Текст книги "Прекрасная посланница"

3

А теперь мы вернемся назад, чтобы рассказать о судьбе Лизоньки Сурмиловой, брошенной нами в замке Гондлевских. Старания Сурмилова об обеспечении надежного русского конвоя имели успех, видно, откупщик «подмазал» не только генералов, но и младшие чины, и в середине декабря Лизонька благополучно прибыла в Петербург. По случаю обретения дочери папенька заказал молебен в соседней церкви, но не успокоился на этом и заказал еще более роскошную службу в соборе Святого Андрея на Васильевском острове на Большой першпективе, что ведет к галерной гавани и бирже. Собор этот не отличался особым богатством, можно даже сказать, что он был скромен, но в нем последнее время стали собираться кавалеры ордена Андрея Первозванного. А это все бояре, сановники, лучшие люди государства. Поэтому Сурмилов быстро сочинил подобающую легенду, де, знает этот собор чуть ли не с юности, де, квартировал тут поблизости и захаживал в него регулярно, а потому считает, что будущим своим успехам в деле обязан исключительно св. Андрею.

Священник улыбнулся в усы, только и дело Андрею Первозванному, что заботиться о процветании виноделия в России, но службу отслужил знатно. Приглашенные были разношерстны в смысле богатства и положения, но должники, которым Сурмилов давал деньгами под малые проценты, а среди них были и графы и князья, присутствовали в полном составе.

После молебна, когда Сурмилов ждал дочь у кареты, к нему подошел небольшого роста, скромно одетый молодой человек, представился без упоминания чина и вежливо, но без подобострастия высказал слова благодарности. Он, вишь, имел счастье квартировать в сурмиловской загородной усадьбе в отсутствие там хозяев. Карп Ильич выслушал все эти излияния без благосклонности. Может быть, я по милости судьбы и стал твоим благодетелем, но ты, по малости своей, должен высказывать признательность в подобающем месте, а не у всех на виду.

Молодого человека не смутила нелюбезность откупщика, он спокойно удалился, сел на лошадь, кстати, очень порядочную, и ускакал в неизвестном направление, а Сурмилов до самого дома все пытался вспомнить, откуда он знает эту фамилию – Люберов. Потом вспомнил, как же, как же, был такой богатей, сукном занимался, осужден по пятому пункту, то есть враг царицы и отечества, а потому сослан в Сибирь. Отец, значит, сослан, а сын на свободе разгуливает? Что-то здесь не так.

Скоро Карп Ильич узнал подноготную этого дела. Оказалось, что сынок – Родион Люберов – ни много ни мало состоит на службе у самого Бирона, и не только на хорошем счету, но, как говорили, «вхож». Одним словом, «свой при дворе человек». Именно поэтому в списке приглашенных на бал, который Сурмилов закатил на Масленицу, Родион Люберов занимал вполне почетное место.

Закон петровского времени предписывал лицам, в доме которых устраиваются ассамблеи, непременно вывешивать афишку с извещением для лиц обеих полов. Сурмилов, как человек новой закалки, пренебрег этим правилом. Он заказал пригласительные билеты на хорошей бумаге и разослал приглашенным.

Гостей понаехало даже больше, чем ожидалось. Въезд в парк был обозначен двумя гранитными колоннами, двум каретам можно разъехаться без всякого ущерба, но карет было столько, что они выстроились вереницей, запрудив прилегающие улицы. По широкой расчищенной от снега аллее, обсаженной лиственницами, гости попадали в дом.

О сурмиловском особняке ходило много легенд. Говорили об огромном, на аглицкий манер построенном камине и драгоценных голландских изразцах, коими были выложены не только печи, но сами стены и даже полы. Особенно волновала всех новомодная французская мебель, которую откупщик вывез из самого Парижа, вывез тайно, таясь не от французов, а от своих, которые, увидев такую красоту, непременно отобрали бы ее в казну под видом налога.

Была мебель, не много, но была. Форма у стола и двух кресел вроде простая, но украшение красоты немыслимой. Все изукрашено инкрустациями из черепашьего панциря и фигурной бронзы. Иным совсем не понравились – слишком скромно, но особое недоумение гостей, кои за границей никогда не бывали, вызвало название мебелей – Буль. Смешно, словно кто-то тонет и пузыри пускает – буль, буль… Потом разъяснилось. Оказывается, Буль – это имя художника, а может, мастера, который преставился, несчастный, совсем недавно в возрасте девяносто лет. Луи Буль…

Но если честно говорить, то больше, чем все эти французские игрушки, гостей заинтересовал обеденный стол – роскошный, с первостатейными закусками, дорогими винами, чудным десертом, печевом и заморскими фруктами. То есть такая еда, что если все попробовать, то до дому не доедешь, потому как лопнешь по дороге.

