Текст книги "Приданое для Царевны-лягушки"

– Я почему-то все время ее вспоминаю, – заметил Платон, а сам крепко-крепко сжал веки, испугавшись, что расплачется и не сможет потом остановить слезы, по крайней мере из непослушного правого глаза они будут сочиться, пока тот не вытечет печалью и жалостью к девочке, которая когда-то с выражением блаженства на лице пила его дыхание.

– Вы справились с важным заданием.

– Она сказала мне, что ей восемнадцать, – не слышит Платон.

– Правда, полгорода видело вашу машину и вас, размахивающего пистолетом в открытом «Шевроле», но это уже детали.

– Что вы сказали? – очнулся Платон.

– Я сказал, что вы отлично справились с важным заданием. Теперь каждый второй житель Ялты может присягнуть, что видел, как убийца стрелял в бандита Пончика из открытого автомобиля на большой скорости. И вы подумайте – попал в глаз!

– Это полный бред! – дернулся Платон. – Я был последним дураком, что согласился на эту вашу аферу, но попасть в глаз?.. Это правда? Как такое возможно?

– Снайпер, – коротко ответил Птах, развалился на лежанке и стал подсовывать себе под голову и под спину подушечки.

– Да хоть вы не говорите мне этого слова, я больше не могу его слышать, это же... – Платон вдруг запнулся и внимательно посмотрел на Колю Птаха. – Вы хотите сказать, что там был настоящий снайпер?

– Конечно, – кивнул тот и потянулся к деревянной резьбе.

– Не трогайте руками! На дереве потом остается жирный след! – Платон подкатился по коврам к лежанке и всмотрелся в лицо Птаха. Тот уже больше не казался ему веселым старичком. – Собачка с собачкой, бык с коровкой, а вот тут недоработка – осел трахает женщину, – Коля Птах показал пальцем, предельно близко подведя его к резьбе.

Платон выдержал эту его выходку, потому что был занят обдумыванием обстоятельств убийства бандита на террасе гостиницы.

– Значит, я выстрелил, и в этот момент...

– Через полторы секунды, – уточнил Птах. – Никак было не разобрать, когда же вы станете стрелять. Вы размахивали пистолетом, кричали и совсем не целились, понимаете? Мои люди даже стали беспокоиться, не спугнете ли вы своим поведением Пончика.

– И ваши люди вот так запросто прикончили человека? – шепотом спросил Платон.

– Очнитесь, Платон Матвеевич! Он третий год в розыске. Если бы не ваши племянники, мы бы его в жизни не нашли.

– Но раз вы его пристрелили, значит, уже знали, где он? – ничего не понимал Платон. – Почему не арестовали?

– Где? На Украине?

– Не выкручивайтесь! – возмутился Платон. – Как говорят мои племянники – не надо базара о границе!

– Никакого базара! – кивнул Птах. – Операция была проведена совместными силами русских и украинских спецслужб. А ваш покорный слуга получил денежное вознаграждение за сведения о местонахождении разыскиваемого преступника. А то, что преступник был нечаянно убит при проведении операции...

– Нет, вы не выкручивайтесь, я знаю, почему вы его не арестовали, а застрелили, да еще в глаз! – откатился Платон и погрозил Птаху пальцем еще не совсем хорошо слушающейся правой руки. – Чтобы утвердить в умах моих дебилов племянников, что я киллер! Авторитет! А зачем, спрашивается, вам это нужно? Чтобы они мне доверяли безоговорочно и слушались во всем!

Коля Птах смотрел на Платона спокойно, с хитринкой в глазах.

– Какие же они дебилы? – спросил он. – Младший полностью спланировал операцию – за один день, только подумайте, а старший обеспечил три автомобиля, самолет, фургон «Скорой помощи» и оружие. Вас вывезли с места убийства настолько профессионально и быстро, что, вероятно, теперь это войдет в пособие для подготовки специальных агентов. Не говоря о том, что братья обнаружили место пребывания человека, успешно прятавшегося уже три года. И еще, что касается ваших племянников. Информация о том, что вы киллер номер один, законспирированный под бухгалтера и работающий под прикрытием спецслужб, поступила к ним от меня.

– Что?.. – опешил Платон. – От вас? – Он схватился за колеса, спустил ноги и резко встал на них.

