Текст книги "Любовь поэтов Серебряного века"

Николай Гумилёв
1886 – 1921
«Сады моей души»

«Гумилёв говорит торжественно, плавно и безапелляционно. Я с недоверием и недоумением слушаю и смотрю на него. Так вот он какой. Блок – его портрет висит у меня в комнате – такой, каким и должен быть поэт. И Лермонтов, и Ахматова… Я по наивности думала, что поэта всегда можно узнать. Я растерянно смотрю на Гумилёва», – писала поэтесса Ирина Одоевцева, его ученица, вспоминая о том, как впервые познакомилась с ним. В 1911 году Гумилёв организовал литературную группу «Цех поэтов», позже стал основателем нового направления – акмеизма, а тогда, в 1918 году, он впервые читал лекцию по поэзии. «Гумилёв, действительно, явился, – писала Одоевцева, – именно „явился“, а не пришел. Это было странное явление. В нем было что-то театральное, даже оккультное. Или, вернее, это было явление существа с другой планеты. Высокий, узкоплечий, в оленьей дохе с белым рисунком по подолу, колыхавшейся вокруг его длинных худых ног. Ушастая оленья шапка и пестрый африканский портфель придавали ему еще более необыкновенный вид». Много месяцев спустя Гумилёв со смехом признавался Одоевцевой, каким страданием была для него эта первая в его жизни, злосчастная лекция:

«Что это было! Ах, Господи, что это было! Луначарский предложил мне читать курс поэзии и вести практические занятия в „Живом Слове“. Я сейчас же с радостью согласился. Еще бы! Исполнилась моя давнишняя мечта – формировать не только настоящих читателей, но, может быть, даже и настоящих поэтов. Я вернулся в самом счастливом настроении. Ночью, проснувшись, я вдруг увидел себя на эстраде – все эти глядящие на меня глаза, все эти слушающие меня уши – и похолодел от страха. Трудно поверить, а правда. Так до утра и не заснул».

Главная любовь в жизни Николая Гумилёва, таинственная и мучительная, связана с великой поэтессой, его будущей женой – Анной Ахматовой. Они познакомились в Рождественский сочельник. Тогда четырнадцатилетняя Аня Горенко была стройной девушкой с огромными серыми глазами, резко выделявшимися на фоне бледного лица и прямых черных волос. Гумилёв, в то время пылкий юноша, подражал Оскару Уайльду. Он носил цилиндр, завивал волосы и даже слегка подкрашивал губы. Иногда критики говорили, несколько цинично, что «Гумилёву не хватало одной детали»: все подобные герои непременно были поглощены роковой страстью. На роль жестокой возлюбленной Анна Горенко подходила идеально. Ее необычная внешность притягивала поклонников, к тому же Анна не питала к Николаю ответных чувств, а была влюблена в репетитора из Петербурга – Владимира Голенищева-Кутузова. Однако после продолжительной разлуки, возможно осознав, что отношение Гумилёва искренно и глубоко, Анна отправила ему письмо. Вероятнее всего беспокойство Ахматовой было связано с попыткой Гумилёва покончить с собой. Из «Летописи жизни и творчества Анны Ахматовой» Вадима Алексеевича Черных: «На Пасху Гумилёв, в отчаянии от ее (Анны Ахматовой) нежелания всерьез отнестись к его чувству, пытался покончить с собою. Потрясенная и напуганная этим, она рассорилась с ним, и они перестали встречаться». Много позже, уже в пожилом возрасте, в записных книжках Ахматова сделает запись: «На Пасху 1905 – первая угроза самоубийства. Первый разрыв».

