Текст книги "Скрываясь от гуронов. Достояние Англии. Книга IV"

Скрываясь от гуронов
Достояние Англии, книга IV
Нина Запольская

© Нина Запольская, 2015

© Константин Софиев, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава 1. Дэниз с Тортуги

В июне 1747 года капитан Дэниэл Линч ввалился в лондонскую мастерскую своего друга Томаса Чиппендейла с большим свёртком в руках.

– Куда это можно поставить? – громко спросил он.

Не дожидаясь ответа, капитан аккуратно пристроил свёрток на пол у себя в ногах и схватил Томаса в объятия.

– Э-э, да ты ещё больше располнел, дружище, – сказал капитан другу, после того, как они обнялись.

– Да у меня работа такая, ты же знаешь… Сидячая, – ответил Томас, неясно улыбаясь. – Чем больше сидишь, тем больше зарабатываешь… Гулять некогда…

Какое-то время друзья смотрели в глаза друг друга, потом Томас погладил капитана по плечам и сказал любовно:

– Зато ты всё такой же… Загорелый и жилистый чертяка…

Словно сконфузившись от этого выражения своих чувств, Томас покосился на свёрток и спросил с деланным интересом:

– А что ты привёз на этот раз?..

– Это, брат… – сказал капитан и многозначительно замолчал.

Потом он таинственно прищурился, снял с головы треуголку, нацепил её на гвоздь в стене, пригладил свои и без того гладкие, выгоревшие на солнце волосы и добавил почти шёпотом:

– Это, брат, сюрприз!.. Для тебя!..

Капитан отстегнул саблю, отдал её Томасу и стал осматриваться по сторонам. Скоро он уже стремительно двигался по мастерской, с интересом оглядывая стоящие и лежащие в ней предметы, трогая их и тут же переходя к другим. Томас счастливо улыбался, ему казалось, что капитан заполнил собой всю мастерскую, находясь одновременно во всех её местах, во всех потаённых уголках, где они только в ней были, и даже там, где никаких уголков никогда не было.

– Ну, как твоя работа?.. Что нового сделал? – рокотал капитан.

– Да, есть новые вещи, – ответил Томас, но каким-то безжизненным голосом.

Капитан остановился, настороженно хмыкнул и пристально вгляделся в Томаса.

– Ты обедал? – спросил вдруг он.

– Нет, конечно, я ждал тебя, – как-то неясно улыбнувшись, ответил ему Томас.

Капитан опустил глаза, потом опять цепко взглянул на друга и спросил:

– Да что с тобой, дружище?.. Ты словно не рад мне?..

– Ну что ты, – тихо и словно через силу сказал Томас. – Конечно, я рад тебе ужасно…

– Та-ак, – сказал капитан и, побарабанив пальцами по большому рубанку, лежащему перед ним на верстаке в горе стружек, приказал. – Рассказывай!.. Немедленно!..

С этими словами он взял стул, поставил его напротив Томаса и сел на него верхом, широко раздвинув колени и увесисто положив руки на спинку стула. Томас сделал шаг в сторону, как будто хотел убежать из комнаты, и тут же начал говорить, без всякого вступления, словно выплёскивая из себя наболевшее:

– Ах, Дэн, у меня такое чувство, что я бьюсь в закрытые двери. Я бьюсь в них и бьюсь, и этому нет конца и края… Конца и края – нет, и денег – тоже нет. Причём, как мастер, я становлюсь всё лучше, и мастерство моё растёт. Я создаю красивые вещи, но их никто не видит… Я кручусь, словно собака за своим хвостом – и не могу его поймать… Еле-еле продав какой-нибудь предмет, причём предмет достойный, за совсем небольшие деньги, я, окрылённый, начинаю работать над новой вещью, которая получается ещё лучше старой – и опять не могу её продать… Моя работа стоит, пылиться в мастерской, а меня самого охватывает отчаяние…

Томас на мгновенье замолчал, опустил низко голову и продолжал уже глухим голосом:

– Я всё время говорю себе – надо ещё чуть-чуть потерпеть… Вот закончу этот стул, вот разработаю этот буфет – и у меня всё наладится, появится много работы, много заказчиков, а главное – появятся деньги на новые проекты… Но время идёт, а лучше не становится. В моей голове рождаются великолепные вещи!.. Но у меня нет денег, чтобы их сделать. И всё, что я зарабатываю, съедает аренда… Ты же знаешь, как она в Лондоне высока?..