– Конечно, – спокойно ответил Коля Птах, легким тычком указательного пальца в живот отправив Платона обратно в коляску. – А вы думали, почему они ринулись к вам с уважением и радостью?

– Да как же такое возможно, – не мог поверить Платон, – кто вам позволил и зачем это было нужно?!

– Сами сказали зачем. Чтобы они вам доверяли безоговорочно и слушались во всем.

Помолчав, Платон торжественно заявил:

– Коля Птах! Вы – сволочь!

– Тоже мне новость, – отмахнулся Птах. – А вот вы скоро станете материться и плевать на пол сквозь зубы. Где ваш телефон?

– Телефон? – осмотрелся Платон Матвеевич. – Не знаю, потерял, наверное. Я перед путешествием в Ялту напился, как свинья, потом опохмелился каким-то мексиканско-хохлатским соусом, запил его полубутылкой пива с растворенным в нем наркотиком, а вы спрашиваете, где мой телефон?

– Спокойно, Платон Матвеевич. Потеряли – не страшно. Вот вам новый аппарат.

Птах встал и, как ребенку, надел на шею Платона разноцветную веревочку с мобильником на ней.

– Нажмете кнопочку пять, вам ответят – «бухгалтерия слушает»...

– Прекратите разговаривать со мной, как со слабоумным.

Птах наклонился поближе и, поправляя на груди Платона телефон, прошептал:

– Ей было пятнадцать.

Уставший до оцепенения Платон вдруг захватил левой рукой пиджак Птаха и притянул того еще ближе, чтобы смотреть в скривившееся розовое личико сверху вниз.

– Хотите поговорить о пристрастиях? – спросил Платон.

– Это пристрастие называется опасным для общества сексуальным отклонением, – просипел Коля Птах, вырываясь. Впрочем, совершенно безуспешно.

– Так вы хотите поговорить о сексуальных отклонениях! – удовлетворенно кивнул Платон и оттолкнул от себя Птаха. – В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, если не ошибаюсь, на дружеской вечеринке после празднования годовщины Великого Октября ваши коллеги – достойные коммунисты и семьянины – засовывали некоторым комсомолкам из бухгалтерии бутылки в заднепроходные отверстия. И что же? Кто-нибудь назвал это сексуальным отклонением или воспользовался для шантажа отснятой тогда пленкой?

– А что, была пленка? Кто снимал? – встрепенулся Коля Птах.

Платон обессилел:

– Вы скучны в своем профессиональном рвении шантажиста и совершенно бесполезны, как собеседник.

– Это потому, что я сознательно не поддерживаю навязанную вами интригу, – огрызнулся Птах. – Давайте придерживаться общепринятых норм морали.

– Морали, – ухмыльнулся Платон. – При чем здесь мораль? Мы по-разному воспринимаем прекрасное в эротике. То, что вы называете «сочными сиськами», я определяю для себя, как вымя. Для вас – «шикарная задница», для меня – круп. Когда вы говорите о предмете желаний, вы очерчиваете в воздухе силуэт фантийского кувшина – узкое горлышко переходит в расширенное вместилище жидкости. А я представляю удлиненный настенный светильник коринфян.

– Чего? – нахмурился Птах. – Скажите проще. Что может привлекать в недоразвитом теле?

– Смысл жизни, – просто ответил Платон. – Смысл жизни в ее священной хрупкости.

– Странно слышать подобное от человека вашей комплекции.

– Кто знает, – вздохнул Платон, – кто знает...

– До определенного вашим братом совершеннолетия Федора Омолова осталось чуть больше месяца, – вдруг заметил Птах, рассматривая себя в зеркале.

Платон уставился на его отражение и вдруг разглядел страх.

– Вы сейчас задаете себе вопрос, кто мне позволил вторгаться в вашу жизнь, да? – подловил его взгляд Птах. – Рыться в интимном, заставлять выделывать совершенно невероятные вещи, так?

– Это смерть позволила, – ответил Платон тихим голосом. – Я уже думал об этом. Только смерть брата могла позволить вам вытворять со мной такое. И знаете, что еще мне пришло в голову? Раз вы используете даже смерть себе на пользу, что вам стоило самому ее организовать?

