обрадовалась она, – правда, пахнет морозом!

Я улыбнулась и подошла к дереву.

– Нюхай кору, – велела я.

Алиска прижала нос к стволу и запыхтела.

– Ну? – спросила я.

– Не-а, не пахнет, – ответила она.

– Дай я, – отпихнув легонько племянницу, я шагнула к тополю.

Алиса на полном серьёзе следила за мной, и мне стало так весело, что я рассмеялась и, неосторожно коснувшись носом шершавой поверхности, почувствовала, что поцарапалась.

Девочка хохотала, согнувшись пополам.

– Представляешь, завтра тебя спросят на работе, что с твоим носом! А ты им: «Дерево нюхала-а!!!» – захлёбывалась она.