Хозяин был доволен. Бал удался на славу. Выписанный из Германии оркестрик – небольшой, виолы, один фагот, фисгармония, еще там что-то – услаждал слух. Музыкантов, согласно моде, обрядили в одинаковые зеленые камзолы. Они поворчали для порядка, чай, не военные, но смирились и играли очень прилично. Лизонька порхала в танцах, всех пленяла, а Сурмилов потирал руки и прикидывал, из каких фамилий выбирать ей жениха. Лучше бы знатного сыскать, но если он, скажем, князь, то в женихи по доброй воле пойдет. Но, положим, уговорим, можно и в должниках такого найти. Но ведь всяк знает, коли нищий дорвется до денег, то начнет ими швырять направо-налево, фасон держать и портить жене жизнь. Уж если по-мудрому рассуждать, то надобно найти знатного, но из провинции. Пусть у него связей в столице нет, зато есть землица где-нибудь в Воронежской или Курской губерниях, и опять же людишки на той земле, хорошо бы душ эдак тыщ пять. Ну ладно, можно и на тыщу крепостных согласиться. Такой муж и Лизоньку сделает счастливой, и тестю поможет в вопросах виноделия.

Лизонька и не думала о матримониальных планах отца, не давала себе труда размышлять на эту тему. На балу она познакомилась с сестрой своего суженого – Клеопатрой, уже замужней, до чрезвычайности симпатичной и счастливой дамой. Супруг ее был тоже очень любезен, но Лиза, признаться, ждала от него большей развязности и радушия. Родион был застегнут на все пуговицы и как бы давал понять: если вам угодно придаваться воспоминаниям о Польше, я поддержу вас, но сам я инициатором этих воспоминаний не буду. Лизонька решила, что Родион боится ее скомпрометировать.

Вокруг ели, смеялись, говорили, икали, молчали от полноты чувств. Господа офицеры гоняли шары на бильярде, в уголочке уже раскинули столы с зеленым сукном, и кто-то искал счастья в ломбере, фараоне и прочих приличных карточных играх. Ставили по маленькой. Точно не было известно, как при дворе относятся к азартным играм. Иные говорили, что царица сама играет, но находились умники, заверявшие, что Анна Иоанновна не одобряет крупной игры на деньги. Расшалишься без меры, потом неприятностей не оберешься.

Музыка играла уже тихонечко, не для танцев, а для ублажения слуха. Всем этим салонным премудростям Сурмилов выучился в Париже. Мужчины устали отирать фулярами потные лбы, развязали шейные платки и расстегнули верхние пуговицы камзолов, господа военные ослабили шарфы на талии, подпирает полный желудок-то, дышать не дает.

Вот в этот момент Лизонька и увлекла Клеопатру в малую гостиную для приватного разговора. Сели друг против друга, затрясли веерами. Клеопатра робела этой заморской барышни. И одета по парижской моде, и в поведении раскованна. А Клеопатра, живя в столице, света не видела. Вначале к юбке тетки бригадирши была пришпилена, а после свадьбы сразу отбыла в загородную мызу. Все новомодные штуки старика Сурмилова были ей в диковину. Со стороны казалось, что девы уединились, чтобы отдохнуть после танцев, и если их кликнуть, то они сразу вспорхнут, как легкие птицы, и разлетятся в разные стороны. Но Лиза начала разговор сразу и первыми же словами придала их встрече основательность.

– Клеопатра Николаевна, я очень рада нашему знакомству. Сразу по прибытии в Петербург я искала встречи с вами, но не знала, как вас найти. Родион Андреевич, надеюсь, рассказывал вам обо мне? То есть я хочу спросить, известно ли вам, что я невеста вашего брата?

Клеопатра совсем смутилась. Веер опал в руке ее, глаза ее тут же уставились в пол. Тема-то больно деликатная. Разве можно вот так, сразу… Лиза терпеливо ждала. Наконец, Клеопатра кашлянула негромко и пробормотала через силу:

– Мне это известно.