Они смотрели друг на друга в зеркале, и тоска сковала сердце Платона предчувствием горя. И еще он подумал, что сейчас может умереть – еще один инсульт. Или просто превратиться в неподвижный обрубок, а этот человечек с детским розовым личиком, которое бывает у «доброго пьяницы», как подметил в своей книжке Рабле, будет приходить и высасывать остатки жизни из его обездвиженного тела или бесцеремонно топтаться у могилы.

Дверь кабинета резко распахнулась – ни намека на стук, – и вбежал радостный, возбужденный чем-то Вениамин.

– Сто двадцать восемь! – выпалил он.

– Веня!.. – перебил его Платон, пытаясь предупредить племянника, чтобы тот молчал в присутствии Птаха, но не успел.

– Сто двадцать восемь маленьких сереньких личинок! Они все живые, – закончил Веня уже менее радостно, заметив, наконец, выражение глаз дядюшки, и вдруг – толчком – пролетел от двери к середине комнаты.

За ним появился сердитый Федор – это он толкнул брата.

– Я считаю это насмехательством, – заявил Федя, подумал и уточнил: – И даже надругательством!

– Давайте обсудим наши семейные проблемы без посторонних! – угрожающе повысил голос Платон.

Коля Птах вертелся в комнате еще минуты две, уверяя присутствующих, что страхование от несчастных случаев – лучший способ уберечь себя от любых надругательств. Потом ушел.

– Кто над кем надругался? – устало закрыл глаза Платон, поникнув головой.

– Гимнаст надругался над трупом, а Венька ему помогал!

У Платона опять все похолодело внутри. Гимнаст надругался над трупом? Поистине – горе тянет за собой все новые неприятности! Как говорится, подошла беда... Двадцать лет назад Гимнаста уволили из морга, где он и жил и сторожил, именно за надругательства над трупами. Гимнаст оставлял на мертвых телах надписи, смысл которых понять было трудно, уверяя, что это послания на тот свет, за что и отбыл полгода в психушке.

– Где Гимнаст взял труп? – тихо спросил Платон.

– Да не было никакого трупа, – отмахнулся Вениамин. – Федька, как всегда, сначала наорет, намахается кулаками, а потом начинает объяснять, но неправильно. Короче, там такая фишка. Из яйца вылупились сто двадцать восемь богомольчиков.

– Из какого яйца? – не понял Платон.

– Да! Скажи Тони, где вы взяли это яйцо! – угрожающе приказал Федор.

– Мы его сперли в морге, – весело признался Веня.

– То есть это та самая оотека... – начал соображать Платон.

– Да кто это мы? Кто мы? – напирал на брата Федор.

– Ладно, я и Аврора сперли в морге яйцо в пробирке – вещественное доказательство номер триста два дробь двенадцать. Отвезли в Репино, в твою оранжерею. Гимнаст поместил его в наиболее пригодную для вылупления среду... этого самого, как его?.. обитания! И сегодня вылупилось сто двадцать...

– Это мы уже слышали! – зарычал Федор. – Тони! Как ты назовешь такое издевательство над мертвым батей?

– При чем здесь отец? – гнул свое Вениамин. – Думаешь, ему будет спокойней, если эта живность сдохнет в пробирке, не увидев белого света? Гимнаст сказал, что они вылупились и тут же полезли по розам и стали пожирать тлю! А тля, говорит Гимнаст, это настоящее бедствие для роз!

Застыв в инвалидной коляске и задержав дыхание, Платон в мельчайших подробностях представил, как из резаной раны у плеча мертвого Богуслава вынимают яйцекладку насекомого, кладут ее в пробирку, как потом эта пробирка оказывается у него в оранжерее. Он даже мог точно указать место, где Гимнаст вытряхнул яйцо из стекляшки – в самом влажном и теплом помещении с орхидеями и розами, как раз на выращенный с большим трудом индонезийский мох, нежный на ощупь, как реснички младенца. И вот целое скопище прожорливых богомольчиков ринулось по стволам к розовым бутонам пожирать зеленую тлю... Почему так тяжело и муторно, как под водой с камнем на шее? Ах да, нужно дышать...

Втянув со стоном воздух сквозь сжатые зубы, он потерял сознание.

