Книга: Чудная баба - Нина Садур

Проснувшись однажды утром после беспокойного чтения пьес Садур читатель обнаружил, что он у себя в постели застыл в одно целое: в дурака. Цельного, круглого. Совершенного в своем роде дурака. И дураку тому уже не до чтений-обсуждений и не до прочих радостей интеллигентских. Ему скорее катиться надо золотым шаром подальше от городов больших, катиться по усталой сырой земле, раскидывая гнилую картошку да увиливая от босоногой Убиенько, подмигивая коту Фалалею да деду Андрейке, по садам буйноцветущим, мимо избушек-развалюшек да замков ложноготических, долго-долго вдоль Волги-матушки на остров Чардым, а потом дальше, дальше, по следу рысьему (видели же её? ушки домиком, лапки колечком), за поля, за рощи, за снега, туда, где слегка поблескивает деревушка. Лишь бы к кому живому когда-нибудь, лишь бы по живому, не по рельсам. Рельсы для дурака – смерть. Рельсы, они вообще – смерть. Случись только машинисту от белого света отворотиться да на мертвечину графика глянуть, вжух – и из одного дурака уже два полудурка. А на полудурках далеко не уедешь. Но ты, машинист, ехай пока, ехай, не об тебе пока речь. Без рельсов-поездов жить можно. А без дурака – никак. Ничо же нету кругом. Одни стихии. Катится себе дурак и тем мир вокруг себя творит. Было ничего, а глядишь – уже и что-то. Нелепое. Дурацкое. Но ведь как-то крутится. А на пустыре видели карусель? Ржавая. И ключик потерян. Это наш мир и есть. Мир красивый же. Галактика… говорили… чтоб вам не скучно было. Игрушки вам давали. У вас же мозги. Вам же думать надо. Надоело! Все! Хватит! Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил… Ой, кажется, слова не из этой сказки. Но сам Франц Кафка где-то здесь. Близко. Только глаза закрой и руку протяни.

Если бы только он родился попозже и пожил в пространстве, где Кафку делают былью с упорством, достойным лучшего применения. Где конституцию ту просмеяли. Где смешно на французский ум. Где на всякий ум – смешно. Если бы Кафка почаще читал Гоголя, которого он, как известно, очень любил. Но и про Чехова не забывал бы. И про Салтыкова-Щедрина. Если бы пережил Вторую мировую. Если бы узнал, зачем инженеров посылают «на картошку», что такое «прогрессивка», кто такие Щорс, Черномырдин и «новые русские». Если бы дожил до полётов в космос и увидел, что жизнь человеческая от этого никак не изменилась. Разве что мир стал расшатываться. Мир любит, чтоб человек по нему сам ходил, а не в ракете носился. Жизнь – что она такое? Миг. И человек честно заполняет свои миги. Ну, или как умеет. Был землемер, стал бульдозерист. И вокруг то ли люди то ли муляжи. И одиночество. И тоска. И кто-то снова в прежней позе: щека на рельсах, а зад к звездам. И если бы Кафка подумал… Нет, ни былое ни думы не годятся для этих широт. Проверяли уже.

Если бы Кафка прекратил думать. Если бы почувствовал. Если бы Кафка стал женщиной.

Эх, чудная бы вышла баба.

Вы, в дальнем ряду, вам скучно? Каждый выходное такое у соседей-уродов видите? А может не соседи виноваты? А может и все немного такие? – одинокие дети, опустошенные «серости», контуженные и отчаявшиеся, застрявшие в беспросветной «бытовухе», готовые вцепиться в горло ближнему ради некой непостижимой мечты. А как быть иначе, столкнувшись со льдом непонимания, когда не понять, с живым ли человеком ты говоришь или лишь с искусно сделанным муляжом, созданным для тебя на просторах обновленного мира, чтобы хоть как-то оправдать это существование. А может вы и сам муляжи, являющиеся насмешкой над живым человеком, не способные к сопереживанию и пониманию друг друга. Единственной защитой вам служат стены родного дома, каким бы он ни был: роскошным замком, тянущимся к небу, как немая мечта о полете, разваливающимся сарайчиком, квартирой в доме полярников слепыми окнами смотрящей в город, которого уже нет или отнятые обманом 35 квадратных метров. Эти стены, кажется, возведены, не для того, что бы сквозь них не прорвался внешний мир, а чтобы не выпустить в мир, свое внутреннее «я», свои чувства и мечты. Для таких героев уже не будет счастливого конца, не выйти за стены, не разбить лед. Так и останутся в своих замкнутых мирках, смотреть на чуждый безумный мир вокруг, который так и не смогут понять.

