Текст книги "Летний детектив (сборник)"

13

Поспать он уже не мечтал, но хоть полежать на свежей простыне! День будет трудным. И всё-таки он задремал, но, казалось, и пяти минут не проспал, как его разбудил низкий, неизвестно откуда идущий гул. В комнате было уже светло. Никсов схватил брюки и вышел на балкон. Гул возрастал, потом стал нестерпимым. Следователь буквально вывернул голову и, к своему удивлению, увидел в небе вертолёт. Маленький, зелёный и лёгкий, как кузнечик, он завис над домом, потом метнулся в сторону и исчез из видимости. Басовитый гул его украсился невнятным чиханием и смолк.

– Батюшки, это к нам! – Никсов буквально скатился вниз по лестнице. В доме уже активно сновали люди, казалось, что их здесь многие десятки, все друг с другом сталкивались и никак не могли обежать друг друга. В дверях стояла полностью одетая и даже подкрашенная Инна и взывала неизвестно к кому:

– А меня возьмут? Как вы думаете, меня возьмут в вертолёт?

Хазарский устремился к выходу, все бросились за ним. Вертолёт сел на овальном лугу около церкви. На земле он уже не казался таким юрким и маленьким. Санитары с диковинного устройства носилками столкнулись со встречающими в саду, и все ходко побежали назад к дому. «И весь этот дурдом из-за одного подстреленного коммерсанта, – с внезапным раздражением подумал Никсов. – Добро бы рана была настоящая, а то ведь так… счастливый случай».

Перемещение раненого из дома в вертолёт и сам их отлёт уместились в очень короткий срок. Всё было похоже на кадры из американского фильма про пожары или природные катаклизмы. Усаженного на носилки Лёвушку – нельзя было понять, спит он или бодрствует – санитары волокли к вертолёту бегом. Непонятно, куда все так торопились. За санитарами поспешали хирург и терапевт – врачи из личного Лёвушкиного арсенала. За ними бежала Марья Ивановна в бордовом махровом халате и коротких резиновых ботах.

– Так вы мне гарантируете, что всё будет хорошо? – вопрошала она врачей. – Я могу надеяться?

– Можете, – отмахивался хирург, а терапевт вторил: – Надежда ещё никому не повредила.

Хазарский тоже бежал. Инна бубнила ему в спину: «Я всё равно полечу с Лёвой! И никто мне слова не скажет». Охранников вроде не было в толпе, но оказалось, что они прибыли к вертолёту первыми. Артур стоял несколько в сторонке и отчаянно зевал со сна.

Никсов буквально не успел никому слова сказать, как дверь захлопнулась и «кузнечик взмыл в небо». На борт помимо Лёвы поднялись только врачи и охрана. На лице у Инны было такое выражение, словно она никак не могла понять, расплакаться ей или погодить.

– Куда повезли Льва Леонидовича? – спросил Никсов.

– В хорошее место, – отозвался Хазарский. – В ЦКБ, Центральную Клиническую больницу. Там Ельцина лечили.

– Мне надо с вами поговорить. Когда вы уезжаете?

– Вот с вами поговорю и поеду, – добродушно отозвался Хазарский. – Но лучше бы соснуть немного. Ведь семь утра. А я, знаете, так перенервничал. Слава Богу, через час Лёва будет на больничной койке.

Разговор с Хазарским – юристом, адвокатом, мастером на все руки и доверенным лицом Лёвушки – состоялся уже белым днём. Никсов сразу взял быка за рога:

– Кто такой этот Артур Пальцев и какие у него отношения со Львом Леонидовичем?

Хазарский был бел лицом, бархатен глазами, темнобров. Иссиня-чёрный клок волос под нижней губой, которому надлежало исполнять роль эспаньолки, придавал всему его облику романтический, декадентский привкус. Видимо, вопрос Никсова поставил его в тупик. Он эдак искоса посмотрел на следователя, задумчиво закусил нижнюю губу, о чём-то размышляя, а потом осклабился в вежливой улыбке.

