Текст книги "Фельдмаршал в бубенцах"

Отец же юноши покровительствует обители, где я состою, и настоятель послал меня, дабы помешать не в меру пылкому юнцу опозорить семью и поставить под удар честь девушки. Ты совершила сегодня благое дело, дитя мое. Твоя подруга теперь у тебя в долгу.

Сесилия приняла благословляющее прикосновение сухой ладони к темени и выпрямилась, ощущая, как преисполняется трепетного пыла.

– Спасибо, святой отец! – с чувством произнесла она, поклонилась и зашагала прочь.

С дворянином во Францию… Торговка-то… Неприязнь к Росанне разом сменилась глубокой снисходительной жалостью, которая неожиданно поселила в душе сладкое удовлетворение.

Глава 6
Запертая лавка

То была длинная ночь.

Пеппо вернулся в тратторию, испытывая небывалый душевный подъем. План Росанны, который до последней минуты казался ему рискованным и безрассудным, осуществился с исключительным успехом. Все вообще прошло бы без сучка без задоринки, если бы на самом выходе из лавки падуанцу не показалось, будто кто-то пристально смотрит ему прямо в затылок. Но в многолюдном Каннареджо в самый разгар рабочего дня взгляды свистят вокруг, как пули над бруствером, поэтому ничего удивительного и тревожного в этом искать не хотелось.

Перейти к насущным заботам удалось не сразу. Долгожданная встреча с другом сняла с души какой-то уже давно привычный и почти не ощутимый груз, и Пеппо разбирала дурашливая эйфория, не дававшая сосредоточиться на более важных вещах.

По негласному отроческому закону они оба не позволили себе вслух сопереживать злоключениям друг друга, предпочтя обсуждать пережитое в насмешливо-легкомысленном ключе. Но сейчас хорохориться было не перед кем, и Пеппо долго размышлял о том, как много вынес шотландец. Пожалуй, Годелоту пришлось намного труднее… Ведь он очутился в самом центре змеиного гнезда, пока Пеппо, по своему обыкновению, скрывался в тени.

Надо признать, Лотте оказался на высоте. Он успел узнать врага в лицо, заручиться пусть ненадежным, но сторонником и проникнуть в тайны герцогских интриг так глубоко, как Пеппо и не снилось. Однако, заметьте, он сделал все это вовсе не для того, чтобы сейчас валяться на койке и думать о пустяках.

Оружейник вскочил и метнулся к столу. Уже завтра многое забудется, похороненное под обманчиво тонкими пластами минут и часов. Сейчас… именно сейчас нужно начертить в уме новую карту событий.

А руки уже сноровисто расставляли на столе предметы. Сегодня их было куда больше. Враги и союзники. Знакомые и незнакомые. Могущественные и уязвимые. Люди. Все равно люди, а значит, со слабостями и желаниями, которые надо попытаться понять.

Пеппо постоял у стола, а затем задумчиво коснулся кончиками пальцев чернильницы. Доктор Бениньо. Совсем новый для него участник игры. Что он за человек? Какую роль играет во всей этой истории? Действительно ли он пленник собственных умений? Да и нужно ли ему исцеление герцогини, при которой он как сыр в масле катается? Несмотря на щедрые посулы, Фонци, встав на ноги, может ненароком и передумать… Падуанец не особо заблуждался насчет непостоянной людской натуры и знал, что в беде каждый готов озолотить весь мир. Но когда беда остается позади – вот тут наступает время поторговаться. А посему с доктором стоит сойтись покороче уже хотя бы потому, что у него есть причины не разделять общих планов.

Подросток нахмурился и постучал пальцами по столу. Главное, чтоб все это не вышло боком для Лотте. Шотландец не обладал привычкой друга просеивать чужие побуждения сквозь ячейки житейского цинизма, поэтому осторожность могла ему изменить.

Рука оружейника заскользила по столу, касаясь то одного предмета, то другого. Подсвечник. Герцогиня. С ней пока все относительно ясно. Она хочет излечиться и не выбирает средств. Но без подручных она бессильна, а значит, ее слабое место – это ее рать, где все могут иметь свои интересы и больные места.

Кусок воска. Отец Руджеро. Несомненно, тот самый Голос. Совершенно таинственный тип. Хитер, умен и холодно жесток. Пеппо совсем не знал его, но что-то исподволь шептало ему, что такому человеку наверняка куда интересней само Наследие, чем награда за него. Пеппо пробормотал похабное ругательство и с силой впечатал воск кулаком в столешницу. К черту клирика!