Лиза так и расцвела.

– Я очень хочу, просто мечтаю, чтобы мы подружились. Зовите меня просто по имени. А мне как вас называть? У вас такое звонкое имя! И в нем, по моему разумению, вообще нет уменьшительного.

Клеопатра рассмеялась. Робость ее ослабла.

– Матвей зовет меня Клепкой. И еще иногда говорит… Заклепка. Экий негодник! А Родион кличет Катей. Если хотите, можете и меня так по-простому называть.

Лиза тут же воспользовалась этим правом.

– Катенька, так вы одобряете наши с князем Матвеем намерения?

– Я-то одобряю, но как на ваши намерения господин Сурмилов посмотрит. Матвей, конечно, не беден, но при вашем-то богатстве…

Лиза откинулась в кресле, вскинула брови, лицо ее приняло надменное и одновременно лукавое выражение. Тень от веера-опахала трепетала, как гигантский мотылек, заблудившийся в ночных сумерках. Насмешливый и важный вид девы говорил, мол, что там папенька, как она захочет, так и будет.

Поиграла сама с собой в женщину-вамп, но скоро решила – хватит уже дурочку валять, и вернулась к озабоченному тону.

– Я получила от Матвея одно-единственное письмо, – потупленный взор лучше всяких слов сообщал, что письмо любовное. – Это было давно, еще в Польше. А дальше – ни слуху ни духу. И я ничего не знаю – где он, что с ним?

– В армии. Ох, не любит мой братец письма писать. Известно только, что воюет он где-то в Польше. Но Родя, муж мой, знает, куда надо письма писать. Только идут они очень долго.

– И еще я хочу напроситься к вам в гости.

– О, конечно, приезжайте. Только это далеко под Ораниенбаумом. Мыза наша называется Отарово. Муж объяснит вам, как туда добираться. Только упредите свой приезд запиской, чтобы я могла подобающе подготовиться.

Выбраться в гости к Клеопатре удалось только после Масляной. Сурмилов и слышать не хотел, что будет кушать блины в одиночестве. Он вообще был против отъезда Лизоньки из дома. На три часа можешь отлучиться, на вечер, если бал где-то, но на несколько дней – это уж слишком. Он был очень напуган польскими приключениями дочери.

Но Лиза тоже умела быть настойчивой, и в первый день поста она отбыла с Павлой, кучером и лакеем Касьяном на мызу Отарово. Знал бы Сурмилов о мечтах его дочери, то сумел бы настоять на своем. Но где ему было знать, что названная подруга Клеопатра носила в девичестве фамилию Козловская и состоит в родственных отношениях с тем долговязым нахальным петиметром, с которым он имел знакомство в Париже. Про Матвея он знал только, что он хоть и князь, но на деле гол как сокол, поэтому по сути своей есть охотник за приданым, то есть беспечен, подвержен порокам и вообще хищник.

И сознаемся, доминирующую роль в положительном решении Карпа Ильича сыграла фамилия Люберов. Потому и отпустил. О том, что Лизонька встречалась с Родионом в Польше, отцу не было сказано ни слова, он вообще не был в курсе тех событий. У Сурмилова был свой интерес, он хотел иметь этого скромного и незаметного молодого человека про запас. Шутка ли, у самого Бирона в чести. Такого человека надо рядом с собой держать и вообще лелеять.

Клеопатра о предстоящей встрече с Лизой думала с удовольствием, девушка ей нравилась, но недоумение вызывало поведение мужа. Он был более чем сдержан в оценке предстоящего визита. Клепа уже успела изучить характер супруга, он вообще был немногословен. Он не любил обсуждать повседневные житейские занятия и никогда не принимал участия в разговорах, которые любят женщины. Знаете, как бывает, соберутся в кружок и часами мусолят одну и ту же тему: как такой-то (или такая-то) вошел, как посмотрел, что подумал, потом выскажут догадки на этот счет, выстроят версии, чтобы их тут же опровергнуть и сочинить новые. Когда Клеопатра пыталась обсуждать с мужем предстоящую женитьбу Матвея и Лизы, он надолго и тяжело замолкал. Естественно, она задавала вопросы: в чем дело? Может, ты думаешь, что Сурмиловы слишком богаты, думаешь, что Матвей их кичится? Богаты-то богаты, но ведь неизвестно, откуда взялись эти «новые русские» без роду-племени. Родион только говорил с досадой:

– Да не в этом дело! При чем здесь: князь – не князь.