– Я понимаю, – кивнул Никсов. – Вы хотите сказать, что не лучше ли спросить об этом у самого Льва Леонидовича, когда проснётся и будет в состоянии говорить. Но дело в том, что времени у нас немного – это раз. А два – и это главное – Лев Леонидович подозревает, что в него стрелял именно Артур.

Показной романтизм мигом слетел с собеседника. Он как-то разом на глазах поумнел и воскликнул с простонародной интонацией:

– Матерь Божья! Лёва сам вам об этом сказал?

Никсов развёл руками: мол, кто же ещё?

– Раз сказал, значит, имеет основания, – твёрдо подытожил Хазарский и добавил деловито: – Знаете что? Пойдёмте-ка прогуляемся. В этом сплошь деревянном доме потрясающая акустика. Словно внутри органа сидишь, и каждая доска – струна. На кухне говоришь, а в угловой комнате наверху всё слышно.

Они прошли через цветник и сад, обогнули банный дом и пошли по деревне к лесу. На зелёной траве млели от жары утки. У калитки крайней избы стояла и смотрела на них в упор каштановая корова с пёстрым выменем и острыми рогами. Поравнявшись с ней, Хазарский вдруг набычился и крикнул: «Фу!» Корова отступила на шаг и принялась лениво махать хвостом, отгоняя оводов.

– Я их с детства боюсь, – сказал Хазарский. – Меня в детстве на даче корова бодала. Колхозная. Такая, вам скажу, была стерва! Я в Голландии был. Тактам коровы – прямо тебе красотки! Нажрутся травы и лежат в лугах, морду копытом подпирают. А у нас – худые, агрессивные, любопытные – всё им надо! Вот скажите, чего ради она среди бела дня домой припёрлась?

– Так двенадцать часов. Наверное, доить пора, – с нескрываемым раздражением сказал Никсов и подумал: «Что-то не больно ты скорбишь по раненому другу, господин хороший. Балаболишь языком, время тянешь».

– Значит, мы про Пальцева, – на той же бодрой ноте продолжил Хазарский. – На первый взгляд Артуру совершенно незачем стрелять в Лёву. Совершенно.

– А на второй?

– И на второй тоже. Во всяком случае, из тех знаний, которыми я располагаю, ничего криминального не выкроишь.

«А это не твоя забота», – хотелось сказать Никсову. Ему не нравился Хазарский. Скользкий, как угорь… Он и сам с собой наверняка не любит быть откровенным. И какого чёрта они потащились в лес, а не на реку? Правда, плавок всё равно нет. Ну и жара…

Тропинка привела их к заросшей дороге в лесу. Видно, ей давно не пользовались. От прежней трудовой её жизни остались две глубокие колеи. В них кое-где стояла вода. Колеи заросли не только крапивой, снытью и конским щавелем, – тут и там высились молодые берёзки и осины. В сырых местах доверительно голубели ломкие, с длинными стеблями незабудки.

– Вы расскажите всё, что знаете, – предложил Никсов, – а потом я вам буду вопросы задавать.

Рассказ Хазарского был административно сух и точен:

– Артур Пальцев появился на горизонте примерно год назад или около того. Можно уточнить. По образованию Артур гуманитарий, какое-то время – ещё мальчишкой был – работал в кино на ролях вторых режиссёров. Потом решил организовать собственное дело, а именно – создать банк. И создал, но прогорел. Это было примерно за год до августовского краха. Он об этом не любит распространяться. Насколько я знаю, банк у него оттяпала его же собственная крыша, то есть братки. Артур всё бросил и ушёл учиться. Сейчас он дипломированный менеджер. В этом качестве Лев и собирается взять его на работу в собственную фирму при полном обоюдном согласии. Женат, имеет ребёнка – девочку. В настоящее время жена и дочь отдыхают в Анталии. Говорят, что Артур примерный семьянин.

– А где и кем этот примерный семьянин сейчас работает?

– Менеджером в «Моноруле».

– Что за «Моноруль»?

– Не «Моноруль», а «Монорул». Это фирма, довольно известная. Название составлено из первых слогов фамилий основателей. Было три основателя. Остался один – Норкин. Он выкупил дело у двух других учредителей. Чем именно занимается «Монорул», для вас важно?