Эта поганая тварь подвергла пытке Паолину. Еще неизвестно, где у него уязвимые места, но их стоит найти уже хотя бы для того, чтоб всадить кочергу по самую рукоять.

Уголек. Брат Ачиль. Кнут. Цепной пес Руджеро и рачительный исполнитель его приказов. По словам Лотте, он жаден до крови, как пропойца до стакана, и это очень важно. Это и есть его слабость. Его пьянит чужой страх, а во хмелю себя все переоценивают, это Пеппо знает наверняка. Но нельзя забывать: монах очень опасен, дерзок и изобретателен. Одна нехитрая затея с бутылкой чего стоит…

Кинжал. Полковник Орсо. Если верить Бениньо – ключевая фигура в герцогской свите. Пеппо провел пальцами по рукояти и призадумался. Любопытный тип. Спокоен и уверен в себе, как тысяча чертей. Именно поэтому он так обходителен. Кто в ладу с собой, тот редко унижает других. Проницательный мерзавец, одинаково хорошо фехтующий клинком и фразами. Непредсказуемый, как шальная пуля, и вездесущий, как москит. С виду вообще лишен слабых мест… Но это только с виду.

Пальцы заскользили по резьбе на рукояти кинжала, и мысли так же побежали по орнаменту воспоминаний того вечера. Вот Пеппо до боли вжимает ладонь в каменную кладку башенки, слыша приближающиеся шаги. Вот все сильнее запах горячего масла, фонарь потрескивает, приближаясь к лицу и обдавая его жаром.

Что же произошло потом?.. Он уже пытался вспомнить, но все было слишком быстро. Фонарь опаляет лицо. Так близко, так больно и зло, что он, забыв осторожность, с размаху толкает раскаленный снаряд от себя, не замечая обожженной руки. Черт, он не на шутку испугался тогда. И от этого еще гаже ощущение, будто он что-то упустил в этой сцене. Что-то крохотное, невероятно важное, раздавленное оглушающей паникой тех секунд. Что же это было?

Оружейник вздохнул и протянул руку, касаясь следующего предмета.

Пороховница. Вот оно, самое главное, самое тяжкое его предположение. Три Трети. Значит, кто бы и зачем ни разделил Наследие, его делили на троих… Но кто эти трое? Действительно ли пастор Альбинони был одним из них и на крыльце разоренного замка Пеппо, сам того не зная, простился с последним членом своей погибшей семьи? А кто же остальные? Уцелел ли кто-нибудь еще, или Пеппо – последнее препятствие на пути герцогини Фонци к ее цели?

Подросток снова вздохнул, сгреб расставленные предметы и сел на край стола. Задумчиво вынул из-под камизы голубиное перо. Паолина. Она не участвовала в плетущихся вокруг него интригах. И среди всех этих кинжалов и пороховниц ей было совсем не место. Это перо, оброненное вспорхнувшим из-под ног голубем, просто мягко осело ему на плечо, когда он возвращался вчера в тратторию.

Она сама была слабым местом. Его собственным. Настоящим, не имеющим ничего общего со здравым смыслом. Да, у него были Годелот, Росанна и Алонсо, так быстро и незаметно ставшие ему близкими и отчего-то соглашавшиеся дорожить им, несмотря на его сварливый нрав. Но с Паолиной почему-то все получилось не так. Ему недостаточно было знать, что она в безопасности. Недостаточно помнить, что она не винит его в своих невзгодах. А хуже всего то, что, если бы даже она покинула завтра Венецию и вернулась в родное Гуэрче, – ему и этого было бы недостаточно.

Отделенная от него монашеской рясой, словно крепостным валом, она чувствовала его каким-то особым чутьем, какого был напрочь лишен даже лучший друг. Она была с ним порой до грубости откровенна, на его собственный манер называя вещи их неприглядными именами. Она почти ни о чем его не спрашивала, но знала множество его душевных язв. Слишком недоступная, чтобы быть просто девушкой, она походила на теплый след девичьего тела на только что покинутой постели – едва осязаемый, чувственный призрак безымянного желания.

Но он не позволял себе раздумывать, чего именно хочет. Эти самокопания были лживыми зыбучими песками, стоило лишь ступить на их обманчивую рябь. А потом он медленно и мучительно выдирался из их трясины, кусками оставляя в ней свои душевные доспехи и выбираясь на поверхность истерзанным и уязвимым.