Томас отвернулся, подошёл к какому-то буфету и, опершись в него двумя руками, продолжил:

– Я иногда думаю, что бог помогает не тем, кто много работает, а тем, у кого есть здание в собственности… Потому, что его можно сдать в аренду… А я даже не могу дать объявление в газете – это тоже стоит денег!.. А мебель покупают у тех, кто на виду… И никто даже не подозревает, что за чудо стоит у меня в мастерской!.. А мне уже двадцать девять лет…

Начал говорить Томас почти спокойно и отстранённо, а закончил в каком-то холодном исступлении и даже, как бы, слегка задыхаясь. Впрочем, он тут же замолчал, потом повернулся к капитану – лицо Томаса было бледно и мокро от слёз. Капитан, не отрываясь, смотрел на него. Томас стоял, весь дрожа, потом лицо его стало подёргиваться, и он опять отвернулся.

– Я иногда думаю, что я просто бездарность, – едва слышно прошептал он. – Я так устал от всего этого… Жить дальше не хочется… Хочется лечь и умереть…

Всё время, пока Томас говорил, озноб волнами проходил по спине капитана. Его даже в жар бросило от этого горячечного, бессвязного шёпота друга.

– Ты не бездарность, – резко сказал капитан, он встал и подошёл к Томасу. – Просто ты не из тех людей, которым в жизни даётся всё само…

Капитан развернул Томаса к себе, пронзительно, испытующе посмотрел ему в глаза, полные слёз, и сказал:

– Ты замечал – есть люди, которые лежат себе на диване, а к ним приходят и предлагают им деньги?.. Причём им даже и вставать не надо – а надо просто взять эти деньги. А мы с тобой не из таковских… Мы бьёмся за каждую монету, причём бьёмся отчаянно, со всем пылом… Конечно, сил и пыла остаётся всё меньше… Тут главное, чтобы не пропала вера в себя… Понимаешь?..

Капитан крепко сжал плечи Томаса своими цепкими руками, только что не тряхнув его в подтверждение своих слов.

– И не смей себе говорить, что ты бездарность!.. – резко сказал капитан. – Просто ты живёшь в такое время, когда простым людям твоя мебель не по карману… А богачи про тебя не знают… Но подожди… Мы с тобой что-нибудь придумаем!..

В горле капитана словно что-то болезненно сжалось. Он запнулся, откашлялся и, уже отпуская Томаса, громко и азартно воскликнул:

– Но ты посмотри, что я привёз тебе из Китая!..

И капитан бросился к дверям за своим свёртком и, присев перед ним на корточки, стал его распаковывать из парусины. Томас медленно подошёл ближе. В свёртке оказался совсем простой стул, который капитан поставил посреди мастерской. Потом напротив стула он усадил Томаса.

– Это хорошо, что ты ещё не обедал, – сказал ему капитан. – Смотри вот сюда, на спинку стула, на это украшение из перламутра…

Тут капитан вынул из кармана жюстокора что-то, завёрнутое в золотой шёлк с узорною каймой, и добавил таинственно и тихо, замирающим голосом:

– Но только смотри пристально…

В золотом шёлке был завернут небольшой футляр красного дерева. Капитан бережно открыл его, достал из него какую-то коричневую палочку, зажёг её от свечи и положил на сдёрнутое со стола пустое блюдце, которое он пристроил точно посередине сидения стула. По комнате пополз душный приторный дым. Томас пристально, как ему было сказано, стал смотреть на мастерски сделанную пейзажную вставку на спинке стула: луна из перламутра, полуголые осенние ивы вокруг какого-то водоёма… Через несколько минут глаза у него закрылись. Он какое-то время сидел неподвижно, а потом вдруг сказал в тишине, так и не открывая глаз:

– Она поёт о луне… И колокольчики… Так нежно звенят…

Томас открыл глаза: зрачки его зияли двумя чёрными вопросительными знаками. Капитан тихо заговорил словно о чём-то своём, очень личном, такая безмерная тоска разлилась вдруг в его голосе:

– Она поёт о том, что её любовь сильна и прекрасна, как свет осенней луны, которая освещает замёрзший пруд… И что ей хочется бежать к любимому по льду на тот берег… Но она боится испугать его, ведь его любовь к ней хрупка, как этот первый лёд… Это очень старинные стихи.