– Он конкурирует с Львом Леонидовичем?

– Никоим образом.

– А в чём Лев Леонидович видит свой интерес? Зачем ему Артур?

– Сейчас Лев собирается организовать цех по производству мороженого. Для этих целей ему и нужен Артур. Помещение уже приобрели, там идёт ремонт.

– Вот уж не думал, что Лев Леонидович занимается производством мороженого.

– Лев несет золотые яйца, которые хранит в разных корзинах.

«Про яйца я уже слышал», – подумал Никсов.

– Пальцев что-нибудь понимает в производстве мороженого?

– Судя по отзывам, у Пальцева светлая голова. Он прошёл хорошую школу проб и ошибок. У него связи. Что такое менеджмент? Это координация, руководство и управление, то есть принятие решений. Артур это умеет делать. Сейчас ему предстоит на Лёвины деньги подобрать команду и – вперёд! На кой чёрт ему убивать будущего шефа?

– А может быть, он эти деньги растратил?

– Как он может их растратить, если они в банке лежат? – Хазарский недоуменно хмыкнул, очень уж непрофессиональные вопросы задавал следователь.

– А может быть, Лев Леонидович что-нибудь недоговаривает?

– Естественно, за пятнадцать минут всего не расскажешь.

– У вашей фирмы, то есть у Льва Леонидовича, в настоящий момент есть какие-нибудь реальные неприятности?

– Да уж куда больше – летит с простреленной грудью, – криво усмехнулся Хазарский.

– Я говорю о неприятностях, которые могли бы предварять это событие.

– Одну минуточку! – Хазарский вдруг нырнул под куст и исчез из поля зрения. – В настоящее время неприятности такого рода есть даже у младенцев в колыбели, – донёсся из лесной чащобы его голос. – И вообще, господин следователь, я шефа за просто так подставлять не буду, – через минуту он вернулся, странно озираясь. – Лёвка пока ещё, слава Богу, жив и на щекотливые вопросы может ответить сам. А вам лучше с Артуром потолковать. Я думаю, что если он виноват, то сразу расколется. Он такой человек, знаете…

– Примитивный? Открытый?

– Нет. Он кажется общительным, но притом немногословен. Он внушает доверие. Хотя шут его знает… Я видел, как он однажды совершенно потёк. Ну, то есть, на нём просто лица не было. Он проигрался сильно…

– Где проигрался? – быстро спросил Никсов.

– Да в казино. Вначале выиграл, потом проиграл гораздо больше, чем мог себе позволить.

– Так он игрок?

– Я бы этого не сказал. Они все ходят в казино. Там замечательный бар. Все играют. Иногда по крупной. А с Артуром была какая-то история. Но об этом пусть вам Лёва сам расскажет. Думаю, что в этой истории Лёва Артура и выручил. Зачем же его убивать?

– И давно была эта история?

– Весной.

– А сейчас Артур ходит в казино?

– Ходит за компанию. Редко. А если играет, то по маленькой.

– Теперь деликатный вопрос… В каких отношениях состоит Артур с Инной?

– Мне кажется, что они друг друга недолюбливают. Но внешне соблюдается полная корректность. Каждый из них зависит от Лёвы напрямую. Может быть, это просто ревность. Инна вообще не жалует Лёвушкиных друзей. А впрочем, это только мои домыслы.

Оба поняли, что разговор окончен. Никсов огляделся. Вокруг стеной стояли сосны с густым подлеском, ветки лощины переплелись над тропинкой, образовав зелёный коридор, в листве осторожно тренькала какая-то пичуга. Нет, Хазарский определённо не вызывал у него доверия. И как ловко вёл разговор. Ни одного плохого слова про Пальцева не сказал, и тем не менее сдал его с потрохами.

– Куда это мы зашли? Уже давно пора было повернуть назад.

– Да мы по кругу идём. Неужели не заметили? – беспечно отозвался Хазарский. – Ещё триста метров, и выйдем прямо к реке чуть выше косогора.

Только сейчас Никсов заметил в руках Хазарского тонкий полиэтиленовый пакет, до половины наполненный сыроежками и лисичками.