Братья перенесли дядюшку на его кровать в спальню. Аврора приготовила ватку с нашатырем, но Платон Матвеевич, даже вдохнув резкий запах, глаза не открыл, а обрадовавшись своему новому воскрешению, лежал неподвижно и слушал, что говорят племянники и странная женщина, зачем-то пробравшаяся к нему в дом.

– Если Тони умер, я набью тебе морду! – пообещал Федор.

– А мне за что? – изумился Вениамин. – Это ты во всем виноват. Ворвался, наорал. «Надругательство над трупом!» От таких слов кто хочешь копыта откинет.

– Так нельзя было говорить, – поддержала Веню Аврора. – Ваш дядя очень испугался таких слов, потому что, по моим сведениям, садовник, который живет в его доме в Репино, лечился в психиатрической больнице именно от некрофилии.

– Чего? – спросили братья хором.

А Платон от неожиданности приоткрыл один глаз и посмотрел на Аврору. Она сидела рядом и с серьезным видом смачивала в салатнике с водой какую-то тряпку.

– Это такое сексуальное отклонение, – с готовностью объяснила Аврора и вдруг шлепнула мокрую тряпку Платону на лоб, закрыв ему глаза и переносицу.

– Да я тебе за такие слова!.. – ринулся грудью вперед Федор, но Вениамин стал между ним и Авророй.

– Не размахивайся тут, – сказал он спокойно. – Подумаешь, делов – сексуальное отклонение! У кого не бывает. У тебя, например, считай каждый вечер бывает.

– Я разобрался с этой проблемой, хорош базар разводить! – решительно заявил Федор.

– Давно? – спросил Веня.

– Чего – давно?

– Давно разобрался?

– Вчера. В целях сохранения собственной жизни я – женюсь!

В наступившем молчании слышен был только звук падающих в салатник капель воды. Плям-плям-м-м... Платон подумал, что это, наверное, с мокрых пальцев Авроры капает.

Первым очнулся Вениамин:

– Ну, Федька, у тебя все получается, как в анекдоте: «дайте водички попить, а то так есть хочется, что переночевать негде»! При чем здесь сохранение жизни? Женись себе на здоровье в целях предохранения правой руки от вечерних перегрузок.

– Она сделает так, что меня будет невозможно убить. Никому.

– Она? – напряглась Аврора, но лечебный процесс не прекратила – сняла мокрую тряпку с лица Платона и плюхнула ее в салатник с водой.

У Платона появилась возможность приоткрыть веки и хорошенько рассмотреть Федора. Насупившись, тот уставился в пол.

– Федька! – прошептал Вениамин. – Ты хочешь стать бессмертным?

– Никаким не бессмертным. Состарюсь и помру своей смертью. Я хочу, чтобы меня не брали ни пуля, ни нож. А уж с кулаками я как-нибудь сам справлюсь.

– Сколько? – спросила Аврора. – Сколько это сейчас стоит – заговор от пули и ножа?

– Заговор? – удивился Вениамин.

– Две штуки баксов плюс заявление в загс.

– А ты и не поторговался? – подозрительно прищурилась Аврора.

– Она лучшая колдунья. Царица огня и воды. Попробуй с такой поторгуйся. Она знает обо мне все – даже о шраме под подбородком.

– Удивил, – хмыкнула Аврора, забыв, очень кстати для Платона, о лечебной процедуре. – Я тоже знаю о твоем шраме. Его можно разглядеть снизу. Эта колдунья – Царица огня и воды, она маленького роста?

– Ну и что? Она близко ко мне не подходила. Я ее вообще в глаза не видел.

– Как же ты ее нашел? Как договаривался? – спросил Веня.

– Нашел по объявлению. Позвонил. Пришел в ее офис.

– Офис! – скептично фыркнула Аврора.

– Офис! – повысил голос Федор. – Обстановочка не из дешевых, скажу я вам. Потому и располагает к доверию. Она сразу все обо мне выложила – и о потере близкого человека, и о финансовых трудностях, которые меня ожидают, если не одолею врага. И об этом самом... – запнулся Федор. – О душевных страданиях.

– У тебя душевные страдания? – удивился Вениамин.

– Сам же говорил, что тебе спать мешаю! – огрызнулся Федор. – И еще обозвал это сексуальным отклонением! Короче, я женюсь – и тема закрыта.

