Текст книги "Молитвенники земли русской"

– Монахиня Мария 35 лет ездила к батюшке из Душанбе. Была она когда-то невестой его духовного ученика, и о. Николай очень ее любил. А этот ученик, он или погиб внезапно или еще что-то такое произошло… – умер в расцвете жизненных сил. Матушка, оставшись одна, приняла постриг. И она на костылях, каждый год приезжала на остров. Сидим мы с ней однажды на острове и приготовились кушать рыбу. Надо сказать, что с хлебом на острове туговато, так что батюшка даже благословлял всех приезжающих привозить с собой буханку хлеба. Сидим мы и рассуждаем: «Рыба есть – это хорошо, а хлеба-то нет! Что делать?» Вдруг появляется батюшка с хлебом в руках и молча отдает его нам.

– Частенько батюшка обходил своих старушек, тех, кто по немощи не всегда мог дойти до магазина или пенсию маленькую имел. Прибежит, кому маслица даст, кому хлебушка, колбаски… Что ему приносили – он тем с ними и делится. Живет на острове одна семья, и взрослые частенько присылали батюшке то молочка, то творога. Приносил же это все маленький мальчик. Батюшка всегда ему даст то конфетки, то пряника… Благодарность за труды. И однажды батюшка что-то замешкался, а может и пришел кто-нибудь… Ушел мальчишка без гостинца. Пришел он домой и заявляет: «Больше я не пойду к батюшке. Ничего мне не дал. Не пойду!» И только он это сказал, прибегает батюшка, к груди прижаты гостинцы, и протягивает мальчугану со словами: «Прости, Ванечка. Забыл я про тебя». У ребенка все обиды сразу же забылись.

– Я первый раз был у него с о. Олегом (о. Олег Тэор – настоятель храма св. Александра Невского в г. Пскове). Тот еще настращал меня, мол, батюшка сейчас все твои грехи увидит. «Узнаешь, какой ты грешник. И еще палкой по голове настучит». У меня совсем душа ушла в пятки. Подходим к дверям. Я говорю: «Батюшка, надо постучать». Тот: «Не стучи, он сам сейчас выйдет. Он знает». Ждем. Я опять: «Да не знает он. Надо постучать». – «Сейчас, сейчас». И только он сказал, как слышим голос: «Сейчас дорогие мои, иду, иду». А я первый стоял. Открывается дверь и батюшка Николай с порога: «У, Сереженька, приехал! Здравствуй, радость моя!» Я же его и знать-то не знал.

– Раб Божий Михаил. Брат мой Владимир попал в больницу с тяжелым поражением печени. Он москвич у меня. И решил он на Пасху поехать в Троице-Сергиеву Лавру. Поехал прямо из больницы. Попросту говоря, сбежал. Хотя больница та одна из самых престижных, и за нарушение режима в ней в другие больницы уже и не возьмут. Посоветовал ему кто-то в Лавре поехать на о. Залит. Съездил он туда и потом, когда рассказывал мне о своей поездке, глаза у него просто светились. «Приезжаю я к батюшке Николаю, говорю, болит, мол, то-то и то-то… А он мне и говорит: „Ты, наверное, в Новый год вина попил?“ И тут я вспомнил, что так оно и было. И понял, что болезнь-то у меня от этого. Батюшка продолжает: „Не пей больше!“ и, стукнув меня по лбу кулачком, добавил: „Все, больше не болеешь!“» А анализы у брата были по всем показателям очень серьезные. Кода он приехал в Москве, то его как-то и не спохватились, а самое главное, что после-то ничего не нашли у него. Такое в нашей семье было первое свидетельство об о. Николае.

– Приезжает один православный из Америки: он ездил в России по монастырям и встречался со старцами. «У нас там такого нет. У нас все приземлено, поэтому я и приехал посмотреть к вам». И когда мы шли от о. Николая, он сказал, что батюшка – сама Любовь. «Я много проехал монастырей, храмов в России, встречался со многими священниками, но такого еще не видел».

– Старцы-то старцы, но о. Николай десяти старцев стоит. Благодать каждому дается разная. Таких больше не будет, будут другие.