Пеппо встал из-за стола, переломил перо в пальцах и резко вонзил острый стержень в ладонь.

* * *

Годелоту тоже было не до сна. Но материи его занимали совершенно иные. Он был твердо убежден, что их прежняя задача, уцелеть в кольце врагов, уже потеряла смысл. Теперь картина стала не в пример яснее, и такая скучная затея, как выживание, сменилась намного более азартной.

Наследие Гамальяно… Таинственный свиток, обладающий небывалой и грозной силой. А Пеппо, единственный законный его обладатель, вся жизнь которого пошла под откос из-за чужой драки за его достояние, при одном упоминании об этой блестящей перспективе вдруг съежился, будто ему за шиворот сунули ящерицу. Господи…

Годелот вскочил с койки и ожесточенно пнул стоящий рядом табурет. Поморщившись от боли и емко высказав свое негодование, он метнулся к окну и прижался лбом к ставням. Чертов болван. Вернув себе зрение, Пеппо открыл бы перед собой весь мир. А он, видите ли, недостаточно хорош, да еще за темные делишки предков стыдно.

Шотландец прекрасно знал, что отец его в прошлом был пиратом мелкого пошиба, но не испытывал от этого ни малейших неудобств. Конечно, предкам юного Мак-Рорка было далеко до лавров Гамальяно, но святых в его роду не водилось ни в какие времена, и терзаться муками совести за похождения своих пращуров подросток находил нестоящим делом. В конце концов, ни одна наковальня еще не испортилась от того, что о нее разбили чью-то голову.

От этого здравого вывода мысли Годелота перетекли к доктору Бениньо, и воинственное настроение тут же ушло в песок. Несмотря на уверенность Пеппо, шотландец вовсе не был убежден в том, что врач снова подпустит его к себе. Ведь это не Пеппо грозил сломать эскулапу шею… Годелот глухо и тоскливо застонал. Как можно было так глупо потерять самообладание? Он ведь уже не ребенок, пора научиться держать себя в руках. Не исключено, что этой идиотской выходкой он безвозвратно лишил их возможного союзника.

Интересно, куда это черти понесли Орсо… И каких новых каверз от него стоит ожидать. Юноша не собирался признаваться в этом даже себе, но рассказ Пеппо о встрече в развалинах крепости порядком его напугал. Покуда он сам мнил себя ловким конспиратором, полковник успел раскрыть условленное место переписки, подменить письмо и заманить Пеппо в ловушку так, что тот мог погибнуть в ту же ночь, а Годелот никогда бы об этом не узнал.

Шотландец поежился. Несомненно, Бениньо знал, о чем говорит, когда речь шла о полковнике.

Годелот зачем-то проверил задвижку ставен, словно за ними уже притаился всезнающий Орсо, и вернулся в койку. Засыпая, он думал, какой Пеппо все же непроходимый дурак. Нежные чувства прелестной лавочницы легко разобрал бы не только слепой, но и глухой в придачу. Но ничего, это даже к лучшему. Со следующего жалованья нужно заказать приличный штатский камзол.

* * *

Росанна той ночью и вовсе не сомкнула глаз. Сидя в кровати и рассеянно следя за копошащимся у сундука котом, девушка с удовольствием перебирала подробности этого длинного и занятного дня. Конечно, Пеппо мог бы выбрать друга и получше, но и этот франт терпим. По крайней мере, явился трезвый, чисто одетый и ни разу не попытался ее ущипнуть. И темные брови при белокурых волосах – это, что говорить, красиво.

Лавочница поморщилась от собственных дурацких мыслей. В сущности, ей не было дела до очередного солдафона. Однако перед глазами вдруг сами собой всплыли недовольно поджатые губы Сесилии, когда ей не довелось похвалиться вышивкой на камизе… Росанна всегда недоумевала, отчего дочь портного завидует ей, хотя куда дороже наряжается и непрестанно твердит о своем сумасшедшем приданом. Но где-то глубоко внутри сидело сожаление, что Сесилия не видела ее сегодня на улице под руку с этим статным служивым. Ее б еще не так перекосило…

…Отец вернулся тем вечером в отвратительном настроении. Он ездил за товаром, но не купил и половины желаемого, что означало дорогостоящую и утомительную поездку на материк. Он долго и дотошно пенял дочери на шум, от которого у соседа «едва котелки с полок не валились», на съеденный изюм, «за который деньги плачены, а сам он в корзине расти не согласный», и еще на какие-то подлинные и мнимые огрехи. Росанна же, пряча улыбку, накрывала на стол и покаянно качала головой, клянясь, что изюма-то съедено было самую малость, а сосед и вовсе сам уши развесил, а теперь жалуется.