– Я так и слышал… – прошептал Томас. – Что это было?..

Капитан задумался и стал тереть лицо рукой.

– Это, брат, – сказал он со вздохом. – Да я и сам не знаю… Похоже, что лама, который дал мне это, тоже не знает… По крайней мере, он ничего мне так и не объяснил толком, только напустил туману…

Капитан подошёл к китайскому стулу.

– Подожди, Том, я погашу палочку, – сказал он. – Потом послушаешь ещё без меня. Вот сюда положишь, зажжёшь и послушаешь…

Капитан быстро загасил дымящуюся палочку пальцами.

– А теперь давай проветрим комнату, – сказал он уже каким-то совсем другим, обычным своим голосом. – Дым всё равно уже не действует… И пообедаем… Что-то я проголодался.

Томас сидел потрясённо, уставившись на китайский стул. Он ничего не спрашивал у Дэниэла, по опыту зная, что проси – не проси, тот всё равно ничего не скажет, пока сам не захочет. Он встал и посмотрел на капитана. Тот, не поднимая глаз, произнёс вдруг:

– Я тебе расскажу потом, обязательно… Ладно? Только не сейчас… Мне ещё очень худо… Ты только напомни мне потом… Скажи: «Уцайлотяньское сокровище»…

– Как, Дэн?.. – воскликнул Томас. – Опять сокровище?

Что-то бессильное и недоконченное быстро промелькнуло в лице капитана, и тут же пропало, словно он хотел улыбнуться, но у него ничего не получилось.

– Да, дружище… Это злой рок какой-то, – произнёс он и глубоко вздохнул. – Ведь живёт же кто-то на свете без всяких сокровищ. Просто живёт… А тут то «русское сокровище», то теперь вот это… «У цай лотянь» – это по-китайски название перламутра, пятицветного такого. Да вот он, на стуле – луна, видишь?..

Томас опять посмотрел на стул, а потом поднял с пола узорную ткань и быстро накинул её на спинку стула.

К обеду всё было готово, надо было только подогреть. Во время еды друзья мало разговаривали, а потом, уже встав из-за стола, капитан спросил небрежно, как бы между делом:

– У тебя на антресоли за пологом постель… Ты опять ночуешь в мастерской?..

И тогда Томас Чиппендейл улыбнулся ему одними губами и сказал жалко:

– Ты ведь ещё не знаешь… От меня ушла Мария… И забрала с собой дочку…

Сердце у капитана упало.

– Так, – сказал он и снова сел. – Почему?.. Что она сказала?..

Круглое лицо Томаса скривилось. В глазах его капитан прочитал ужас одиночества, и этот ужас призрачным туманом вдруг стал заполнять ватную тишину мастерской. Где-то на улице пронзительно и визгливо закричала женщина, наверное, обиженная торговка.

– Так что она сказала? – ещё раз, уже настойчивее, спросил капитан, стараясь побороть в себе непонятно откуда вдруг взявшуюся острую неловкость.

– Она сказала, что ей надоела моя бедность, – тихо ответил Томас, а потом почти вскричал. – Она сказала, что ей надоели мои вечные проекты!.. Она сказала, что наш брак всё равно не действителен, потому что нас, протестанта и католичку, венчал католический священник!..

Он остановился. Возмущение выплеснулось из него, и он поник.

– Она вернётся… Вот посмотришь – она вернётся, – яростно произнёс капитан, вставая.

И такое убеждение звучало в голосе капитана, что Томас вдруг подобрался и с надеждой посмотрел на друга. Потом он тут же поник, а капитан подумал, что такие перемены и раньше происходили в Томасе чрезвычайно откровенно, но никогда с такой быстротой.

– Нет, не вернётся, – сказал Томас и вдруг прошептал. – Она со своим новым мужем уехала в Ирландию…

Капитан опять сел. Какое-то время они молчали. За окнами звонко прозвучали подковы и раздалось дребезжание колёс, потом ещё и ещё раз. Капитан сидел за столом, нагнув голову и уперев в губы кисти рук, вложенные одна в другую. Потом он поднял голову, не расцепляя рук, и сказал:

– Я знаю, чем тебе надо заняться… Тебе надо начать писать книгу.