– Но ведь Матвей ее любит, – с напором говорила Клеопатра.

Родион только плечами пожимал, мол, не наше это дело. А чье, спрашивается?

Лиза приехала как раз в последний день Масленицы и была принята с подобающей щедростью, а на следующий день в Чистый понедельник обе, и хозяйка и гостья, как водится, с утра полоскали рот, чтобы смыть следы скоромной пищи. Конечно, сходили в храм, отстояли службу, но дома никак не удавалось вести себя, как подобает в первую постную неделю. Посиди-ка всю зиму в снегах, когда муж неделями на службе, так любому человеку обрадуешься. А тут такие гости!

Все-то они разговаривали, да не смирно, а с интересом, весело, и Павла, сидевшая в уголку гостиной с вязаньем, неодобрительно поджимала губы. В народе-то как говорят: «Великий пост всем хвост подожмет», а этим двум все бы хиханьки-хаханьки.

Клеопатра, хоть и не пристало обсуждать подобное с девами, шепотом сообщила, что на сносях уже третий месяц. Восторгу Лизы не было предела. Она была уверена, что родится мальчик, и называла будущее дите племенником, чем необычайно смущала Клеопатру.

Но Лизе хотелось говорить про Матвея. Чтобы избавиться от внимательных ушей Павлы, были придуманы далекие пешие прогулки. Март месяц неровный, непостоянный, то холод, то оттепель. Ходили на залив: снежный наст голубой, блестящий, ветер пронизывает до костей. А на следующий день вдруг повеет теплом, и сразу в воздухе влажность, того и гляди, ноги промочишь.

Павла и думать не могла, чтобы потащиться куда-то пешком, она заклинала свою воспитанницу остаться дома в тепле, с чашкой горячего молока. Куда там… Им, видите ли, непременно надо послушать воду в прудах и родниках. Если в шуме воды услышишь как бы человеческий голос, то лето будет благополучное. Народная примета толковала о крестьянских радостях, чтоб хлеба вдосталь, чтоб овес (бензин XVIII века!) уродился, чтоб конопля для масла выросла знатная, но Лиза мечтала о других радостях. В шуме родника ей почудился голос самого Матвея, и теперь она была уверена, что к лету кончится война, суженый вернется, и они сыграют наконец свадьбу.

Лиза пробыла в Отарове неделю. Главная цель приезда была достигнута, она получила от Родиона долгожданный адрес. Правда, в нем ничего нельзя было понять, все какие-то безликие цифры, но одно было ясно – милый в Данциге защищает честь отечества, а это значит, что надо утром и вечером молиться Всевышнему, чтоб уберег жениха от вражеской пули. А еще блюсти пост, и нищим помогать, и творить благие дела, надо только справиться в храме, какие именно. Но она все выдержит, пронесет любую ношу, перенесет любую тяготу не ропща, а дальше будет вечное счастье.

4

Лизонька написала письмо Матвею и стала ждать ответа – вначале с радостью, потом с нетерпением и, наконец, с обидой. О, она понимала, что в Польше идет война, поэтому почта работает в трудных условиях. Активный приход весны также мало способствовал быстрому продвижению почтовых карет. В Польше, конечно, дороги лучше русских, но у оттепели и дома, и за границей одни законы: колеи полны жидкой грязи, на горку не взъедешь, мосты на малых реках унесло или затопило талой водой. Словом, распутица.

И вдруг посыльный. Аккурат на Лукерью Комарницу, 13 мая, когда вместе с теплым ветром из южных стран прилетают комары, в дом явился драгунский солдат и заявил, что ему необходимо видеть барышню Лизавету Карповну. Сурмилова не было дома, Павла по старинному обычаю почивала после обеда, поэтому драгуна никто не перехватил, и Лиза сама встретила его в малой угольной гостиной. Высокий, усатый, не совсем пожилой, но в возрасте, лицо простодушное, но взгляд настороженный, все озирается.

Письмо, вернее записочку, драгун принес в табакерке и прежде, чем отдать ее Лизе Карповне в руки, потребовал вознаграждение, и, надо сказать, немалое. На недоуменный Лизин вопрос он ответил, что ему было твердо обещано, а то он бы ни за что не взялся за столь опасное поручение.