– За несколько дней до кончины батюшки Николая зашел к нему в келью один человек. Батюшка в это время молился. Глаза у него были закрыты, и он не заметил вошедшего. Его губы еле тихо шептали молитву: «Матушка моя, приди ко мне и возьми меня к Себе», и из глаз медленно текли слезы. Батюшка с такой любовью обращался к Богородице, как будто Та была его родной Матерью. Эта молитва была очень простой и безыскусной, но столько в ней было веры в Господа, Божию Матерь и так он это произносил, что когда мужчина вышел из кельи о. Николая, то минут 30 не мог прийти в себя. Этот облеченный властью, проживший долгую жизнь и видевший немало на своем веку человек плакал во дворе батюшкиного дома и не мог остановиться. Настолько у него открылось сердце от той батюшкиной любви к Богородице, от его детской непосредственности в молитве.

Когда похоронили батюшку Николая, то часть людей осталась на острове. Осталась, чтобы помолиться на могиле Старца. И хотя ночь была достаточно холодная, но люди не уходили и читали Псалтирь около часовни преподобномученицы Анастасии. «Батюшка нас всех объединил. И сейчас любой может, придя к нему на могилку, помолиться. Его физическая смерть многих собрала вместе. Всех, кто знал батюшку, кто через него открыл живого Христа, любящего нас и живого».

«Имя его в род и род»

– Говори, говори со мною.

– Зачем, дедуля? Я устал и уже не могу говорить.

– Тогда читай. Твой голос напоминает мне голос нашего предка, моего дедушки, святителя Иннокентия…

(Из разговора в Алпино, в военный 1944 год деда и внука Вениаминовых)

Прапрадед

Я смотрю на два портрета, и меня поражает сходство этих людей, современников столь отдаленных эпох: святителя Иннокентия (Вениаминова) – митрополита Московского, апостола Америки и Сибири – и его праправнука – архимандрита Иннокентия (Вениаминова), встречу с которым в Петербурге подарила мне судьба. О своем прапрадеде, жившем более века назад (1797–1879 гг.), отец Иннокентий рассказывает так:

– Когда еще святитель был простым священником, отцом Иоанном, он по своей доброй воле миссионерствовал в Сибири, на Курилах, Камчатке, Алеутских островах. Крестил кадьяков, американских индейцев, алеутов, колошей. Перевел на алеутский язык Катехизис, составил азбуку якутского и тунгусского языков. Перевел на них Священное Писание. Само собой деятельность его выросла в дело большого государственного значения. В Петербурге он создал Комиссию по миссионерству. Примечательно, что при нем образованность жителей в его епархии стала выше, чем по остальной России. Он совершил путешествие по Амуру, составил подробную записку об Амурском крае и перспективах его заселения. Также взял на себя заботу о благоприятном для России решении амурского вопроса, по его предложениям была размежевана русско-китайская граница. Царь высоко оценил его труды – наградил орденом св. Андрея Первозванного. И вот что интересно: тот орден святитель получил с цепью, а орден Андрея Первозванного с цепью полагалось носить только членам Августейшей семьи рода Романовых – все остальные носили на голубой ленте.

Архимандрит Иннокентий

Случилось это таким образом. Когда святитель Иннокентий приехал в Петербург из Якутии, Государь сразу же пригласил его и говорит: «Ну вот что, Владыко, я издал указ о награждении вас за ваши труды на пользу Отечества нашему, за веру, за любовь к Богу и людям орденом Андрея Первозванного. Указ готов, но пока Фаберже сделает орден, время пройдет». И он, сняв со своих плеч орден вместе с цепью, повесил его на шею владыке. Право ношения цепи закрепилось – его и на портретах с ней изображали. А ведь кто такой святитель Иннокентий? Простой русский мужик, крестьянин. И вот, представьте, к этому мужику подходили под благословение цари…