– Мне?.. Писать? – переспросил удивлённо Томас.

– Да не пугайся, – капитан сощурился. – Тебе надо писать не роман и не памфлет, а руководство…

– Руководство? – опять переспросил ничего не понимающий Томас.

– Да, руководство, – подтвердил капитан, для верности мотнув головой сверху вниз. – Или, как там это у вас, у мебельщиков, называется?..

Он защёлкал пальцами, вспоминая, и, наконец, выговорил:

– Альбом эскизов мебели – вот как!

– Но таких альбомов выходит множество!.. – не очень убедительно стал отнекиваться Томас. – Я сам пользуюсь двумя…

– Ну, так и что же?.. – спросил капитан. – А твой будет самый полный, самый хорошо иллюстрированный… И у тебя ведь самого есть собственные разработки?

– Да, есть, я спроектировал несколько новых мебельных предметов, – подтвердил Томас.

– Ну, вот видишь? – воскликнул капитан. – Неужели тебе нечего будет сказать своим читателям?

– Да, конечно!.. Материалов масса! – вскричал Томас, уже воодушевляясь. – Ты даже себе не представляешь, как их много!..

Он вдруг забегал по мастерской, стискивая руки и бормоча себе под нос:

– Тут и рокайльные мотивы, и готические… Прелесть!.. Чудо!.. А ещё французское направление и испанское… А китайская тема?.. Боже мой!..

Томас остановился, воззрился на стоящий посреди мастерской китайский стул и, подлетев к нему, сорвал с него узорчатый покров.

– Я начну рисовать иллюстрации с этого стула! – провозгласил он очень уверенно.

– Начни, – поспешил согласиться с Томасом капитан. – Сними с него лекала, сделай кальку с перламутровой вставки…

Тут он замолчал и уставился невидящими глазами куда-то в пространство. Потом он несколько раз задумчиво переступил с пяток на носки и добавил:

– А потом отдай всё мне… Ты понимаешь?.. И никому про этот стул не рассказывай, а уж, тем более, не пиши. Про всё пиши, а про этот стул – нет…

– Я понимаю, – сказал Томас. – Сегодня же и начну… Прямо вот сейчас и начну…

– Начинай, работы с книгой будет много… Не на один год, – сказал капитан. – Ты же днём будешь мебель резать, а писать только по ночам?..

– Да, конечно, – ответил Томас и грустно улыбнулся. – Надо же и на жизнь что-нибудь зарабатывать…

– Тогда не буду тебе больше мешать, – ответил капитан.

Он быстро собрался и ушёл к себе в гостиницу, обещав Томасу в скорости опять наведаться, как только закончит свои дела – у него были какие-то дела в Грейвзенде11
  Грейвзенд – порт на южном берегу Темзы, «ворота» лондонского порта.


[Закрыть].

****

Вот там-то, недалеко от Грейвзенда, через пару дней капитан и увидел на улице Дэниз, Дэниз с Тортуги.

Она стала совсем взрослой женщиной, взрослой и очень красивой, и капитан ни за что бы не узнал её, если бы не её взгляд – отчаянный взгляд, которым незнакомые женщины никогда не смотрят на незнакомых мужчин. Он обомлел, потом ни слова не говоря подошёл к ней, снял треуголку и поцеловал ей руку. Она сказала, что только что проводила мужа-капитана, который ушёл в рейс, и сейчас идёт к себе в гостиницу. Капитан, любуясь ею и ещё сам не зная зачем, договорился с Дэниз, что зайдёт за ней завтра, и они поедут куда-нибудь, может быть, к морю. Ещё раз поцеловав руку Дэниз, он проводил её взглядом и пошёл дальше, но даже со стороны, по походке капитана было заметно, что он не в себе: воспоминания разгорались в нём всё сильнее.

Скоро капитан поймал себя на мысли, что думает только о том жалком комочке платка, который Дэниз, в наивности и простодушии, а может быть, от отчаяния, протягивала ему в той таверне Бастера, и как он от неё тогда сбежал. Стыд горячей волной прошёл по его спине, в горле что-то болезненно сжалось, он остановился посреди улицы и посмотрел невидящими глазами перед собой, и скоро невыносимое желание спасти, защитить Дэниз затопило его.