В 1905 году Анна переехала в Евпаторию. В написанных спустя очень много лет заметках Ахматовой «О Гумилёве» о переписке тех лет сказано так: «Нашу переписку (сотни писем и десятки телеграмм) мы сожгли, когда женились, уже понимая, что это не должно существовать». Итак, основная загадка в отношениях между Ахматовой и Гумилёвым того времени лежит в том, что о них можно лишь строить предположения, ведь в число всей уничтоженной переписки и стихов попали почти все «евпаторийские» стихи и письма. Насколько богаче оказалось бы литературное наследие Евпатории, если бы они дошли до нас! По оценкам специалистов, стихов могло быть не менее сотни.

По одним сведениям, поэт в это время с Анной не общался, но поддерживал дружеские отношения с ее старшим братом Андреем. Гумилёв готовил книгу стихов «Путь конквистадора», которую издал на средства родителей в октябре 1905 года. Но многие стихи были посвящены Ахматовой, а некоторые – навеяны мотивами моря, поэтому вполне вероятно, что Гумилёв мог приезжать летом в Евпаторию в тот год:

 
У русалки мерцающий взгляд,
Умирающий взгляд полуночи,
Он блестит то длинней, то короче,
Когда ветры морские кричат.
У русалки чарующий взгляд,
У русалки печальные очи.
 

Потом шли бесконечные переезды и встречи. Отъезд Гумилёва в Париж биографы датируют началом июля 1906 года. Известно его письмо поэту Брюсову, тогдашнему законодателю мод в поэзии. Николай писал ему из Царского Села 15 мая 1906 года: «Летом я собираюсь ехать за границу и пробыть там лет пять».

Мог ли он в таком случае перед отъездом не повидаться с Анной? Ведь по-прежнему многие его стихи посвящались ей. К тому же Гумилёв с детства воспитывал в себе упорство, смелость в преодолении трудностей. Он долго добивался взаимности, приходил в отчаяние, несколько раз пытался свести счеты с жизнью, увлекался другими женщинами, но снова и снова возвращался к своей любимой с очередным предложением.

По версии Павла Лукницкого (поэта и прозаика, собирателя материалов об Ахматовой и Гумилёве): «В 1905 году Николай Степанович сделал Анне Ахматовой предложение и получил отказ. Вскоре после этого они расстались и не виделись в течение года – полутора лет, даже не переписывались. Осенью 1906 года Анна Ахматова почему-то решила написать письмо Николаю. Написала и отправила. Это письмо не заключало в себе решительно ничего особенного, а Николай ответил на это письмо предложением. С этого момента началась переписка». Однако, по воспоминаниям близкой подруги Ахматовой Валентины Срезневской, «Аня никогда не писала о любви к Гумилёву, но упоминала о его настойчивой привязанности, о неоднократных предложениях брака и своих легкомысленных отказах и равнодушии к этим проектам».

Осенью 1906 года Анна жила уже в Киеве у родственников, училась в гимназии, стихов не писала. Гумилёв же в Париже нашел друзей и единомышленников, в конце 1906 года они задумали издавать журнал «Сириус». Из письма Анны к Сергею Штейну от 2 февраля 1907 года: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилёва. Он любит меня уже 3 года, и я верю, что моя судьба быть его женой». Но дальнейшие строки будто списаны с плохой мелодрамы: «Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю. Помните у В. Брюсова:

 
Сораспятая на муку,
Враг мой давний и сестра,
Дай мне руку! Дай мне руку!
Меч взнесен. Спеши. Пора.
 

И вот я дала ему руку, а что было в моей душе, знает Бог и Вы, мой верный, дорогой Сережа. Не говорите никому о нашем браке. Мы еще не решили ни где, ни когда он произойдет. Это – тайна, я даже Вале Срезневской ничего не написала».

Срезневская писала: «Конечно, они были слишком свободными и большими людьми, чтобы стать парой воркующих „сизых голубков“. Их отношения были скорее тайным единоборством. С ее стороны – для самоутверждения как свободной от оков женщины; с его стороны – желание не поддаться никаким колдовским чарам, остаться самим собою, независимым и властным над этой вечно, увы, ускользающей от него женщиной, многообразной и не подчиняющейся никому». Их союз не укрепился и с рождением сына. Лев Николаевич Гумилёв, будущий ученый-историк, появился на свет 1 октября 1912 года. Воспитывался он у родных Гумилёва.