Архимандрит Иннокентий продолжает рассказ, и перед глазами предстает образ простого, крепкого телом и верою в Бога русского человека. Родился святитель Иннокентий, тогда еще просто Ванечка, в семье пономаря в таежном селе Анга. «Золотая головка, золотые ручки», – говорили о нем местные жители. И столярить, и слесарить умел с детства. Особенно же прилежен был Ванечка в делах церковных и в грамоте. Уже в 6 лет читал на литургии Апостол, блестяще окончил Иркутскую семинарию. После окончания семинарии обвенчался с девушкой Катериной из своего родного села. Первенец у Вениаминовых родился в Иркутске, где у отца Иоанна был большой приход и где он создал первую в истории церковноприходскую школу. Другие его дети родились уже в Русской Америке, куда отец Иоанн вызвался служить сам – по «вдохновению истины», – как он говорил. В 1823 году с женой, сыном, матерью и братом отправился он по Лене до Иркутска, далее лошадьми до Охотска, а потом на судне до Алеутских островов. На острове Уналашке отец Иоанн построил церковь. Выучил алеутский язык, научил туземцев делать кирпичи из местного материала, обучил их плотничьему и столярному мастерству, открыл на острове первую школу для детей, составил грамматику алеутского языка, записал местные песни и сказания. Много было друзей у отца Иоанна на Аляске и на Алеутских островах. Любили местные жители своего священника. Любили его и животные. Был кит по прозвищу Дружок, который спас отца Иоанна, когда тот на утлой лодчонке отправился на рыбалку. Прямо из-под вала цунами вынес кит священнический каяк к берегу.

Святитель Иннокентий Московский

Нежно заботился отец Иоанн и о своей семье, своей дорогой Катеньке и детях, передав им глубокую веру и любовь к Отечеству. Старший сын Гавриил стал священником в Амурском крае в церкви Благовещения. Именно в память о святителе Иннокентии и его сыне Гаврииле получил свое имя город Благовещенск. В 1867 году скончался митрополит Московский Филарет, и его преемником стал архиепископ Иннокентий. Главою Русской Православной Церкви он оставался вплоть до 31 марта 1879 года, когда почил в Бозе и был захоронен в Духовской церкви Троице-Сергиевой лавры. Внук святителя Иван (сын отца Гавриила) тоже принял священнический сан. Архимандрит Иннокентий в детстве хорошо знал его, своего дедушку, – отца Иоанна. Довелось встретиться ему с ним и в 44-м военном году.

Дедушка

«С южного фронта, – продолжает архимандрит Иннокентий свой рассказ, – направили меня в командировку в Гатчину. Путь мой лежал через город Кашин, где служил тогда дедушка отец Иоанн. Сошел я с поезда и отправился его разыскивать. У кого спросить, не знаю. Иду по железнодорожному полотну, навстречу старушка. Подбегаю к ней и говорю:

– Скажите, тут церковь где-нибудь есть?

– Церковь?! Ишь ты! Це-р-ковь ему нужна!

Я оглянулся. Кругом никого. Если она мне так и не скажет ничего, то я не увижу своего дедушку.

– Зачем она тебе?

Из вопроса понял, что церковь где-то все-таки есть.

– Вы не знаете, кто там служит?

– Ишь ты, еще и кто там служит!

Не хочет говорить. Снова спрашиваю:

– Вы извините, пожалуйста, а там случайно не отец Иоанн служит?

Она на меня как-то так посмотрела и молчит. Через некоторое время:

– Ну и что, отец Иоанн, ну и что?

– Не Вениаминов?

– Для чего он тебе?

– Я его внук.

Тут бабулька моя встрепенулась:

– А, Боже мой! Внучек отца Иоанна! Да идем, дорогой мой. Я тебя сама к нему приведу. Идем!

И она меня привела в домик, в котором жил дедушка. Стучит в ворота и зовет: "Отец Иоанн, отец Иоанн!" Слышу его голос: "Что, милая?" – "Я к тебе какого гостя привела!" – А он оттуда: "Какого ты мне гостя-то привела?" – "Да, внук твой – Ростислав!" Выходит дедушка, руки распростер: "Внучек ко мне приехал!" И вот там, в Кашине, ночью (дольше утра мне нельзя было задерживаться) он рассказал мне такую историю. Служил он в Семеновском полку – любимом полку Государя Императора. Карьера его ожидала блестящая. Пришел он однажды домой очень усталый, лег на оттаманку у себя в комнате и вдруг видит: открывается дверь, и во всем облачении входит его дедушка – митрополит Иннокентий. Дедушка Иоанн хотел было вскочить, взять благословение, но тот рукой предварил его: "Лежи, Ваня". Подошел к оттаманке и говорит:

– Ну вот что, Иоанн, оставь-ко ты светский образ жизни и иди послужи Богу!