– А вы время зря не теряли, – проворчал он. – Теперь я понимаю, зачем вы меня в лес потащили. А то – акустика, орган…

Хазарский и не думал оправдываться. Он сунул руку в пакет, потряс им и достал со дна замшево-бежевый грибок величиной не более спичечного коробка. Без всяких очков было видно, что это белый.

– Колосовики пошли, – с нежностью сказал Хазарский.

– Вы с Флором Журавским знакомы?

– А как же! Талантливый художник и хороший человек. Доит моего Лёвушку, как колхозную бурёнку.

– Это в каком смысле?

– А в том смысле, что концептуальное искусство стоит в наше время больших бабок. А бабки и талант, если он не криминальный и не финансовый – две вещи несовместные, – с тем же весёлым напором сказал Хазарский, а потом добавил: – Вы ведь сейчас к Флору пойдёте? Я правильно понимаю? Уверен, он сейчас на угоре. Они там из соломы пытаются создавать вечное и нетленное искусство. Так вот, по этой тропочке всё прямо и прямо… Выйдете к реке. Там косогор крутой, но преодолимый. Идите вверх по течению, и через пять минут попадёте в объятия Журавского. А я поброжу здесь ещё часок. В деревне, кроме как в лесу пастись, с моей точки зрения, делать совершенно нечего.

– У меня к вам просьба. Кроме Журавского я ещё должен поговорить с Марьей Ивановной и, естественно, с Артуром. Да, ещё с местным опером надо увидеться. Это займёт… – Никсов посмотрел на часы, – думаю, что к пяти часам управлюсь.

– Я понимаю. Вас волнует, как вы доберётесь до Москвы. Я предупрежу Артура, чтобы он вас дождался.

Никсов ходко пошёл в указанном направлении. Когда, хватаясь руками за кусты, он спускался по крутому боку оврага к реке, то сказал себе, что Хазарскому, пожалуй, верить всё-таки можно.

14

Спустя пятнадцать минут, как и было обещано, Никсов стоял уже на песчаном, заросшем лозняком пляже и, задрав голову, рассматривал представившийся его взору косогор, или угор, как называли его местные.

Угор имел две складки, два уступа, разделённых узкой длинной площадкой. На самом верху высился храм в окружении кладбищенских лип и вязов. Идущий от храма косой склон был оставлен в девственном состоянии, то есть был кучеряв от буйно растущих трав, цветов и бурьяна. Второй уступ являл глазу активную человеческую заботу. На площадке возвышался небольшой деревянный помост, от которого вниз по склону лучами стекали полосы ткани – мешковины или брезента.

Назначение брезента объяснялось просто. Вначале лучи от Ярила-солнца художники решили просто выкосить. Косцы поработали на славу, и в первую неделю новоявленные газоны вполне отвечали проекту. Лучи отчётливо выделялись на склоне и радовали глаз создателей. Косцам было щедро заплачено и деньгами, и водкой, но деревня роптала. Мол, если бы сплошняком косить, то заработок был бы в два раза больше, и опять же – работа легче. Не понимали, простодушные, что не корм скоту заготовляют, а творят высокое концептуальное искусство.

Но не успели отснять Ярилины лучи на плёнку, как брызнули дожди. Это при такой-то жаре! Новоскошенная трава пошла в рост, лучи прямо на глазах стушёвывались, желая слиться с окрестным пейзажем. На этот раз провели невиданной длины провод и стали работать электрической газонокосилкой. Лучи окрепли вновь и продержались в относительной целостности почти десять дней, а потом опять подросшая трава размыла границы. Тогда её выкосили последний раз и закрыли тряпками. Предполагалось, что под мешковиной газон обретёт золотистый, пожухлый цвет, вполне отвечающий изначальной идее.

Никсов нашёл Флора под широким навесом, где складировались готовые соломенные фигуры. Рядом с навесом разместились золотистые снопы. Пока они стояли кучно и были прикрыты брезентом для защиты от ветра и дождя. Спасаясь под крышей от жары, Флор вместе с темноволосым серьёзным юношей ваяли огромную соломенную бабу. Она прозывалась Анна Скирдница. Рядом с ней лежали заготовки для Саввы Скирдника.