Ночь он почти не спал. Он рвался к Дэниз, как едва оперившийся мальчик, который мечтает о первом свидании, образ новой Дэниз не выходил у него из головы, преследуя до одури, до умопомрачения. Он едва-едва дождался утра.

Утром следующего дня капитан и Дэниз взяли карету и поехали в Маргит, совсем крохотный городок, только-только получивший популярность, как место для морских купаний, и всю дорогу они говорили и говорили, иногда смолкая надолго и вглядываясь в лица друг друга. В Маргите они нашли небольшую и пустую в этот час таверну у моря и сели за стол на берегу. И море рокотало совсем рядом с ними, как и миллион лет назад.

– Возьмём королевских омаров? – спросил капитан, он снял треуголку и положил её рядом, на свободный стул.

Дэниз ничего не ответила, она смотрела на него, улыбаясь, и, кажется, не могла отвести глаз. Капитан подозвал хозяина и попросил его показать им омаров. Скоро слуга притащил корзину и, показывая омаров, сказал с улыбкой:

– Выбирайте… Смотрите, они все шевелятся… Совсем свежие… Ещё живые…

Капитан исподлобья посмотрел на Дэниз, вбирая её нежным взглядом. Та молчала и смотрела на омаров. Наконец, она произнесла:

– Они жили в родной тине… Их схватили, увезли… Теперь убьют…

– Тогда закажем что-нибудь другое, – поспешил сказать капитан и отпустил слугу с корзиной.

Когда они сделали заказ, капитан встал и, поклонившись Дэниз, подошёл к хозяину.

– Я хочу купить у вас омаров, – сказал он ему тихо.

Тут капитан обернулся к Дэниз от стойки и улыбнулся ей – Дэниз смотрела на него, не отрываясь.

– Сколько штучек прикажите вам отварить?.. – спросил хозяин.

– Я возьму у вас всех, – капитан быстро взглянул на хозяина и добавил. – И отваривать их не надо… Так сколько у вас омаров?..

– Сегодня привезли три корзины, – пролепетал поражённый хозяин и стал быстро вытирать руки о фартук.

– Сколько вы за них хотите?.. – спросил капитан, он опять обернулся к Дэниз и посмотрел на неё – ветер играл подолом её юбки и шевелил скатерть на их столе.

Потрясённый хозяин, глаза которого, впрочем, тут же жадно загорелись, назвал цену. Капитан достал монеты и, положив их на стойку, сказал:

– И ещё… Велите отнести омаров к морю… Хоть вот к тем камням…

– Но, сэр… Зачем? – поражённо спросил хозяин, казалось, что его удивлению не было предела.

– Я их хочу выпустить, – ответил капитан.

– Но, сэр, – пролепетал хозяин. – Они могут не отживеть в воде…

– Не важно, – сказал капитан и добавил. – Выполняйте…

И капитан вернулся к Дэниз за стол.

Хозяин заворожённо следил за ним. У стола этот моряк, по виду – настоящий капитан, что-то сказал своей даме, и та удивлённо вскинула на него глаза. Капитан взял руку дамы, поднёс к своим губам, а потом решительно повёл за собой к прибою. Возле камней они остановились и, не разжимая рук и касаясь одеждой друг друга, стали смотреть на море. Тут хозяин крикнул слугу, а когда тот подошёл, послал его в сторону камней. Слуга с вытянутым лицом потащил корзину с омарами к морю, поставил на гальку и тут же со всех ног побежал за второй.

Капитан и Дэниз стали бросать омаров в волны. Омары были большие, чуть меньше фута, они шевелились, ползая в корзине друг по другу, топорщились клешнями, норовили ущипнуть. Попав в воду, они, замерев и покачиваясь несколько мгновений на волне бледно-рыжим тельцем, всё же шли на дно и терялись там, в темноте и мути. Выкинув почти всех омаров из первой корзины, Дэниз отошла и, отвернувшись, стала смотреть в воду у камней. Капитан быстро взглянул на неё, поддёрнул манжеты и, подняв вдруг корзину, высыпал оставшихся омаров в воду. Отбросив пустую корзину в сторону, он высыпал вторую, потом, чуть подальше, третью.