Благословил и исчез. Дедушка тут же принял решение уйти со службы и сказал об этом своей жене. И жена его, бабушка моя Анна, ему ответила: "Ну что же, ты мой муж, как скажешь – так и хорошо". Ушел он со службы, блестяще закончил семинарию, затем академию и по благословению Синода поехал на три года в Париж, служить в русском православном подворье. Там произошел с ним такой случай. Заметил он, что к нему в храм все время приходит какая-то старушка. За три года ни разу не перекрестилась – стоит молча, молится, потом приложится к иконам и уходит. Никогда его ни о чем не спрашивала. Примерно месяца за три до отъезда объявил отец Иоанн всем прихожанам, что он покидает их и уезжает на родину, в Россию. И тут она подошла к нему, попросила благословения и говорит:

– Отец Иоанн, мне так нравится, как вы служите. Я католичка. Примите меня в православие.

И он принял ее в Православную Церковь. Прощаясь, она со слезами на глазах говорила ему:

– Вот, батюшка, не знаю, что вам подарить. Есть у меня родительский крест… (а ей было уже за 80, этой старушке). Возьмите на молитвенную память. Этот крест из чистой слоновой кости.

Он взял. Бабушка моя потом его на бархат вишневый положила. И этот крест теперь висит у меня над кроватью. Некоторые ревностные наши священники (архимандрит Иннокентий улыбнулся), когда приходят ко мне, видя католический крест, говорят: "Ты что, не можешь православный крест повесить?" А некоторые говорят: "О! Католический крест – интересно…" А мне дорог этот крест с распятым Христом. Всякий раз смотрю на него и с нежностью вспоминаю дедушку своего…

По окончании службы в русском подворье в Париже дедушка вернулся в Россию и получил направление в Харьков на служение вторым священником в Свято-Духов храм. В то время Государыня Императрица Мария Федоровна очень почитала святителя Иннокентия. И вот однажды, она, будучи проездом из Ливадии в Петербург, остановилась в Харькове и поехала на службу в Свято-Духов храм. Воистину в мире нет ничего случайного! Надо же было, чтобы как раз в этот день служил мой дедушка. Императрица находилась в царской ложе с архиереем. Все ее внимание было приковано к службе. Когда служба кончилась, Императрица говорит: "Владыко, кто этот новый священник? Как он служит, я ничего подобного в своей жизни не слышала и не видывала". Архиерей отвечает: "Это отец Иоанн Вениаминов". – "Позвольте, он что, однофамилец святителю Вениаминову?" – "Да нет, – отвечает архимандрит, – он его внук". После этого по желанию Императрицы дедушку Иоанна перевели в Петербург на служение священником в домашнем храме Государыни.

Вот такое приключение было с моим дедушкой. Он, конечно, тут же собрался и вместе с семьей переехал в столицу, где жил в Аничковом дворце под покровительством графов Шереметьевых. Так сложилось, что Шереметьевы покровительствовали нашей семье еще с тех времен, когда прапрадедушка мой, отец Иоанн, лишился своей супруги Екатерины и принял в Киево-Печерской лавре постриг с именем Иннокентий и был хиротонисан в сан епископа Иркутского. Тогда заботу о детях его приняли благодетельные графы Шереметьевы. Но не думайте, что, живя под покровительством самой Императрицы и богатых графов, мой дедушка сам жил в роскоши. Да, было у него на его большую семью одиннадцать комнат, была прислуга, но никогда он не стремился к богатству. Когда умер его отец, протоиерей Гавриил, которому еще от святителя Иннокентия досталось наследство 600 тысяч в золотых монетах, то все это богатство, все до единой копеечки, пожертвовал он в Александро-Невскую лавру. Почему именно туда? Дедушка знал, что святитель Иннокентий, в Петербург, очень любил служить в Александро-Невской лавре. И его сын Гавриил, бывая в Петербурге, обязательно там же служил.