Истощив поток упреков и нравоучений, Барбьери отужинал, а затем сурово велел дочери отправляться спать и не докучать уставшему отцу своей девичьей болтовней. Хмуро зыркнув на Росанну напоследок из-под кустистых бровей, он пробубнил еще что-то назидательное, смущенно сунул ей привезенный сверток с отрезом винно-красного льна и уселся у очага.

Росанна же, умостив по краям стола две свечи и неспешно колдуя над тканью, размышляла о том, что на материк отец поедет не меньше чем на пару дней, а значит, она снова сможет предложить Пеппо и его самодовольному другу свою помощь.

…Но прошло два дня, а оружейник и не думал появляться. Это тревожило и немного обижало.

Юная лавочница недолюбливала долгие отлучки отца и сегодня утром провожала его без всякой радости. С торговлей она справлялась не хуже родителя, сосед-лудильщик всегда откликнулся бы на зов, ежели к Росанне вздумал бы проявить назойливое внимание какой-нибудь мужлан, а жили Барбьери и вовсе прямо на втором этаже над собственной лавкой. Но девушка все равно побаивалась ночевать одна.

Ночной город за окном, освещенный луной, казался таинственным и совсем незнакомым, голоса фонарщиков перемежались порой с заунывным криком каких-то ночных птиц, и сразу вспоминались страшные рассказы, в изобилии бродившие среди детворы, до колик смешные при свете дня, но леденящие в пустом и темном доме.

День тянулся бесконечно. Солнце начало клониться к крышам, вытягивая вдоль переулка тени прохожих. Лавка уже почти час была пуста, и Росанна хмуро подумывала закрыть ее пораньше. Надо только запереть ставни. И свечу на сундук не ставить, а то в прошлый раз она увидела тень горшка, насаженного на ручку метлы для просушки, и едва не поседела от ужаса. Вот дура…

И что за день такой скучный? Покупателей мало, да и те несловоохотливы. Подруги не заглядывали, только Сесилия забежала с утра узнать, когда уезжает отец, и очень расстроилась, узнав, что Барбьери отправился к парому еще на рассвете. Она хотела попросить лавочника привезти для нее с материка какой-то особенной тесьмы. Одно тряпье на уме, будто у ее папаши-портного тесьмы не найдется. Клуша…

Росанна окончательно разозлилась, с грохотом захлопнула ящичек с дневной выручкой и раздраженно захрустела печеньем.

В конце лета темнеет быстро, и вскоре за подслеповатыми окнами лавки начала сгущаться первая лиловатая мгла, словно чернила, капнувшие в воду. Росанна подошла к окну и поглядела на башенные часы. Почти восемь. Будет с нее. Только мешки с крыльца затащить – и наверх.

Но стоило лишь подумать об этом, как дверь скрипнула, и на пороге появился запоздалый покупатель, худощавый монах в доминиканской рясе. Он нерешительно потоптался у порога, осматриваясь, а Росанна поспешила навстречу, мысленно закатывая глаза.

– Доброго вечера, святой отец, – старательно улыбнулась она, – чем могу вам служить?

Монах не без учтивости кивнул, колыхнув полунадвинутым клобуком:

– Доброго вечера, достопочтенная мона. У меня возникло затруднение: я обошел уже несколько лавок и нигде не нашел нужного товара. Последняя надежда на вас. Я слышал, эту лавку держит мессер Джованни Барбьери.

– Да, святой отец, – кивнула Росанна.

– Нельзя ли побеседовать с ним? – Голос монаха прозвучал со столь искренней надеждой, что девушке стало неловко.

– Сожалею, святой отец, но батюшка в отъезде и вернется не раньше завтрашнего дня. Однако я все знаю о нашем товаре и непременно постараюсь вам помочь. Что вы ищете?

А монах неспешно откинул клобук, открывая болезненно-худое лицо, и взглянул на Росанну холодными спокойными глазами, в которых ей вдруг почудилась насмешка.

– Прекрасно, дитя мое, – мягко проговорил он, – я уверен, что ты сумеешь мне помочь. Главное, чтобы нам не мешали.