Они пошли назад за свой стол.

– Почему ты плакала?.. – спросил капитан у Дэниз.

– Ты сердишься на меня?.. – спросила она у него.

– Нет, скажи, почему ты плакала?.. – не отставал он неё капитан.

– Не сердись, – сказала, наконец, она. – Я плакала, потому что думала о тебе…

Капитан ничего не ответил. Он помог Дэниз сесть и посмотрел на слугу, который уже шёл к ним с подносом.

Обед прошёл тихо, ели они мало, они только с всё возрастающей нежностью глядели друг на друга так, что видавший виды слуга, подходивший к ним с новой переменой блюд, не смел сказать лишнего слова. Когда капитан подошёл к хозяину, чтобы расплатиться, тот, кряхтя и ёжась от какой-то внезапно, непонятно откуда возникшей деликатности, пробормотал, пряча глаза:

– В таверне, наверху, есть комната для гостей… Она сейчас пуста…

И положил на стойку ключ.

Капитан замер и потрясённо глянул на Дэниз. Та взяла ключ со стойки и сказала ему тихо:

– Пойдём…

Возвращались капитан и Дэниз поздно. В карете Дэниз всё время плакала, твердила капитану, что любит его и всегда любила, с самого первого дня, и что-то объясняла ему про своего мужа, а он, уже мечтая о новом свидании, всё целовал и целовал её мокрое лицо и умолял успокоиться. А по дороге к себе, после того, как он отвёз Дэниз в гостиницу, капитан с горечью думал, как беззащитно сейчас висел на шее Дэниз серебряный образок, тот незатейливый образок с девой Марией, который он много лет назад так нелепо купил в Гаване вместе с мантильей, а потом отдал ей, как никчёмную безделицу.

Ночью капитану приснился сон: он подсадил Дэниз в карету, помог сесть и укрыл ей ноги, и уже хотел садиться сам, как кучер вдруг щёлкнул кнутом, и карета медленно тронулась. Дэниэл молча пошёл рядом с каретой в надежде, что кучер заметит его и остановится, но кучер не оборачивался, карета всё катилась, и Дэниэл, держась за ручку правой, уже закрытой дверцы кареты, пошёл быстрее, но по-прежнему молча и недоумённо улыбаясь, а скорость всё нарастала, и скоро Дэниэл уже бежал, вглядываясь тихо, со щемящей надеждой в глухое и тёмное оконце кареты, потом он споткнулся, почти упал и выпустил ручку, и остановился, и всё смотрел вслед удаляющейся карете, а она всё катилась и катилась так же быстро и так же беззвучно, и скоро совсем пропала из глаз, как Дэниэл с горечью подумал – навсегда…

Больше с Дэниз капитан не виделся. Когда он на следующий день пришёл к ней в гостиницу, ему сказали, что леди ещё поутру собралась, оплатила счёт и спешно уехала. Капитан пошёл к себе: в груди у него было пусто, словно вырезали из неё что-то привычное вроде сердца…

****

Иногда, дорогой читатель, чтобы продвинуться в жизни вперёд, нам надо получить от судьбы увесистый пинок под зад. И тогда мы делаем резкий скачок в своём развитии, потому что только неудачи делают нас умнее и заставляют двигаться. Удачи – отупляют: когда всё хорошо – не хочется шевелиться.

С этой поездки к Томасу в Лондон капитан стал всё чаще задумываться о своей жизни… А в жизни у него всё было, вроде бы, неплохо. Имелись, конечно, отдельные неудачи, на которые капитан старался не обращать особого внимания, и вот эти-то неудачи в один прекрасный момент весьма синергично ударили по нему со всей силой.

И не торопитесь, читатель, вбивать это слово в поисковую строку. Я вам и так скажу, что греческое слово «синергия», – с ударением на последний слог, – означает суммирующий эффект взаимодействия двух или более факторов, характеризующийся тем, что действие этих факторов в виде простой их суммы существенно превосходит эффект от каждого компонента в отдельности. Всё, как говорится, элементарно…

И вот в один, совсем не примечательный бристольский день… Впрочем, нет… День этот был примечателен тем, что семья Линч пришла в дом мистера Трелони с визитом, и мужчины как-то сразу уединились ото всех.