Мама рассказывала мне, что когда дедушка служил во время войны в Кашине, по его призыву прихожане церкви собрали средства на постройку танка, много пожертвований отправляли на фронт. Скончался дедушка отец Иоанн в 1947 году, в возрасте 93 лет. "Перед смертью он обратился ко мне, – рассказывала бабушка Аня, – читай мне Евангелие". Она стала читать. Потом, прервав чтение, спросила: "Ты меня слышишь?" – "Слышу". И так несколько раз. А потом он не ответил. Она к нему, а рука уже холодная. Ко Господу уходил без мук и страданий. Господь такой хорошей смертью награждает праведников».

Отец

А некоторых Он награждает еще лучшей смертью – мученической. Продолжая рассказ архимандрита Иннокентия, можно упомянуть, что такой смертью погибли его отец и дядя. Бесследно сгинули на Соловках. Семью Вениаминовых арестовали, когда Ростиславу (Славику – будущему архимандриту Иннокентию) было 14 лет. Мать его – красавица, умница, княжеских кровей – до самой смерти не могла забыть того страшного времени. Не сказала ни словечка о том, что с ней делали там, в застенках, отчего навсегда исчезла радость с ее лица. В бывшей кирхе на окраине Астрахани устроили детский приемник-распределитель, куда до купола, как сельдей в бочку, набили «вражье семя». Слева девочки, справа мальчики. Койки в пять ярусов. Слава дерзил надзирателям. Его отправляли в карцер. Есть давали селедку. Пить не давали. Так часов по 15 кряду. Ни сесть, ни встать – коленки упираются в стену. Колодец.

Праправнук

Ростислав Вениаминов просидел в распределителях два года. В его «Деле» были две записи: член семьи врага народа и «находился на временно оккупированной территории». Находился, когда Кубань, куда его с матерью забросила судьба, стонала под пятой гитлеровцев. Как только советские войска освободили станицу Тамиргоевскую, Ростислав ушел добровольцем на фронт. Был санитаром, вынес с поля боя более сотни раненых бойцов. Солдаты его любили, но не сложились отношения с замполитом. Бдительный комиссар узнал и доложил начальству, что парень пришел с оккупированной территории и что отца его и дядю расстреляли, а мать – социально чуждая.

– Мерзкое тогда у меня было сердце, грешное, – голос у архимандрита Иннокентия начинает чуть-чуть дрожать. Волнуется батюшка. Нелегко вспоминать прошлое. – Хотел стать врачом, хирургом, чтобы убивать всех комиссаров, коммунистов проклятых и всех НКВДэшников. За себя, за всех, кто страдал, за папочку, за мамочку. Как можно жить с таким сердцем?! Выношу я однажды одного раненого с поля боя. Мужик такой здоровый, сибиряк. А я худенький был. Тащу я его мимо воронки от снаряда и вдруг слышу: кто-то стонет, там, в этой воронке. Я своему сибиряку говорю:

– Ты знаешь что? Полежи пока, а я слазаю туда. Если он тяжелее тебя, ты уж прости, я его сначала отнесу на БМП (батальонный медицинский пункт – авт.). А уж если что, тогда я тебя.

– Да, да, конечно, давай, давай.

Я спускаюсь в воронку. На мне автомат, как полагалось, смотрю… мой комиссар. Я так обрадовался, думаю: сейчас я выпущу в тебя всю автоматную очередь. И буду счастлив, что отомстил, хоть одному, за всех! Лежит он, а грудная клетка у него сзади осколком снаряда прошита. Дыхание хриплое и сквозь рану видно, как розовое легкое шевелится и пар идет. Он голову ко мне повернул и говорит:

– Вениаминов, подойди ко мне, пожалуйста.

А я так надменно над ним стою и отвечаю ему:

– Ну, чего тебе еще от меня надо?

А он (да простит меня Господь):

– Ты меня… не выноси… Не надо… Я… умираю. Только вот, знаешь… у меня здесь документы. Ты… отправь после… матери.

Ну, я полез, конечно. Обложка у него там, в ней партбилет и еще что-то. Раскрыл, а там иконочка, Казанская, и молитвочка «Живый в помощи»! Я смотрю на него и говорю:

– Какой же ты коммунист?