– Покажи объявление, – привстал Платон.

– Тони! – обрадовался Веня. – Ты слышал? Федька жениться собирается.

– Вот, – Федор протянул глянцевый журнал, перегнутый на последних страницах.

Платон сначала прочел название журнала. «Любимый размер». Полистал. Автомобили, охотничье оружие, афиши ночных клубов. В конце – между «досугом» и «покупкой-продажей» – на всю страницу располагалась реклама. Царица огня и воды («И такое бывает?» – улыбнулся про себя Платон) предлагала не какое-то там избавление от неприятностей, сглаза или возврат в семью неверных мужей. Она скромненько так утверждала, что повелевает кровью человека, так как «кровь – это огонь, растворенный в воде», и, стало быть, запросто защитит любого от пули и ножа.

– Ты ее не видел? – спросил Платон.

– Ну и что? – завелся Федор. – Мне по фигу, какая она. Кто может похвастаться, что женат на Царице огня и воды?

– А вдруг она маленькая, толстая и лысая? – удивился Веня.

– Это еще прикольней, – спокойно ответил Федор.

– Подожди-подожди, – Платон сел и взял старшего племянника за руку. – Женитьба – это важный шаг в жизни человека...

– Тони, мы не в церкви, – перебил его Федор. – Представь, что это просто сделка такая.

– Хорошо, значит, ты заключил сделку, так?

– Именно, – кивнул племянник.

– Заговор от пули и ножа в обмен на женитьбу. А деньги тогда за что?

– Все было не так. Я, короче, пришел в офис. Там все прикольно. Стены стеклянные, а за стеклом рыбки плавают и осьминоги.

– Осьминоги? – не поверил Вениамин.

– Настоящие! – повысил голос Федя. – А на столе – блюдо со змеями. Живыми! – он опять повысил голос, предупреждая вопросы брата. – И кошки ходят везде – штук пять. Лысые. По плетеному коробу. Она со мной из короба разговаривала. Спрашивает: «Возьмешь змейку мою в правую руку?» Я взял. Она сразу же все про меня рассказала, и как я шрам этот получил, и что мне смерть угрожает.

– Гадость! – содрогнулся Вениамин. – Ненавижу змей.

– Вот потому не ты, а я буду ее мужем! – заметил Федор. – Короче, она потом спрашивает: «Возьмешь мою змейку в левую руку?» Я сказал, что могу всю ее нечисть рассовать по карманам. Тогда она спрашивает: «А меня посадишь к себе в карман?» – «Посажу». – «И домой принесешь?» – «Принесу, – отвечаю, – а чего мне». – «И замуж возьмешь?»

Федор замолчал.

– Ну? – не выдержал Вениамин. – А ты что?

– Короче, – сглотнул Федор, – у меня от ее голоса все встало, голос такой странный... Я, говорю, любую замуж готов взять, если она выдержит... это самое... все мои душевные страдания. «Вот и ладненько, – отвечает, – давай две штуки баксов за мазь против пули и ножа, а сам присылай сватов».

Федор встал и вышел из спальни.

Аврора принялась было в задумчивости отжимать тряпицу в салатнике, но Платон тронул ее за руку.

– Не надо.

– Компресс, – объяснила она. – Вода с уксусом. Вам плохо стало, вы чуть не упали.

– Я бы не упал, – категорично заметил Платон.

– Упали бы, вы же сознание потеряли! – настаивала Аврора.

– Я сидел в инвалидной коляске, куда мне еще падать?!

– Тони, не нервничай, – озаботился Вениамин. – А ты не перечь дяде! Говорит – не упал, значит, не падал! Развела тут спор!

– Я ничего, Венечка, я так просто, – забегала глазами Аврора.

Платон впервые услышал такой ее голос – виноватый и жалобный. Они с племянником с удивлением посмотрели на Аврору.

– Вот! – В спальню быстрыми шагами вошел Федор. Оглядевшись, он направился к кровати, присел на пуфик и показал всем банку на ладони.

Платон с трудом удержался, чтобы не улыбнуться.

– За две штуки зеленых твоя царица могла бы найти сосуд поприличнее, – заметил Вениамин.