– Где Дэниэл? – спросила Сильвия у миссис Трелони спустя какое-то время, после того, как они с матерью в гостиной поговорили обо всех насущных делах.

– Он у Джорджа в кабинете, – ответила миссис Трелони и, аффектированно приподняв брови, добавила. – Они говорят о политике…

– Значит, будет крик, – сделала вывод Сильвия и вздохнула.

Но крика, что удивительно, в этот раз не было. Наоборот, джентльмены вышли из кабинета какие-то уж слишком притихшие, и воровато пряча глаза, сели за обеденный стол. За обедом они много говорили о каких-то пустяках, и даже капитан, обычно мало разговаривающий за столом, рассказал пару забавных историй из великосветской жизни Лондона, да так удивительно весело, что к концу обеда у миссис Трелони почему-то тревогой сдавило сердце. Только мужа она ни о чём не расспрашивала ни в тот день, ни позднее, боясь накликать беду на свою голову, но беда, тем не менее, грянула, и грянула в доме капитана…

День был прекрасный, солнечный. В доме были открыты настежь все окна и двери, и капитан и Сильвия слышали, как их сын кричал в саду русскую потешку, которой капитан научил его когда-то:

 
– Божия коровка
улети на небо…
Принеси нам хлеба…
Чёрного и белого,
Только не горелого…
Там твои детки кушают котлетки,
Сами жуют, ну, а нам не дают…
 

Ссора началась, как это обычно и случается во многих семьях, с пустяка – кажется, капитан отказался оплатить счета портнихи Сильвии. Сильвия ему что-то на это сказала, кажется, про то, что другие мужья зарабатывают больше. Капитан ей на это что-то ответил. И понеслось…

– Ты – чистоплюй! – кричала Сильвия мужу через какое-то, впрочем, не очень продолжительное время. – Ты – чистоплюй и не думаешь о своих детях!..

– Я как раз думаю о своих детях!.. – гремел ей в ответ капитан. – Они всем обеспечены, и у них честный отец. Когда они вырастут – то не будут меня стыдиться, как сын банкира Саввинлоу… Поэтому я не буду заниматься работорговлей, продажными девками и возить опиум разным богатым бездельникам для их развлечения!..

– Может, ты ещё и вино возить не будешь? – вскричала Сильвия.

– Вино?.. – захлебнулся капитан от возмущения. – При чём здесь вино?.. Вино – это честная торговля!..

– Да?.. – закричала Сильвия, уже совсем не отдавая себе отчёт. – Только не надо прикрываться честной торговлей!.. Я прекрасно догадываюсь, чем ты занимался в Китае!.. И в других портах!.. И здесь, в Лондоне!..

– В Лондоне?.. – капитан запнулся и побледнел, он стоял перед Сильвией со сжатыми кулаками опущенных, крепко прижатых к бокам, рук и смотрел на неё страшными глазами.

Сильвия опешила. Она поняла, что сказала лишнее – в лице мужа вдруг промелькнуло что-то ужасное, нечеловеческое, таким она его никогда ещё не видела. Она поспешила улыбнуться, но было уже поздно.

– Basto!.. – выдохнул капитан. – Я не буду платить по этим счетам… И лучше бы тебе сейчас мне не возражать!..

Капитан резко развернулся на каблуках и ушёл к себе. Сильвия, рыдая, поспешила закрыться в своей комнате.

Завтрак на следующее утро прошёл тихо – супруги почти не разговаривали. И только уходя из дома, капитан остановился возле двери и сказал провожающей его Сильвии:

– У одного моего друга, старого штурмана, живёт попугай, которого штурман научил говорить «ты красивый» и «я тебя люблю». И попугай твердит ему это целыми днями напролёт, а штурман счастлив… Потому что человеку надо слышать от кого-то хоть изредка, что его любят…

Тут капитан, сухие глаза которого плакали, улыбнулся криво, одними губами, и добавил:

– И что он красивый…

Не успела за мужем закрыться дверь, как Сильвия бросилась к матери за советом, ну, и чтобы попросить денег, конечно. Захлёбываясь слезами, она стала ей сбивчиво рассказывать. Наконец, миссис Трелони сказала:

– У меня всегда было такое чувство, дорогая, что ты всё время сердита на своего мужа…

– Мама, он со мною всё время спорит, – запальчиво закричала Сильвия, перебивая мать. – И всё время делает всё по-своему…

Миссис Трелони посмотрела на дочь укоризненно и спросила:

– Неужели ты думаешь, дорогая, что такой мужчина, как капитан Линч, будет тебе подчиняться и делать так, как ты велишь?..