Выступление окончено, занавес падает на сцену. Включившийся свет, освещает пустой зал, заполненный сломанными марионетками, вдалеке слышен свист вьюги…

Чудная баба, Ехай и Заря взойдёт "Чудная баба" - дебютная пьеса Садур и самая известная. В ней женщина из конструкторского бюро встречается то ли с сельской сумасшедшей, то ли с языческой богиней. А уже во втором акте та же женщина возвращается в привычную рабочую среду, однако что-то уже пошло не так. На самом деле это цикл из двух одноактных пьес, и это разделение лишь подчеркивает двойственность происходящего. Вторая по популярности у этого автора пьеса "Ехай" рассказывает историю о машинисте, не переехавшем мужика, который того за это опплевал. "Заря взойдёт" также является циклом из двух пьес, связанных одним общим персонажем, но между актами потеряна прямая смысловая связь, точнее, они не связаны единым действием. Тут, скорее, важна сама атмосфера, которая до ужаса пугает. Прочитав эти основные три пьесы, можно уже сложить примерное мнение, как развивался русский театр абсурда. Он был бытовушен и чернушен, а накладывался на него опыт абсурда досоветского периода. И, знаете ли, пугает здесь не мистика как раз, а вот та повседневность, о которой внезапно заговорили, и насколько самое алогичное выглядит реальным. Бум подобной драматургии можно назвать реакцией на производственную драму, в которой конфликты были надуманными и все так было сладко и приторно, что аж заводы слипались. И вот после этого появилась свобода писать обо всем. И как тут удержаться от подобного обилия тем? Вот только свобода говорить обо всем лишь по началу кажется чем-то грандиозным, а потом-то все начинают смотреть, как же это сделано. И тут нельзя не упомянуть, что Садур справедливо считается мастерицей сочетать бытовые ужасы с мистической и абсурдной лирикой. Это привлекает в ее драматургии, которая не оставляет тебя равнодушным, коли сможешь отстраниться от логики и попытаться почувствовать пьесу (самой плохо от такой формулировки, но не знаю, как получше выразиться). Во всех трёх пьесах данной группы присутствует если не магия, то какая-то языческая сила абсурда уж точно, однако при этом они остаются повседневными. Герои пьес Садур просты как нули без палочек: машинист, бывший заключенный, работница конструкторского бюро или просто незаконнорожденный мальчонка. Говорят они просто и без прикрас, зато о чем! Всех их раздирают чуть ли не экзистенциальные проблемы. Все это кажется смешным, а потом задумываешься: не это ли свойственно нашему народу? Ну то есть, грубо говоря, пойти и лечь на рельсы не из-за всего того, что пришлось за жизнь пережить, а просто потому что водки нет. Драматург здесь умело балансирует между фантасмагорией и обычной жизнью, оставляя читателю/зрителю право интерпретировать, а был ли мальчик или все это просто в головах людей?

Нос, Панночка и Сила волос И раз уж пошёл разговор о фантасмагории, нельзя тут не вспомнить Гоголя, чьи повести стали образчиком для русских абсурдистов. В Петербурге ли, в селе Диканьке ли простые люди жили у него бок о бок с необъяснимыми явлениями. И что невероятно привлекает в пьесах Садур, так это то, как она впитала этот гоголевский опыт и переоткрыла в своих пьесах. Например, "Панночка". Это не переписанный из прозы в драму "Вий", а ее личная интерпретация сюжета повести. В ее пьесе пришлый из Киева философ не жертва обстоятельств, а самостоятельная личность, противостоящая злу, пока все вокруг просто наблюдают за происходящим. Или, например, "Нос". Сюжет здесь совершено иной, чем у Гоголя: девушка изменила себе нос с помощью пластики и пригласила бывших сокурсников на ужин, а тут-то и начинается лютый кошмар из общения этих героев и их постоянные мысли о ее носе и внешности. Пьесу это нужно будет ещё пару раз прочесть, чтобы понять, но феерический и абсолютно, казалось бы, уместный здесь абсурд, как и у Гоголя, просто поражает. Есть еще пьеса-малютка "Сила волос". которую я также отнесла к гоголевской группе, хотя прямого аналога в творчестве мастера я не нашла. Но она очень уж синонимична гоголевским драматическим отрывкам, маленьким и незаконченным пьесам, которые смешны благодаря своим чересчур алогичным диалогам. Здесь же у нас главные герои - волосы мужчины, которые сопереживают любой мелочи, происходящей вокруг него и как либо влияющих на положение прически. И как только образуется конфликт - все, занавес. Краткость и юмор ради юмора - очень хорошо.