На ладони Федора стояла пол-литровая банка, накрытая не очень чистой бумажкой, а бумажка эта была перетянута белой резинкой.

Аврора осторожно принюхалась. Федор заметил это и снял резинку. Женщина сразу же отвернулась и почему-то взяла Веню за руку, оттаскивая его подальше. Федор же настойчиво протягивал банку брату.

– А ты понюхай!

– Зачем это?.. – забеспокоился Вениамин.

– Ее нужно втирать два раза в день в тело. Там, где находятся жизненно важные органы. От ранения которых может наступить летательный исход.

– Летальный, – автоматически поправил Платон, почти загипнотизированный его серьезностью и верой.

– Ну да. Летальный. Короче, я себя буду смазывать спереди – грудь и живот. А ты меня – со спины.

– Почему – я? – покосился на банку Веня.

– Это должен делать близкий человек. Тони еще не оклемался, больше некому. Две недели всего-то и нужно мазать.

– А жена? – нашелся Вениамин. – Ты же сказал, что женишься! Вот пусть жена твоя и втирает. Сама, как говорится, сварила, пусть сама...

– У меня на нее другие планы, – серьезно ответил Федор и вдруг спросил: – Тони, у тебя есть друг?

– Друг?.. – опешил Платон. – Нет, родной, знаешь, я тут недавно думал и понял, что у меня нет близкого друга. У меня, можно сказать, вообще нет друзей, так, из детства остались некоторые...

– Тогда ты собирайся, – повернулся Федор к Авроре.

– Куда? – сжалась она.

– Поедешь с Тони. Оденься поприличнее, фейсу нарисуй праздничную. Будете сватать невесту.

– Сейчас? – опешил Платон.

– Завтра свадьба.

– Я не поеду, – тихо сказала Аврора. На ее слова никто не обратил внимания.

– Подожди, давай поговорим, обсудим все хорошенько, – Платон так разволновался, что попытался встать. Аврора вовремя обхватила его и почти силой повалила на кровать.

– Вам нужно лежать!

– Уберите колено! – оттолкнул ее Платон. – И вообще – уйдите, меня тошнит от ваших духов!

– Это не духи, – сползла с него Аврора. – Это туалетная вода.

– И вы ею обливаетесь вместо душа по утрам, да?

– Тони, я не понял, – внедрился в их перепалку Федор, – ты что, не согласен быть моим сватом?

– Согласен. Но только...

– Я тоже хочу поехать! – заявил Вениамин.

– Тебе нельзя видеть мою невесту до свадьбы, – ответил на это Федор.

– Почему?

– Нельзя, и все. Еще в обморок упадешь.

– А я не упаду? – забеспокоилась Аврора.

– Ты не упадешь, ты возле кошки на дороге не упала, значит, и там не упадешь, – заверил ее Федор.

– Так ты ее видел или нет? – забеспокоился Платон. – Что за детский сад, это серьезный шаг!

– Видел, – неуверенно пожал плечами Федор. – Но знаешь, Тони, глаза не всегда видят правильно. Другие внутренние органы, они, это самое... Короче – сердце самое зрячее.

– Это она тебе так сказала?

Платон подумал в этот момент, произнесет ли племянник вот так, с ходу, имя Экзюпери?

– Она что, уродка? – вскочил Веня.

– Уродливых женщин не бывает! – заявила Аврора.

– Она просто не такая, как все, – задумчиво улыбнулся Федор.

– Я согласна, поеду с Платоном Матвеевичем сватать, – в Авроре явно победило любопытство.

Платон беспомощно огляделся.

– Я не могу идти свататься, – развел он руками. – Я вообще не знаю, насколько хорошо держусь на ногах, а сват в инвалидной коляске и с перекошенной физиономией, это, знаешь ли, не совсем то, что нужно.

– Она тебя вылечит в два счета, – пообещал Федор.

Царица огня и воды вылечила Платона Матвеевича на счете «два».

– Два! – крикнула она тонким голоском, и Платон выскочил из инвалидной коляски как ошпаренный.

Он даже сделал небольшую пробежку – кругами по ее спальне. Правда, мешала лежащая почти посередине комнаты Аврора – маневра было мало. Царица бегала за ним, Платон Матвеевич заслонялся коляской, раскручивая ее по дороге. Федор сидел на диванчике и улыбался.