– Он меня не любит!.. – вскрикнула Сильвия.

– Неужели ты думаешь, что если капитан Линч влюбился в тебя когда-то, то он обязан любить тебя всегда? – удивлённо спросила у Сильвии миссис Трелони и добавила. – Любовь надо завоёвывать каждый день, дочка.

Тут у Сильвии презрительно задрожали ноздри, её тёмные глаза стали ещё темнее, а капризная, гордая нижняя губка стала ещё капризнее.

– Мама, у него есть другая женщина, – отчеканила Сильвия. – И не одна – я это чувствую, я всегда это чувствую… А сейчас он из Лондона вернулся сам не свой…

Миссис Трелони не знала, что на это ответить, наконец, она нашлась и сказала:

– Твой муж мог быть расстроен из-за Томаса Чиппендейла… Ты же знаешь, как он его любит…

– Ах, мама, нет… Нет, – упрямилась Сильвия. – Это – из-за женщины, я это чувствую…

Миссис Трелони замолчала. Несколько раз она порывалась что-то сказать, но каждый раз закрывала рот. Наконец, она спросила с каким-то даже страхом:

– Но ты же не знаешь этого наверняка?

– Нет, не знаю, – прошептала Сильвия и стиснула свои руки так, что костяшки пальцев её побелели. – И это самое ужасное!..

И тут миссис Трелони, откинувшись на спинку кресла, сказала дочери такое, от чего та совершенно опешила.

– Дурачок, – сказала миссис Трелони каким-то удивительно снисходительным тоном взрослой, опытной женщины. – Это как раз самое прекрасное!.. Самое ужасное, если узнаешь совершенно определённо – когда перехватываешь любовное письмо или застаёшь мужа с кем-нибудь… Вот тогда… Не можешь терпеть жар, выходи из кухни… А пока…

Тут миссис Трелони оглядела дочь придирчивым взглядом.

– Ты красивая женщина, – сказала она, наконец. – Соберись… Удвой очарование… Будь мила и любезна… И перестань злиться… Очаруй его. Очаровала один раз – значит сможешь очаровать и в другой… И пиши ему свои просьбы: мужчины охотнее подчиняются письменным приказам – солдаты к этому привыкли, они без письменных приказов жить не могут…

Сильвия замерла: она не ожидала от матери такой житейской мудрости.

– Пойдём в сад пить чай, – сказала миссис Трелони с улыбкой и добавила, поднимаясь. – А денег для портнихи я тебе дам…

Когда дочь ушла, миссис Трелони поспешила к своей подруге миссис Уинлоу, в замужестве миссис Легг. Виделась она с нею часто, но каждый раз про себя ахала тому, как Сара постарела, и она даже не догадывалась, что Сара думает то же самое про неё. И сегодня, встретившись, подруги исподтишка рассматривали друг друга, и каждая полагала, что другая постарела гораздо сильнее, чем она сама. И в этом отчасти была доля правды – ведь разглядывая себя в зеркале, мы не разговариваем, не смеёмся и не улыбаемся, а значит, не видим и не замечаем своих морщин, таких заметных у других, когда они смеются или разговаривают, не подозревая, что за ними придирчиво наблюдают… Да-да, постарела, думали подруги с жалостью друг про друга и улыбались участливо и особенно нежно.

В течение всего визита миссис Трелони несколько раз порывалась начать разговор о неладах в семье дочери. Несколько раз порывалась, но так и не смогла – не знала, как начать. И подруги два часа проговорили о погоде и ещё о чём-то, совсем не важном.

Когда миссис Трелони ушла, миссис Легг в который раз поняла, что ей совершенно не с кем поговорить по душам о судьбе своей дочери Мэри, которая всё ещё не была замужем. Своим собственным браком Сара Легг была довольна. Джеймс Легг был очень добрый, умный человек и нежный муж, и миссис Легг его очень любила. Вот только она иногда думала, что если бы её муж не был врачом, всё у них было бы гораздо, гораздо лучше.