С этими словами он шагнул к онемевшей девушке и быстрым рывком сдернул с ее шеи висящий ключ. Росанна только сдавленно всхлипнула, когда жесткая струна шнурка впилась в кожу. А монах сноровисто заложил дверь перекладиной и захлопнул ставни. Лавочница пятилась, пока не уперлась поясницей в прилавок.

– Святой отец, – пролепетала она, чувствуя себя так, будто в живот попали комком снега, – право, вы обознались. У нас никогда не было никаких недоразумений со Святой церковью. Батюшка – добрый прихожанин, мы всегда ходим к мессе, и никто о нас слова дурного вам не скажет.

Монах же улыбнулся, не размыкая тонких сероватых губ:

– Господь с тобой, милая. У святейшей инквизиции вовсе нет к вам нареканий. Я просто хочу скоротать время в приятном обществе, поджидая моего доброго друга.

Росанна сглотнула:

– Вы… вы о ком, святой отец?

– Не беспокойся, он тебе понравится. Главное, не шуми. Ты можешь совершенно незаслуженно навредить себе и своим соседям.

Девушка поверхностно дышала, сердце мелко колотилось в горле. В лавке стало совсем темно, голос монаха раздавался, казалось, прямо в пустоте, и ей уже мерещилось, что он надвигается на нее из мрака.

– Святой отец, – прошептала она, – дозвольте… я зажгу свечу…

– Конечно, милая, – донесся ласковый ответ, напомнивший Росанне смазанное джемом лезвие кухонного ножа.

Она медленно обернулась, протянула руку и нашарила в медной миске кресало. Потом осторожно пододвинула к себе подсвечник. И вдруг ощутила, что этот тяжелый металлический рожок невольно придал ей уверенности. У нее есть преимущество: монах стоит напротив двери, сквозь доски которой еще пробиваются остатки света. Росанна же скрыта тьмой в глубине лавки. Немного удачи – и девушка успеет метнуться в кладовую. Там наружная дверь отперта, можно выскочить на улицу и попытаться убежать.

Машинально сжав подсвечник в руке, она осторожно вынула ноги из башмаков и мелко засеменила к кладовой. Еще всего два шага, и… сильная рука схватила девушку за волосы и опрокинула на пол, а в грудь врезался удар. Росанна хрипло втянула воздух, а сверху навалилось тяжелое тело. Полуослепленная болью лавочница взвизгнула, взмахнула подсвечником и ударила куда-то в путаницу суконных складок рясы. Монах зарычал и хлестнул Росанну по лицу, перехватил руку, вывернул кисть, и подсвечник грохнул об пол.

Доминиканец, словно куклу, сгреб Росанну за ворот и отшвырнул в угол. Сам же нашарил подсвечник и вернулся к прилавку. Раздался треск, и лавка озарилась дрожащим желтым огоньком свечи. Монах обернулся к съежившейся на полу девушке.

– Твой слепой приятель должен был научить тебя простой истине, девочка, – проговорил он уже без всякой напускной мягкости, сухо и холодно, – сам он в ней весьма подкован. Все издает звуки. Тем более половицы в жалкой лавчонке.

Росанна медленно отерла кровь с разбитой губы, глядя на монаха из-за завесы разметавшихся волос. А тот лишь хмыкнул:

– Поздно сверкать глазами. Уймись, сучка, и сиди тихо. Тебе все равно никто не поможет, да оно и к лучшему. Кровь-то с пола отмоешь, а с девичьей репутации уже едва ли.

Росанна не ответила. Она сжалась в комок в углу, натянув на колени подол, и замерла, следя глазами за монахом, как мышь за змеей. Голова была совершенно пуста, грудь заходилась болью от удара, но страх успел перегореть. А монах невозмутимо сел на край прилавка, свесив ноги самым неподходящим для его сана образом, и погрузился в ожидание, будто забыв про девушку.

На улице совсем стемнело. Где-то громыхали цепи уличных фонарей, хлопали ставни. А в полутемной лавке время, казалось, остановилось. Негромко потрескивала свеча. Монах сидел совершенно неподвижно, только профиль его, резкий и не лишенный изящества, четко вырисовывался в желтом ореоле.

Росанне уже казалось, что что-то пошло не так, что-то в мире споткнулось и она навечно заплутает в этом причудливом кошмаре. Но вдруг по ступеням крыльца взбежали легкие шаги, и кто-то с силой дернул на себя запертую дверь…