Дело в том, что Платон Матвеевич панически боялся змей. По дороге к Царице, в фургоне серого цвета – его, как уверили племянники, предоставила инвалиду Омолову П.М. та самая страховая компания, агент которой приезжал насчет покореженной двери, – Платон решил противостоять любым колдовским приемам с привлечением змей. По небольшому опыту общения с уличными цыганками Платон знал, что нельзя смотреть в глаза гадалке, задумываться над словами, которые тебе навязчиво повторяют, и подпускать слишком близко человека с экстрасенсорными способностями – прикосновения его особенно опасны.

Поэтому, как только Федор вкатил Платона в офис Царицы огня и воды, он громко потребовал, чтобы сватовство состоялось где угодно, только не в рабочем кабинете хозяйки, где, как он понял из рассказов жениха, и находится ее живой рабочий материал.

– Тогда прошу в мою спальню, – тонким детским голоском произнес кто-то у дверей.

Платон сначала поискал обладателя голоса на уровне своих глаз (все-таки он сидит в коляске – куда уж ниже?), потом покосился по сторонам и только после этого опустил голову и чуть не закричал от ужаса: у его ног сидело странное существо – то ли ребенок, то ли ожиревшая лилипутка в пышном розовом платье и с крошечной короной на голове.

– Идите за мной, – пригласило это существо, и вдруг покатилось по полу, отталкиваясь ладошками, а юбки поволоклись за нею, шурша.

Похолодев, Платон Матвеевич подумал, что у Царицы, похоже, нет ног! – изогнулся назад, чтобы разглядеть выражение лица Федора, но не смог: тот вез коляску с высоко поднятой головой, и Платону был виден только его мощный подбородок снизу. Судя по ритмичным движениям подбородка, племянник был занят любимым делом – жевал резинку.

Тогда Платон наклонился вперед, надеясь разглядеть хоть что-нибудь под розовым капроном, но ему и это не удалось – Царица лихо катила по паркету, отталкиваясь ладошками в ажурных перчатках. Докатившись до распашных дверей, она выставила руки перед собой, двери легко открылись, она заехала в большую полутемную комнату – на самую середину – и развернулась, притормозив правой ладошкой.

Царица замерла, и Платон застыл в кресле. Слышно было, как Федор позади него постепенно перестает жевать, вот наступило последнее «кляк!», племянник замер, вероятно, в экстазе созерцания своей невесты на полу. И Платон тогда услышал в ватной тишине странные звуки и даже сначала подумал, что это он сам так старчески дышит – тяжело, с подсасыванием воздуха. Но тут пошевелилась Царица – наклонилась, захватила сколько смогла своих юбок и подняла их, обнажив круглые коленки, похожие на две большие сдобные булки. Она медленно и неуклюже поднималась, от ее движений странные звуки изменились, и тогда Платон понял, что Царица так дышит. Он сделал один поворот колеса и подкатился ближе, чтобы разглядеть это чудо как следует. Оказывается, она на чем-то сидела на коленях все это время. И осознание того, что у странного существа, слава богу, есть ноги, не смогло затмить отчаяния перед новым открытием: эта то ли женщина, то ли ребенок с большим трудом справляется со своим тучным телом: ей тяжело дышать.

Тем временем Царица встала, ударив ножкой в красной туфельке по прямоугольной доске на колесах, как это делают скейбордисты, когда останавливаются, и доска подскочила, перевернулась в воздухе и после ловкого движения полных ручек оказалась у нее под мышкой.

Платон быстро осмотрел Царицу снизу, от красных туфелек на низком каблуке, вызвавших у него ностальгические воспоминания о сменной школьной обуви для девочек. Пышные розовые юбки кончались чуть ниже колен, руки Царицы были обнажены, начиная с локтей, – именно туда доставали рукава-фонарики. Короткие ажурные перчатки не скрывали три ряда складочек у каждого запястья, шея тоже была открыта, ее Платон старался не разглядывать. Лицо – вот что его больше всего пугало и притягивало. Он обшарил его одним взглядом, с поспешностью юного лакея, который должен склонить голову при появлении Царицы. Лицо его разочаровало. Оно было никаким. Нездоровая отечность, которая появляется у слишком полных людей, лишала его индивидуальности, и даже живые веселые глаза не могли исправить этого. Не было на этом лице ничего, хотя бы специально оттеняющего его черты, – ни подкрашенных губ, ни подрисованных бровей, более того – создание с короной на голове оказалось почти альбиносом: белесые ресницы, невидимые брови и легкие жиденькие кудряшки бесцветных волос.