– Опасное?

Надо объяснить, что у Лизы была договоренность с Люберовыми, что письмо Матвей пришлет на мызу в Отарово. Не хотелось раньше времени волновать папеньку. На мызе получают письмо с пометой «Лизе Карповне в собственные руки», и Клеопатре остается только позвать новую подругу в гости. О какой же опасности может идти речь? Только тут Лизонька заметила золотые галуны на обшлагах посыльного. Значит, это не солдат, а офицер, может, унтер, а может, из прапорщиков. Она плохо разбиралась в военной форме. С чего это вдруг Родиону вздумалось посылать записку не с дворовым, а с военным чином?

– Откуда вы? – Девушка с нетерпением смотрела на раскрытую табакерку. Что за глупая выдумка, поковать письмо таким образом?

– Из Нарвы.

Лиза молча взглянула на посыльного и пошла за деньгами. Ответ драгуна совершенно ее озадачил.

Записка была написана по-французски и подписана инициалами «К.Г.». Вот ее краткое изложение в вольном переводе: «Милая Л.К.! Пишу Вам, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Спешу сообщить, что я здоров и в общем благополучен. При полном отсутствии в жизни моей праздного времени я нахожу удовольствие и смысл жизни в деятельной работе мысли. Рядом нет книг, но память моя содержит сонм образов. С ними я и беседую в одиночестве. Воспоминание о нашей встрече в замке я отношу к самым драгоценным».

Лиза прочитала раз, потом второй и опять ничего не поняла.

– Кто это – К.Г.?

Драгун назвал имя. Доброхотный и благо рассудительный читатель наверняка помнит прекрасного юношу Ксаверия, который по наущению отца отправился добывать свободу коронованному королю Станиславу Лещинскому.

– Я думал, вы сразу поймете, – простодушно добавил посыльный.

– Да как же здесь можно понять, вздор какой-то написан. – Лиза перевернула листок и увидела приписку, которая прозвучала как пароль. Латинская пословица: «Amore, more, ore, re». Отбрасывай по одной буковке от первого слова и получится: «Любовью, молитвой, характером, делом – будь мне другом». Милый друг Ксаверий…

– Но почему князь Гондлевский пишет так странно? И что он делает в Нарве?

– Он в плену.

Лиза так и плюхнулась на канапе.

– А как он туда попал?

– Под Шотландом взяли. Это пригород Данцига. Захвачен был вкупе со шведами и другими поляками.

Боже мой, но это невероятно. Абсурдно! Лиза сама провожала Ксаверия на войну, но тогда ей и в голову не приходило, что он окажется во вражеском лагере. Это было очень давно, кажется, в другой жизни. Помнится, она еще поцеловала на прощанье, дружеский, чистый поцелуй. Тогда они прощались навек. А теперь вдруг выясняется, что по одну сторону с оружием в руках – Ксаверий, по другую – ее Матвей. Непостижимо!

– И как он там в плену? Страдает?

– Почему страдает? Работает. Вначале трудился на перестройке замка, а также Большого зала и цейхгауза. Там балочные перекрытия меняли. Потом что-то в Большом Германне чинили.

– Большой Германн – это кто? – обомлела Лиза.

– Башня. Месяц назад большую часть пленных перевели в Ревель, а пан Гондлевский остался в замке. Он сейчас на хозяйском дворе в левом крыле работает.

– Что же он там делает?

– При кухне. Там готовят пищу и для русского гарнизона, и для пленных.

– А вы, значит, из русского гарнизона?

– Так точно, – драгун щелкнул каблуками тупоносых, густо смазанных салом сапог.

Лиза все еще не могла прийти в себя. Ясно, записка Ксаверия не просто дань светским обычаям, он просит ее помощи.

– На словах пан Гондлевский что-нибудь передавал?

– Никак нет.

– Что значит – никак нет? Он что – дал вам записку и все?

– Еще имя ваше изволил назвать. Усадьбу сурмиловскую я нашел не без труда, но добрые люди подсказали. Еще он сказал, чтобы я передал записку вам в собственные руки. И чтоб язык за зубами держал, потому что это есть тайна. Завтра я отбуду в Нарву. Будет ли ответное послание?

А как же? Конечно, будет. Тут же были принесены письменные принадлежности. Драгун укоризненно посмотрел на большой лист плотной бумаги, мол, не влезет такое послание в табакерку. Лиза ополовинила лист, потом сократила его в четверть. Умакнула перо в чернильницу.