– Здравствуйте, я следователь, а если хотите – сыщик Василий Данилович Никсов. А вы, как я понимаю, Флор. Простите, не знаю вашего имени-отчества.

– Для простоты я могу обращаться к вам тоже без отчества, – хмуро сказал Флор. – Василий – и все разговоры. А этой мой помощник.

– Я понял. Игнат.

– Нет, Игнат на лесопилку поехал. А это – Эрик. Он сегодня утром приехал.

– Из Москвы?

– Да. В пятницу вечером уехал, а сегодня утром вернулся. Так что во время последних событий его здесь просто не было.

Никсов посмотрел на помощника. Молодой – да, но никак не юный, уж за тридцать лет точно перевалило. Смотрит настороженно. До чего же население нас, ментов, не любит! Ведь из-за одного такого косого взгляда этого Эрика можно подозревать. Чего, спрашивается, он коленкой дёргает и морду воротит? А он, оказывается, просто милицию не любит.

– Я бы хотел поговорить с вами наедине, – сказал Никсов.

Эрик тут же повернулся к ним спиной, бросил Флору: «Я к плотникам» и стал подниматься по склону.

– И Сидоров-Сикорский… разве он не занимается вместе с вами творчеством? Его здесь нет?

– Он приболел. Диабет. Ему сегодня не до творчества… – в голосе Флора прозвучало откровенное раздражение.

– Вы простите меня. В вопросах искусства я совершеннейший профан. Но тоже хочется понять, в чём смысл вашей художественной акции. Насколько я понимаю, Лев Леонидович вас спонсирует?

– Смысл нашей акции, – сказал Флор, уткнувшись взглядом во что-то далёкое на горизонте, настолько далёкое, что и не разглядишь, – состоит в том, что мы хотим расширить границы искусства.

– А зачем их расширять-то? Почему просто не рисовать пейзажи, а заниматься акциями? Или, например, Сидоров-Сикорский – он ведь, говорят, замечательный скульптор. Зачем ваять не из мрамора, а из соломы?

Видно, уже не раз слышал Флор подобные дилетантские вопросы, и надоели они ему до чёртиков. Он сделал постное лицо, принял позу мыслителя (не абы какого, а роденовского) и заговорил менторским тоном. Его ответ здорово смахивал на лекцию в сельском клубе, которая с таким же правом могла быть посвящена ящуру, микробам на Марсе или различным способам лечения алкоголизма.

– Вас интересуют прекрасное человеческое тело? Авангардная живопись уже давно отказалась от воплощения в своих работах красоты. Красивое лицо и тело отданы рекламе. Вы телевизор смотрите? Вот там и ищите красоту. Авангардисты давно разъяли человека на детали, и каждый фрагмент вопит от боли и дискомфорта. Это не мои мысли. Это цитаты мудрецов от современного искусства.

– Понимаю…

– Да ничего вы не понимаете, – прорычал он уже натуральным, донельзя раздражённым тоном. – Если вам мои слова нужны для отчёта, то извольте: мы пытаемся вернуть красоту через лубок. Иными словами, сохраняя смысловое поле, хотим при этом использовать все достижения электроники, как то видео и компьютерной техники. Здесь, в Верхнем Стане, создаётся основа для будущих выставок в стиле, скажем, media-art.

– Ладно, согласен. Я про искусство разговор затеял с одной только целью – подлизаться к вам. Художники – люди тонкие, деликатные, занятые. А мне на самом деле надо восстановить картину события, и отнюдь не живописную, а подлинную.

Флор рассмеялся.

Мы не описали Василия Даниловича, как-то места не нашлось. Сейчас это сделать самое время. Возраст – перевалило за сорок, рост – средний, фигура неспортивная, но никакого тебе живота и лишнего жира. Никсов умел вызывать доверие у людей и знал об этом, но обычно это получалось не сразу, а после некоторой беседы. Он имел невыразительные глаза, неопределённого цвета слабые волосы, и нос чуть-чуть как бы и приплюснутый, и если всмотреться, то и кривоватый. Но что удалось природе создать в его облике – который, прямо скажем, очень на любителя, – так это губы. Хорошей формы был рот, такой, словно его резал сам древнегреческий Мирон или Пракситель. Изгибистые его губы создавали ощущение породы, нарядности. Как только Никсов начинал говорить, его рот словно гипнотизировал людей, и не хотелось перед ним хитрить, как-то само собой тянуло на откровенность.