Сама она тоже жадно разглядывала Платона – внимательно, с пристрастием, и он вдруг подумал, что совершенно не представляет себе, как выглядит. Смутно он помнил, как Вениамин менял ему перед отъездом рубашку и носки, но факт остается фактом – к такому торжественному моменту в своей жизни он совершенно не подготовился. Не было ритуала перед зеркалом – золотой заколки для галстука в противостоянии пальцам-сарделькам, не были отрепетированы посадка головы, взгляд, усмешка с налетом надменности – безотказно усмиряющая забывшихся собеседников.

Маленькая толстушка тем временем подошла совсем близко. Платон только тут осознал, насколько она мала ростом. Взявшись руками за поручни коляски и не наклоняясь, она прошептала ему в самое лицо, обдав запахом карамели:

– Привет, Кукарача!

На фоне тяжелого, почти астматического дыхания Платон расслышал еще один звук – совершенно необъяснимый и потому особенно неприятный. Глухие постукивания во рту у толстушки.

Вероятно, на лице Платона отразилось все, что он испытывал в этот момент. А если учесть, что самым приемлемым был вариант с выпавшей вставной челюстью... Царица снисходительно улыбнулась, прихватив передними зубами красную льдинку и показывая ее Платону. Леденец. Перекатывая во рту конфетку, она стучала ею по зубам. Платону от разгадки происхождения звуков легче не стало – все так же страшно и муторно было на сердце.

«Не упасть бы в обморок», – подумал он. И тут у его плеча выплыло лицо Авроры – можно было и не поворачиваться, чтобы в этом убедиться: удушливый запах парфюма окутал его голову. Аврора жадно оглядела Царицу, резко выпрямилась, два раза повернулась вокруг себя и упала на пол, раскинув в стороны руки и ноги.

«А вот и обморок», – подумал Платон, сцепив перед собой руки. Чтобы не смотреть на Аврору и на толстую лилипутку, весело разглядывающую рухнувшую даму, Платон стал вспоминать по запаху изо рта Царицы, как называются леденцы.

– Тони, – наклонился к нему сзади Федор. – Облом получается. – Он кивнул на раскинувшуюся на полу Аврору.

В этот момент Царица пнула ту в бок носком туфельки и объявила с уважением в голосе:

– Настоящий обморок!

– Мы ошиблись с ее впечатлительными нервами, – прошептал Федор. – Давай, ты один работай.

– Работать?..

– Ну, все, как полагается – у вас товар, у нас – купец!.. Что ты сидишь, как истукан парализованный?.. Ой, Тони, извини, это вырвалось случайно. Я понимаю, – зашептал он ему в самое ухо, – она тебе с первого раза может показаться странной.

– Странной?..

– Она одна такая на всем свете, поверь!

– Барбарис! – вспомнил Платон, и это придало ему силы. – Она любит барбарис. Федор, помоги мне встать, я не могу вести такие важные разговоры, когда женщина... девушка стоит передо мной, а я – сижу.

– Вот и отлично, Тони, – Федор с радостью просунул ему сзади свои руки под мышки.

– Не надо! – звонко попросила Царица. – Не трогай Кукарачу, он сам встанет. На счет два. Хорошо?

– Да встать-то я встану, а вот сколько продержусь на ногах?.. – забормотал Платон, кляня свою беспомощность и чувствуя, как лицо заливает горячая волна. И даже судорожные попытки сообразить, откуда она знает его прозвище, не помогли ему справиться со стыдом.

– Да ты у нас сейчас бегать будешь! – радостно заявила Царица, встала на цыпочки и обняла Платона за шею. Он почувствовал, как ей неудобно тянуться к нему, и наклонился, и еще подумал: «Ну и цирк!» Царица тем временем провела пальчиками по затылку Платона, потом – пониже, он почувствовал на позвоночнике довольно болезненное надавливание и даже ожог.