– Это мне моя мама… Прости… Я знаю, что ты верующий… Прости меня…

Тут Господь подарил мне Свое сердце. И я упал на колени, я просил у него прощения за свою несправедливость и за свое такое отвратительное, пакостное сердце. И он простил меня. Я молился всеми молитвами, какие знал, а он отходил у меня на руках, и я целовал его раны и благодарил Бога, что через великую милость Господа раскрылось мое окаменевшее сердце. И он ушел… Имя его было Иван.

* * *

В 1987 году бывший «з/к», бывший фронтовик, бывший моряк, бывший судовой врач Ростислав Сергеевич Вениаминов в Троице-Сергиевой лавре принял монашеский постриг с именем Иннокентий. Уже монахом на самолете отец Иннокентий пролетел над Аляской, Алеутской грядой и над вулканом имени своего великого предка. Так, по воле Божией, осуществилась связь времен и поколений в этой замечательной русской семье.

Епископ

Старик, рассказавший эту историю, уже почил в доброй старости, перенеся узы тюрьмы и озлобления людей, но до самой смерти сохранив доброе сердце и веру во Христа. Когда было дело, он не упомянул, скорее – в середине 20-х годов.

* * *

Быстро распространилась по большому селу весть, что должен приехать епископ. А епископов в то время на свободе совсем мало оставалось. Почетного и дорогого гостя решено было встретить достойно. Для этого поручили молодому и энергичному дьякону найти хорошую пару лошадей и крепкий тарантас на мягком ходу.

И вот настал долгожданный день. Брат-дьякон пораньше отправился на станцию. Поезд прибыл точно по расписанию. Так как населенных пунктов окрест почти не было, то и сошедших с поезда пассажиров оказалось немного. Из первого вагона вышел старичок в простой одежке. На голове шапка-ушанка, а в руке сумка, как у странника, которую можно было перекинуть через плечо. Постоял, подождал старичок на перроне, но так никто и не подошел к нему. Наконец расспросил он у прохожих, как добраться до такого-то села, и пошел в сторону, которую ему указали.

В пути старичок был уже с полчаса, вдруг слышит конский топот сзади. Оглянулся, видит – несутся лошади, запряженные в красивый тарантас. А на облучке восседает молодой человек.

– Ну вот и помощь, – подумал старичок и поднял руку, чтоб его подвезли.

Дернул за поводья дьякон, встали лошади как вкопанные:

– Что ты хочешь, старик?

– Можете ли вы меня подвезти до такого-то села? – спросил странник.

– Знаешь, дед, тут идти не шибко далеко, я думаю, ты и сам доберешься потихоньку. Спешить, я вижу, тебе некуда.

– Спасибо за добрый совет, – кротко ответил старичок.

Дернул дьякон вожжи, и понеслись лошади дальше. Успокаивая совесть, видимо, о чем-то она заговорила, он сказал себе: «Кто знает, что это за человек. Мало ли сейчас народу по дорогам шатается».

* * *

Вернувшись в церковь, дьякон сказал настоятелю:

– Не приехал епископ.

– Ну, что ж, – заметил священник, – видимо, что-то случилось, раз не смог приехать.

Солнце склонилось к закату, ласково улыбнулось идущему по дороге человеку и спряталось за горизонтом. Наступали сумерки. Вскоре за горою показалось большое село. Когда старичок подходил к краю села, стали зажигаться огни в домах. Неподалеку был колодец с большой длинной жердью, при помощи которой черпали воду. Устройство это, с качающейся длинной жердью, с ведром на веревке на одном конце и грузом на другом, люди назвали Журавлем. Оно и впрямь было похоже на птицу.

– Заночую я у этого колодца, а завтра, что Господь даст, – так решил странник.

Ночь выдалась теплой и старичок мирно почивал у колодца. Разбудили его утром женщины-селянки, что пришли за водой. Стал расспрашивать странник у них, где здесь живут верующие.

– Да здесь, почитай, все верующие, – был ему ответ.

И тогда, перекинув сумку через плечо, старик пошел по селу – просить милостыню, от одного дома к другому. Кто картошечку даст, кто сухую корочку хлеба, в общем, кто что. Но как-то особо он складывал милостыню от каждого и старался подписать на ней имя давшего. Так был положен первый день труда на ниве Божией. Вечер нищий провел в одном из дальних уголков храма. Началась служба, за службой последовала проповедь. Священник возблагодарил Господа за все те благодеяния, которые Он оказал его пастве в минувший день. Возблагодарил Господа и нищий.