Ахматова и Гумилёв развелись в августе 1918 года. Но в заметках «О Гумилёве» она писала: «Когда в 1916 г. я как-то выразила сожаление по поводу нашего в общем несостоявшегося брака, он сказал: „Нет – я не жалею. Ты научила меня верить в Бога и любить Россию“». Оба сохранили навсегда уважение друг к другу, оба умерли в России.

При советской власти Гумилёв ничего не изменил в своих взглядах, открыто заявлял о себе как монархисте. И хотя в политику никогда не вмешивался, в 1921 году был обвинен в соучастии в монархическом заговоре, «Таганцевском деле», и расстрелян 25 августа того же года вместе с другими 60 обвиненными. По мнению Ахматовой, он был невиновен и оказался жертвой провокации. Скорее всего, так и было, а после ареста дело просто сфабриковали.

По расхожим понятиям, для своего сына Анна не была образцовой матерью, но, тем не менее, сумела передать ему главное – то, что он сын своего отца. Вот рассказ самого Льва Гумилёва о том, из-за чего он, студент университета, был арестован в 1938 году и попал в лагерь: «Лектор стал потешаться над стихотворениями и личностью моего отца. „Поэт писал про Абиссинию, – восклицал он, – а сам не был дальше Алжира… Вот он – пример отечественного Тартарена!“ Не выдержав, я крикнул профессору с места: „Нет, он был не в Алжире, а в Абиссинии!“ Пумпянский снисходительно парировал мою реплику: „Кому лучше знать – вам или мне?“ Я ответил: „Конечно, мне“. В аудитории около двухсот студентов засмеялись. В отличие от Пумпянского, многие из них знали, что я – сын Гумилёва. Все на меня оборачивались и понимали, что мне, действительно, лучше знать. Пумпянский сразу же после звонка побежал жаловаться на меня в деканат. Первый допрос во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной следователь Бархударян начал с того, что стал читать мне бумагу, в которой во всех подробностях сообщалось об инциденте, произошедшем на лекции Пумпянского».

Многие стихотворения Николая Гумилёва – «мысленный разговор с Ахматовой». Внутренняя связь обоих поэтов оставалась всегда. А неудачных подражательниц поэтессы, которых называл «подахматовками», Гумилёв любил высмеивать: ведь они порой практически вторили ахматовскому «я на правую руку надела перчатку с левой руки» такими перлами, как «я туфлю с левой ноги на правую ногу надела». Так и остались эти воспоминания на долгие годы, порой счастливые, порой трагичные, всегда – живые.

 
Как странно – ровно десять лет прошло,
И не могу не думать я о пальмах,
И о платанах, и о водопаде,
Во мгле белевшем, как единорог.
 

Анна Ахматова
1889 – 1966
«Слава тебе, безысходная боль!»

Анна Ахматова… Гордая, мудрая, поистине демоническая женщина, по воспоминаниям Анатолия Наймана, «бывала капризна, деспотична, временами вела себя как будто напоказ, как будто прибавляла к явлению „Анна Ахматова“ все новые и новые восторги читателей, робость и трепет поклонников, само преклонение как определяющее качество отношения к ней». Дружба с Фаиной Раневской, а также некоторые диалоги, которые они вели при встречах, возможно, как зеркало, проявляют то достоинство, с которым через войну, революцию, аресты, смерти и горе пронесла эта великая женщина.

«Шведы требуют для меня нобелевку, – сказала она как-то Раневской и достала из сумочки газетную вырезку. – Вот, в Стокгольме напечатали».

«Стокгольм, – произнесла Раневская. – Как провинциально!»

Ахматова засмеялась:

«Могу показать то же самое из Парижа, если вам больше нравится».