– Только без имен, – предупредил драгун.

«Дорогой К.Г.! Я все поняла и приложу все силы, чтобы мы встретились в Петербурге», – написала Лиза и задумалась, что бы еще приписать? Но тут же поняла, что не имеет права обнадеживать Ксаверия, пока в голове еще не созрел план освобождения юноши. Она дописала только: «Надейся и жди» – и туго свернула записку.

Затем Лиза подробно выспросила у драгуна, где его можно будет найти в случае необходимости, увеличила вдвое выданную ранее сумму денег и проводила его до порога.

Оставшись одна, Лиза глубоко задумалась. Перед глазами живо представилась кудрявая голова Ксаверия, внимательные глаза его и плавное движение красивых рук, коими он помогал себе в разговоре. Теперь эти руки скоблят котлы, отчищают пригорелую кашу, рубят в крошево капусту…

Он называл ее «прекрасная панночка». Княгиня Гондлевская не хотела, чтобы сын шел в армию. Она прочила ему штатскую карьеру. При его уме и образованности Ксаверий мог стать своим человеком при королевском дворе. Теперь мечты рухнули, потому что на троне сидит Август Саксонский. А какой уважающий себя поляк пойдет служить этому немцу?

Ксаверий называл Россию Большой Медведицей, как созвездие в небе. Зевс-громовержец полюбил аркадийскую нимфу Каллисто, и чтобы спрятать ее от гнева жены, перенес ее на небо. И еще насмешничал, глядя на Павлу, де, многие россиянки объемом и формами похожи на больших медведиц. А потом как-то сказал, глядя многозначительно в глаза: в моем сердце две медведицы – Большая и Малая.

Лиза подошла к зеркалу, осмотрела себя критически. Ну, положим, на медведицу она никак не похожа, но ведь он говорил совсем в другом смысле. Бедный Ксаверий.

Для начала она решила поговорить с папенькой. Просьба ее выглядела естественной и понятной. Как никак, она провела под кровом Гондлевских несколько месяцев, а потому обязана этому дому. Здесь одними подарками и деньгами не обойдешься. Кто же теперь может помочь князю Ксаверию в его бедственном положении, как не они?

Карп Ильич выслушал дочь не перебивая, прочитал записку, задал несколько вопросов. Очень хотелось ему выяснить, нет ли в просьбе дочери опасного подтекста. Молодые люди столько времени были вместе, вдруг Лизонька сохнет по этому поляку? Впрочем, он верил в здравый смысл дочери. Этот юный князь Гондлевский мало того, что беден, так еще католик. Русская дева знает, что такие браки невозможны.

А уж если идти на такой шаг, то только ради маркиза французского родом из Шампани или Бордо. При подобном раскладе можно и в католичество перейти, взятки только надо будет заплатить немерено и Самого Бога, прости, Господи, не забыть.

И то сказать, французские вина оказали на Карпа Ильича благородное влияние. В его характере появилась известная широкость, дубовое его сознание стало гибче. Открылись новые горизонты, он понял, что «и за горами люди живут». И не плохие, кстати, люди, работящие, аккуратные, не обманщики. Год назад он никогда не позволил бы себе размышлять на подобные темы. Да эти мысли и в голову бы ему не пришли.

Не усмотрев в поведении дочери никакой любовной неги: взгляд не отводит, в краску не бросается, голос звонок, но без истерики, Сурмилов решил похлопотать за Ксаверия.

Поговорил, разузнал. Умные люди сказали: молчи, не шевелись до времени! Дело движется к развязке. На помощь нашей армии под Данцигом уже плывет русская эскадра, ни сегодня завтра город падет. Станислав Лещинский, мнимый король, станет пленником России, но все прочие пленные, равно как и поляки, будут отпущены по домам.

Тут же он сообщил дочери, что ему удалось переправить пленному шляхтичу значительную сумму. Поляк может подкупить всех в гарнизоне и жить безбедно.

Лизонька выслушала отца молча. У нее хватило ума и выдержки не спорить. Видно, таков удел русской девы – бестрепетно ждать. А чего ждать-то? Один пропал, писем не пишет, другой объявился, образ он ее, вишь, в мыслях лелеет. Но, как говорится, близок локоток, а не укусишь.