Флор тут же нарисовал план террасы в доме Лёвушки: стол большой прямоугольный дубовый – посередине, стол круглый с креслами – в углу террасы. Круглая столешница украсилась жестяным бочонком с пивом, для убедительности Флор даже кран пририсовал – наливай – не хочу. Рядом с бочонком выстроились в каре пивные бутылки. Командовал пивом Артур, он то и дело подходил к круглому столу, наполнял чьи-то кружки. Терраса открытая, с короткой стороны – ступеньки в сад, по длинной стороне – дверь в дом. Лёва сидел на торце стола лицом к выходу в сад, рядом с ним Инна. По длинной стороне стола сидели с одной стороны Сикорский с женой, а напротив – Флор, потом Харитонов и Светлана, все трое – спиной к темноте. Артур садился то рядом со Светланой, то с Раисой – женой Сикорского, а потом вообще за круглый стол пересел. Марья Ивановна всё время ходила туда-сюда, в кухню и обратно. Какое-то время её вообще на террасе не было, а потом она появилась с подносом.

– А Игнат где сидел?

– Игната не было.

– Почему? Его не позвали?

– Нет, Лёва всех звал. Просто к Анне Васильевне опять из Калуги племянница приехала. По-моему, Игнат крутит с ней амуры.

– Амуры так амуры, – вздохнул Никсов, вглядываясь в план.

– Алиби будете выяснять? – не сдержав ехидства, поинтересовался Флор.

– Буду. Как все сидели на террасе, когда Марья Ивановна появилась с подносом?

– Наверное, так и сидели, как я описал. Помню, Артур уходил в сад курить, я вместе с ним вышел, посидели на ступеньках, посмотрели на звёзды.

– И что?

– Опять вернулись на террасу. Спор был. Всем было интересно. Потом… не помню. Пиво в бочке кончилось, Артур выставил все бутылки на общий стол. Да, Сикорский вышел из-за стола и ушёл в дом. Насколько я понимаю, в туалет. Пиво на него всегда так действует.

– Вы не помните, когда именно прозвучал выстрел?

– Что-то около двенадцати. Нет, позднее. Я когда за фельдшером приехал, он ворчал, везите раненого сюда, мол, не могу дежурство оставить, мол, надо же придумать такое – в два часа ночи к больному волочить, – Флор умолк, а потом спросил осторожно: – Вы кого-нибудь подозреваете? Из нас?

– Почему – из вас? Здесь деревня. Каждый мог выстрелить.

– Нет, деревенские к этому не имеют отношения. Раньше у Бомбиста оружие было, но милиция отняла. Да и откуда бы они пистолет взяли?

– Сейчас пистолет раздобыть не штука. Кстати, у меня к вам просьба. Дайте телефон или расскажите, как добраться до местного оперуполномоченного. Как его фамилия?

– Зыкин. Он был здесь вчера, когда труп около церкви обнаружили, он его в морг увёз. Записывайте номер телефона.

– Я знаю, – сказал Никсов, доставая записную книжку, – есть версия, что убийство совершили проезжие молодцы, недавно освобождённые по амнистии.

– Василий, сознаюсь вам, что в последнее я не верю. И ещё скажу – я знаю убитого. Фамилия-имя его мне его неизвестны, но я с ним встречался. Зыкину я не признался в этом. Не до милиции мне сейчас. А вам скажу…

Никсов внимательно выслушал рассказ Флора про казино.

– А Лев Леонидович с ним точно незнаком?

– Точно. Во всяком случае, я так понял. Мы с Львом всего лишь соседи, а никак не закадычные друзья. Я, например, не могу вам сказать, были ли у него враги. Понятия не имею, какие у него проблемы, в смысле – трудности.

– И ещё вопрос – последний. В тот вечер в казино Артура не было?