«Париж, Нью-Йорк, – продолжала та печально. – Все, все провинция».

«Что же не провинция, Фаина?»

Тон вопроса был насмешливый: Ахматова сама уже смеялась и над Парижем, и над серьезностью собеседницы.

«Провинциально – все, – отозвалась Раневская очень серьезно. – Все провинциально, кроме Библии».

Так и хочется прибавить: и кроме поэзии Анны Андреевны.

Анна Андреевна Горенко, известная под псевдонимом Ахматова, родилась в 1889 году под Одессой. Ее отец в то время был отставным инженер-механиком флота. В раннем ее детстве родители перебрались в Царское Село. Сначала они жили в так называемом «Холодном доме», на Широкой улице, недалеко от вокзала. Потом в доме Шухардиной, по соседству с Юрием Антоновским, переводчиком Ницше и мировым судьей. Ахматова нередко бывала на Конюшенной улице, в доме Кардовских. Катя Кардовская называла Анну Андреевну «двуликим Янусом». Утром – домашняя, веселая, ведущая задушевные разговоры. Вечером – совершенно неприступная, царственная, загадочная.

Марина Цветаева когда-то назвала Анну Ахматову «царскосельской музой». В этом «пленительном городе загадок» поэтесса жила до 16 лет, здесь училась в Мариинской женской гимназии. «Гимназией я всегда тяготилась, – вспоминала Анна Андреевна, – училась в младших классах плохо, потом хорошо. Помню, как принесла в гимназию „Стихи о Прекрасной Даме“ Блока, и первая ученица сказала мне: „И ты, Горенко, можешь всю эту ерунду прочесть до конца?“» Анна Ахматова тогда не ответила.

Царское Село для Ахматовой – это не только детство, но Пушкин и поэзия. Слепок руки поэтессы, кстати, хранится в Историко-литературном музее города Пушкина. Он сделан по просьбе Фаины Раневской. Актриса хорошо знала, насколько пылко Анна Андреевна относится к Пушкину. Даже однажды позвонила поэтессе, взволнованно доложив: «Мне приснился Пушкин!» Ахматова сразу же ответила: «Еду немедленно!» Все свои многочисленные рукописи и документы Ахматова подписывала словами: «В Пушкинский Дом». Как говорил известный филолог Борис Томашевский: «Ваш роман с Александром Сергеевичем, Анна Андреевна, завершится в Пушкинском Доме!» Так и получилось, многие рукописи перешли именно туда.

Анна Андреевна Ахматова не любила рассказывать подробности своей достаточно богатой личной жизни, многие письма и стихотворения были поэтессой уничтожены, поэтому об истинном положении вещей можно только догадываться. С поэтом Николаем Гумилёвым Анна познакомилась тоже в Царском Селе, в 1904 году, в сочельник. Он стал ее первым мужем и отцом ее единственного сына, открыл ей путь в поэзию. Гумилёв настойчиво добивался расположения Анны, в какие-то моменты был на пороге самоубийства, а однажды написал:

 
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью…
 

Гумилёв, действительно, по приглашению поэта Владимира Эльснера приехал в Киев, чтобы выступить на литературном вечере. В зале, где он читал стихи, присутствовала и Анна Горенко. После окончания вечера Гумилёв пригласил ее в гостиницу «Европейская» пить кофе. Там он в который раз сделал ей предложение и на этот раз удивительно легко получил согласие Анны Андреевны. В 1910 году Анна и Николай обручились. Но их союз оказался недолговечен. В августе 1918 года они развелись.