Уличённая ласточка и Замёрзли. Последняя группа посвящена возрождённой драматургами этого времени женской теме. Она, как и понятие по-настоящему интересного конфликта. была загублена производственной драмой. Также именно в этих двух пьесах столь сильно просматривается общая для всех пьес Садур и прочих драматургов, современных ей, тема тоски по настоящему дому, тема одиночества внутри общества. "Уличённая ласточка" - пьеса, в которой события столь запутаны вплоть до самой развязки (и то распутаны не до конца). Главная героиня здесь потеряла память, и читатель вместе с ней силится разобраться в этом абсурдном мире. Постоянно сменяющие друг друга персонажи не помогают, а лишь запутывают обстоятельства - все это умножает абсурд и чувство одиночества и непонимания. Все вокруг очень устали и при этом никому не разрешено быть собой. Особенно главной несчастной героине Алле, которая просто хочет смотреть в окно и чтобы ее никто не трогал. "Замерзли" же более краткая, а оттого и более спрессованная и острая на слова пьеса. Информация о персонажах вбрасывается в каждом монологе, а их несчастье искрится сквозь фразы. То есть за несколько десятков страниц сменяются локации, хотя действий минимум. Зато о персонажах мы узнаем практически все. Во всех этих пьесах также поднимается и социальная тема - будь то богатая семья и сирота или же забитая отцом эмигрантка и дочь, загубившая свою жизнь ради матери. Почти все герои тут озлобленны на этот мир, что-то постоянно требуют от других, не желая заглядывать в собственную душу. Женщины здесь умны, и они осознают происходящее вокруг, но либо они боятся что-то изменить, либо, доведя себя до ручки, просто не выдерживают и слетают, грубо говоря, с катушек.

Почему же все-таки эта драматургия осталась преимущественно в своём времени? Согласна, театр, возможно, тогда не был к ней готов. И это распространённая проблема новой драматургии. Однако чаще всего она требовала и новых сценических решений, изобретение которых помогало найти ключ к новым спектаклям. Но требовала ли драматургия Садур сценической реформы? Может быть должно пройти ещё немного времени и пьесы ее заиграют по-новому. Однако почему тогда остались фамилии Славкина и Петрушевской? Тут, мне кажется, все зависит от судьбы самого драматурга. Славкин был другом Васильева, пьесы его вдохновляли мастера и именно те, которые Васильев поставил, остались в истории. Петрушевская же сама по себе столь яркая фигура (остается ею до сих пор). Я утрирую, конечно. Однако Садур не работает на свое имя в медийном пространстве, позволяя исключительно своему творчеству говорить за себя, а признание в России, в Швеции, в Финляндии и не только что-то да говорят. После этого сборника она напишет еще пьесы "Брат Чичиков" и "Памяти Печорина" специально для определенных театров. А дальше сосредоточиться на прозе и сценариях, где, наверное, ее талант проявился в более близком ей формате. Не знаю. Однако ясно, что театр, к которому Садур все же иногда снова обращается, уже не столь для нее привлекателен. А потому в истории она осталась лишь в ряду драматургов, появившихся в определенное время. Но время покажет.

Вторая пьеса - Ехай - понравилась мне больше всех, так как события здесь просты и понятны: машинист замечает мужика, который лежит на рельсах и ждет, когда поезд проедет по нему, но в планы машиниста не входит убийство и он пытается понять мотивы мужика. Сам текст и сюжет очень приятный: тут есть и над чем посмеяться (как машинист просит мужика убить себя отправившись к волкам, а не ложась под поезд) и призадуматься (как люди вертятся и нужно ли это и какова цена жизни).

Лётчик - пьеса- мыльная опера. Читая ее так и не могла понять, кто чей дед, муж, и любовник. Как и в первой пьесе сюжет прыгает с одной темы на другую и понять общую сюжетную линию очень сложно. То выбегает электрик, то из мешков выбегают люди, то девочка просит проверить дневник. Что вообще происходит?

Четвертая пьеса - Офени ушли. Видимо к этому моменту мой мозг окончательно сломался и я начала понимать непонимаемое. Детективная история любви юноши и циганки, перемешанная с детективной историей о том, кто чей отец и муж с элементами фантастики и движения во времени и неожиданной концовкой. Но читать было интересно.

Смертники - еще одна сюрреалистическая пьеса о флешбеках (?) мужика о погибших сослуживцах.

Ещё одна понравившаяся пьеса - Фалалей (по повести А.Погорельского "Лафертовская маковница"). Вот это тот редкий случай, когда безумие в сюжете оправдано и придает динамики, а не вызывает нервный тик. Итак, сюжет: Москва, Лафертовский район, метель и девушка Маша должна найти себе мужа, а находит мужа, бабушку и кота впридачу. (Апарте: доктор Котт просто дешка и мимими)

Чудная баба - пьеса, давшая название книги, оказалась не такой прекрасной. Если коротко, то Лидия Петровна, приехав по распределению на картошку встречает странную женщину, которая уверяет, что Лидия осталась одна на земле, а все ее коллеги и семья это лишь муляжи. В итоге бедная Лидия Петровна пытается понять, реальны ли все окружающие и реальна ли лна сама.

И последняя пьеса - Чардым. Тут мой мозг опять сломался и я, словно один из главных геооев, Алеша, постоянно выпадала из сюжета и не могла понять, как можно говорить практически одновременно о рыси и фронтовичке, откуда взялся ребенок и почему ребенка поили вином из бутылочки.

Книга учит не торопиться с выводами. Книга помогает задуматься, а живы ли вы еще?