Растроганными покидали службу прихожане. А проходя мимо старичка-нищего, говорили:

– Оставайся с Господом.

Последним уходил иерей. Он тоже пожелал страннику оставаться с Господом. Сторож стал гасить свет, готовя храм к закрытию. Ничего не оставалось нищему, как идти и ночевать снова у колодца-журавля. Так продолжалось два дня.

* * *

На третий день, когда собрались все христиане в храме, вдруг перед самым началом службы старичок-нищий вышел из угла и, пройдя к престолу, раскрыл котомку и начал выкладывать заплесневелые корки хлеба, кусочки картошки и прочую не слишком привлекательную снедь. Дьякон, тот самый, что ездил на вокзал, увидел это, двинулся к старичку, чтобы призвать его к порядку… Но нищий твердым властным голосом сказал:

– Отойдите, молодой человек, сегодня я буду вести службу.

Услышав это, иерей был изумлен и попытался, наконец, вглядеться в лицо странника. Чем дольше он вглядывался, тем более знакомым оно ему казалось и тем тревожнее у него становилось на душе. В этот момент он услышал слова, как гром его поразившие:

– Ну вот, братья и сестры, я тот епископ, которого вы ожидали.

В храме сделалась жуткая тишина. А епископ продолжал:

– Сейчас я буду вести проповедь на тему «Раздели хлеб твой с голодным и от единокровного не укрывайся…».

Владыка поднял сухой заплесневелый кусочек хлеба и, назвав имя подателя, человека очень зажиточного, обратился к нему с вопросом:

– Ну, как ты думаешь, может ли человек прожить твоим подаянием, что ты дал просящему? Посмотрите, братья и сестры.

Краска стыда залила лицо вопрошаемого. Ему вдруг отчетливо вспомнились слова Христовы: «Что ты сделал ближнему, то сделал Мне…» А следом откуда-то сверху зазвучало: «Отойдите… Отойдите… От Меня…»

Но вот, словно очнувшись от какого-то болезненного сна, прихожанин огляделся и вдруг горько заплакал. А епископ уже держал в руке кусочек картошки, и слово обличения звучало для другого человека…

Так, по порядку вынимая из сумки все новые огрызки, епископ называл имена «нищелюбцев». Лишь под конец он вынул два увесистых свертка, явно отличных от прочих даров. Они были полны всякой снеди, и что же оказалось? Их пожертвовали две многодетные семьи, едва ли не из беднейших в селе.

Селяне готовы были хоть сквозь землю провалиться. Впервые в жизни они захотели оказаться на месте этих бедняков. Ведь некоторые из них уже начали искать себе оправдания, дескать, раз все мы нехороши, то ничего тут не поделаешь, такова, значит, человеческая природа. Но два последних свертка заставили всех содрогнуться. Прихожане будто заглянули в тот момент за пелену смерти, стыд и страх повергли их на колени, и мало кто сумел удержать слезы.

– Ничего, ничего, – стал их утешать растроганный, разом забывший все недоброе, епископ, – я очень рад, что Господь пробудил вас.

* * *

После этого настоятель обратился к столь неожиданно обнаружившему себя гостю с вопросом:

– Где же вы ночевали, Владыка?

– У брата Журавля, – был ответ.

При этих словах у священника округлились глаза, и он крепко задумался, что за брат такой. Не вспомнив никого с таким именем, он обратился к дьякону. Тот тоже лишь развел руками.

– А не могли бы вы показать нам этого брата? – попросил тогда иерей епископа.

– Отчего же нет, если входить в ваше село с севера, там есть колодец с журавлем – так вот этот колодец-журавль стал моим братом, приютив меня на ночь.

* * *

Поутру дьякон отвез архиерея на станцию. Что сталось с епископом дальше, неведомо. А село впереди ждали тяжелые годы. Все пережили его обитатели: и голод, и гонения. Но воспоминания о приезде владыки не изгладились и много времени спустя. Такое разве забудешь?