В том же 1918 году Ахматова вышла замуж за ученого-ассиролога и поэта Владимира Шилейко. О браке с Шилейко, по словами поэта и ученика Ахматовой Анатолия Наймана, «она говорила как о мрачном недоразумении, однако без тени злопамятности, скорее весело и с признательностью к бывшему мужу, тоном, нисколько не похожим на гнев и отчаяние стихов, ему адресованных: „Это все Коля и Лозинский: «Египтянин! египтянин!..» в два голоса. Ну я и согласилась“». Владимир Шилейко был замечательный ассиролог и переводчик древневосточных поэтических текстов. Перед революцией он был воспитателем детей графа Шереметева и рассказывал Ахматовой, как в ящике письменного стола в отведенной ему комнате, издавна предназначавшейся для учителей, обнаружил папку с надписью «Чужие стихи» и, вспомнив, что в свое время воспитателем в этой семье служил Вяземский, понял, что папка его. В эту же комнату Шилейко привез Ахматову после того, как они прожили тяжелую осень 1918 года в Москве. Посмеиваясь, Анна Андреевна рассказывала такой эпизод об этом замужестве. В те времена, чтобы зарегистрировать брак, супругам достаточно было заявить о нем в домоуправлении: он считался действительным после того, как управдом делал запись в соответствующей книге. Шилейко сказал, что возьмет это на себя, и вскоре подтвердил, что все в порядке, сегодня запись сделана. «Но когда после нашего развода некто, по моей просьбе, отправился в контору уведомить управдома о расторжении брака, они не обнаружили записи ни под тем числом – которое я отчетливо помнила, – ни под ближайшими, и вообще ничего».

Николай Владимирович Недоброво был другом и вдохновителем поэтов начала века. С Ахматовой его связывала тесная дружба. Однажды она даже сказала о поэте: «А он, может быть, и сделал Ахматову». Анна Андреевна считала, что его статья в журнале «Русская мысль» наиболее точно отражает суть ее поэзии: «Нельзя сказать об Анне Ахматовой, что ее поэзия – поэзия несчастной любви. Такие сильные в жизни, такие чуткие к любовным очарованиям женщины, когда начинают писать, знают только одну любовь. Мучительную, болезненно-прозорливую и безнадежную».

В 1914 году Недоброво познакомил Ахматову со своим давним и самым близким другом Борисом Анрепом. Вскоре между ними начался роман, и к весне следующего года Анреп вытеснил Недоброво из ее сердца и стихов. Недоброво переживал двойную измену болезненно и навсегда разошелся с любимым и высоко ценимым до сей поры другом. Анреп использовал каждый отпуск или командировку с фронта, чтобы увидеться в Петрограде с Ахматовой. В один из дней Февральской революции он, сняв офицерские погоны, с риском для жизни прошел к ней через Неву. Он сказал ей, что уезжает в Англию, что любит «покойную английскую цивилизацию разума, а не религиозный и политический бред». Они простились, Анреп уехал в Лондон, а в 1923 году Ахматова написала:

 
Тому прошло семь лет. Трагический октябрь,
Как листья желтые, сметал людские жизни,
А друга моего последний мчал корабль
От страшных берегов пылающей отчизны.
 

По словами Анатолия Наймана, Анреп стал для Ахматовой чем-то вроде «трубадурской „дальней любви“, вечно желанной и никогда не достижимой. За границей он получил известность как художник. В 1965 году, после чествования Ахматовой в Оксфорде, они встретились в Париже. Вернувшись оттуда, Ахматова сказала, что Анреп во время встречи был деревянный, кажется, у него не так давно случился удар»: «Мы не поднимали друг на друга глаз – мы оба чувствовали себя убийцами».

А были в судьбе Ахматовой и люди, соприкосновение с которыми, по словам некоторых исследователей, даровало ее «центральной судьбе возможность быть тем, чем она для нас впоследствии стала». Николай Пунин так и писал: «Я благодарен ей за то, что она сделала мою жизнь второстепенной. И как хорошо, что я был вторым. Я по ней знаю, по той величественной тени, которую она кидала на меня, как трудно и опасно быть первым». Блестящий художественный критик, исследователь, музейный работник, он оставил в наследство работы по византийскому и древнерусскому искусству, японской гравюре, русским художникам. Но самое, пожалуй, ценное – дневники и письма, собранные уже после его смерти. В основе книги – около трех десятков пунинских тетрадей: дневниковые записи, фрагменты статей, письма, уникальные фотографии, большей частью самой Ахматовой, сделанные Пуниным. Они прожили вместе мучительную – в страсти и сомнениях – жизнь. А в результате: «Ан победила в этом пятнадцатилетнем бою». Ан, Акума – так ласково называл Пунин Ахматову. Любовь и преклонение перед ней – сквозь самые чистые, светлые страницы книги: «зачем я и она в разных телах», «мне физически больно, когда ты больна», «Анна, имя милое… какая во мне сейчас тишина… зову тебя, зову по имени, и мне становится все тише и спокойнее», «знаешь что, Ан, милый, на вопрос: могу ли я без тебя? – я бы ответил – без тебя не бываю», «неужели же эта любовь нечиста? Какая же тогда чиста?», «люблю, какая ты есть», «мир мой люблю тобою», «будь только жива»… Пунин был арестован в 1949 году и в 1953 году умер в лагере. У Ахматовой хранилась фотография ровного поля, утыканного геометрически правильными рядами табличек: колышек с прибитой фанерной дощечкой и на каждой номер и еще несколько цифр… Лагерное кладбище, предположительно то место, где зарыто тело Пунина.

Судьба Ахматовой была полна горя и лишений. Сама поэтесса не была в заключении или изгнании, но репрессиям были подвергнуты трое близких ей людей (единственный сын Лев Гумилёв провел в лагерях более 10 лет):

 
Эта женщина больна,
Эта женщина одна,
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
 

По воспоминаниям современников, при общении с Ахматовой возникало отчетливое ощущение трех временных потоков, как будто перед вами появлялись тени людей, почти материализующихся в ее памяти. Ее поэзия была также полна «чужих голосов». Одно время среди литературоведов даже началась настоящая охота за цитатами в ее стихах, и дело выглядело беспроигрышным почти всегда. Кажется, что Ахматова читала все. Как вспоминал Корней Чуковский, «свою каждую любимую книгу она читала и перечитывала по нескольку раз, возвращаясь к ней снова и снова… Ее отзывы о книгах, писателях всегда восхищали меня своей самобытностью. В них сказывался свободный, проницательный ум, не поддающийся стадным влияниям. Даже не соглашаясь с нею, нельзя было не любоваться силой ее здравого смысла, причудливой меткостью ее приговора». Не менее едкими и остроумными были любые комментарии поэтессы. Например, когда сосед Ахматовой, молодой актер «Современника» Борис Ардов, проходил мимо из ванной с «Братьями Карамазовыми» под мышкой, она могла с деланым видом бросить собеседнику: «Вы видели? Достоевский!» На удивленный вопрос: «И что?» – продолжала: «Как что? Маяковский за всю жизнь не взял в руки ни одной книги, потом вдруг прочел „Преступление и наказание“… Чем это кончилось, вы знаете».

И, конечно же, жизненный уклад Ахматовой был далек от быта. По словам Корнея Чуковского, поэтесса Анна Андреевна «не расставалась только с такими вещами, в которых была запечатлена для нее память сердца. То были ее „вечные спутники“: шаль, подаренная ей Мариной Цветаевой, рисунок ее друга Модильяни, перстень, полученный ею от покойного мужа, – все эти „предметы роскоши“ только сильнее подчеркивали убожество ее повседневного быта, обстановки: ветхое одеяло, дырявый диван, изношенный узорчатый халат, который в течение долгого времени был ее единственной домашней одеждой. То была привычная бедность, от которой она даже не пыталась избавиться… В 1964 году, получив премию Таормино, она закупила в Италии целый ворох подарков для своих близких и дальних друзей, а на себя истратила едва ли двадцатую часть своей премии».